Текст книги "Восточные сюжеты"

Автор книги: Чингиз Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

ПОВЕСТИ

НЕ НАЗВАЛСЯ

(Сугубо доверительное обращение Автора к Уважаемому Читателю  и с т о р и й, р а с с к а з а н н ы х  з е м л я к о м.

К Читателю Серьезному, в связи с неизбывной страстью Автора к условности, неостановимой тягой к «траги» и «коми», – просьба.

К Читателю Сердитому – слезная мольба.

К Читателю Сердобольному, в связи с абсолютно строгими намерениями Автора, – предупреждение.

Мой герой, с которым приключились рассказанные им истории, не назвал себя. Не потому, что не хотел, – какая разница: Ахмедом бы он назвался или Самедом, Исой или Мусой, Али или Вали?.. Не назвал потому, что не успел. Спешил. И то надо сделать, и это. И все – срочно. Крутит его жизнь, будто он – волчок. Катит его рок, будто он колесо какое. Носит его судьба, как горный поток щепку. Он встретится на поминках с гипнотизером и его женой (ах, какой невоздержанный!.. Он, видите ли, поклонник красоты!), потом на чужой свадьбе погуляет (ах, какой чуткий – другу помог заполучить восточное трио к западному квартету!), будут сюрпризы (ах, какой он везучий!), возвращения в прошлое, к которому он, увы, равнодушен.

И всегда некогда. Некогда назвать себя, некогда передохнуть, некогда, наконец, положить перед собой папаху и голову почесать, подумать хотя бы о горном потоке.

Если полоса неудач – отыскиваются виновные, к примеру, гипнотизер, если захлестывают удачи, то, естественно, благодаря собственным заслугам, личной стратегии и тактике.

Если туман – рассеется, если тучи – пронесутся, если что не так – потерпите до финала, когда я посажу моего героя в хвостовой отсек самолета, где не откинуться, ибо, как вы знаете, если летали, спинки кресел здесь укреплены намертво, встречу его на родной бакинской земле с теплым ветром, прогретым солнцем и пахнущим нефтью.

Я закрою занавес и выйду к вам, если даже не заслышу аплодисментов, и, клянусь аллахом и его двенадцатью апостолами-имамами, отвечу на любой ваш вопрос.

А в том, что «аллах» и «апостолы-имамы» набраны не с большой буквы, виноваты не машинистки, не редакторы, не наборщики, а я, грешный…)

1

Ах, что за девушка!..

Брови изогнуты, как лук, глаза черные, как ночь, носик, словно орешек индийский, кожа бела, как самаркандская бумага, груди круглые, как дыньки, так и выкатиться хотят из рубашки, кто взглянет – голову потеряет.

Из народного сказания

С высоты он крошечная точка, а может, совсем не виден, смотря какая высота.

А вблизи внушительный и таинственный, жуть берет от широкой черной полосы по бортам.

Рядом, на заднее сиденье, опустился молодой мужчина моего возраста, но в отличие от меня, усатого, – с густой черной бородой… Мои б усы к его бороде… Кажется, из родственников покойницы.

Усаживаясь, пристально и с неведомым значением посмотрел на меня.

Автобус медленно и долго полз по узким, извилистым переулкам старой Москвы, потом повернул на широкий и прямой как стрела проспект и прибавил скорость.

– Торопится как! – шепнул сосед.

Борода, коснувшаяся моего уха, была мягкой, как шелк. Я вздрогнул и согласно кивнул головой. Немного помолчав, бородач заговорил о крематории:

– Сжигание трупа и современно и культурно, простое захоронение, если хотите, признак отсталости. Умирающих много, а земли мало. Даже в крематории нет мест…

Он привел примеры из древности, рассказал, что еще задолго до нашей эры высококультурные греки сжигали умерших, поговорил об эпохе Гомера, о народных традициях захоронения в Индии, вспомнил о старых кладбищах Парижа и о перенесении костей покойников в парижские катакомбы, о ключах от ниш с прахом близких, которые испанцы носят на груди вместе с крестом.

– Вы историк? – почти с уверенностью спросил я.

Чуть отодвинувшись, он уставился на меня своими черными, будто маслины, глазами и, помедлив, сказал:

– Нет, я не историк. – И умолк. Почти обиделся, как мне показалось. Но ни он не проронил ни слова, ни я.

Из высокой трубы крематория валил густой серый дым.

Время здесь заранее распределено, на каждого отпущено пятнадцать минут.

Подошла наша очередь.

Дополнительно зажегся яркий свет.

Мы подняли гроб на специальный постамент.

Заиграла записанная на пленку траурная музыка.

– Бах, – шепнул бородач.

Гроб медленно опускался в подземелье, а за ним автоматически закрывались железные двери постамента, пока вовсе не сомкнулись.

Похороны кончились, смолкла печальная мелодия, погас дополнительный свет.

Наступила очередь следующего.

Выходя, я невольно задержался, – с затянутого траурной лентой портрета на меня смотрело знакомое еще с детства лицо некогда большого человека. А с портрета он и теперь смотрит с уверенностью и силой.

На улице бородач крепко схватил меня за локоть и, показав на дым, сказал: «Вот и все!»

Чувствовалось облегчение, и автобус мчался беззаботно, точно полупустой.

Снова рядом оказался родственник с глазами-маслинами, ставший таким симпатичным, да, жаль, не оставлявший тему крематория.

– Раньше, – говорил он, – родственникам разрешали следить за кремацией, чтобы удостоверились и сомнений чтоб никаких не было. Труп, попадая в печь, вскакивал, будто живой, потому что от жара резко сокращаются спинные мышцы…

– Вы… – прервал я его, думая спросить, не из судебной ли он экспертизы, но нашел слово поспокойней: – Не юрист ли вы?

Как и в прошлый раз, он пристально взглянул на меня и, не торопясь, ответил:

– Нет, я не юрист. И даже не из судебной экспертизы!.. – Помедлил немного и продолжил, явно недовольный тем, что его прервали: – Теперь, как вы могли заметить, все делается за железной непрозрачной дверью. Потому что нет смысла.

Он умолк, думая, что я спрошу, почему смысла нет, и, не дождавшись моего вопроса, добавил:

– В течение года родственники могут получить пепел. Хочешь – насыпь в золотой кубок и храни дома, а хочешь – развей в поле, высыпь в реку, смотря какое завещание. Можно и похоронить в специальной стене в крематории и в семейной нише повесить фотографию.

Я подумал о тех, кто работает внизу, и мой сосед тут же сказал:

– Однажды я проник в подвальный этаж крематория. Хотите, расскажу, что я там увидел? – Он победно улыбнулся.

– И все-таки кто вы по профессии?! – с нетерпением спросил я.

Собеседник мой долго сверлил меня взглядом и затем с расстановкой произнес:

– Гипнотизер.

Поспешно, сам не знаю почему, я выпалил:

– Гипноз на меня абсолютно не действует!

– Глаза у вас черные, – шепнул он, – из вас мог бы получиться неплохой гипнотизер. Никогда не поздно этим заняться.

– Прекрасная профессия, – польстил я ему.

– Нужная людям.

Не успел я спросить: «В каком смысле?» – как он опередил меня:

– В смысле лечения гипнозом.

Я взглянул в окно и, не скрою, обрадовался, что за поворотом – наш дом.

Помянуть усопшую пришло много народу. Каждый с трудом втискивался на свое место за столом, уставленным закусками и бутылками. Уж сам не знаю, как случилось, но рядом со мной оказалась жена гипнотизера. Мы познакомились с нею перед выносом гроба. Она оставалась дома, чтобы помочь накрывать на стол.

Было тесно. Жена гипнотизера сидела так близко от меня, что я не мог даже пошевелиться. К тому же прибывали новые гости, и приходилось снова тесниться. Тело ее словно прилипло к моему. Она казалась порой величественно спокойной или игривой и кокетливой. И то, и другое было приятно, будоражило воображение, вызывало любопытство.

Гипнотизер, сидевший напротив нас, окидывал всех внимательным взором и поглаживал рукой свою шелковистую бороду. Иногда его взгляд останавливался на нас, мне делалось слегка не по себе, а жена, занятая только собой, чувствовала себя независимо. И это действовало на меня успокаивающе. Я старался не терять рассудка, тем более что надо мной жужжали мысли гипнотизера: «На поминках флирт неприличен».

Премудрое дело – поминки. Нужно и покойника помянуть, и близких не ранить лишними воспоминаниями. Но и безучастным не следует оставаться. Мне хотелось задобрить гипнотизера, чтобы отогнать рой витавших над моей головой колючих фраз, полных недоверия к такому неплохому симпатичному порядочному человеку, как я.

И вдруг гипнотизер достал из бокового кармана записную книжку, открыл, полистал ее и на моем родном языке просто и внятно прочел:

– Сен хошума гелирсен. – Ты мне нравишься.

Я даже поперхнулся от неожиданности. От услышанной родной речи грудь залило жаром.

– У вас настоящее бакинское произношение!

– А мы любим азербайджанцев, – сказала гипнотизерова жена и, еще ближе придвинувшись ко мне, заученно произнесла: – Мен сени севирем. – Ее «я тебя люблю» прозвучало без чувства, она сказала, как школьница, вызубрившая урок, и произношение было много хуже.

Гипнотизер был удовлетворен тем, что поразил меня, и, пока он прятал свою записную книжку, я спросил у его жены, – так бы поступил всякий на моем месте:

– Кто вас научил?

Оттопырила выразительную нижнюю губу, она чуть припухлая, глаза смеются, в них столько слов, а сама молчит.

– Он молодой? – Я никого кругом не вижу, будто одни мы сидим.

– Вы меня ревнуете? – улыбается.

Я налил себе рюмку водки.

И она тихо, чтоб слышал только я, шепчет:

– Ревнуйте! – Протягивает мне рюмку: – И мне налейте!

Я наполнил.

– За нашу дружбу, – произнесла она и потянулась к моей рюмке, но вовремя спохватилась и отдернула руку, плеснув немного водки на скатерть, и, глядя на меня, выпила. Выпил и я, не сводя с нее глаз.

– Я рада, что познакомилась с вами, – шепнула она мне. – А вы?

– Очень! – прямой вопрос требовал и прямого ответа. И я действительно был рад. Что-то происходило во мне,-я жил в предчувствии чего-то ранее неизведанного, ликовал, был готов к подвигам ради своей соседки, очень красивой, просто чудо!

Женщину украшает мужское поклонение, а тут двое неотступно следили за ней – он, ее законный, и я. Одному было все известно, другого влекла новизна. Наши мысли-взгляды скрестились. Гипнотизер, казалось, внутренне усмехается надо мной, еле сдерживается, чтоб не расхохотаться. Мне даже послышалось: «А вот и не выйдешь из гипноза!» Я удивленно взглянул на бородача, чувствуя, что губы мои кривит жалкая улыбка, и вновь мне почудилось: «А вот и поддашься!»

2

Искусный волшебник был, все колдовские чары знал – как отвратить, как заворожить, как иссушить…

Из народного сказания

Гости постепенно расходились, буднично вспоминая о завтрашних понедельничных делах. Оставались лишь близкие. Я не хотел уходить и продолжал сидеть – по-соседски.

На смену закускам пришел чай. Жена гипнотизера обыкновенные чашки ставила на стол так грациозно, хоть стой и любуйся!..

А потом она снова сидела со мной. Возможно, гипнотизер сам стремился испытать судьбу. Преследуемый его взглядом, я положил руку на спинку стула моей соседки. Нестерпимо захотелось шепнуть ей нечто теплое и ласковое, кажется, я даже что-то сказал, забыв обо всем на свете и унесенный потоком чувств, но тут слуха моего коснулись слова и будто кто-то помимо моей воли резко повернул мою голову в сторону говорившего: «Караульный переулок…»

– Как вы сказали? – почти испуганно спросил я.

– Мы жили в Караульном переулке, – ответила дочь умершей, обращаясь при этом не ко мне, а к гипнотизеру, будто не я, а он задал вопрос.

– Так это же рядом с нашим старым домом, – сказал я. – Там еще на углу керосиновая лавка.

– Да? – тут она повернулась ко мне, будто впервые меня видела. Глаза у нее были усталые, но спокойные, в них отражался свет изумрудных серег; ее мать болела давно и неизлечимо, как я помню, уже год была прикована к постели, лечилась сама, мучала окружающих, и ее уход из жизни воспринимался дочерью как нечто неотвратимое; а что до моей соседки, внучки покойницы…

– Вы жили на Старой Почтовой?

– Сейчас она по-другому называется, – ответил не я, а гипнотизер, и никто, даже я сам, этому не удивился.

– С покойной мамой я и мой брат, отец вашей милой соседки, – она кивнула в сторону жены гипнотизера, – жили там, в Караульном переулке. Но это было очень давно, задолго до того, как вы появились на свет.

– Это естественно, но вы могли знать моих родителей, во всяком случае, мать.

– Возможно, возможно… Я хорошо помню красавицу тюрчанку.

– Так уж не говорят, это устарело, – пояснил гипнотизер.

– А я привыкла по-старому, мне так легче.

– Но гость может обидеться.

А у меня иные мысли:

– Может быть, вы говорите о моей маме? И она была в молодости очень красивой.

– Каждому человеку его мать кажется красавицей, – вставил снова гипнотизер или кто-то другой, я не уловил.

А хозяйка тем временем продолжала:

– Мой брат был влюблен в эту красивую тюрчанку, он часами простаивал на углу в надежде увидеть ее, буквально бредил ею.

– А я-то думаю, откуда у меня такая особенная симпатия к южанам!

– Южане понятие растяжимое! – заметил я.

– Ну… к азербайджанцам! – уточнила она, к моему удовольствию. – От отца, оказывается, в генах перешло!.. – Жена гипнотизера одарила меня таким нежным взглядом, что мне даже неудобно стало: муж ведь смотрит!

– Тебе не только это передалось, – мрачно проговорил гипнотизер. Взгляд ее определенно был перехвачен, не иначе.

– Ты прав, не только это. Как и он, я решительна в любви: кого полюблю – осчастливлю, а кто меня полюбит – счастье познает! – При этом она – казалось бы, уж больше некуда – еще ближе придвинулась ко мне, задев грудью мое плечо. Жаркая волна прошла по сердцу, но гипнотизер взглянул на меня и словно пальцем погасил горящую свечу – я очнулся.

– Интересно, – произнес я некстати и непонятно к чему: я не слушал, о ком шла речь за столом, мне достаточно было того, что происходило в моей душе, но последующие слова хозяйки дома окончательно меня разбудили:

– Ты погубишь себя, забудь ее, муж узнает – беды не оберешься!..

Нет, не ко мне относились эти предупреждения: так, оказывается, отговаривали безумца, влюбленного в тюрчанку-азербайджанку, отца моей соседки.

– На Алексея наши уговоры не имели воздействия. Он был как в угаре, полоумный какой-то.

Что же, наши состояния совпадали, и потому я слушал не без интереса.

– Он во что бы то ни стало хотел познакомиться с тюрчанкой. Но это же сущее сумасбродство, говорили мы ему. Куда там! Лишь одно у него на уме было – познакомиться! Однажды под видом монтера Алексей пришел к ним в дом и стал искать якобы неисправность в проводке. Тогда от сильных северных ветров… Как-то называется у них этот ветер…

– Хазри, – выпалил гипнотизер.

– Да, – задумчиво произнесла хозяйка, – провода часто рвались.

– Как рвутся и теперь, – добавил бородач, держа меня в поле своего внимания. Он был прав: действительно рвутся, особенно в нашем старом дворе. – Будто это и не провода, а тонкие струны саза.

И на меня смотрит.

Поначалу слушала внимательно и жена гипнотизера, но потом, я это почувствовал, интерес ее стал гаснуть.

– Прошел с мотком проволоки и плоскогубцами в руках почти по всему дому и только тут увидел девушку. «Свет горит?» – спросил он ее. Тюрчанка плохо знала русский язык, но понять брата было нетрудно, и она кивнула головой: «Яныр, яныр». «Горит», значит. Толстая коса упала ей на грудь, а шелковый платок сполз на плечи.

Хозяйка будто устремилась увлечь не только меня, но и свою племянницу. И заставила-таки мою соседку задать вопрос, в котором все же было больше нетерпения и раздражения, чем интереса:

– Ты так рассказываешь, будто сама присутствовала при этом!

Гипнотизер почему-то улыбнулся, а тетя, недоуменно посмотрев на племянницу, ничего ей-не ответила и пошла по тропе дальше:

– Когда брат впервые увидел ее на улице, он удивился, что тюрчанка ходит без чадры. И теперь решил похвалить ее. «Ходишь без чадры, это хорошо!» – сказал он ей, а она жестами и мимикой показала, что бросила чадру и топтала ее ногами. В это время на балконе показался муж тюрчанки. Он что-то спросил у нее, а потом зло обратился к брату: «Что нужно?!» – «Не тебя нужно!» – ответил Алексей и пошел к лестнице.

– И это все? – недовольно спросила моя соседка. – А я-то думала… – Не докончив, она встала, чтобы выйти, но вдруг, ойкнув, села и, положив свою руку на мою, проговорила: – Загадывайте желание – вы сидите между тезками!

Я, честно говоря, не запомнил имя другой своей соседки, когда нас знакомили.

– Вы сидите между двумя Линами, очаровательными женщинами со столь редкими именами, что вам, конечно, очень трудно запомнить… – Гипнотизер многозначительно улыбнулся.

«Ну что же, пусть дальше читает мои мысли», – подумал я. О том, каковы мои желания, было проще простого догадаться.

– Загадывайте, обязательно исполнится! – прошептала моя Лина. – Но только желание должно быть сильным, и никому ни слова! – Незаметно опершись на мое плечо, она поднялась и танцующей походкой направилась к двери. Мои мысли потекли вслед за нею, но тут до слуха моего, как из далекого мира, донеслось:

– Подождите, еще не то будет!

Я обернулся к гипнотизеру. И теткины слова догнали Лину у двери:

– Ну и драка была между братом и мужем тюрчанки!..

Лина остановилась.

– Не стой там, – сказала ей тетя, – сядь и слушай!

Лина присела у порога, не сводя с меня глаз.

– Не успел твой отец, – это она Лине сказала, – выйти на улицу, как услышал за спиной быстрые шаги, обернулся, а за ним муж тюрчанки несется вверх по переулку, а в руке блестит что-то.

– Нож? – поспешно спросила Лина.

– А ты что думала? Самый настоящий кинжал! При восточном муже с его женой сладкие речи заведешь – добра не жди! У мужа кинжал, а у «монтера» что? Хорошо еще, не растерялся, швырнул в усача моток проволоки и крепче сжал в руке плоскогубцы. Это было в трех-пяти шагах от нашего дома, я стояла в воротах, затаив дыхание от страха, и ждала, что будет. Вдруг муж тюрчанки возьми да резко брось нож в акацию, что росла на нашей улице. Нож с глухим стуком вонзился в ствол; как сейчас помню дрожащую рукоятку… Пришлось бросить плоскогубцы и брату. Соперники кинулись один на другого, я бросилась было к ним, но брат оттолкнул меня. Пыхтя от злости, схватились они, но ни один не мог одолеть другого, только слышно было, как трещит на брате шелковая косоворотка с моей вышивкой.

– Что же дальше? – спросила Лина неожиданно умолкнувшую тетю.

– А ничего! Попыхтели, покряхтели и разошлись!

Лина была явно разочарована.

– Поножовщины тебе захотелось, крови? – Это гипнотизер ее подзадоривал.

– Осталась бы тогда без отца, – добавила тетя, – а я – без брата… О чем это я – тебя и вовсе бы не было тогда.

– А вдруг бы он в схватке тюрчанкой завладел?

– И тогда бы не вы появились на свет, а другая, – сказал я, – а нам бы всем этого очень не хотелось!

– И мне. – Голос ее затих, и, помолчи мгновение тетя, я перетянул бы Лину на свою сторону, она снова сидела бы рядом со мной.

– После той стычки Алексей ни разу не взглянул в сторону тюрчанки.

– Испугался?

– Как бы не так! Отец твой сказал, и тебе бы хорошо запомнить это, да и не только тебе: «Не к лицу мужчине, говорит, заигрывать с чужой женой!»

«Уж не меня ли она имеет в виду?!» Посмотрел на гипнотизера. «Ага, намекает!..» Но как примитивно! А я ведь могу обидеться. Лина уловила это, поймала взгляд и незаметно подморгнула: мол, нас это не касается, это все о прошлом. Она высоко подняла свои белые крепкие руки, чтоб поправить волосы, и так нежно при этом смотрела на меня, что я готов был унестись с нею хоть на край света. Я даже почувствовал на горячей шее холод ее упругих рук.

Но разговор принял неожиданное направление.

– Да, этого никто не ожидал! Оказалось, что вовсе не муж и жена они, а брат и сестра!

– Везение какое! – обрадовалась Лина. – Вот это да!..

И ушла, отдалилась Лина на время от меня. Мои мысли унеслись в далекие родные края за судьбой моей землячки, чтобы возвратиться снова к Лине, а Лину захватила история странной любви отца. Переменилась тема разговора, но страсти продолжали кружить над нами, потому что был я со своими неодолимыми желаниями, был гипнотизер с неистощимым запасом помех, была его жена, и на ней скрещивались наши взгляды; нити, которыми он пытался меня опутать, рвались, и неясно было, уж во всяком случае мне, случайному гостю этих поминок, – то ли плакать, то ли радоваться, то ли глазом одним смеяться, а другим не сдерживать слез, чтоб текли и текли… Ведь вот какие настроения – не отвратишь, не предугадаешь.

Премудрое дело – поминки!

И та, чье горе было сильнее всего, сама нашла успокаивающий бальзам для своих ран – воспоминания далекой юности, где себя жалеешь больше и забываешь о настоящем.

3

Беспробудно проплакала она три дня и три ночи. От горьких слез вся подушка истлела…

Из народного сказания

– Брат в счастливом волнении сообщил мне: «Оля, она – его сестра, понимаешь, сестра!» Радость его сердила меня. «Ну что с того?» – сказала я ему. Еле избежал опасности, а тут радуется. К тому же подруга моя давно любит его, тает, как свеча, а он… И я решила противостоять этой безумной страсти. «Будет по-моему», – подумала я. Как-то отправились мы втроем, я с подругой и Алексей, купаться в море. А надо вам сказать, что раньше от центра старого бакинского бульвара в море на деревянных сваях уходила эстакада, и в конце ее была купальня.

– Не сваи, Ольга Васильевна, были деревянные, а сама купальня. И настил под водой был деревянный. – Но гипнотизера никто не слушал, и она пропустила мимо ушей его уточнение.

– Для купания были отведены специальные места, имелись и душевые с морской водой, чтобы можно было после купания смыть с себя мазутные пятна. Так и лип к телу мазут, никак не отмывался. Но все равно бакинцы любили там купаться. По пути мы зашли на базар, купили хлеб, помидоры… Крупные такие, красные, сладкие с кислинкой… и по сей день больше всего люблю бакинские помидоры. Когда ешь их после купания, они кажутся чуть солоноватыми от морской соли на губах…

Помню, весь день мы провели вместе, – продолжала она. – В то время для мужчин и женщин в море были отгорожены изолированные участки для купания, и только смельчаки заплывали в открытое море. Я посоветовала брату и подруге последовать их примеру, а сама оставалась в купальне. Долго они не выходили из воды, заплыли очень далеко, я даже беспокоиться начала. По-моему, в тот день подруга моя привлекла внимание брата, во всяком случае, день этот не мог пройти бесследно, так мне казалось, когда мы возвращались. Подруга моя так и льнула к брату, и он смотрел на нее как-то по-новому. В то лето…

События стали отдаляться от меня. Я взглянул на Лину. У нее явно пропадал интерес к тому, что рассказывалось. Она возвращалась ко мне, и я уже не знал, о каком лете идет речь, – я был в своем лете, я был вместе с Линой, и я видел себя с нею на берегу моря, и мы купались… Но события неожиданно развернулись так, что снова приковали наше внимание.

– В то лето, как и в прежние годы, мы отдыхали на, Северном Кавказе. Мы с мамой выехали раньше, чтобы снять комнату, Алексей должен был приехать позже. Получили от него телеграмму, и я пошла его встречать. Подходит поезд, и кто, вы думаете, выходит? Моя подруга! Увидев меня, она бросилась ко мне на шею и со слезами стала говорить: «Как я несчастна, если бы ты знала!..» Я ничего не понимаю, стою у вагона и вижу Алексея, но он кладет у ног чемодан, не обращая на меня внимания, поворачивается ко мне спиной и подает руку выходящей из вагона незнакомой женщине, помогая ей сойти. Я внимательно смотрю на женщину и крайне изумляюсь: боже, это же тюрчанка! Наша соседка! «Как? – удивляюсь я. – Тут что-то не то!»

Ну да, именно она! – Пережитая заново встреча эта кажется ей удивительной, и она улыбается. – Я, естественно, ничего понять не могу. Если брат приехал с нею, то при чем тут моя подруга? Я к ней – с вопросом, а она только шепчет: «Потом, потом!» Мы пошли к дому – я и моя подруга немного впереди, а брат с тюрчанкой позади… Алексей тащил огромный деревянный чемодан своей попутчицы, а я – чемодан подруги. Я, конечно, пытаюсь выяснить, что все это значит, а у нее лишь одно на языке: «потом» да «потом». У калитки Алексей бросает на траву свою ношу и, не говоря нам ни слова, берет свою попутчицу за руку, и как ни в чем не бывало они уходят в лес тут же за дорогой.

И только дома подруга рассказала. Алексей пригласил ее поехать вместе с ним, родители ей разрешили, а в вагоне он увидел тюрчанку, которая ехала в Москву на совещание женщин Востока, и с той минуты забыл о существовании моей подруги.

– Не может этого быть! – Я даже встал. – Мыслимое ли дело, чтобы наша девушка, да так запросто, да еще тогда!.. Нет, здесь что-то не так!

– Это же любовь, неужели вам не ясно? – прервала меня Лина. – Взрыв! Огонь! Пламя! – Она подошла ко мне, усадила, сама села рядом, тесно придвинувшись ко мне, и обратилась к тете: – Интересно, были они близки?

А меня от близости Лины куда-то унесло, захлестнуло горячей волной, но гипнотизер бросил спасательный круг и вытащил меня из воды:

– А вот и узнаешь, насколько были близки!

– Но возможно ли?.. – робко возразил я.

– И очень даже возможно! Хотите, – сказал он мне, – я познакомлю вас потом кое с кем!

Я удивленно посмотрел на гипнотизера.

– Тогда слушайте продолжение! – приказал он.

– Покойная мама возмутилась: «Я этого не допущу! Что все это значит? Как можно так терять голову? Немедленно позовите его! Позер!..» Мы с подругой помчались в лес.

Они сидели на опушке, так что искать их долго не пришлось. Мы притаились. Что будет дальше? Они увлеченно о чем-то говорили. О чем? Он не знает тюркского, она почти не знает русского. Мы ждали хотя бы поцелуев. Ничего! Все это было так не похоже на Алексея! Настоящая платоническая любовь!

– Ну, это другое дело, – сказал я.

– Подруга моя хоть и успокоилась немного, но больше ни одного дня не осталась у нас и в ту же ночь вернулась в Баку.

– А по-моему, они все остались ночевать! – прервала тетю Лина.

– Разве?

– Да, мама мне рассказывала эту историю.

Речь шла, оказывается, о матери Лины!..

– Память у меня стала совсем никудышная!.. Мама… – Тетя потерла лоб. – Да, покойная мама решила никого не отпускать, мы оставили у нас и твою маму, и Ламию.

– Ламию?! – Моему удивлению не было предела.

– Что с вами, молодой человек?

– Вы же говорили, что не знаете ее имени!

– Я? Не может этого быть! Разве я могу забыть такое имя?

– Вы же говорили…

– Бывает такое, – сказал гипнотизер. – Забыла, а теперь вдруг вспомнила. – Он улыбался, явно довольный моим замешательством.

– Да, девушку звали Ламией. Почему это вас так взволновало?

– Это имя нашей соседки, она была подругой моей матери.

Гипнотизер не без злорадства заметил:

– «Как тесен мир», сказал поэт… – А в глазах его я прочел: «Еще не то услышишь!» И добавил: – Я же говорил вам, что могу кое с кем вас познакомить.

– С кем? – спрашиваю. – С Ламией?

«Ну вот я и поймал тебя! – подумал я. – Ламии ведь давно нет в живых».

– Разумеется, не с нею. Почему вы задаете мне такой вопрос? Вы же взрослый человек! Разве Ламия жива? Я сказал в переносном смысле.

– А именно?

– Ну, скажем, с ее братом!

«Быстро же соображает, черт! – подумал я. – Раз мне известно о Ламии, значит, если мыслить логически…» Но не успел я додумать, как гипнотизер торжественна произнес:

– Дурсун!

Я обомлел.

Но хозяйка вовсе не удивилась, а лишь горестно вздохнула, словно давно забытое всколыхнулось с этим внезапно произнесенным здесь именем. Она повторила как бы про себя: «Дурсун!!!»

– Да, все заночевали у нас, а наутро проводили тюрчанку в Москву, и мы остались – Алексей, подруга моя, мама и я. А потом все улеглось. И уже осенью того года Алексей и твоя мать поженились.

– А как же Ламия?

– Никак. Уехала. И больше они не встретились.

– Но вы же говорили, что ваш брат любил ее!

– Вскорости родилась моя племянница-красавица, отец в ней души не чаял.

– Такой вариант меня не устраивает! – возмутилась Лина, встав рядом со мной. Будто ее кровно обидели или оскорбили. – И хотя вместо меня могла появиться на свет другая, но как можно допустить, чтобы так банально закончилась история любви моего отца?! Я не верю!

Мы с Линой стояли рядом, единые в своем протесте. Гипнотизер был явно сбит с толку, никак не ожидал, что жена будет заодно со мной.

Лина крепко сжимала мой локоть. Нас надо было разлучить во что бы то ни стало. Но это было почти невозможно.

– Любовь имеет продолжение! – сказал гипнотизер.

– Нет! Любовь брата вспыхнула и сгорела, как спичка! – возразила тетя. – Рассказ мой окончен. И об этом хватит.

– А кровь мне подсказывает иное. – Лина повернула лицо ко мне, прикрыла глаза ресницами, которые чуть-чуть вздрагивали, и, понизив голос, медленно заговорила: – Я чувствую, что по жилам моим течет отцовская кровь, как от нее разливается тепло по всему телу… А может, и не отцовская любовь говорит во мне, а это шумят голоса моих далеких предков… Что передалось мне от них? Вот он, полудикий мой предок… Раз я существую, один конец ниточки у меня, а другой тянется и теряется там, у него, одетого в шкуру мамонта, и в руке у него каменная булава, он охраняет свой очаг, свою подругу… Может быть, и мне присуща эта страсть?!

– Наверняка ты видишь, как он сражается с мамонтом! – перебил ее муж.

Она открыла глаза.

– Нет, чего не вижу, того не вижу. А только с предком своим я разговаривала. И он сказал мне: «Слушай, что кровь подсказывает, не ошибешься!..» И еще он сказал; «Замечтаешься днем – закрой глаза и говори мне, а замечтаешься ночью – говори звездам!»

Лина как-то странно посмотрела на меня и вышла, накинув на плечи платок. Я слышал, как она открыла дверь на балкон. Мне показалось, что она шепнула мне: «И ты выходи!» Но когда шепнула, я не уловил, просто в голове звучал ее голос.

Гипнотизер заметил, что я собираюсь выйти, и, пытаясь задержать меня, воскликнул:

– И раньше была любовь!

Но остановить меня было невозможно.

– Не было ничего! – столь же решительно отрезала хозяйка. В ее голосе было раздражение. Но не против же меня! Или Лины. Тетя просто устала – дни такие мучительно долгие, то ли сон, то ли явь, что пережито сегодня.