Текст книги "Права мутанта (СИ)"

Автор книги: Бронислав Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

8. Ратко Милорадович, профессор этнолингвистики

Тексты-тексты... До чего грубо, по-идиотски сколоченные тексты!

Славомир Костич обратился к недавней записи предания, зачитал:

– "Жило-было три брата: Рус, Европ и Мутант. Худо быть самым младшим братом. Тяжело жилось бедному Мутанту. Рус – брат злокозненный – его притеснял и наказывал, за человека не считал, а считал за козявку противную. Европ же – самый разумный брат – и разговаривал с Мутантом вежливо, и всегда готов был его выслушать, и всегда за шалости миловал. Вот как-то раз решили Европ с Мутантом проучить Руса..." – и так далее. Слова "проучить Руса" в этой истории – лейтмотив.

– Такова вся их "история", – Ратко Милорадович оторвался от своего блокнота, где подчёркивал иноязычные обороты в мутантских преданиях, – причём идея "проучить" занесена извне. Ясно, почему?

– Едва состоявшемуся этносу некогда кого-то "учить", ему для начала надо обустроиться, – Славомир ухватил суть.

– Да! К тому же, – прибавил Милорадович, – эта идея всегда исходит от сильного народа, приходящего в упадок. Заметно по самому её смыслу: "так учить, чтобы ученику стало плохо".

– Кстати, учеников, которым становится всё хуже, мы встречаем в здешней мутантской школе, – Костич, посмеиваясь, вздохнул.

Ратко вернулся к собственному блокноту и тут же выловил очередной американизм в "аутентичном" мутантском предании. О! Учителя попались.

– А вот ещё одна мутантская история, – Костич перешёл к следующему тексту, – говорили, что очень древняя. И верно: имена-то какие старинные!

– Старинные? У мутантов?

– Читаю: "Было три брата: Прыщ, Прыщ, Пердун – и сестра их Дыра"... Я и спрашиваю: а что, двоих братьев одинаково звали? Нет, говорит, это один и тот же брат, просто он два раза был! Каково?

– Бывает, – не стал удивляться Ратко, – поменять имена дело нехитрое. Но когда меняешь на ходу, имён может и не хватить.

Милорадович пролистнул несколько перелицованных сказок из собрания братьев Гримм – ага, в числе соавторов мутантской культуры и немцы отметились – и добрался до настоящей жемчужины коллекции.

Этот весьма протяжённый текст ответственный за него мутант никак не мог целиком наговорить вслух, зато – сумел написать. Собственной рукою, прямо в блокноте у Ратко, вывел печатными буквами.

"Жил был Адам, и он был человек. И был у него родной брат – Мутант. Было их у Господа двое. Адам был непослушным, ходил всегда пьяным, говорил по-русски, ругался матом и рвал запрещённые плоды в Эдемском саду. Мутант же был послушным, он всегда делал, что ему говорил Господь, а когда Господа не было, он слушал его заместителей: доброго папу Бонифация, доброго президента Картрайта, доброго премьера Олбрайта, доброго канцлера Фенбонга, доброго генсека Дортмундсена.

Однажды сказал Господь Адаму и Мутанту: вот, глядите, в центре сада Древо познания добра и зла. Принадлежит оно только мне, а также доброму папе Бонифацию, доброму президенту Картрайту, доброму премьеру Олбрайту, доброму канцлеру Фенбонгу, доброму генсеку Дортмундсену. Потому не ешь ты, Адам, чужой собственности. И ты, Мутант, тоже не ешь.

И пошёл господь погулять, а мудрые папа, президент, премьер, канцлер и генсек за кустами спрятались и стали ждать, что будет. Не прошло и пяти минут, а непослушный Адам уже у дерева. И рвал он запрещённые яблоки, и засовывал их за обе щеки.

А Мутанту тоже хотелось яблок, но он был очень послушный, поэтому вместо запрещённых яблок пошёл объелся разрешённых груш.

И хихикал Адам от удовольствия, и было Мутанту плохо. Но мудрые папа, президент, премьер, канцлер и генсек из-за кустов всё-всё видели. И поняли они, какой Адам плохой, а какой Мутант хороший, и всё-всё рассказали Господу.

А Господь очень рассердился, и говорит: раз ты, Адам, не слушался, так на теперь тебе запреты и санкции. А раз ты, Мутант, был послушным и ничего себе не позволил, так вот тебе теперь всё позволено. Делай, что хочешь, и ничего тебе за то больше не будет.

С тем и отправил обоих из Эдемского сада на землю Чернобыльскую.

А чтобы не отбирал непослушный Адам у бесхитростного послушного Мутанта его привилегии, приставил Господь к Адаму своих верных надзирателей: доброго папу Бонифация, доброго президента Картрайта, доброго премьера Олбрайта, доброго канцлера Фенбонга, доброго генсека Дортмундсена".

На какие, однако, прочные цепи посадили господа западноевропейцы мутантскую боевую свинью.

9. Веселин Панайотов, этнограф

В столичной Елани Веселин Панайотов освоился быстро. Конечно, от Березани она чем-то отличалась – но мало чем. Общие размеры, этажность домов, количество каменных строений – всё это отличия не по существу. Три поросёнка тоже гораздо больше одного поросёнка, но – точно такие же поросята.

Ещё Березань селение в "берёзовой" зоне, а Елань – в "еловой". На что эта подробность влияет, Веселин так и не определил.

В Березани открыто жили мутанты строго мужского пола, в Столичной Елани присутствовали мутанты-женщины. И это отличие о чём-нибудь поведало бы, если бы Веселин сумел разузнать, почему в Березани женщин не попадалось. Ибо не спрашивать же о женщинах в Елани, почему они здесь имеются?

А двери гостевых комнат в еланском Председательском доме на ночь никто не запирал – с непривычки это показалось чуть ли не самой яркой особенностью. Правда, гостям всё равно не выпадало выходить по ночам из дома да разгуливать по селению. Там бродили спущенные с цепи сторожевые свиньи. Каждую ночь кого-нибудь грызли!

Может, и по ночной Березани тоже свиньи бегали? Не слышалось ли когда и там ночного крика или хруста костей? А кто ж его знает? Веселин спал, не слышал.

Только теперь задумался: а что, если закрытые на ночь двери в комнатах гостей – это как раз забота об их целости и сохранности? Нет, правда? Эпизод с ночным посещением Клавичека подлым Вертизадом в такую логику не вписывается, ну да везде есть место исключениям.

Пожалуй, самое яркое сходство (и отличие в том же флаконе) у Березани и Столичной Елани расположено за частоколом. На первый взгляд – всё то же самое: здание длинное двухэтажное, здание длинное одноэтажное, яма. Ну, подумаешь, яма гораздо больше, да сараи у Председательского дома иначе стоят.

А ведь оказывается, больничный корпус здесь – вовсе не больничный. Что в Березани больница, то в Елани школа. И тогда...

Тогда "модель мутантского мироздания", созданная Панайотовым в Березани, требует уточнения. Не три стороны света и три стадии жизни "дом – больница – яма", а что-нибудь другое. Что же общего у школы с больницей? Сразу и не сообразишь. Там учение, сям лечение. Там образование, сям исцеление. Там учителя, сям врачи. Там ученики, сям пациенты. Пациенты – значит "страдающие". Может, в этом-то всё и дело?

Ключевое слово – "страдание". Страдать можно в контексте лечения, можно и в контексте лечения, а можно и в контексте пыток. В этом "пыточном" контексте употреблял слово "пациент" ещё маркиз Альфонс Донасьен де Сад. Уж этот-то в пытках понимал.

Итак, "мироздание по-мутантски" выглядит так: "дом – пыточная – могила". При этом дом и могила – константны, а пыточная приобретает новые значения (школа, больница) в зависимости уже от привнесенных европейских контекстов. В Березань приехали немецкие медики – вот вам и больница, в Столичную Елань прибыли учителя – вот вам и школа!

В школе Столичной Елани работали учителя из университетских замков Англии, Франции, Румынии и НША – всего полтора десятка человек, объединяемых организациями "Педагоги Свободной Европы" и "Атлантика превыше всего". Веселин и думать не гадал, что столица Дебрянского ареала настолько посещаема. Так поди ж ты!

Впервые подходя к школьному бараку, Панайотов уже знал, что там не больница, но по-прежнему ожидал встретить тишину и запустение.

Куда там! По коридору шныряли ватаги голопузых красномордых мутантских ребятишек со злобными глазами. Их было столько, что Веселин без труда догадался, отчего их совсем не встретилось в Березани. Сюда, в единственную мутантскую школу, согнали детей со всего Дебрянского ареала, и согласия, по-видимому, не спрашивали.

Мутантские дети не просто так хаотически перемещались, они при этом толкались, кусались и били друг друга ногами. Людские учителя ходили среди этого мелкого мутантского моря с увесистыми палками, и время от времени протягивали пониже спины какого-то особо отличившегося зверёныша. Если тот в ответ бросался на обидчика-преподавателя, усмиряли его уже втроём-вчетвером ударами по дурной голове.

– К сожалению, с ними иначе нельзя, – виноватым голосом признался учитель математики Аттила Попеску, который взял на себя миссию гида для Веселина и Грдлички.

Кстати, Попеску тоже носил при себе длинную увесистую палку, и с палкой наперевес выглядел учителем фехтования.

– И как, удаётся их выучить математике? – поинтересовался Веселин, морщась при виде очередной сцены насилия.

– К сожалению, счёт до десяти – это их потолок, – признался Попеску.

– А я знавал мутанта, который считал ровно до сорока трёх, – возразил было Грдличка, но тут Попеску вовлёкся в очередную драку с воспитанниками, так что вопрос математических способностей у мутантов остался открытым.

Вернувшись, Аттила припомнил, что ему пора быть на уроке, и быстрым шагом доставил этнографа и антрополога к директорскому кабинету. По своему расположению в школьном бараке он соответствовал кабинету главврача березанской больницы.

Заправлял школой некто Залман Супскис, евроамериканец польско-литовского происхождения. Внешне он до того напоминал пана Кшиштофа Щепаньски, что Веселин даже подумал: уж не розыгрыш ли это?

Да только пан профессор – не тот человек, чтобы запросто принять участие в розыгрыше. Супскис, как оказалось, тоже.

Директор школы попенял в лице Панайотова и Грдлички всей этнографической экспедиции за недостаток внимания к его заведению. По его словам, сюда наведался лишь сам пан Щепаньски, да двое сербских этнолингвистов. Да и те не пожелали проверить знание мутантскими детьми английского языка.

– А вы их специально учите английскому? – чему-то удивился Веселин. Ему прежде казалось, что любые оригинальные первобытные культуры лучше оставлять в неприкосновенности. По возможности, разумеется.

– У нас школа с языковым уклоном, – гордо произнёс Супскис, – мы обучаем детей разным европейским языкам. Основная же задача, впрочем, состоит в том, чтобы они забыли русский.

– Вот как?! – Панайотову всё сильнее казалось, что его занесло в эпицентр масштабного розыгрыша.

– И каковы успехи? – спросил Грдличка.

– Забывают помаленьку. Очень способствует тот факт, что они не общаются с родителями.

– Не общаются? – переспросил Веселин. – Зачем?

– Их родители только по-русски и понимают, – вздохнул Супскис, – как мы ни бились, всё без толку. Ни одного человеческого языка Европы им не внятно. Сейчас мы больше не занимаемся ликвидацией безграмотности среди взрослых, но раньше... Не поверите, чем приходилось заниматься!

– Чем же?

– Учили их читать и писать по-русски! – с болью произнёс господин Залман. – Хотя это оскорбительно для памяти моих польско-литовских предков. В высшей степени оскорбительно!

– Но... вы знаете, пан Залман, – наябедничал Грдличка, – пройдя по коридору, мы и сегодня слышали в некоторых из классов явно русскую речь. И там по-прежнему обучались взрослые.

– Конечно, знаю, – Супскис успокоительно всплеснул руками, – но это специальные классы, срочно открытые для изучения мутантской истории и культуры, – директор заговорщицки подмигнул, – как раз перед приездом вашей экспедиции, понимаете?

Как не понять!

Уже на выходе из мутантской школы какой-то красномордый пацанёнок влетел носом прямо Веселину в бронежилет.

– Как тебя зовут? – спросил его Панайотов.

– Тхе! – ответил мелкий мутант и подбоченился.

– Странное имя...

– Это первое слово, которое я прочитал по-английски.

10. Кшиштоф Щепаньски, начальник экспедиции

Не мы для мутантов, а мутанты для нас. Но самих мутантов не стоит посвящать в эти обидные для них тонкости. К счастью, идеи легко переворачиваются с боку на бок. Совсем с ног на голову – не надо; лучше с одного боку на другой. По сути ничего не поменяется, но лучший бок останется сверху.

"Мы вам поможем победить русских!" – красиво звучит. Лучше, чем "Помогите нам, пожалуйста, победить русских!". Звучит лучше, а главная суть прежняя. Ибо не в том суть, кто кому поможет. Взаимопомощь – вот что превыше всего, когда у всех одна задача: наказать Россию.

К счастью, мутанты вполне созрели для величия такой задачи. Спасибо учителям, спасибо учителям учителей, большое спасибо аналитикам и стратегам, огромное спасибо папе, президенту, премьер-министру, канцлеру и генсеку. Сколько людей работало, вкладывало деньги, преподавало, не спало, вычисляло ночи напролёт ради одной короткой фразы на ушко пани Дыре. "Решено: мы вам поможем победить русских!" Музыку этой фразы не дано оценить и записному этнолингвисту вроде Милорадовича.

Решено, конечно, давно. Но мутантов поставить в известность о решении полагалось к определённой дате. Дата такова, чтобы мутанты раньше времени не проболтались. Или не принялись торопить события – кому нужны фальстарты, когда евроатлантический кулак не занесен?

Дата задумана с таким расчётом, чтобы разгон уже был взят. Чтобы не остановить. Чтобы мутантам Дебрянского ареала осталось присоединиться к готовому, раскачанному и запущенному процессу.

Если же мутанты ко всему решат, что сами сей процесс и запустили – тем лучше, убеждали аналитики из замка Брюссель. Мутанты останутся по гроб жизни обязаны и благодарны европейским союзникам. Выгодно!

Пан Щепаньски, правда, знал мутантов поближе, чем брюссельские аналитики. Он бы не стал так уж полагаться на мутантскую благодарность. Мутанты – они ведь как дети: сегодня благодарны, завтра забыли. Но и в этом "сегодня", однако, при надлежащей сноровке можно здорово попастись.

Но вот дата подходит. И как раз на эту дату пани Дыра – вот чутьё у прекрасной мутантки – назначает пир. Или не чутьё? Или кто-то ей сообщил заранее всё, что уполномочен предложить суперагент Кшиштоф Щепаньски?

Кто сообщил, того уж вряд ли сыщешь. Многие из профессиональных разведчиков уже несколько лет преподавали европейские науки мутантским детям в одноэтажном бараке-школе. Там, кстати, они и жили – как ученики, так и учителя. Вели уединённый образ жизни, носы за школьные ворота не высовывали, но пан Кшиштоф не сомневался: с каждым из этих учителей пани Дыра успела не только познакомиться, но и близко пообщаться. Иначе у Дыры просто не бывало, да и разведчики имели свой интерес: за каждый близкий контакт с высокопоставленной мутанткой на их европейские счета капали денежки. Мелочь, а приятно.

Знал пан Щепаньски также и то, что в работе разведчика – мастера интимного контакта для успеха требуется обоюдная откровенность. Уже само проникновение в доверие требует известной искренности, а следом – идут и другие сведения, выданные "по большому секрету". Искусством вовремя придержать язык сам пан профессор так и не овладел, чего же ему требовать от панов учителей средней мутантской школы?

Между прочим, уколы ревности по поводу драгоценного внимания Дыры, уделённого жалким учителишкам, стоило бы изжить. Кто в поте лица трудится на ниве мутантского просвещения, тот точно не может принадлежать к элите разведки. Значит, никакой он не соперник.

И... Подумаешь, кто-то госпожу предупредил! Зато официальное предложение Дыра получит от вельможного пана Кшиштофа. Предложение важней и значимей, чем – руки и сердца. Главное – масштабней.

11. Ратко Милорадович, профессор этнолингвистики

В этот день записывать мутантские предания не пошли.

– Что-то меня стала беспокоить щека, – сказал Славомир Костич.

Прежде жизнерадостное лицо коллеги искажала страдальческая гримаса.

– Странно, что не беспокоила раньше, – заметил Ратко Милорадович.

Действительно, странно. Ратко хорошо помнил, с чего всё началось. С хвойной берёзовой ветки, которая хлестнула Костича по лицу ещё на пути к Березани. Тогда-то Славомир не придал травме серьёзного значения: подумаешь, ветка! Однако, в мутантском лесу мелочей не бывает. Когда – уже в Столичной Елани – Костич залил свой нарыв антисептиком, было уже, по-видимому, поздно. Весьма скоро щеку раздуло настолько, что глаз закрылся. Да и второй как-то болезненно сузился.

– Ну, как не беспокоила, – досадливо морщась, пробормотал Славомир, – я бы сказал, она не мешала работать. А так – очень даже раздражала. Болела. Да и в зеркало на себя – не налюбуешься! – Костич зашёлся в хриплом, каркающем смехе, который так не вязался с его образом – пусть и пожилого, но здоровяка.

Прежде Славомир Костич смеялся иначе – а похохотать он любил. Густой, раскатистый баритон слышался в его звучном смехе. И видно, и слышно, что дурацкая травма стала угнетать коллегу действительно сильно.

– А теперь что?

– Как-то лицо мертвеет, – пожаловался Костич, – и мышцы сами собой напрягаются – расслабить трудно. И судороги временами – челюсти так сведёт, что рта не откроешь. Какую-то заразу, наверное, подхватил, а она вырабатывает токсины – нервно-паралитические.

– Похоже на столбняк, – встревожился Милорадович.

– А какой у столбняка инкубационный период?

Вопрос Костича поставил в тупик. А и действительно, какой?

– Кажется, он бывает разный.

– Столбняк? – словно примеряя на себя это слово, сардонически усмехнулся Костич. – Скверное дело, но могло быть и хуже, – он снова разразился страдальческим каркающим смехом, от которого кожа ещё крепче обтянула обострившиеся черты лица.

– Что же могло быть хуже?

– Так я уже думал, что понемногу превращаюсь в мутанта! – кажется, Костич просто шутил, но вполне возможно, что подобные страхи его действительно посещали. Когда не управляешь собственными мускулами – ненароком всякое померещится.

Да уж, генетические мутации неизлечимы в принципе, а столбняк опасен, однако излечим. Только кто же будет его лечить здесь, в Столичной Елани, где нет ни медиков, ни больницы, а в больничном бараке расположилась мутантская школа?

– Кажется, надо поискать врача, – вздохнул Костич, – может, у Щепаньски спросить? А он, к примеру, у Дыры узнает, нет ли...

– За врачом придётся послать в Березань. Или лучше самим отправиться, – Ратко не поддержал тщетных надежд больного товарища. – Вся медицина там.

– Это точно?

– Само собой. До недавнего времени здесь, в Елани, гостил некий доктор Гроссмюллер, но он уже отправился обратно в Березань – вскоре после нашего сюда прибытия. Не знаю, добрался ли он, но больница-то там имеется. И если не Гроссмюллер, то хотя бы Погодин ещё сидит там с нашими ранеными.

– Да, – кивнул Славомир, – придётся всё оставить и тащиться к березанской больнице. Жаль.

– А чего жалеть? – Милорадович высказался прямо. – Можно подумать, мы здесь, в Елани, занимаемся чем-нибудь серьёзным.

– Согласен, нас кормят подделками. Но всё-таки... зачем-то мы сюда добирались. Что-то надеялись открыть, – Костич махнул рукой. Сардоническая гримаса с его лица так и не сошла.

– Надо найти Соплю, – сказал Ратко, – либо другого проводника. Это, наверное, через Щепаньски.

– И солдаты, – вспомнил Славомир, – с Панайотовым и Грдличкой сюда пришло двое – Хрусталёв и ещё один. Им ведь тоже надо возвращаться в Березань. Вот и меня проводят.

К пану Щепаньски Милорадович пошёл один. Костич остался в своей комнате, "чтобы никого не пугать этой жуткой гримасой". Наверное, зря не стал пугать: надменный начальник экспедиции умыл руки.

– Где сейчас пан Сопля, мне неизвестно, – сказал Щепаньски, – только вам его всё равно не уговорить. В Березань уже мог вернуться Пердун, а Сопля Пердуна боится.

И всё. Разбирайтесь, мол, сами.

Спросить, что ли, у Дыры? Уж она-то наверняка должна знать, где живёт Сопля, подумал Ратко. А проводнику заходить в селение Пердуна вовсе не обязательно: достаточно провести через болото и показать направление дальнейшего пути.

К сожалению, Дыра сегодня не принимала. Она с кем-то уединилась у себя в покоях, так что слуга – долговязый и худой Глиста, стоя на страже господского наслаждения, даже не стал докладывать. Милорадович немного подождал, но понял, что зря теряет время.

Осталось разве что зайти к двоим русским солдатам, которых – Ратко знал это – поместили в сарайчике, пристроенном к Председательскому дому со стороны заднего двора.

Милорадович обогнул здание и подошёл к солдатскому сарайчику. Перед металлической дверью, покрытой свежими глубокими бороздами и вмятинами, понял две вещи: во-первых, к солдатам совсем недавно ломилась одна из сторожевых свиней, во-вторых, у солдат – гости. Судя по одному из голосов, что донеслись из-за двери, к ним зашёл один из воспитанников мутантской школы.

Странность состояла в том, что учителя очень строго блюли свою молодёжь и, надеясь привить ей английский язык, ни с кем из посторонних не позволяли общаться.

Ратко постучал. Голоса за дверью смолкли, потом Хрусталёв спросил:

– Кто?

Милорадович назвался. Солдаты ещё пару мгновений поколебались, потом открыли дверь. Всё-таки сербскому профессору они склонны доверять, что, разумеется, приятно.

В сарайчике – помещении без окон, скудно освещённом двумя парафиновыми свечками, Ратко нашёл двоих солдат и краснощёкого мелкого паренька-мутанта.

– Это Тхе, – отрекомендовал мальца Хрусталёв, – он забежал к нам этой ночью, спасаясь от боевых свиней.

– Ай эм Тхе, – подтвердил ученик, – свиньи вонт ту кэтч ми, бат я счастливо смылся.

– Мы тут с Тхе уже полночи беседуем, да и утро прихватили, – сообщил второй солдат – по фамилии Рябинович, – и столько интересного выяснилось! Вам, наверное, тоже будет любопытно, вы же изучаете их культуру. Чем эти мутанты живут, и всё такое...

– Да-да! И что выяснилось?

Рябинович поведал вкратце, что удалось узнать. Оказывается, ночная охота спущенных с цепи боевых свиней – обычное дело, и преследуют чудовищные свиньи в основном учеников из мутантской школы. Почти каждую ночь кто-то из них сбегает – пролезает через щелевидные окна спален и учебных классов – но мало кому удаётся уйти. Мутантские свинодоги высыпаются при свете дня, а потом не дремлют всю ночь.

Малолетние мутанты прекрасно знают, что за участь их ожидает в случае побега, но в школе им оставаться бывает совсем невмоготу. Над ними там измываются как люди-учителя, так и мутанты-надсмотрщики. А главное – английский язык больно сложный, его невозможно как следует выучить.

– И верно. Чудовищный, в общем-то, язык, – не стал спорить профессор этнолингвистики. Причём сам себе улыбнулся.

Хорошо, что его не попросили аргументировать это парадоксальное мнение, ибо изложить его простыми человеческими словами – задача каверзная. Этнолингвисты бы суть ухватили, хотя в большинстве – сочли бы за недопустимое чудачество. Английский язык принято уважать, иногда превыше собственного.

Рябинович продолжал свой пересказ, и Ратко Милорадович вдруг осознал, какой ценный информатор достался солдатам. Ученик Тхе – одиннадцатилетний мутант-ребёнок – был ещё свободен от множества табу, которыми ограждались речь и общение взрослых мутантов. Двое рядовых, которых высокообразованными людьми не назовёшь, вытащили у него такие подробности о бытии мутантского этноса, до которых и за вторую неделю работы не добралась экспедиция профессионалов.

Оказывается, источник жизни и благосостояния мутантов – рабский труд. Работают на мутантов исключительно люди, так как сами мутанты скорее сдохнут, чем согласятся работать. Такова уж базовая жизненная установка носителей мутантской культуры. Работа для них – намного хуже и страшней английского языка.

Отчего же людей-рабов нигде и никогда не видно? И на этот вопрос получен ответ. Хвастать своими личными рабами у мутантов не принято, даже предосудительно. Настолько, что каждый, кому понравился выставленный на обозрение чужой раб, имеет полное право его забрать. Вот мутанты и прячут рабов в специальных сарайчиках, которые выстроены в каждом дворе.

Мутант, который рабов не имеет – обречён на голод и вымирание. Поэтому мутанты рабов ценят, стараются их не поедать без крайней нужды. Если же всё-таки съедят, выпрашивают новых у правителя селения. До недавних времён – ещё в раннем детстве Тхе – общесельские резервы рабской силы были значительны. Не то теперь, когда удачный набег на людские сёла – редкость.

Кстати, в сёлах общие рабы находились в специальных бараках рядом с Председательскими домами. В Столичной Елани в бывшем бараке для рабов ныне действует школа, в Березани же – больница. И всё бы ничего, но мутанты чисто по инерции продолжают считать общими рабами учеников и пациентов – оттого и не ценят их жизни ни на грош.

Общесельских рабских резервов – уже года четыре, как нет, зато сохранился единый резерв рабской силы для всего Дебрянского ареала. Неподалёку от Столичной Елани находится Глухомань. Так вот, эта Глухомань представляет собой концлагерь. Находится она на месте старого карьера, в глубоченной и широченной яме, сверху полностью прикрытой маскировочной сеткой. Эту огромную сетку – в знак уважения права мутантов на самоопределение – в своё время предоставил английский премьер-министр.

Ещё малыш Тхе упомянул о подземных складах оружия. Где они находятся, о том простому мутанту неведомо, но оружия там очень много. Позаботились англичане, которые организовали эту закладку ещё до последней ядерной войны (думали-то сами воспользоваться, да не судьба).

И вот ещё что. Оказывается, несколько лет назад в Дебрянском ареале случился переворот. В Столичную Елань и другие крупные сёла понаехали мутанты из Чернобыльщины. Они-то и захватили власть, а чтобы считаться легитимными – заживо съели всех предыдущих руководителей. Причастились к их правам, так сказать. Дыра, например, самолично сгрызла Тряпку, а до того – Метёлку. Прыщ и Пердун – тоже много кого поглотили. Не отстали от вдохновительницы.

Когда рассказ Рябиновича иссяк, Ратко Милорадович принялся опрашивать мутантёнка сам. Солдаты ему это легко позволили, даже остались довольны: ведь профессор этнолингвистики знал английский язык намного лучше них, потому дело пошло намного быстрее.

Лишь под вечер профессор Милорадович спохватился, что так и не решил вопрос о лечении бедняги Костича. Наука наукой, интерес интересом, а коллегу таки надо переправить в Березань, к больнице.

– Да без проблем! – воскликнул Хрусталёв. – Доставим в лучшем виде, даже проводника не надо! Я хорошо запомнил дорогу, Адам Рябинович умеет волков отгонять – что ещё для похода надо?

– Надо, чтобы Славомира полностью не парализовало, – заметил Ратко.

12. Братислав Хомак, антрополог

Назначенный Дырою на вечер «пир на весь мир» оказался довольно-таки камерным мероприятием, затерявшимся под сводами парадного зала. Были только свои. Из всей экспедиции профессора Щепаньски «своих» набралось всего четверо: сам профессор, а также Йозеф Грдличка, Карел Мантл да Братислав. Не густо.

Коли всё бы шло по изначальному плану, посвящённых оказалось бы семеро, но вот Бегичи застряли в Березани, а Клавичек – в совершенно бредовом мамонтовом мире, что развился из идеи "осеменения".

Можно было бы для восполнения картины позвать и Горислава Чечича. Хотя бы его. Что Милорадович, Костич и Панайотов на пиру окажутся не ко двору – понятно заранее, но македонец-то, по словам Карела, доказал свою лояльность. Однако пан Кшиштоф – сеньор строгий. "Коней на переправе он не посвящает в рыцари", как пошучивали студенты-второгодники.

Кроме четверых экспедиционеров к "пани" Дыре явилось человек пять из школьных учителей – во главе с директором Супскисом, да ещё впервые появился на людях пресловутый мутант Прыщ (а то Хомак уже начинал понемногу сомневаться, уж не легендарный ли это персонаж).

Прыщ выглядел колоритно даже для мутанта. На маленькой, незаметно выступающей из шеи и почти шарообразной головке, сплошь покрытой свиной щетиной, моргало два туповато-бессмысленных глаза, под глазами на небольшом бугорке находились углубления ноздрей, а маленькая круглая воронка рта создавала впечатление, что весь пищеварительный тракт Прыща прилажен в обратном направлении.

Вот такой воплощённый шарж. Оно-то и не удивительно, не всякому повезёт с внешностью, особенно когда тебя накрыло генетической мутацией. Но когда такой "красавчик" начинает важничать, выставляя напоказ не что-нибудь там, а собственное уродство!.. Экий... Прыщ, в самом-то деле!

Праздник начался с обильного угощения за столом.

Пятеро рослых прислужников Дыры за несколько ходок нанесли в парадный зал, наверное, полный набор пиршественных блюд и напитков Дебрянского ареала. Гора посуды взгромоздилась на столе перед гостями: стеклянные, оловянные и деревянные тазы с ещё дымящимися, прямо с огня, мясными огрызками; фарфоровые миски с картофельным пюре и бобовой кашей, а для подлинных ценителей мутантской кухни – подносы с ещё тёплыми, хотя и сырыми птичьими тушками.

Напитки в графинах – все как один, весьма мутные и непрозрачные – различались только специфическими оттенками бурого, да ещё – запахом. Братислав только по обонятельному признаку и мог различить, какое из пойл претендует на принадлежность к винам, какое представляет мутантский аналог водки, а какому мутанты присвоили звание пива.

Некоторые же виды мутантской бурды пахли на все три лада одновременно. Верно, подавальщику, а то и изготовителю было вовсе не принципиально, что и куда ему сливать.

– Внимание! – смеясь, сказала Дыра. – На этот стол, к сведению гостей, подана человечина. Немножко, но есть! – подтвердила она в ответ на недоумённые взгляды. – Но где именно – секрет нашего повара. Советую попробовать всего понемногу и угадать, где же!

На шутку "прекрасной правительницы" наивно купились только чешские антропологи. Ни пан Щепаньски, ни пан Супскис и его учителя ни на миг не забеспокоились. Верно, заранее знали – людского мяса быть не должно. Говядина, свинина, зайчатина, курятина, голубятина – вот и всё, что на столе представлено. Человечине просто некуда втиснуться.

Будем считать, что Дыра пошутила по-доброму. Оно и к лучшему. Не отказываться же от вкусных блюд из-за нелепых подозрений, как, например, старый профессор Милорадович в Березани.

– Угу, вкусная человечина! – вгрызаясь в свиную ногу, произнёс Залман Супскис. – Ваш повар истинный волшебник, милая госпожа!

– Повар знает, – мерзко хихикнула Дыра, – что если будет невкусно готовить, то я съем его самого. Люди вообще понятливы. А этот со мной ещё из Чернобыльщины – и вот дожил до сих пор.

– Да? – немного наигранно удивился пан Щепаньски. – Старый Кухарчук ещё живой? Он ведь так многого не умел...