Текст книги "Восточные сюжеты"

Автор книги: Чингиз Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

– А может, это вовсе не Ламия была?

Мать удивленно посмотрела на меня.

– Ведь ты говоришь, что не узнали, кто себя сжег, захоронили лишь пепел, – добавил я.

– Если бы так!.. Люди видели. Захоронишь пепел, расцветет цветок, заиграет волшебник на дудочке, и цветок снова превратится в красивую девушку.

– А Алексей?

– Сказку о пепле Алексей и рассказал на кладбище, когда хоронили пепел.

Не о том узнать хотелось, а о чем – и сам не знаю. Получилось не по мне. Еще спросить? Может, о свадьбе Ламии?.. Но мать лучше не беспокоить. Особенно теперь.

– Салтанат-ханум!.. – окликнули мать.

«Вот и хорошо», – подумал я.

Мать ушла, так и не убрав фотографии со стола. Я выскочил на балкон, чтоб не оставаться одному в комнате. И не встречаться с Ламией. Вовсе не улыбалась она. Тем более мне.

7

Череп, молвив свое последнее слово, покатился – скатился в заброшенную могилу…

Из народного сказания

Глаза раскраснелись. Лицо покрыла щетина, словно прилипшая грязь. От жара его глаз загорелся мотор. Я обернулся в ужасе, чтобы схватить его за глотку, и увидел, что его нет рядом со мной. Быстро взглянул на мотор – он не горел, а гудел спокойно и монотонно, ровно и исправно.

А потом я вышел на улицу и увидел, что Ламия, сжав кулаки, идет прямо на бородатого мужчину, который пятится назад. Лица его я не вижу, но чувствую и знаю, что у него глаза красные от гнева. Чернеющая щетина – словно засохшая грязь. Ламия обрушивает на этого мужчину тяжелые слова, я это чувствую, но не слышу, будто уши заложило, а мужчина не осмеливается ей возразить. Вдруг в его руке за спиной я увидел нож. Лезвие блеснуло. Я понял его коварный замысел: пятясь назад, заманить Ламию в подвал, а там… И пятится он очень умело, будто всю жизнь, с рождения, только так и ходил по земле. Мужчина достиг керосиновой лавки, лишь коснулся сутулой спиной ее низкой двери, и вдруг оттуда хлынул густой маслянистый поток нефти. Исчезла Ламия, исчез и тот мужчина.

А нефть низвергается вниз, заливает мостовую, лижет липким языком булыжник, достигает наших железных ворот, и никак не остановить поток. «Если вдруг высечется искра, – в страхе подумал я, – воспламенится нефтяная река, загорится улица, вспыхнут дома…»

Надо кричать.

Но я боюсь, что стоит раскрыть рот, как от крика родится искра, и потому я молчу. Уже нефть подступает к ногам, подошвы моих легких ботинок липнут к земле, клейкая нефть мешает бежать. С трудом отрываю ноги и вижу, что нефть стекает в наш двор, заливает подвалы. Я кое-как выбираюсь из этого жуткого нефтяного потопа и бегу в сторону моря.

Добегаю до берега и только тут оглядываюсь назад и вижу, что в небе отражается огонь, горящий на земле. Пылает наша улица! И мама там! Она готовится к свадьбе Ламии! Можно убежать только по крышам! Но сможет ли мать прыгнуть на крышу соседнего дома? И вдруг вижу, что вдоль берега бежит в мою сторону пылающий факел. Это Ламия. Она горит, но огонь не задевает ее лица, оно как на фотографии.

«Что ж ты стоишь? – кричит она. – Туши меня! Разве ты не видишь, что я горю?»

Я бросаюсь к ней, пытаюсь руками сбить пламя, оно жжет руки. «Но тут же море», – радуюсь я и хватаю ее холодные почему-то пальцы и тяну к морю, чтоб облить водой, утопить огонь, но тотчас отскакиваю: море у берега сплошь в мазуте!.. Я боюсь, что от ее огня загорится и море. Отскакивая неуклюже вместе с горящей, но все еще живой Ламией, задеваю ногой камень, падаю больно на спину и вздрагиваю.

Мама забыла задвинуть шторку на окне. В голову вонзился, как тонкий меч, жаркий солнечный луч.

8

Я в черное оденусь, а розовое пусть будет вашим.

Из народного сказания

Красный «Запорожец» был спрятан в тени большой акации. Я положил ладонь на капот и ощутил холод металла. На капоте остался след, похожий на лист то ли инжирового дерева, то ли чинары.

Князь удивился:

– Как? Ты еще здесь?

– А где же мне быть?

– Разве я не поручил тебе немедленно привезти акт? Ведь работа горит!.. Что случилось? Что за неуместная улыбка?

– Я тоже горю, Нияз-муэллим.

– Меньше бы пил… – Но тотчас пошел на попятную. – Я шучу, конечно, знаю, ты не из пьющих. Правда, наставлять тебя на путь истинный завещал мне еще твой Дед…

Опять начнет свое: «Большие цели… Сияющие дали… Счастье творить… Союз практики и науки…» И я знаю, да что толку? И время, как резвый конь, мчится.

Князь и не собирался поучать. Напротив, он меня несказанно обрадовал. Я готов был плясать от счастья! Вчера я отправил в Москву командировочное удостоверение, чтоб на заводе отметили и прислали, но кто мог предвидеть, что я сам окажусь там раньше своего письма?!

Князь сказал, что издать новый приказ не может, потому что нельзя: контроль по головке не погладит.

– Пиши заявление, выдам тебе из директорского фонда сотню, и скачи во весь опор!

Князь большой знаток фольклора. О быстроте он сказал иначе:

– Намыль бороду здесь, а брей там.

Мол, чтоб и засохнуть борода не успела. И сам радуется:

– Каков ваш директор? Поговорок у меня – как нефти в наших недрах.

На сей раз я сдержал улыбку. Чтоб снова не дразнить.

– Это, – он показал на канистру, – от наших шамхорских шефов, десять лет выдержки. Повезешь, может пригодиться. Но долго держать нельзя, съедает пластмассу. А это, – протянул мне плоскую коробку, – мой сувенир, передашь учителю.

– Но я уже был у него.

– Еще раз пойдешь. Не бойся, кинжал твой не иступится. И чтоб без акта не приезжал!

Мать развела руками:

– Ну и дела!..

– Не веришь, – сказал я, – сама позвони Князю.

А она вздыхает:

– Удивляюсь я вам. Кто б хоть сказал ему: «Князь, деньги-то народные!»

– Подумаешь, не обеднеем.

Я знаю, что у нее на уме: женитьба любимого сына, меня то есть. Она всегда против моих поездок. Чтоб я рядом был. Будто украдут меня в чужом городе. И потому успокаиваю:

– Вот закончу срочные дела, тогда и о свадьбе подумаем, – и тянусь рукой к портфелю и канистре. Но не тут-то было! Черт меня дернул о свадьбе заговорить!..

– Как? Ты уезжаешь? Сегодня?! – Мать слово говорит, а Асаф вторит ей, поддакивает. – А свадьба внучки Дурсун-киши? Поедешь завтра! Дело подождет! Если б не приезжал из Москвы, была бы уважительная причина – человек в командировке! Но раз приехал, и все знают, надо идти. Не пойдешь – на всю жизнь обидишь Дурсуна-киши. Новая командировка? Но кто ей поверит?

Жених к тому же был старым другом Асафа – вместе служили в армии, вместе институт кончали. Только я хотел возразить, проявить твердую волю и решимость – шутка ли, приказ самого Князя! – как неожиданно заявился и сам жених. Чуть не плачет.

– Что с тобой, Полад? – спрашивает Асаф.

А он:

– Спасибо, – говорит, – за эстрадный квартет, да только мать невесты, моя будущая теща, заупрямилась, и ни в какую! «Свою единственную дочь, говорит, разрешу брать в дом жениха только под звуки восточных инструментов!» А где я возьму народных музыкантов за два часа до свадьбы?!

И чуть ли не в ноги Асафу бросается:

– Выручай!

Асаф молчит, голову чешет. А Полад:

– Я все обдумал, – говорит, – музыканты нам нужны максимум на полчаса! Эстрадный квартет посидит у нас, а мы с восточными музыкантами придем в дом невесты и исполним волю ее матери – встретим Ламию народной мелодией и с почестями доставим к нам домой.

Да, тяжелая задача. Но друг в беде, и ему надо помочь. Сам не знаю, как не дал я рта раскрыть брату, опередил его:

– Нужны музыканты – найдем!

В этот предвечерний час музыкантов в городе можно найти в двух местах – рядом с филармонией и в сквере у вокзала. Я спросил, на каких условиях договариваться. Вместо жениха ответил Асаф:

– Что спрашиваешь? Чем дешевле, тем лучше.

– Тогда надо искать в привокзальном сквере – к филармонии ходят с толстым кошельком.

– Что ты медлишь, покажи, на что способен!

Полад подкрепил просьбу брата таким жалостливым взглядом, что я немедля выскочил на улицу. И стал я жертвой своего длинного языка.

Вместо того чтобы немедленно лететь в Москву, куда, сами понимаете, я рвался, я направился к вокзальной площади. Вечерело. Глянул в одну сторону, в другую и у края тротуара заприметил бородача, – мне на них определенно везло.

Еще час назад воображение рисовало захватывающие дух картины при ярких звездах, а теперь приходилось затевать торг. И снова с бородачом.

Он, а рядом – двое. Решительно направился к ним. И с ходу выпалил первые попавшиеся слова:

– Что-то я не вижу ваших инструментов.

– Наши инструменты дома, – ответил за всех бородач.

То ли пароль, то ли шутка – поди разбери!

– В каком смысле?

– В прямом.

– Восточное трио?

– Самое что ни на есть! Классика!

– А именно?

– С кларнетом.

– Это мне подходит.

Все трое встали.

– Будете работать полчаса.

Не успев встать, музыканты сели.

– Не подойдет. Ты не наш клиент.

Спокойствие стало покидать меня. Но не сдаваться же!

– Посажу вас в такси, повезу в дом невесты, встретим ее восточной музыкой, проводим в дом жениха, всего два квартала, и вы свободны!

Задумались.

– И весь вечер – в вашем распоряжении. Тридцать рублей за полчаса.

– Нет, не подойдет.

– Назовите свою цену.

– Еще столько же.

– Имейте совесть! Если б была моя собственная свадьба, клянусь честью, и торговаться не стал бы! Но и это не мало.

– Мы тебя слушали внимательно, и наш ответ ты слушал – мы сторгуемся.

– Сегодня свадьба нашего близкого друга. Мы сложились с братом и хотим преподнести жениху музыкальный подарок. Были бы лишние деньги, разве стал бы я просить? Мы студенты…

Кларнетист через силу зевнул. Отваливай, мол, что зря время теряешь?

– Могу десятку из своего кармана прибавить. Насчет брата не знаю… – Сделал паузу, но ни один мускул на лице бородача не дрогнул. – Пойду из автомата позвоню.

Бородач пожал плечами. Мол, мы тебя не задерживаем, иди куда хочешь.

Я оставил их. Пусть без меня подумают. На мое счастье брат оказался дома:

– О чем ты говоришь? Почти за такую же сумму я договорился с эстрадным квартетом. – Брат, конечно, прихвастнул. – Среди них известный певец, до утра играть и петь будут, а ты…

Делать нечего, вернулся.

– Не согласен брат.

Кларнетист даже не посмотрел на меня. Решил сделать вид, что пойду искать других, позовут – вернусь, не позовут – сделаю круг, а там видно будет. Не позвали.

Я завершил круг, чтобы снова начать нудную торговлю, как заговорил толстячок, сидевший рядом с кларнетистом:

– А шабаш будет?

– Как у всех, так и у нас! – Я почувствовал, что соглашаются или близки к этому, и осмелел, хотя понятия не имел, будут ли танцующим жертвовать деньги, которые, как правило, идут музыкантам, это их приработок, или не будут.

Но мы уже ловили машину, чтоб музыканты могли заехать за своими инструментами, а в машине все тот же толстячок ругал последними словами тех, кто пытается отменить такой народный обычай, проверенный веками, как шабаш на свадьбе, и я поддакивал ему, говорил о верности традициям, о щедрости угощений… Но угощения трио не прельщали: голодных, мол, нет!

Звуки кларнета, зурны и барабана взорвали воздух, аж стекла в доме зазвенели. Улицу заполнило праздничное оживление, прохожие застыли, соседи высунулись из окон, вышли на балконы, народ плотно забился в ворота. Двигалось только шествие, сопровождавшее невесту. Трио было что надо: бородач-кларнетист задевал такие струны в душе, что хотелось пуститься в пляс. Глаза его из-под пляшущих бровей следили за кларнетом, который описывал круги в такт музыке. Все выдавало в нем истинного музыканта. Толстячок слился со своим барабаном в нечто округло-внушительное, зурна будоражила, оглушала публику. В толчее жених успел-таки выразить мне благодарность своим кивком головы.

Свадебная процессия двинулась к дому жениха. Машина с привязанной впереди куклой еле ползла, и неизвестно, почему молодых посадили в машину – идти было всего две минуты. Из парикмахерской на углу выскочили брадобреи в белых халатах, какой-то человек с намыленным лицом – всем хотелось приобщиться к свадьбе, согреться чужим счастьем.

Вошли во двор, посадили музыкантов; жених с невестой, плавно танцуя, сделали два круга по асфальту. Двор был полон гостей с жениховской стороны. Какая-то женщина прямо над моим ухом сказала:

– А я была в красной фате на своей свадьбе.

– Я тоже, – ответила ей другая и добавила: – Но теперь в моде белая.

«Начались сплетни!» – подумал я.

Жених усадил невесту и, в нарушение всяких обычаев, подошел к нам. Асаф упрекал приглашенного певца:

– А где твой квартет?

– Скоро придут. Электроорганист уже здесь.

– Свадьба в разгаре, может быть, начнешь пока с одним органистом?

– Он только в ансамбле играет.

С другого конца двора бородач-кларнетист делал мне знаки, показывая на часы. Время нашего уговора истекло. Они играли больше получаса. Все надежды Асаф и жених возлагали на меня: они просили задержать трио.

– Урежьте деньги с квартета и прибавьте трио, тогда будут играть, – сказал я, глядя на певца.

Тот промолчал, а мой брат и жених согласно закивали. Я подошел к кларнетисту:

– Жених просит, чтобы вы еще немного задержались. Ваше трио по душе и гостям невесты, и гостям жениха.

– Это мы и без вас видим. Говори конкретную сумму.

– Останетесь довольны.

– А где обещанный шабаш? – встрял в разговор барабанщик.

Я произнес несколько путаных фраз, переходя на многозначительный шепот, раза два употребил слово «шабаш» и кое-как уломал их.

Брат уже звал меня…

Все эти переговоры так заморочили мою голову, что я забыл и о себе, и о своих делах. Я с трудом пробирался среди танцующих. Удары барабана выталкивали людей в круг. Подойдя к брату, я увидел, что сидящий рядом за столом певец раскрывает рот только для того, чтоб набить его шашлыком, а у меня во рту еще кусочка хлеба не было. К тому же певец многозначительно переглядывался с электроорганистом и морщился от звуков зурны. Будто свадьба игралась специально для него или он был по крайней мере любимым братом жениха.

– Дорогой мой, – возмутился я, – так же нельзя! Где провалились твои музыканты?

Асаф поддержал меня:

– Может быть, все-таки споешь?

Певец указал рукой на электроорганиста: мол, что с него возьмешь?

Но когда он той же рукой потянулся за новой палочкой люля-кебаба, я не стерпел:

– Ты что, похудеть боишься? Прочисть горло, спой!

– Скоро придут мои гитаристы.

– А восточные песни совсем разучился петь? – я закивал в сторону трио.

Он оторопел:

– Мне?! С зурной?!

– Какая разница? Лишь бы голос был хороший.

Певец изобразил крайнее изумление и на моих глазах начал бледнеть. «Неужели я его так напугал? – подумал я. – Еще, чего доброго, в обморок упадет!..» Тут он учащенно задышал, лицо его стала заливать краска; казалось, вся кровь устремилась к голове, вот-вот лопнут вены на виске. «Час от часу не легче!.. Лучше помалкивать, неприятностей не оберешься, еще хватит инсульт…» Но тут он совершенно неожиданно для меня сказал:

– Ну что ж, раз вы ставите такие условия, спою с вашим трио! Налейте водку, я убью в себе скуку! – и с презрением посмотрел на зурнача.

Брат быстро наполнил стопку. Певец залпом выпил и пошел к музыкантам.

Первый номер явно не удался – кларнетист не улавливал его эстрадного ритма. Но потом пошло лучше. Музыканты играли танцевальные мелодии, подыгрывали эстрадному певцу. Барабанщик, вертя своими большими глазами, поглядывал то на кларнетиста, то на певца, то на меня. При этом он иногда потирал большим и указательным пальцем, но его знак понимал только я – он все же надеялся на обещанный мной шабаш. Я отводил взгляд.

Меня подозвал Дурсун-киши:

– Я благодарен тебе, ты сегодня как волчок крутишься!

Нашел с чем сравнить. Я было обиделся – ведь для его же внучки стараюсь!.. А он, не уловив моего состояния, добавил:

– Как покрутишь, так и крутится…

Кого крутят, кто крутит? При чем тут волчок?..

А вот спросить бы его, знает ли он Ольгу Васильевну! Дурсун-киши удивленно уставится на меня… «Ну, Олю!» – добавлю я. Вспомнит обо всем и языка лишится старик. «То-то!..»

Но мне некогда – у ворот появились гитаристы и ударник, и мое трио тут же перестало играть. Назревал новый разговор, и он требовал моего присутствия.

Квартет занял свое место во дворе, электроорганист и гитара-бас протянули в окно удлиненный шнур с тройником, и зазвучали эстрадные ритмы.

Предводительствуемые бородачом, мы с братом вышли в тупичок. Заспешил к нам и жених.

– Рассчитаемся!

В тоне кларнетиста звучала угроза.

– Посидите еще, поиграйте, куда вы так рано?

Жениху полагалось быть гостеприимным.

– Или мой кларнет, или его сундук! – Кларнетист имел в виду электроорганолу.

– Ей-богу, напрасно уходите. Свадьба только разгорается, будет и шабаш…

Кларнетист грубо оборвал меня:

– Эти сказки мы уже слышали, вранье все!

– Дорогой, нельзя ли повежливей? – не стерпел я, но жених слегка отстранил меня рукой и полез в карман. Сверх условленной суммы он отдал кларнетисту еще десятку.

– Как? И это все?.. Ай, народ, ай, мусульмане, ай жених! Это же грабеж!

– Тихо, чего ты расшумелся?! – Я грудью пошел на него, но жених спиной загородил меня и, не говоря ни слова, вытащил бумажник и припечатал ладонь кларнетиста еще одной десяткой.

Высокие трели певца заполнили тупичок. И тут случилось то, чего я никак не ожидал: кларнетист спрятал деньги и с болью, будто ему нанесли смертельную обиду, выпалил:

– Раз так, мы остаемся! Назло ему! – Он показал на меня. – Назло квартету! – Он указал в сторону двора. – Никому не дадим играть! Где сидели, там и сядем! Мой кларнет еще не умер, чтобы какой-то… – Он еще говорил, но голос его пропал в гуле во всю мощь звучавших инструментов. Только борода тряслась, выдавая рассерженность, и в глазах сверкало возмущение.

Я мог вообразить что угодно, но только не это: трио само, добровольно, без дополнительной платы согласилось играть на свадьбе! Мы вернулись, народ зааплодировал – то ли трио, то ли певцу, взявшему высокую ноту.

И началось такое, чего не видывала ни одна свадьба, – восточные инструменты перемешались с западными, гитара-бас стала конкурировать с зурной.

Дурсун-киши вышел на середину двора и, торжественно вздернув руку, приготовился к танцу с матерью жениха. Умолкли на миг и трио, и квартет.

– Играйте восточный танец! – сказал дед невесты и вытащил из кармана трешку. Оказывается, он слышал, как мы пререкались с барабанщиком насчет шабаша. Толстяк, увидев в его руке деньги, ударил невпопад а барабан, зурнач дунул изо всех щек в свою зурну, и лишь благоразумный кларнет, нащупав верную ноту, повел за собой трио, – полилась плавная мелодия танца. К трио незаметно подключился и квартет, в такт захлопали ладоши, Дурсун-киши и будущая свекровь его внучки Алтун-ханум пошли по танцевальному кругу. К ним потянулись деньги, и меж пальцев рук танцующих заторчали, мешая друг другу, но мирно уживаясь, на радость музыкантам, бумажки – зеленые, синие и даже одна красная. Почти каждый внес свою долю, хотя, как я слышал, Ламия возражала против шабаша.

Танец кончился, Дурсун-киши протянул деньги барабанщику, а Алтун-ханум отдала свой сбор певцу, руководителю с квартетом. Шабаш больше не повторился, но он примирил трио с квартетом.

Вот это свадьба! То попадаешь в Европу, то оказываешься в Азии, то будоражит Запад, то погружает в сонную негу Восток. Равной этой свадьбе не было и вряд ли когда-нибудь будет. Могло показаться, что именно так и задумано ее музыкальное сопровождение. Гнев кларнетиста одарил гуляющих на свадьбе неожиданной радостью. То врозь играли, то вместе. Но чаще восточное трио вело за собой эстрадный квартет. Что до меня, лучшей музыки, чем звуки электроорганолы, не слышал. Божественный инструмент! Ах, какие звуки! Будто из глубин вселенной, с неизвестной планеты. И как играл, бестия! Знал я его, электроорганиста. Звали его Ягненком – за курчавые волосы. Прежде он шлялся по улицам без определенных занятий, часто подолгу торчал на углу, вежливый такой, с каждым норовил поздороваться; постоит поболтает, потом куда-то исчез, все о нем забыли, и вот тебе, человеком стал, на редком инструменте играет!..

Вдруг я ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Резко повернулся и гляжу – на меня Ламия смотрит. И так она похожа на ту Ламию, другую, что сон вспомнился. Мурашки по спине пробежали. Глупые мысли! Снова с опаской поднял глаза, но Ламия уже отвела сбой взгляд и о чем-то увлеченно шепталась с Поладом. Свадьба разгорелась вовсю, я свой долг выполнил, и меня нестерпимо потянуло в Москву, захотелось немедленно увидеть Лину, услышать ее шепот. Глянул на часы – три часа ночи. Можно еще успеть на первый рейс. Но если только немедленно встану. Через силу поднялся, преодолевая чье-то сопротивление, незаметно прокрался к выходу и – прямо домой, за вещами.

Я летел.