Текст книги "Права мутанта (СИ)"

Автор книги: Бронислав Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Глава 7. А звенья у цепи вот-вот перетрутся

1. Веселин Панайотов, этнограф

Вот так всё просто.

Волк на пару мгновений словно призадумался – и освободил дорогу. Четверо же спутников обалдело таращились на Рябиновича – и как у него получилось? Странный, странный солдат.

– Что это было? – прямо спросил Веселин.

– Полесский заговор на встречу с волком, – ответил Рябинович.

Панайотов кивнул. Да, заговор, а точнее вербальный ритуал-оберег. Вообще-то он уже догадывался – читал о подобных магических практиках, только почему-то не верил, что они так запросто работают.

– И что, любого волка вот так можно? – присвистнул Хрусталёв.

– Волка-мутанта? Не думаю! – усомнился Рябинович. – А так любого.

Юный Хмырь, который как раз унял крупную дрожь и приободрился, подал свой несколько нетвёрдый голос:

– Тю... Так с мутантом я бы договорился. Они слушаются. У нас с ними...

– Общность? – подсказал Веселин.

– Общий хозяин, – сболтнул мутант и тут же резко заткнулся, даже рот прихлопнул ладонью.

Веселин хотел бы расспросить о хозяине, да по вытаращенным от нового ужаса мутантским глазкам Хмыря поневоле догадался: парень и так нарушил табу. Больше ничего на эту тему не скажет.

Да и не Хмырь сегодня герой дня. Рябиновича надо спрашивать.

Хрусталёв – тот от товарища не отставал:

– А что, долго ты тренировался? Ну, чтобы волка – так.

– Да не тренировался я, – пожал плечами Рябинович. – У нас в селе все так могут. Точнее, могли, – поправился он.

– А что, в вашем селе практиковали тайные знания? – оживился и Грдличка. – Наверное, там жили посвящённые каббалисты?

– Какие такие каббалисты? – нахмурился Рябинович.

– Ваши, еврейские, – объяснил уже Хрусталёв, – которые "Каббалу" читали. Книга у вас такая – секретная. Там про какие-то цифры на дереве.

– Сколько раз говорить! – возмутился волчий укротитель. – Я не Рабинович, я Рябинович. Какие там ещё евреи? Белорусское Полесье, село Рябиновичи – у нас там кругом рябины растут. И далась вам моя фамилия: в нашем селе все – Рябиновичи. Несколько Калиновичей было – но те из соседней Калиновки. А "Каббалу" мы не читали. У нас и грамотных-то не много – учитель ещё когда сбёг: в прошлом поколении.

– Всё правда, – счёл нужным подтвердить Веселин, – этот оберег – явно из устной славянской традиции. Не каббалистика. Так ваше село, Рябиновичи – где-то сравнительно недалеко? До Белоруссии отсюда рукой подать. Замок Гомель – он даже ближе Чернигова.

На лицо солдата набежала тень.

– Было недалеко, – глухо сказал он, – эвакуировано село. От чернобыльских мутантов подальше.

2. Ратко Милорадович, профессор этнолингвистики

– "Ой, славься навеки Великая Чернобыльщина и её верный Дебрянский ареал! Ой, как хорошо жить мутанту на благословенной земле заболотной. Особенно в Столичной Елани, да будет счастлива её Дыра! Ой, какие тучные стада свиней у мутантов! Ой, как вкусно сами мутанты кормятся! Ой, живи и цвети Чернобыльщина и все её ареалы! Ой, как добра к мутантам толерантная Европа и Атлантика! Ой, какое большое спасибо нашим милостивым отцам: доброму президенту Картрайту, доброму канцлеру Фенбонгу, доброму премьер-министру Олбрайту, доброму генеральному секретарю Дортмундсену!" – зачитал Славомир Костич.

– Весёленький текст, – прокомментировал Ратко.

– А как бы вы оценили его жанр?

– Плач, – усмехнулся Милорадович, – хвалебный, но плач.

– В точку! – расхохотался Костич. – Так и запишу: "Хвалебный плач мутантов по Атлантике и Европе". Пусть опровергают!

– Особенно умиляют перечисленные фамилии виновников, – добавил Ратко, – не надо долго вычислять, откуда уши растут. Это по их указке здесь возникла "уникальная мутантская этнокультура". Искусственная культура искусственного народа.

– Ну, такой откровенности суждений нам не спустят, – вздохнул Костич, – к тому же затруднительно такое доказать.

– Отчего же? Язык всегда выдаёт.

– Язык? В общем-то здесь все взрослые мутанты русскоязычны. И практически все записанные нами фольклорные памятники прозвучали по-русски.

– Но много ли вариаций этих фольклорных произведений нам встретилось? – задал Ратко риторический вопрос.

Ответ они со Славомиром знали оба. Нет, отнюдь не много вариаций. Всего одна. Каждый из мутантов, который произносил под запись тот или иной фольклорный текст, повторял его слово в слово. Да, порой они что-то забывали – но при этом напрочь терялся смысл самого текста. Что лишний раз подтвержает: сам текст не предназначен для устной передачи. Он создан как письменный и ранее вслух не воспроизводился.

То же самое – в случаях, когда мутант что-то перевирал. Всякий раз это была случайная, неосмысленная подмена мелких элементов текста без установления какой-либо связи с целым. Мутант без всякого переосмысления произносил явную глупость. Иногда её аргументировал ссылкой вроде "там так написано". Всё это указывает на чисто механический характер запоминания. Мутанты нечто зазубривали наизусть, чтобы потом дословно воспроизвести для уважаемых учёных этнографов.

Мол, ищете мутантскую культуру – пожалуйста, вот она, скорее запишите, пока мы её не забыли.

А ещё практически все из воспроизводимых мутантами "фольклорных" текстов – явно переводные. Скверный перевод исключает ошибку. В якобы русских текстах обнаруживаются иноязычные конструкции: в одном случае сугубо английские, в другом германские, в третьем французские.

У этой "уникальной мутантской этнокультуры" – много иноплеменных творцов. И скрыть своё авторство они не больно-то постарались. Мало-мальски грамотному этнолингвисту оно заметно и без подробного анализа.

– Да, язык – агрумент, – подумав, согласился Костич, – но, правда, не для профанов. Скажут: мутанты и не должны хорошо владеть русским. Они же претендуют на то, что они – не русские мутанты, а отдельная мутантская нация. И все несуразности можно списать на культурные заимствования. Мутанты в душе западноевропейцы – вот и по-русски говорят неправильно. Что-то в этом роде, – Славомир болезненно дёрнул воспалённой щекой.

– Больно? – поменял тему Ратко.

– В общем-то, да, – признал Костич.

– Стоило давно обработать рану.

– Так уже обработал. Кто же знал, что хлестнувшая по лицу ветка...

– Ветка мутантской берёзы, – напомнил Милорадович.

– Да, берёзы, – Костич поёжился, – надеюсь, это всё-таки не столбняк. Хотя спросить не у кого. В Березани хоть больница стояла. В Столичной Елани больницы нет, зато на её месте – школа.

Милорадович уже удивлялся. Школа вместо больницы, хотя выглядит точно так же: одноэтажный барак со щелевидными окнами, а вместо двери – опять столь же несуразные ворота.

В той больнице своеобразно лечили, в этой школе своеобразно учат. Учат мутантской культуре, придуманной далеко за границей. Учат мутантов с горем пополам читать по-русски, чтобы с листа зазубривать скверно написанные тексты. И потом их старательно воспроизводить господам этнографам.

3. Веселин Панайотов, этнограф

Чёрный волк, с которым убедительно поговорил Рябинович, не только убежал сам. Он увёл и своих сородичей. Судя по всему, это был не простой волк, а вожак стаи. «Альфа-самец», как назвал его Йозеф Грдличка. Кого-то другого стая бы просто не послушалась.

Выходит, Рябинович вот так запросто оказался главнее главного волка.

И, кстати, очень приятно, что мутанты перед волками пасуют. Ну, хоть перед ними. Ибо тупой и примитивный мутантский народ, что ни говори в его оправдание, симпатий не вызывает.

Веселин как признался себе в последнем – так и призадумался. Ага, господин этнограф – докатился! А как же принцип равноценности всякой культуры? Принцип объективности этнографического исследования? Не личное "нравится – не нравится" должно бы определять отношение к той или иной этнокультуре, а её содержание, понятое в её же логике.

Что-то случилось в Березани с его научной позицией. Что-то незаметное, но весьма разрушительное. Веселин перестал уважать мутантов. Он больше не ждёт от их культуры ничего путного. Смотрит на их творческие потуги свысока, обвиняет в присвоении чужих достижений.

Конечно, такое отношение – эмоциональная реакция, и понятно на что. Псевдоисследование, которое в Березани взялся организовать Грдличка, имело подлинной целью убедить Веселина (как и всех-всех-всех) в высоком культурном потенциале мутантской культуры, а достигло обратных результатов. Но – каких бы то ни было, а достигло: учёный Панайотов утратил научную нейтральность, вошёл в азарт отрицания. Стыдно!

Стыдно испытывать удовольствие, сравнивая чужую неполноценную культуру со своей "единственно верной". В отношении мутантов такая установка может быть названа "гуманоцентризмом". И речь не о гуманизме как человечности в отношении ко всему сущему, а о пренебрежении ко всему, что не есть человек.

Надо сказать, гуманоцентризм – прямой наследник европоцентризма, который в этнографии был худо-бедно преодолён в двадцатом веке. Этак по пустякам запросто окажешься в веке девятнадцатом. В некогда славной компании профессоров, чьи труды ныне представляют в основном исторический интерес.

Что сделаешь? Представители английской антропологической школы (Тайлор, Фрезер) были и правда чересчур европоцентричны. Эти джентльмены привычно ставили на пьедестал себя самих, себе подобным – позволяли постоять рядом, а остальные народы считали отсталыми "примитивами" и располагали пониже. Если ты британский профессор конца девятнадцатого века – поневоле задерёшь нос, ведь вся наука пытается шагать в ногу с тобой.

Вполне логично такому профессору считать своё мнение единственно правильным. Ведь кому дано мыслить вернее, чем британскому профессору?

Чтобы утвердить свою монополию на истину, английские антропологи опирались на передовые данные английской же ассоциативной психологии того времени. Ассоциативные психологи считали, что разум каждого человека руководствуется едиными законами – законами ассоциации.

Мыслить можно либо правильно, либо как-либо иначе. Английские профессора – скорее всего, мыслят правильно. Кто мыслит иначе, тот ошибается. Ясно, что всякие дикари ошибаются, ведь они приходят к другим выводам по тем же вопросам. Дикарю с профессором лучше не спорить. Что может противопоставить английской профессуре невежественный туземец – и подумать смешно.

Только, правду говоря, и британскому кабинетному профессору лучше так и сидеть у себя в кабинете: диалог с туземцем у него явно не заладится. Дикарь слишком уж неправильно применяет правильные законы мышления, потому в своих заблуждениях упорствует.

Короче, в дикарях такие профессора склонны видеть почти таких же профессоров, как они сами, но только – тугодумов-неудачников.

Иное дело – французская социологическая школа (Дюркгейм, Леви-Брюль). Эти учёные старались быть демократами, уважать чужое мнение и всё такое. Да и с представителями первобытных культур зачастую встречались лично. Вот они и показали, что всякий туземец мыслит не хуже, просто иначе. Нет общих для всех "законов ассоциации". Первобытные народности мыслят, исходя из законов "мистической сопричастности", руководствуются "коллективными представлениями". Всё у них не как у просвещённых европейцев, но не скажешь, что хуже, ибо оно – иное.

Вот так и мутанты не хуже, они – иные. Разве? Слова, вроде, верные, но звучат, как заклинание. Где-то в логике есть незаметный перегиб. Изучая мутантов, человеческая наука их очеловечивает, что неправильно. Может, и другое неправильно: зачем человеческой науке изучать нечеловеческую культуру, в чём её подлинный интерес – не в искушении ли позаимствовать нечто запретное, чуждое человечности?

4. Юрий Михайлович Багров, капитан войск МЧС

Постепенно моменты яви превратились в периоды. Капитан Багров даже стал думать, что его возвращение к сознанию – это и возвращение к жизни. Хотя слабость давала о себе знать. Будто вместо крови тебе закачали болотную воду, и при каждом движении она мерзко чавкает в мышцах вместо того, чтобы их сокращать.

Что капитан видел в периоды бодрствования? Немного. Неприятную пыльную палату с деревянными (берёзовыми) топчанами под маленьким щелевидным окошком. Из людей – троих немцев в безукоризненно белых халатах. За чем – за чем, а за халатами немцы следили хорошо.

Из этой тройки постоянно при Багровее находился самый младший и наименее самоуверенный белохалатник по имени Фабиан Шлик. Да что там – этот Фабиан был просто каким-то шуганным, если говорить не самым высоким штилем.

Ещё двое немцев – Каспар Вирхоф и Дитрих Гроссмюллер – всегда появлялись вместе, и кто из них главный доктор, Багров так и не разобрался.

Появляясь, врачи первым долгом капитана осматривали, а затем заводили какой-то длинный, монотонный, утомительный, но ненужный разговор – всегда, по сути, один и тот же.

Речь шла об ошибках при оказании первой помощи, о правильно выбранном курсе антибиотиков, о новейшей аппаратуре из "Евролэба" – технике самого последнего поколения.

Багров слушал своих спасителей с вежливым безразличием, вот и не стал им пенять на неточности в деталях. Да и кто нынче не берётся судить о технике? Сам-то Багров немного в ней разбирается, но в первый раз промолчал и готов молчать дальше. Зачем расстраивать немцев?

Багрова не назвать неблагодарным. Врачей-спасителей он не обидит. Не скажет, что последнее поколение в технике – заведомо хуже предпоследнего, а то, в свою очередь – здорово слабее предыдущего. Что поделать: научно-технический регресс запустила ещё вторая ядерная война, после которой люди зажили гораздо проще. "Так больше не делают", – с грустью говорят люди, вспоминая былые годы. И только продавцы взахлёб расписывают достоинства новейших товаров. Но этим – за враньё доплачивают.

Пожалуй, одно капитана неприятно удивляло: к нему не заглядывали свои. С чего бы это?

Ну, допустим, он не самый популярный капитан. Да, распустил подчинённых, с какими-то воспитательными задачами не способен справиться, кого-то, быть может, и обидел. Ладно, Сергеев считает его фанатом-карьеристом – последствие неуместной откровенности в состоянии расстроенных чувств. Личное отношение может быть разным. Но!

Но не оставлять же его наедине с немцами, чьи разговоры с каждым разом всё больше напоминают вербовку!

5. Веселин Панайотов, этнограф

В Столичную Елань пришли очень даже засветло. Вечер только издали намечался, а шла – вторая половина дня. Сюда есть и другой путь, подлиннее – через Лесную Елань, но проводник Хмырь его не знал, вот и повёл напрямик через Кабаний остров. Мимо волка, зато «с ветерком».

Подходя к селению, Веселин увидел уже знакомые треугольные дворы. Всё, как в Березани! Можно подумать, что и не уходили. От этой всеобщей треугольности почему-то стало тошно. Березань, Елань – какая разница?

Что ж, выясним, какая. В этом селении – по предварительным данным – и мутанты более грамотные, и ремёсла разнообразнее, и с фольклорными памятниками получше сложилось.

А вот и отличие – пара каменных башен на входе, с которых прозвучал оклик. Что кричали, не разобрать, но Хмырь задрал голову и отчитался:

– Притопали из Березани. Я Хмырь, со мной – двое учёных и двое охранников.

– А охранники зачем? – подозрительно спросили с башни.

– Так мы пёрлись через Кабаний. Там же волки!

Объяснение башенных мутантов удовлетворило.

– Можно, – сказали они.

Пятеро путешественников, перемазанные болотной тиной, вошли в столицу. Вошли – и на какое-то время растерялись. От ворот, выходящих на Кабаний остров, расходилось веером несколько улиц.

– Не спросить ли, где наши? – обернулся Веселин к Йозефу.

– Известно где – в Председательском доме, – ответствовал тот.

Частокол виднелся издали. Председательские дома у мутантов – за частоколами. Вот и сориентировались.

Пошли по улице, чьё направление приблизительно совпадало. Та, правда, тут же стала немилосердно петлять между несколькими невысокими холмами – впору заблудиться. Треугольные дворы по обе стороны улицы создавали причудливые узоры, но ориентиров не давали: каждый двор – словно осколок единой голограммы. Везде за заборчиком виднелись хижина – сарай – яма. И у ямы боевая свинья.

В конце концов, улица вывела вовсе не к частоколу, зато – к богатым кварталам Елани. Здесь нашлись в изобилии каменные дома (вплоть до трёхэтажных), а главное – центральная улица Столичной Елани. Она-то и вела к частоколу, к самым воротам.

У ворот стоял стражник со свиньёй на поводке. Свинья возмущённо зарычала-заурчала на Веселина. Стражник строго сказал ему:

– Ты ей не нравишься.

Хмырь подошёл к сторожевой свинье, как ни в чём не бывало, нагнулся к ней, обнял за толстую шею, что-то проворковал в развешанные уши. Свинья освободилась от его объятий, но злобно урчать прекратила.

Прошли за частокол. И здесь, как и в Березани, Веселин обнаружил два стандартных здания: двухэтажный Председательский дом, одноэтажная больница. Или здесь она не больница? Чуть дальше – Панайотов и не сомневался – положено располагаться громадной яме. Но яму надёжно закрывали от взоров ряды лиственных елей.

От ворот вымощенная камнем дорожка привела к широченному двору перед Председательским домом. Двор сильно отличался от березанского, был тщательно выметен и ухожен. Здесь стояли многочисленные скамейки для отдыха, а у скамеек – изящные урны и хвойные ёлки в кадках.

Должно быть, в мутантском ареале хвойные ели способны вырасти только в неволе. Или кадки – для красоты? Вряд ли, скорее она для нормальной ёлки – единственное условие выживания.

На одной из скамеек во дворе сидела невысокая толстозадая мутантка и что-то вышивала. Подойдя, Веселин удивился несказанно: мутантка наносила вышивку на ворот камуфляжной куртки. Кстати, крестиком. Не болгарским.

Ну что ж – у Панайотова и не было сомнений, что вышивание мутанты вполне способны освоить. Другое дело, что березанские мутанты, найденные Грдличкой, все как на подбор этого не умели.

На другом конце широкого двора Веселин заметил Клавичека и Хомака. Хомак стоял без куртки, демонстрируя миру бронежилет. О, так это его куртку вышивает мутантка!

Приглядевшись повнимательнее к узору, Панайотов различил и буквы, идущие под геометрическим рисунком на вороте. Там было написано "CHOMAC BRUTISLAW" – с явными орфографическими ошибками, насколько Веселин знал чешский. Ишь ты – именная куртка!

То-то мутантка в направлении Братислава весьма задорно поглядывала.

– Скажите-ка, любезная, где мы можем найти пани Дыру? – спросил Йозеф Грдличка.

– Я Дыра, – сообщила вышивальщица.

Вот как – Дыра вышивает куртку Братиславу? Наверное, это великая честь и немалая милость. Хомак теперь возгордится. Не каждый удостоен.

Юный мутант Хмырь, как понял, что видит перед собой Дыру, бухнулся ей в ноги и тут же принялся проситься на жительство в Столичную Елань. И на Грдличку с Панайотовым исподтишка озирался: поддержите, мол. Ну что же вы молчите?

Вслух поддержать не получилось: Хмырь так тараторил, что и слова не вставишь. Но учёные покивали, помычали в знак одобрения. Что до Дыры, то её влекли какие-то собственные критерии. Окинув фигурку юного проводника оценивающим взглядом, она молвила:

– Оставайся!

Радостный Хмырь тут же облобызал ей ступни.

Грдличка и Панайотов собирались уже заговорить о своём – вот, дескать, приехали, куда нам заселиться? Но Дыра закончила вышивать, встала и, покачивая выпяченным задом, двинулась к Хомаку с Клавичеком. Веселин, Грдличка и Хрусталёв с Рябиновичем последовали за ней в приличествующем отдалении. Им ли стоит вмешиваться?

– Я вышила тебе куртку, – с теплотой в голосе обратилась Дыра к Братиславу, – и надписала твоё имя.

– Ага, спасибо, – небрежно и отстранённо кивнул ей Хомак, – только имя моё не так пишется. Здесь несколько букв неправильны.

Дыру его ответ, очевидно, немало обидел, но та не подала виду.

– Я переделаю! – объявила. – А эти буквы – распущу.

И с какой нежностью и всепрощением произнесено "распущу"!

– Братислав, какая муха тебя укусила! – громко зашептал коллеге Грдличка. – Ты ведь рискуешь обидеть саму Дыру!

– А мне какое дело? – передёрнул плечами Хомак. – Коли Дыра обидится и отстанет, я не в претензии.

– Не обижусь, не отстану, – вкрадчиво проговорила Дыра, – а перепишу твоё имя правильно, будешь ходить в моей вышивке.

И тут же, не теряя времени, мутантка уселась на ближайшую скамейку и принялась пороть только что вышитые слова.

Грдличка тем временем всерьёз взялся за Хомака, принялся его стыдить. Дескать, так не разговаривают с дамами. Хомак отвечал, что когда нежеланные дамы хотят одного, их следует держать на расстоянии и не давать призрачных надежд.

– Да послушай, Братислав! Она же не просто дама, от неё здесь, в Столичной Елани и окрестностях, всё зависит! – настаивал Йозеф.

– Что ты мне предлагаешь? – поставил Хомак вопрос ребром. – Ублажать дам, от которых что-то зависит?

– Не "что-то"! Всё! – упорствовал старший антрополог. – Да и мало ли... От мужчины разве убудет? Сам пан Щепаньски отдаёт Дыре должное – и вполне счастлив, под настроение расскажет.

– Возможно, пан Кшиштоф ей что-то должен, а я – так нет! – взвился Хомак. – И если когда-нибудь соберусь удариться в блуд, выбирать партнёршу буду сам!

– Блуд, – сказала Дыра, – блуд! – и, отложив вышивку, прямо через платье почесала свою промежность.

Не сказать, что сие движение выглядело красиво, но на присутствующих мужчин подействовало. Сам Веселин ощутил, как некое тёмное, неподвластное воле начало вздымает его плоть. Мерзость, однако.

Грдличка пережил атаку с искренним удивлением – он даже пропустил свою очередь говорить в споре. Русские солдаты за спинами напряглись, и, насколько можно было уловить боковым зрением, покрепче вцепились в свои автоматы. Да, эти люди – люди войны – сразу опознали атаку.

И только Хомак, которому властный порыв Дыры адресовался, надменным жестом руки отвёл наваждение (или такой жест – традиционный оберег?). Виновник мутантской страсти пощёлкал пальцами перед застывшим лицом Йозефа и указал на Вацлава Клавичека – тот на протяжении всего недавнего разговора, оказывается, безучастно просидел спиной к собеседникам. Причём, если присмотреться...

Клавичек жестикулировал, словно с кем-то вёл собственный разговор.

Понял ли что-то Грдличка? Вероятно, нет, так как включился в прежнюю тему:

– Братислав, а где же твои убеждения, наконец? Кто говорил, что за мутантами будущее? Кто признавал, что человечество закатилось? И вот, когда предстоит на деле доказать приверженность идее мутации...

– Я не зря указал на Вацлава, – с волнением в голосе произнёс Хомак, – присмотритесь только к нему. Знаете, как с ним такое случилось? Ему пришлось "на деле доказать". Ещё в Березани.

– Да, с Вацлавом что-то... – Грдличка заглянул в пустые глаза Клавичека и отшатнулся.

– Я с утра его сопровождаю, не могу оставить, потому не ушёл на исследование в Лесную Елань и здесь нарвался... на даму, – Хомак с видимым трудом подобрал нейтральное выражение.

– А что произошло в Березани? – спросил Веселин.

– Там тоже водятся "высокопоставленные мутанты", и тоже "хотят любви", – юродствуя, процедил Братислав.

– Кто? – с неожиданно резкой злобой прорычала Дыра.

– Вертизад, любовник Прыща.

– Уничтожу обоих, – мстительно пообещала Дыра.

Веселин не решился спросить: обоих – это кого? Один из "обоих" – несомненно Вертизад. А вот за понимание, кто второй, поручиться трудно. Или Прыщ, который отвечает за своего любовника, или Клавичек, который ему уступил. А может, и сам Хомак – ведь именно на него Дыра обратила пылающий гневом взгляд.

6. Кшиштоф Щепаньски, начальник экспедиции

О Клавичеке пан Щепаньски узнал ещё утром. Поздним утром, но для начальника экспедиции это утро выдалось ранним. Стук в дверь вырвал любвеобильного пана прямо из объятий щедрой Дыры, в которых он как раз заснул, причём совсем недавно.

Какой наглец себе позволил? За дверью стоял Карел Мантл.

– Вацлав сошёл с ума, – высказал антрополог без прелюдий, – извините за вторжение, но мне показалось, вам надо узнать об этом первому.

– Правильно показалось, – пан решил сменить гнев на милость, – Карел, подожди в коридоре, я сейчас оденусь.

Прохладный поцелуй в плечо Дыры, пан Кшиштоф тянется за нижним бельём... Нет, фальстарт. Дыра не получила причитающегося утреннего удовлетворения и властно требует своего. Профессор со вздохом соглашается и начинает подневольный труд над телом мутантки. Мысли его далеко. Вацлав? Сошёл с ума? С какой, интересно, стати?

Дыра прекрасна, исполнена аристократического изящества, тонка, как лезвие, полнозада, как персик – но порой утомительна и затратна по времени. Впрочем, трудясь над нею, пан Щепаньски выполняет важное задание. Налаживание личных контактов с мутантами – важная часть его миссии, а половые контакты – высший пилотаж, за которые и гонорар полагается первостатейный. И кого заботит, что пан профессор обычно получает удовольствие и от самого процесса.

– Ты отвлекаешься! – грозно вскричала Дыра. – Перестань думать о своём Вацлаве, или я тебя зарежу, – честно проинформировала.

– Как скажешь, богиня! – попытался сосредоточиться пан Кшиштоф. С горем пополам получилось.

Что ж, ситуация снова под контролем. Всесильная мутантка стонет от удовольствия, словно крыса, которой хитроумные учёные раздражают центр наслаждения специальным электродом. "Или я тебя зарежу"? В этом состоянии не зарежешь, милочка. От добра добра не ищут; справедливо как для людей, так и для мутантов. Кто же в трезвой памяти рубит сук, на котором всё и выстроено?

Ну вот великая мутантка Дыра полностью подчинена, а потом практически без передышки – подчинена вторично. С мутантами ведь что надо помнить: не мы для мутантов, а мутанты для нас. Пан Щепаньски эту максиму затвердил навсегда, потому и оказывается сверху в любой позиции. Ну, а теперь, когда Дыра повержена, пора смело натягивать одежду и выходить в коридор к Мантлу. Конечно, не без словесной маскировки:

– Можно, любимая?

– Валяй!

Пан Кшиштоф вышел в коридор с приличной задержкой. Ну что ж, Карел должен осознавать, что каким бы ни было его известие, оно не выбьет из седла истинного поляка. Не заставит тревожиться и торопиться.

– Так что там с Вацлавом?

Карел Мантл вкратце передал суть происшествия. Дескать, Клавичек уверовал, что его в Березани осеменил Великий Мамонт, и всякая такая пурга. От подобной бессмыслицы вяли уши; Мантла оправдывало лишь то, что он повторял слова умалишённого.

– Где он сейчас?

– Вацлав? Внизу, во дворе, с Братиславом. Хомаку приходится его сторожить, потому что несчастного посещают странные идеи, порой опасные для жизни.

– Например? – поднял правую бровь пан Кшиштоф.

– Рвётся осеменять всех наперебой мутантов и их домашних животных. Потом – говорит, что не достоин великой миссии и должен понести кару за нечестивые мысли. И та и другая идея может закончиться летально.

– Да. Пожалуй.

– Мы с Хомаком договорились, что он сторожит Клавичека, а я приглашаю вас, и так мы как-то сумеем всё урегулировать, и поймём, что делать с Вацлавом. Нужна ведь специфическая медицинская помощь, а в Столичной Елани и простых медиков не сыскать.

– Всё верно, – дал оценку профессор, – что ж, Карел, ты можешь быть свободен, а к Братиславу я сейчас спущусь.

– Не надо! – раздалось сзади.

Мантл обернулся на голос, вжал голову в плечи и прибавил шагу.

В дверях стояла Дыра. Обнажённая, как Венера, грозная, как та же Венера в ночном обличье.

– Чего не надо, любимая? – ласково спросил пан Щепаньски.

– Спускаться не надо. Я сама спущусь, – сказала она.

– Что, так, без одежды?

– Оденусь, – пояснила Дыра.

И правда: через полчаса мутантка оделась, стала спускаться. Пан поколебался, потом сунулся было следом.

– Останься здесь! – велела Дыра. – Там Братислав Хомак, ты помешаешь мне с ним общаться.

Что ж, из соображений конспирации стоит послушаться. Просто, чтобы Дыра и подумать не могла, что в один прекрасный день профессор запросто воспротивится её воле. Не мы для мутантов, а мутанты для нас. Но самих мутантов не стоит посвящать в эти обидные для них тонкости.

7. Братислав Хомак, антрополог

В интересном виде Братислав Хомак получил назад свою камуфляжную куртку, с которой расстался в минуту слабости. И глупости. Ибо никак не ожидал, что вместо начальника экспедиции к ним с Клавичеком спустится мутантская дама, которой он на протяжении нескольких последних суток успешно избегал.

Но случилось. Пришла, заговорила. Поскольку Хомак отвечал односложно, кликнула своего слугу по имени Глист, и тот принёс бокалы с какой-то бурдой для расслабления. Братислав отказался пить – и вся бурда полетела прямо ему на куртку. Тут бы заранее распознать, в чём уловка, но – не догадался.

– Ой, что я наделала! – всполошилась Дыра. И давай эту куртку на Братиславе расстёгивать.

Что за глупости задурили антропологу голову! С обещанием замыть злосчастное пятно соседствовал пренебрежительный жест: Дыра стянула куртку с Хомака и швырнула её наземь.

Тут уж Братислав понял, к чему дело идёт, проворно вывернулся из распахнутых мутантских объятий и, отскочив прочь, потребовал оставить его в покое и позаботиться о брошенной куртке. Дыра напустила на себя вид преувеличенной покорности, схватила эту куртку, облобызала, после чего, минуя стадию замывки пятен, принялась покрывать её вышивками. Благо, иголку с красной ниткой она всегда носила с собой, заткнутой за передник.

Вышитый камуфляж. Что за бредовая фантазия?

Теперь-то уж точно его куртку легко узнать среди миллионов таких же.

Мало того, что воротники на них обычно не вышивают, так эта – ещё и именная. Дыра, вроде, и принялась отпарывать вышитые буквы, но до конца дела не довела. Оставила какие-то обрывки: "CHOMA BRUT". Ни то, ни сё. Братислав хотел было поскорей продолжить уничтожение, но подумал: странно он будет выглядеть за дамским рукоделием.

А тут ещё и Веселин Панайотов со своим утверждением: аутентичная мутантская вышивка – дефицит. Во всей Березани не нашлось ничего такого, что взаправду вышили бы сами мутанты – надо же! Его послушать, так свести подлинную вышивку с воротника собственной куртки будет актом вандализма.

Ладно, принял Хомак окончательное решение, оставлю-ка всё, как есть. Этак и вандалом не прослыву, а кроме того покажу всем, насколько я выше всех этих условностей. Вышивать по камуфляжу смешно? Смешно. Вот и буду смеяться всех громче и веселее. Сойдёт за смелое чудачество.

И, право же, о себе да своём имидже думать как-то совестно, когда такое приключилось с коллегой.

Дело с Вацлавом закончилось тем, что его посадили под замок в одну из полуподвальных комнатушек Председательского дома. Лечить его – дело немыслимое, вот и посидит пока взаперти. Может, сам одумается.