Текст книги "Дворец иллюзий"

Автор книги: Читра Дивакаруни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Я колебалась. Неожиданно мне стало страшно. Впервые моя эйфория отступила, и я увидела другое лицо войны: насилие и боль. Наблюдая, я буду страдать не меньше, чем те, кто сам переживает эти события. И буду ли я в меньшей степени чувствовать свою вину, чем Дхритараштра? Не была ли я так же в ответе за войну, как и он? Возможно, было бы лучше ждать, пока курьеры не принесут новость, одну фразу, в которой будет заключаться жизнь или смерть.

Я глубоко вдохнула. Я не знала, что сказать, пока слова сами не сорвались с моих губ:

– Я принимаю твой дар. Я увижу эту войну и буду жить ради того, чтобы рассказать о ней. Это справедливо, ибо именно я стала ее причиной.

– Не очень-то доверяй себе, внучатая невестка! – Улыбка Вьясы была иронична, как никогда. Только потом, оглядываясь назад, я могла прочесть в ней сочувствие. – Семена этой войны были посеяны задолго до твоего рождения, хотя, конечно, ты способствовала тому, чтобы она началась раньше. Но я доволен твоим выбором.

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к моему лбу, к точке, где должен находиться третий глаз. Я мысленно готовила себя – не знаю, к чему. Возможно, к взрыву божественной музыки, к удару молнии. Но его прикосновение было настолько обычным, что разочаровало меня, оно было не более волнующим, чем прикосновение птичьего крыла. Я огляделась вокруг. Все было таким же, как и прежде. В сумерках я даже не видела своих мужей.

Не позволил ли себе Вьяса шутку в мой адрес?

– Мучают подозрения, не так ли? Не беспокойся. Начиная с завтрашнего дня, в течение восемнадцати дней – потому что именно столько продлится это побоище – ты увидишь все самые важные моменты этой войны.

Он отступил в тень. Тьма поглотила всё, кроме постепенно исчезающей белизны его бороды.

– Подожди! – закричала я. – Ты говоришь, ты уже написал историю войны. Скажи мне, кто победит?

– Разве годится спрашивать у драматурга, какова будет развязка его спектакля? Но в данном случае я даже не драматург – а всего лишь летописец. С моей стороны было бы дерзостью раскрыть финал до предписанного момента, о внучка, которая совсем не научилась терпению с того момента, когда я впервые увидел тебя!

С этими словами он ушел.

– Где ты, Панчаали? – я услышала, как Юдхиштхира зовет меня. – Мы сейчас должны спуститься и поужинать. Нам нужно подготовиться к завтрашнему дню.

Я позволила ему взять свою руку и рассеянно отвечала на его ухаживания. Мы шли в лагерь, освещая себе путь факелом. Слуги построили простой шалаш с крышей из пальмовых листьев, который должен был послужить укрытием для нас, женщин, пока не кончится война. Они пытались сделать его уютным с помощью шелковых драпировок и сандаловых благовоний, и даже привели музыканта, который играл на однострунной лютне и нежно пел. И все же беспокойство витало в воздухе, как перед грозой, а под коврами каменистая земля была слишком твердой, отчего Кунти скривила гримасу, сев на пол. Что касается меня, мне было все равно. Когда я потеряла свой дворец, любое место – будь то особняк или лачуга – не радовало меня.

Когда мы сели, чтобы поесть, вошли мои сыновья в сопровождении Дхри и Сикханди. Они приветствовали меня если не с нежностью, то с учтивостью, и я знала, что должна быть благодарна и за это. Мне хотелось много им сказать, но сейчас я не могла подобрать слова. Дхри выглядел опустошенным. Сикханди, которого я давно не видела, отрастил длинные волосы. Это придавало лицу двойственность – оно казалось мужским и женским одновременно. Мои сыновья были одеты в доспехи, хотя пока в этом, конечно, не было особой необходимости. Но для них это было частью этой новой волнующей игры. Я смотрела, как зачарованная, на игру света факела на их бронзовой коже. Я не помню, что я говорила, благословляя их, когда они прикасались к моим стопам. Я знала, что в тот день я должна была так же беспокоиться, как любая другая мать, я почему-то не чувствовала страха.

Дар Вьясы уже подействовал на меня. Я словно упала в реку, и меня уносило течением к водопаду, прочь от людей, о которых я беспокоилась до настоящего момента. Я слышала далекий шум воды, или это просто были голоса смятения? Скоро течение стало сильнее, перенося меня за край. Я смотрела на лица вокруг себя. Они были суровы, бледны и будто бы высечены из камня. Никто не замечал моего оцепенения. Каждый был замкнут в своем внутреннем мире, где он воображал себя главным героем славной пьесы.

Только Кришна, который зашел в палатку последним, посмотрел на меня с недоумением. В конце вечера, когда он попрощался, он прошептал мне на ухо еще одно из своих загадочных откровений: о том, что тело подобно старой, изношенной одежде и что нет никаких причин для скорби.

* * *

Ночью я вышла из палатки, чтобы полюбоваться огромной луной цвета меди, которая висела низко в небе. Я недостаточно разбиралась в астрологии, чтобы определить, хороший это знак или плохой. В пустынной местности, где когда-то протекала река Сарасвати, я заметила неожиданное движение. Сначала я подумала, что это дикий зверь, но потом разглядела женщину, собиравшую кактусы, которые иногда едят простолюдины, когда не хватает еды. Освещенная луной, она была худощавой, а ее сари было все залатанным. Я предположила, что это служанка из лагеря, а может быть, жена одного из пеших солдат. Я поманила ее, желая дать ей монетку.

Женщина немного приблизилась, прищурив глаза, чтобы лучше разглядеть меня. Потом неожиданно обернулась и побежала, сделав резкое движение руками, которое меня ошеломило – это был жест, который использовали, чтобы уберечься от сглаза.

У меня внутри все похолодело. Я знала, что она узнала меня по непричесанным, взлохмаченным волосам. Значит, именно так ко мне относились люди? Все это время я считала себя несправедливо обиженной. Я верила, что люди моей страны – особенно женщины – сочувствовали мне из-за оскорблений, которые я потерпела от рук Дурьодханы. Я думала, что они восхищались мной за те невзгоды, которые я решила разделить с моими мужьями в ссылке. Когда я смотрела на огромное войско Пандавов на поле битвы, я предполагала, что солдаты решили присоединиться к моим мужьям, потому что они поддерживали наше дело. Сейчас я поняла, что для многих из них это была всего лишь работа, альтернатива нищете и голоду. Или, может быть, их против воли мобилизовали их начальники. Неудивительно, что для их жен я была предвестником несчастья, женщиной, которая вырвала их мужей из семей, ведьмой, которая могла одним взмахом руки превратить их во вдов.

Как мало мы знаем о нашей репутации, подумала я с горькой улыбкой.

* * *

В ту ночь мой сон был беспокойным, но когда я просыпалась или дремала, мне приснился последний сон перед войной. В этом сне со мной разговаривал Кришна. Когда он открыл рот, чтобы произнести свои слова, я увидела там всю землю и небеса с вращающимися планетами и огненными метеорами. Он еще раз сказал мне то, что говорил мне вечером, и только на этот раз я поняла. Точно так же, как мы сбрасываем изношенную одежду и надеваем новую, когда наступает время, душа сбрасывает тело и находит новое, чтобы отработать свою карму. Потому мудрые не скорбят ни о живых, ни о мертвых.

Я глубоко задумалась и поняла, что он прав. Действительно, побеждали мы или терпели поражение, жили или умирали, не было никаких причин для скорби. Сердцевина моего Я сияла, как новый меч. Печаль могла причинить ему не больше вреда, чем ржавчина – чистой стали. Меня наполняла жизнерадостность, чувство, что великая драма жизни разворачивалась так, как и должна была. Разве это не удача для меня – принимать в ней участие?

Но утром, когда я проснулась, моим сердцем снова овладело уныние. Я повторяла себе слова Кришны, но они застревали у меня в горле, как камни. Я не могла понять, почему во сне они сделали меня такой счастливой. Через некоторое время эти слова начали таять, словно облака в ветреный день, и я даже не могла их вспомнить. Однако я отчетливо вспомнила выражение лица женщины, которую я встретила прошлой ночью. Почему некоторые неприятные впечатления так глубоко врезаются в нашу память? Ужасное сомнение пришло ко мне, когда я снова увидела, как она воздела руки, защищаясь от меня: не обрекла ли я своих мужей – и, возможно, все царство – на ужасное бедствие ради удовлетворения своих жалких капризов?

33

Зрение

Утро войны застало меня усталой и больной. Голова моя была словно набита колючими джутовыми волокнами. Всю ночь, в темноте моей палатки, мне мерещились, сливаясь в одно, лица моих мужей, сыновей, Дхри и, в самом конце – мужчины с усталыми, тревожными глазами. Когда он появился, я больше не могла оставаться в постели. Хотя солнце едва взошло, война еще не началась, я решила взойти на холм. Прошлой ночью я никому не рассказала о нашем разговоре с Вьясой и его даре. (Честно говоря, я сама вполне не верила в это.) Сейчас я просто наказала своей служанке передать Субхадре, куда я пошла, чтобы та не беспокоилась. Я добавила, что никто не должен меня тревожить, потому что я буду молиться. Отчасти это было правдой. Наблюдая за ходом войны, я собиралась просить богов защитить людей, которых я любила. Можно ли считать предательством то, что один из тех, за кого я хотела молиться, сражался на вражеской стороне?

Поднимаясь на холм, я слышала, как трубы призывают воинов готовиться к бою. Лошади громко ржали, словно чувствуя, что вот-вот должно начаться что-то важное. Признаюсь, мое сердце тоже усиленно забилось в предвкушении. Если Вьяса говорил правду, я должна была быть свидетелем – единственным свидетелем на нашей стороне, единственной женщиной, которой когда-либо доводилось такое увидеть – великого спектакля. Как бы ни кончилась война, моя роль стоила того, чтобы ею гордиться.

Но, достигнув вершины холма, я невольно замедлила шаги. Ноги отказывались меня держать. Огромная тяжесть навалилась на мои веки. Я села – не знаю, на камень или на голую землю. Я ничего не видела и не слышала, не чувствовала тепла солнечных лучей. Как только я вынырнула из этого состояния, которое я всегда считала сознанием, я поняла, что роль, которую я играла, не имеет никакого отношения к гордости Панчаали. Сила, которая в меня входила – я чувствовала, как ее мощь бьется в каждой клеточке моего тела, – будет использовать меня в своих целях. Уже было слишком поздно, и мне стало страшно.

До самого конца войны я поднималась на холм каждое утро и входила в это состояние – или, точнее говоря, транс. Весь день я не испытывала ни голода, ни жажды, хотя к вечеру я чувствовала такую усталость, что едва могла спуститься с холма. За эти дни мои волосы побелели, а моя плоть стала будто таять. Когда Субхадра поняла, что со мной что-то происходит (хоть и не понимала, что именно), она послала со мной служанку, чтобы та давала мне воду – ибо это было все, что я могла принять – и помогала мне благополучно спускаться каждый вечер в лагерь. Позднее девушка мне рассказала, что я часто плакала или смеялась, пугая ее. Иногда я нараспев говорила на незнакомом языке. Я не помнила этого. Но на всю оставшуюся жизнь я не забуду образы, что мне являлись – те, которые я попытаюсь описать позже, и те, что были так ужасны, что я оставила их в своей душе навсегда.

Я ожидала, что я буду видеть все словно через подзорную трубу, но я ошиблась. На самом деле, я видела далекие сцены так ясно, будто они происходили на расстоянии нескольких вытянутых рук от меня – не дальше. Например, я видела седовласого Бхишму на передовой линии фронта армии Кауравов, сидящего в своей серебряной колеснице. Я даже могла разглядеть золотое пальмовое дерево на его развевающемся знамени. Он наставлял свои отряды, говоря им, что сегодня врата небес широко распахнулись, чтобы впустить всех, кто погибнет на поле битвы. Лицо Бхишмы светилось энергией и странной веселостью, а его слова звенели так убедительно, что я верила ему. Но, пока я наблюдала за его лицом, оно менялось и дрожало, как рисунок на воде. Я чувствовала его усталость в своем теле. На сердце у Бхишмы было так тяжело, что казалось, ему едва хватает сил дышать. Я поняла, что мое новое зрение позволяло мне проникать за маски людей и заглядывать в их внутренний мир, и я одновременно и ликовала, и ужасалась. Посмотрев в небо, я надеялась получить знак от Бхишмы, подтверждающий, что он сказал правду. Но небеса сияли надо мной бледно-голубым печальным светом.

Если война заставляла даже такие великие души притворяться, на что могли надеяться все остальные из нас?

Я видела, как Дурьодхана шагает под своим знаменем со змеей на золотом поле. «Сначала убейте Сикханди, – наставлял он своих генералов. – Больше никто не сможет победить Бхишму. Пока Бхишма ведет нас, мы неуязвимы!» Под золотой короной его лицо казалось тоньше, а глаза, как горящие угольки, пристально вглядывались в войско Пандавов. Но жесткая линия его губ смягчалась, когда он поворачивался к своим воинам.

– Я не забуду вашей преданности! – говорил он им, прикасаясь к плечу каждого из них.

Они улыбались ему в ответ. Я была поражена, почувствовав, какая любовь исходит от них, мерцающая, как жар от летней мостовой, увидев их готовность умереть под командованием Бхишмы. Он знаком подозвал гонца поближе и снял ожерелье со своего головного убора.

– Отдай это Бханумати. Скажи ей, что я приду к ней, как только смогу. – Потом его глаза потемнели, осматривая поле. – Где Карна? – спросил он. – Скажите ему, что его зовет Дурьодхана. Сейчас я нуждаюсь в присутствии друга, как никогда.

Даже в трансе мое дыхание стало неровным, мои руки задрожали от предвкушения. Но, прежде чем я увидела Карну, я перенеслась к армии Пандавов. Какой ничтожной она казалась по сравнению с армией противника! Юдхиштхира стоял в центре под белым зонтиком, под которыми сидят только цари. Его лицо было бледным и вытянутым, я видела, что в душе он все так же не хотел войны. Точно так же он не хотел, чтобы ради него погибли тысячи. Рядом с ним стоял Сикханди под охраной наших самых преданных солдат. Бхима вел один фланг, Накула и Сахадева – другой. Я искала Дхри. Он оказался в тылу войска, где он, проезжая на серебряно-бронзовой колеснице по рядам, отдавал приказы разным командирам. Мои сыновья ехали за ним на боевых конях.

Я задрожала, когда подумала, что все люди, к которым я была неравнодушна в этом мире, собрались на этом поле. Сколько из них вернется живыми, когда война окончится через восемнадцать дней?

Тут я обратила внимание на странное движение на краю поля. Золотая колесница Арджуны проехала через границу между нашей армией и безлюдной землей. Зачем ему было ехать туда сейчас, когда война неотвратимо нависла над нашими головами? Я видела, как Кришна умело управлял его шестью лошадьми одним лишь малейшим движением кисти. Своим хлыстом он указывал на предводителей армии Кауравов, людей, которых мой муж знал как самого себя. И тогда Арджуна, выронив из рук свой любимый лук Гандиву, закрыл лицо руками и заплакал.

* * *

Многое было написано о скорби Арджуны в этот одиннадцатый час и о том, что Кришна сказал ему, чтобы вывести его из неподвижного состояния. Вьяса знал об этом заранее, увидев все во сне. Говорят, он пропел об этом Ганеше, богу начинаний, который записал эту историю. (Не его ли я мельком увидела под баньяном с раскачивающейся из стороны в сторону слоновьей головой?) Другие подхватили слова Кришны и перевели их на многие языки в разных стихотворных размерах. Некоторые давали этой истории причудливые имена, но чаще всего ее называли просто Песнь. Меня не удивит, если поэты и философы продолжат писать об этом до тех пор, пока мир не будет уничтожен в день Пралайи^[24].

Никто – включая самого Арджуну – не ожидал, что храбрейший из Пандавов будет парализован чувством вины, увидев своих родственников, которых ему придется убить. Он всегда был прагматичным человеком. Все это время ему, как никому другому, не терпелось испытать свое мастерство в бою. Кто мог вообразить, что он будет так потрясен мыслью о разрушенном мире, в котором мы будем жить после того, как война убьет и покалечит миллионы? Но всем, кто начинают войну, если они не привыкли уклоняться от обязанностей, в какой-то момент придется столкнуться с подобным чувством. Через несколько дней все мои остальные мужья будут горько сожалеть о своем участии в битве и захотят, чтобы она никогда не начиналась. Но к тому моменту мы все узнаем, что война подобна лавине. Однажды начавшись, она уже не остановится, пока не обрушит на нас все разрушение, на которое способна.

Когда я смотрела, как Кришна дает Арджуне советы, утешает его и учит его, как преуспеть не только на поле битвы, но и вне его, я почти не узнавала смешливого, беззаботного человека, которого я знала еще с юности. Где он выучился всей этой философии? Когда она стала его собственной мудростью?

Я преданно повторяла советы, которые он давал другим женщинам, когда я присоединилась к ним ночью. Удовольствия, которые исходят от объектов чувств, не вечны, и, таким образом, они всего лишь источники боли. Не привязывайтесь к ним. Когда человек достигает состояния, в котором честь и бесчестие становятся для него одинаковы, тогда он становится высшим существом. Стремитесь достичь такого состояния. Уттару слишком отвлекали ее собственные заботы, поэтому она не уделяла этим беседам много внимания, но Кунти и Субхадра внимательно слушали Кришну и кивали в знак понимания. Я не могла представить, что человек может обрести ту мудрость, о которой говорил Кришна, и я не стремилась к ней. Я не знала, как жить без привязанности или одинаково относиться к чести и бесчестию. Возможно, только если ты обладаешь большим сокровищем, ты можешь освободиться от этого мира. Кришна намекнул, что это сокровище находится внутри нас. Ни одно оружие не может причинить вреда такому сокровищу, оно не горит в огне; оно вечно, неподвижно и блаженно. Но эти слова, словно скользкие камни под водой, невозможно было удержать, когда я пыталась их проанализировать. Мудрость, которую мы получаем от других, а не из собственных суровых испытаний, не может помочь нам. Итак, хотя мой рот повторял за Кришной его слова, моя воля колебалась между угрызениями совести и местью, а мое сердце продолжало гореть от боли.

Но одна из истин, сказанных Кришной, поразила меня в самое сердце. Когда Арджуна спросил, почему человек совершает дурные поступки, несмотря на добрые намерения, Кришна ответил: «Из-за гнева и вожделения, наших самых страшных врагов». Как хорошо я знала их, моих давних спутников – нет, моих господ – и их дитя, месть! Когда я жаждала избавиться от них, они крепко цеплялись за меня.

Я не могла утверждать, как Арджуна, что я избавилась от своих заблуждений после разговоров с Кришной. Но я научилась наблюдать за собой. И если я не могла изгнать гнев или его коварную кузину – раздражение из своего сердца, то по крайней мере, я воздерживалась от резких комментариев, а все эти годы я гордилась тем, что раздавала их направо и налево.

* * *

Я не смогла передать одну часть беседы Кришны и Арджуны. Арджуна рассказывал об этом позже, хотя его несвязные слова не несли особого смысла. Он сказал, что Кришна появился перед ним в облике бога.

– Его глаза были солнцем, и луной, и огнем, – сказал он. – В его теле были горы и океаны, и глубокая тьма космоса со звездами. Все наши враги – и многие наши друзья – упали в его гигантский рот и были размолоты.

Он содрогнулся и продолжил:

– Это было ужасно – и так прекрасно, что невозможно описать. Не видела ли ты такого?

Я покачала головой:

– Я видела только огромную вспышку света, как будто выстрелили божественной астрой. Она ослепила меня. Я думала, пришел конец света.

– Это и был конец света – света, каким я его знал, – сказал Арджуна. – Значение всего теперь изменилось – наших жизней, наших смертей и того, что мы делаем между ними.

Он пристально смотрел вдаль, замолчав, но печаль исчезла с его лица.

Я тоже ничего не говорила, но я была глубоко уязвлена. Почему Кришна, которого я считала своим дорогим другом и защитником, не позволил мне увидеть свою космическую форму? С того момента, как началась война, он мало общался со мной. Я понимала, что он был занят более важными делами. Но его пренебрежение было слишком очевидным, чтобы его не заметить. Я решила, что я тоже не буду с ним общаться, пока не получу доказательства его чувств ко мне.

Так я решила, но боль в сердце не уменьшилась. Я не могла прекратить думать снова и снова о том, почему он посчитал, что Арджуна в большей степени заслуживает такого видения. Какого важного элемента мне недоставало, без которого тайна вселенной вечно ускользала от меня?

* * *

Что еще принесло это зрение?

Мой отец и Дрона сцепились в схватке, и на их лицах застыла былая ненависть. В промежутках между смертельными ударами, которые они наносили друг другу, они оба вспоминали эпизоды из их общего прошлого: дни отшельничества; их уроки и совместные ужины; охоту, во время которой они потерялись в лесу; слезы, пролитые при расставании. Бхима рычал, убивая братьев Дурьодханы. Когда жажда крови утихала в его сердце, его наполнили угрызения совести из-за братоубийства, ибо, чем бы он себя ни оправдывал, он знал, что в их венах течет одна и та же кровь. Гхатоткача кричал от ярости, вся нежность улетучилась с его лица, поскольку он использовал колдовство ракшасов, чтобы вырасти до гигантских размеров. Когда он преследовал вражеских солдат, убегающих в ужасе, наступая на них, его совесть кричала: «Это ли слава?» Я видела, как Сикханди, ставший еще более мужественным, пускал стрелу за стрелой в Бхишму, нервно ругаясь, когда ни одна из них не попадала в него. Но в душе он испытывал облегчение оттого, что он все еще не совершил отвратительного убийства величайшего из воинов Бхарата. Колесница Арджуны пересекла поле подобно метеору, сжигая все на своем пути – но он старался не задеть своего дедушку и учителя, ибо еще не был готов их убить.

Вот так проходила война. Люди убивали друг друга, борясь в душе с самими собой. И все же это не делало кровавую бойню менее жестокой. Я видела агонию невинных и виновных – и то, и другое было одинаково ужасно. Всего лишь через несколько часов земля стала такой красной, будто с небес шел кровавый дождь. Что могло случиться через восемнадцать дней? Я видела, как маятник победы качался туда-сюда, то в сторону Кауравов, то в сторону Пандавов, и с каждым колебанием я искала – и не могла найти – Карну, чье сердце я больше всего стремилась прочитать.

Ночью я узнала причину его отсутствия. До того, как началась война, Бхишма сказал Дурьодхане, что он будет командовать силами Кауравов, только если Карны не будет на поле битвы. Было ли это из-за противостояния между ними? Или, как считали мои мужья, Бхишма пытался защитить их? А может, была другая причина, связанная с моим сном?

Зная, что Бхишма более опытный воин, Карна уступил ради своего друга, – но сильно разгневался, ибо это была война, к которой он готовился всю жизнь. Сейчас он ждал в своей палатке, когда Бхишма либо победит, либо умрет. Мое зрение не могло увидеть этого, но мое воображение восполнило этот недостаток. Я представляла, как Карна мечется взад-вперед по палатке, а его оружие, готовое к битве, лежит на его простом походном ложе. Его слух улавливал каждый звук войны; все его существо трепетало от нетерпения.

Я видела, как к концу дня к нему пришел Дурьодхана, чтобы обсудить стратегию и выразить свое недовольство поведением Бхишмы. Дурьодхана чувствовал, что хотя обещание Бхишмы вынуждало его подчиниться трону Хастинапура, сердцем дедушка был на стороне Пандавов. Карна, единственный друг, на которого Дурьодхана мог положиться, скрыл свое собственное нетерпение, приободрив Дурьодхану, чтобы успокоить его. В случае если Бхишма потерпит поражение, уверил его Карна, он, конечно, убьет Арджуну с помощью Шакти бога Индры – неуязвимым оружием. Как только Арджуна погибнет, Пандавы обратятся в ничто. Пожалуй, Дурьодхана мог бы с ними справиться сам за день или два.

Но после того как Дурьодхана ушел, весьма воодушевленный такой беседой, Карна упал на ложе и закрыл лицо руками. Когда он открыл лицо – почему я представила это? – его пальцы были влажными от слез.

34

Тайны

Ко всеобщему удивлению, Бхишма доставил немало трудностей. Мои мужья хорошо знали, что он бесстрашный воин и непревзойденный стратег, но их изумил энтузиазм их деда, с которым он атаковал армию Пандавов. Мало того что он в бою стоил тысяч воинов, он еще придумал новые способы построения отрядов: «аист в полете» и «свернувшийся морской змей», которые было практически невозможно разбить.

В глубине души братья верили, что дед любит их слишком сильно, чтобы причинить физический вред. К тому же, принося клятву верности Дурьодхане, Бхишма объявил во всеуслышание, что не поднимет руку на Пандавов, своих внуков.

– Он не может обратиться к нам напрямую из-за своей клятвы, – предположил стратег Сахадева. – В его действиях зашифровано послание. Он говорит нам, что обстоятельства сложились так, что мы оказались по разные стороны баррикад, но даже сражаясь против нас, он пытается помочь нам.

– Конечно! – воскликнул Арджуна. – Точно так сказал наш дядя Салья, когда Дурьодхана обманом заставил его сражаться на своей стороне: «Он думает, что победа у него в кармане, но он рано скинул меня со счетов. Когда Карна появится на поле битвы, я вызовусь быть возничим на его колеснице и разговорами сломлю его боевой дух».

Лишь Юдхиштхира отрицательно покачал головой, явно не убежденный этими доводами.

И он был абсолютно прав. Обещание защищать трон Хастинапура от всех посягательств, которое Бхишма дал в молодости, было для него так же священно, как и любовь к внукам. Именно поэтому, когда после ряда успешных наступлений Арджуны, Дурьодхана обвинил Бхишму в причастности к успеху Пандавов, тот лишь начал биться еще более неистово и ожесточенно. Среди наших воинов ходили слухи, что сам Яма Приносящий Смерть спустился на землю. При виде его серебряной колесницы даже храбрейшие из них покидали строй и обращались в бегство, что, впрочем, не спасало их от гибели. Правила справедливой войны уже не соблюдались. В ежедневных столкновениях с неистовым Бхишмой наши войска редели. С наступлением ночи мрак отчаяния окутывал наш лагерь, и мои мужья все с большей ясностью осознавали, что легенды сбываются слово в слово. Он их не убьет, нет, в этом не возникнет необходимости, потому что оставшись без армии, они обречены на поражение.

На девятый день, когда по свидетельствам Вьясы, война достигла переломного момента, состоялась великая битва между Арджуной и Бхишмой. Но сердце юноши не принимало участия в битве. Несмотря на наставления Кришны, Арджуна не смог поднять руку на близкого человека, с которым делился своими детскими радостями и горестями. На лице Бхишмы при этом не было и тени сомнения. Он методично пускал стрелу за стрелой до тех пор, пока одна из них не поразила Арджуну.

Между этими атаками Бхишма с леденящим кровь спокойствием выпускал астры, которые уничтожали целые отряды наших воинов. Поняв, что нашей армии грозит полное уничтожение, взбешенный Кришна выпрыгнул из колесницы и устремился к Бхишме. Неустрашимый воин бросил оружие и упал перед Кришной на колени. На его лице было выражение, больше всего напоминавшее надежду:

– Неужто ты наконец пришел освободить меня, Говинда? Сполна ли я отплатил за совершенную кражу?

Кришна занес над ним клинок, но Арджуна, памятуя о клятве друга никогда не сражаться, остановил его.

– Не смей нарушать свое слово ради меня. Это будет страшным грехом! – вскричал он. – Клянусь, завтра я снова сойдусь с Бхишмой один на один и поведу себя как истинный кшатрия перед лицом врага, отбросив и воспоминания, подрывающие боевой дух, и страх перед грядущими сожалениями.

Кришна пристально посмотрел на друга, словно не узнавая его, и очень медленно опустил клинок. Затем он заговорил, обращаясь к Бхишме:

– О Васу, свои оковы ты создал своим деянием. Единственный, кто может даровать тебе свободу – это ты сам.

Позже я спросила Арджуну, что его дед имел в виду, говоря о краже? Как ни старалась, я не могла представить кристально честного, почтенного главу рода вором. И почему Кришна назвал его странным именем Васу? И о каком деянии шла речь?

Арджуна лишь пожал плечами. Старейшины постоянно упоминают какие-то мистические события далекого прошлого, которые имеют значение лишь для них самих. А что касается Кришны, то понадобилась бы целая жизнь, чтобы вникнуть в смысл хотя бы малой доли его высказываний, уж я-то знаю.

Однако я не могла позволить всем этим вопросам остаться без ответов. И даже не столько по причине, именуемой Юдхиштхирой «вероломным женским любопытством». Дело в том, что предания имели ценность. Еще ребенком я поняла, что их надо уметь толковать и сохранять на будущее, чтобы не повторять чужие ошибки снова и снова. Поэтому я ждала подходящего момента, чтобы получить все ответы. Он представился даже раньше, чем я предполагала.

* * *

Глубокой ночью, по настоянию Кришны, Пандавы отправились в шатер Бхишмы с непокрытыми головами. Они коснулись его ступней и спросили, каким образом его можно убить. И он рассказал с сочувствием и облегчением, что им надо делать.

И вот Сикханди поставили перед колесницей Арджуны, его распущенные волосы развевались на ветру. Он вызвал Бхишму на бой, но тот сложил свой лук со словами:

– Амба, ты же знаешь, я не буду сражаться с тобой.

Больше он не прикоснулся к луку, даже когда Арджуна, со слезами на глазах, пускал в него стрелу за стрелой, и Сикханди, тоже плача, закрывал лицо руками.

Немало песен было сложено о том, как Бхишма упал на ковер из стрел, пронзивших его. В тот день военные действия были приостановлены, обе армии горевали плечом к плечу. Бхишма попросил подложить ему что-нибудь под голову, но когда Дурьодхана принес ему шелковые подушки, он отказался. Только Арджуна понимал, о чем просит Бхишма, и пустил три стрелы в землю, чтобы его дедушка опустил на них голову, Бхишма при этом улыбнулся, несмотря на боль.

Бхишма умер не сразу. Его душа покинула тело в благоприятный час, когда солнце начинало свой долгий путь на север. Он испустил последний вздох только после выполнения своего последнего долга, научив Юдхиштхиру премудростям правления, которые Дурьодхана не захотел перенять у него. В то время новости о войне поступали к нему каждый день, и воины обеих сторон приходили к нему за советом. Стаи лебедей пролетали над ним, оплакивая его. Люди шептали, что это были божественные создания в облике птиц, несущие послания небес. Ночью у Бхишмы тоже были гости. Они приходили к нему один за другим, окутанные плащом таинственности, чтобы поговорить с ним о том, что нельзя было обсудить в присутствии других.