Текст книги "Права мутанта (СИ)"

Автор книги: Бронислав Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Не случись казуса с рубахой, Веселин бы ничего не заметил, хотя лично перерисовывал вышивки в журнал полевых наблюдений. Да и что можно заметить? Подумаешь, идентичные узоры! Переползло ведь извлёк салфетки из собственного сундука – и прямо на глазах гостей.

Но в том же сундуке нашлось место узнаваемой рубашке. Оторванный её рукав даст звонкую пощёчину всякому, кто решит, будто тяжёлый сундук похож на веский аргумент.

– Не хотите зарисовать узоры, коллега? – напомнил Грдличка.

– Нет, точно такие я сегодня зарисовал, – по возможности нейтральнее ответил Веселин, – потому в этих салфетках новизны никакой.

И ведь антрополог опять их купит – не зря держит наготове и бусы, и печенье. Что он таким образом оплачивает? Ясно, что не салфетки! По-видимому, он спонсирует правильное поведение мутантов.

– А как полотенце? – поинтересовался антрополог.

О нём-то Веселин и забыл. А ведь оно – единственный по-настоящему новый вышитый предмет из сундука мутанта Переползло.

Присмотрелся – час от часу не легче. Вышитые крестиком изделия и раньше его смущали, но тут... Ай да народный умелец Переползло! Редкий, подлинно интернациональный талант.

– Что не так в этой вышивке? – не догадался Грдличка. – Там крестиком, и тут крестиком.

– Да, – усмехнулся Веселин, – но крест на полотенце – болгарский.

И точно такие полотенца запросто встретишь на сельских базарчиках в южной части побережья Болгарии, по крайней мере – на участке между Бургасом и Несебром, где-нибудь в Равде или Ахелое. Там о мутантах если и слышали – то разве от туристов, а уж учить их болгарской вышивке – это как преподавать нестинарство лох-несскому чудовищу.

Но подробности Грдличке знать не обязательно. Достаточно и сказанного, чтобы больше не встретить болгарского полотенца среди культурного наследия березанских мутантов. Тех, кого ещё осталось посетить.

5. Горан Бегич, этнокартограф

– Зорана Бегича – на стол! – скомандовал Погодин.

Голос у врача звучал уверенно, только глаза немного косили. Словно боится даже поглядеть на рану. Но ведь сам же её и запустил: первая помощь Зорану вон ещё когда была оказана, а после того – только температура да давление мерялось, будто эти замеры чем-то помогают...

– А вы, Горан, пожалуйте за дверь: зрелище вам не понравится.

Ага, вот чего боится господин Погодин: что на рану взглянет брат пациента, и происходящее ему не понравится. Правильно, кстати, боится!

Горан вовсе не собирался просто так уходить, но Хрусталёв и Гаевский вежливо вытеснили его из операционной и защёлкнули дверь изнутри.

Пока Погодин работал с ногой капитана Багрова, такой секретности не было. Напротив – заходи, кто хочет.

Но, конечно, рана Багрова – это, по сути, глубокая царапина. Вот у Зорана – рана так рана. Хотя заражение крови накрыло обоих. Хитрая смерть, она подступает с разных сторон, а прикоснуться ей достаточно однажды.

Ах Зоран, до чего несправедлива судьба! Не того подставила, не того! Зоран всегда старался, он всё выполнял на совесть, он был сама надёжность. Куда его ни втравливал безалаберный брат, Зоран вызволял обоих отовсюду.

Вот хоть разведшкола, будь она неладна! Это же Горан подбил брата туда поступить. Поверил в байки о суперменах, которым дорого платят. А что оказалось: почти вся Словения в таких школах учится. Придурки ведутся, поступают – а ведь контракты на работу светят лишь первым ученикам. Зоран – тот смог хорошо учиться, ещё и брата подтянул. Если бы не он...

Тут Горан понял, что он дремлет, опершись на стену под операционной, откуда его выставили. Ладно, что дремлет, так ещё и слова какие-то шепчет. Мало ли что он уже выболтал? Благо, коридор пуст, но ведь совсем недавно по нему шныряло два солдата со связкой ключей. Что, если они уже побежали докладывать своему капитану?

Не хотелось бы при всех оказаться шпионом. Как-то неудобно.

Далее Горан обнаружил, что побороть своей дремоты попросту не может. Снова клюёт носом и начинает бормотать. И... Да, и снова.

Когда ему случалось в последний раз нормально выспаться? Горан почему-то не помнил. Ну, если поднатужиться, то...

Последнюю ночь он не спал, поскольку помогал в подготовке операционной (или мешал – это уж как посмотреть). Перед тем... а там он сопровождал в БТРе раненого Зорана. Сколько ночей – одну или две? Как-то всё смешалось, переплелось в период блужданий на въезде в зону. Итак, около трёх суток бодрствования – солидно. Стоило бы уже на пару часов дать себе послабление. Или сперва дождаться исхода операции?

Горан решительно постучал в дверь операционной.

– Кто? – послышался голос Хрусталёва.

– Горан.

– Иди-ка, ты, Горан...

– Я только спросить! Скоро ли закончите?

– Только начали. А будешь отвлекать – закончим быстрее, чем нужно.

– Понял.

Итак, ждать в сумрачном коридоре пока нечего. Пора закатиться в ту из палат, где с соизволения капитана Сергеева в уголке простелен бегичевский евроспальник, зарыться туда лицом, закусить зубами синтапон – и молча (молча!) уснуть. "Уснуть, и видеть сны – вот и ответ".

Да. Всё правильно. Но только на два часа. Только на два... Чтобы не проспать, надо поставить будильник... Не забыть поставить будильник... Проснуться, и поставить будильник, чтобы не... проспать...

Проснулся Горан Бегич неведомо каким утром. Судя по времени суток, прошло никак не два часа. Но сколько? Не спросить – палата пустовала.

Ой, что ж я так разоспался? Операция-то закончилась, подумал Горан. Он выбрался из спальника и, протирая глаза пятернёй, двинулся к выходу из палаты. В коридоре тоже никого не было. Все разошлись?

Горан подошёл к двери операционной, подёргал. Заперто.

– Кто? – послышался голос Хрусталёва.

– Горан. Я только спросить. Вы не закончили?

– Нет.

– Нет?! Это ж когда вы начали?

– Давно. Не уймёшься – закончим прямо сейчас.

– Понял.

Кажется, Горан не прогадал. Вскочить через два часа было поспешным решением. Но как же обходятся без сна те четверо, в операционной? Хрусталёв, Гаевский, Шлик – и особенно, особенно Погодин. Что, если он как раз засыпает – со скальпелем в руке? Бр...

Захотелось проветриться. Горан прошёл к вестибюлю и здесь, у притвореных входных ворот – услышал любопытный диалог. Какой-то незнакомец пытался войти в больницу, рядовой Мамедов его не пускал.

– Это есть неслыханно! – кипятился пришелец. – Я есть врач в этот самый больница! Моё имя есть доктор Гроссмюллер!

– Больница в данный момент находится под контролем отряда войск МЧС Российской федерации, – рассудительно вещал Мамедов.

– Немедленно позовите сюда ваш главный командир! – не отступал немецкий доктор.

– Мой командир, к сожалению, немедленно вас принять не может.

– Я буду жаловайся!

– Жалобы и предложения, – Мамедов явно сдержал смешок, – можете направить в Министерство по чрезвычайным ситуациям Российской федерации. Это где-то в Москве, – добавил он доверительно.

Доктор в ответ на издевку процедил что-то явно нецензурное.

– Аллах милостив, – ответил на то Мамедов, – но ненавидит произносящего непристойности и сквернословящего. И не препятствует избиению шакалов, оскверняющих уста свои непотребной бранью.

Последние слова горец сопроводил характерным щелчком – снял автомат с предохранителя. У собеседника не нашлось ни возражений, ни желания ещё постоять и их выдумать.

Да что же это происходит? Горан опомнился. Настоящего врача русский солдат не подпускает к больнице. А ведь ясно: раз операция затянулась, то башенный стрелок не справляется! Надо вернуть германца.

Горан толкнул створку ворот – оказывается, заперто. Снаружи висел амбарный замок. Ничего себе! Близнец гибнущего Зорана забарабанил кулаками в ворота, крикнул:

– Мамедов, открой!

– Кто стучится? Бегич? Ну, сейчас выпущу, – часовой принялся ковыряться в замке ключом.

Когда спустя минуту Горан Бегич осторожно выглянул из-за створки ворот, уже ничто не указывало направления, в котором скрылся человек, назвавшийся доктором Гроссмюллером.

6. Леонид Андреевич Погодин, и.о. главврача больницы с. Березань

Как поглядишь на живот Зорана Бегича, так и вздрогнешь. Вздулся, что твой футбольный мяч. Помнится, замазывая его заживляющим гелем при оказании первой помощи, Погодин чуть не любовался своей работой: «забетонировал» на совесть! Упрятал все ужасы кишечного месива под слоем вещества с благопристойным запахом – и радовался, что вскрывать рану придётся кому-то другому. Вот уж не зря сказано: не рой другому яму!

Эх, знать бы заранее, что упаковываешь подарочек самому себе...

Да нет, сделал-то всё правильно. Всё, что положено при оказании первой помощи. Рану по возможности промыл, закрыл, обеспечил возможность транспортировки пациента. Предполагал, конечно, что путь в операционную будет дольше желаемого, но не до такой же степени!

Да, рана чуток нагноилась ("чуток" – это юмор), но ведь не вскрывать её по дороге, в антисанитарии душного БТРа! Тогда бы Зоран уж точно концы отдал – и задолго до Березани. А с другой стороны, в животе-то у парня – разодранный кишечник, а в нём антисанитария куда похуже! И вся эта гадость бродила внутри брюшной полости, никуда не сливалась.

В дороге Погодин мог успеть несколько раз поставить дренаж. Другое дело – сперва провонял бы весь БТР, затем – привлёк бы запахом раны хищное зверьё и падальщиков со всех окрестных лесов...

А кроме того – ленился Погодин! Имел право. Ибо нечего баловать хирургов в операционных. Привыкнут, понимаешь, что башенные стрелки всё им облегчат, а они на готовенькое, да ещё с понтами.

Ну, а сами башенные стрелки – они хирурги без понтов.

Потому заткнём потуже ноздри – да и приступим. Раз, два, три!

– Скажите, Фабиан, вы часом Ниагарский водопад не видали? Нет? Ну, не много и потеряли. Ага, подставляйте тазик.

Всех впечатлило. И Шлика, и Гаевского. Даже зануда Хрусталёв не стал допытываться, видал ли ниагарский водопад сам Погодин. Кстати, видал – на репродукции картины Айвазовского.

– Кто спрашивал меня о диагнозе? – Погодин окинул притихших ассистентов покровительственным взглядом. – Никто не спросил? Всё равно отвечу: гнойный перитонит, сиречь воспаление брюшины. С осложнением в виде сепсиса, сиречь заражения крови.

Гаевский, Хрусталёв и Шлик молча внимали. Ага: главврач сказал!

Само собой, перитонит – кто бы сомневался? И фаза его развития – далеко не ранняя. Первую-то, реактивную фазу болезнь миновала ещё в БТРе – и задолго до того, как Калинин догадался, что заблудился. Вопрос в том, какая фаза идёт сейчас: токсическая, либо уже терминальная. Если последняя, может, милосерднее больного не мучить? Потому как всё равно не успеем.

Тьфу, опять гноя натекло – и откуда только берётся?

– Выживет? – Гаевский с явным сомнением потянул воздух.

– Как сказать? Вероятность остаётся. А умереть мог и в первые сутки.

Помнится, в кудрявом двадцатом веке врач по фамилии Спасокукоцкий вывел для перитонитов закономерность: операция в самые первые часы дает девяносто процентов выздоровлений, в первый день – пятьдесят, на третий – всего десять. Но для Зорана и десять процентов – роскошь.

Трудное дело – разорвать кольцо патологии, если оно уже установилось. Легче было предотвратить. Когда-то, в самом начале беды, всё зло несли в себе только клыки свиньи мутанта. Раз – и порваны кишки. Теперь свинья давно не интересна, зато кишки работают сами. Выбросили в брюшную полость своё содержимое и бактериальную флору – теперь и они могут отдохнуть, дальше по эстафете – работа кишечной палочки. Она-то и вызвала нагноение брюшины, откуда инфекция попёрла в кровяное русло – вот вам и сепсис! И за что теперь первое хвататься?

– Может, начнём? – робко спросил Фабиан Шлик.

– Пожалуй!

Оказывается, Погодин опять медлил, откладывал момент своего вмешательства в слаженный патологический конвейер. А внимание усыплял досужими мудрствованиями.

За что хвататься – и ежу понятно. Да, удаляем гной, санируем брюшную полость, но главное – устраняем причину перитонита. Это значит, не только режем, а запасаемся терпением и тупо шьём. Из тех лоскутов, которые накроила мутантская тварь, надо вновь воссоздать кишечник.

Разобраться бы только, что здесь к чему пришивать!

– Гаевский, вы пазлы когда-нибудь собирали? – с таким ироническим пафосом недолго заслужить репутацию великого комика.

– Бывало, доктор, – в тон Погодину отозвался тот.

– Значит, поможете в поиске подходящих деталей.

С этой шутки начался долгий, изматывающий процесс. Устали ноги, ныла спина. Периодически накатывал сон. Пару раз Погодин ловил себя на том, что шьёт с закрытыми глазами. В третий раз его деликатно потряс за плечо Фабиан Шлик:

– Простите, герр Погодин, этот кусочек сюда пришивать неправильно.

– Почему же?

– Потому что кишечный тракт завершится слепо.

– Да? Действительно...

Как ни хотелось "отстреляться", справиться с портняжным занятием в один присест, но увы – организм с настойчивостью потребовал отдыха. Пришлось "прервать сборку пазла на самом интересном". Отваливаясь от операционного стола, Погодин предложил:

– Если кто-то хочет продолжить шитьё – милости прошу!

– Спасибо, мы лучше дождёмся вашего пробуждения, – почти в один голос ответили ассистенты.

– Не забывайте про дренаж! – напутствовал их Погодин, а сам уже предвкушал, как он вот-вот приляжет и забудется полностью.

И да не приснится ему ни одна медицинская проблема.

7. Юрий Михайлович Багров, капитан войск МЧС

Приятно бывает иногда проснуться. Глаза откроешь – а ты ещё жив.

А уже почти не ожидал с собой свидеться. Ну, с возвращением, Юрий Михайлович! Будьте в себе, как дома.

За последние неизвестно сколько дней капитан Багров уже приходил в сознание по крайней мере трижды. Ненадолго. И всё в разных местах.

То он видел себя на броне БТРа в позе раненного полководца, руководящего сражением: "Туда, туда!" – и бравые полки отвечают: "Есть!", а БТРы ползут ромбом к победе в великой битве.

То он вдруг перепрыгивал внутрь БТРа, хотя точно помнил, что сам туда не залезал. И уже никто с ним не советовался. Погодин бесцеремонно ставил свои градусники, мерил давление и даже не считал нужным сообщить командиру результат. Битва проиграна?

То бронемашина вокруг Багрова растворялась, сквозь её стенки властно просвечивали неприятельские хвойные берёзы, закрывали верхушками небеса с целью перехвата. В отсутствии очертаний БТРа дизельный его мотор тоже глох, но капитана подхватывали рядовые. И он всё равно продолжал двигаться к заветной цели, пусть лёжа в бессилии, но покуда головой вперёд, это таки обнадёживало.

Теперь на месте БТРа и берёз нарисовалась эта тёмная комната с нависающим потолком, не похожая даже близко ни на брянскую травматологию, ни на сверкающую огнями надежд еврооперационную. Стало быть, новый прыжок в иную жизненную эпоху.

Капитан Багров чувствовал себя персонажем какого-то жестокого мультипликационного фильма, где всё, что понарошку – происходит всерьёз, а жизнь порезана при монтаже на отдельные кадры. (Погодин, что ли, отвечал за монтаж?). И ритм показа кадриков ускоряется, пока из мелькающих картин не образуется одна подвижная, фатально влекущая мультяшного персонажа в окончательный штопор...

Однако, на этот раз – вроде иначе. Нет ускорения, вышибающего дух. Наоборот – чуток устаканивается. Видать, добрались, куда, хотели, раз можно теперь спокойно лежать – под этим гаденьким щелевидным окошком. Впрочем, варианта не лежать попросту нет: капитан просто впечатан в постель всем своим обесточенным телом. Слабость такая, что и головы не повернуть. Окошко, капельница, негромко гудящий серый аппарат – вот и весь наблюдаемый мир.

О! Вслед за гудением серого аппарата в наблюдаемый мир ворвались и знакомые человеческие голоса. Всё те же: Хрусталёв, Гаевский, Погодин... Что, и капитан Сергеев тут? Значит, удалось, значит, встретились...

Багров попытался повернуть голову в сторону голосов, но – видать, сперва для того полагалось накопить энергии. Нет, не повернулась.

– ...Считаю, что это должен увидеть каждый из нас, – тихо, но значительно проговорил Сергеев, – чтобы ни у кого не осталось иллюзий, с кем мы имеем дело. Всё более чем серьёзно, и удастся ли нам выбраться...

Что такое надо увидеть? Вот Багрову теперь – даже головы не повернуть, чтобы разглядеть самого Сергеева.

Кровь застучала в висках раненого капитана, перебивая звуки далёкого голоса. Что, что же он там показывает? Багров поднатужился и из последних сил мотнул тяжеленной головой. Успешно: голова перекатилась, появилась возможность взглянуть на противоположную сторону комнаты. Но и только: пока Багров собирался с силами, капитан Сергеев успел увести Хрусталёва, Гаевского и Погодина в коридор, мелькнувший за приоткрытой дверью.

Опоздал! Досада ли тому виной, или сверхусилие для перемещения головы, но капитан Багров опять отключился.

Очнулся на том же месте, с головой, всё так же повёрнутой к двери. Только резко поменялось освещение – а значит, и время суток.

Четверо товарищей Багрова по оружию как ушли, так, по-видимому, и не возвращались. Вместо них в помещении оказались новые люди, среди которых капитану был знаком только один – Горан Бегич. Остальные трое облачились в белые халаты. Видать, врачи, коли не шутят.

– О, вы очнулись, капитан! – тут же окликнул Багрова знакомец Бегич, как только встретился с ним взглядом.

– Да-а...– не стал отпираться Багров. Шершавый язык его царапал по совершенно сухому нёбу. Водички бы...

– Вот и прекрасно! Мы уже волновались, но, к счастью, кризис миновал. Уважаемый доктор Гроссмюллер, – при этих словах Горана один из людей в белых халатах важно кивнул, – за этим проследил.

– Йа-йа, – согласился немецкий доктор, – вам есть очень крупно повезло. Я есть устранил грубые ошибки ваш доктор Погодин и привёл герр капитан от смерти к жизнь! Операция есть была сложная...

Под впечатлением от сложности операции доктор Гроссмюллер тут же перешёл на родной немецкий, а ещё один из "белых халатов" немедленно принялся переводить. Речь шла об ошибках при оказании первой помощи – и об умелой операции, о незнании некоторыми основ фармакологии – и о правильно выбранном курсе антибиотиков, об убогом снабжении русских больниц – и о новейшей аппаратуре из "Евролэба".

Хвастает, понял Багров. Но спаситель жизни имеет право.

8. Кшиштоф Щепаньски, начальник экспедиции

Впереди расстилалось холодное болото. Сопля предупредил, что посуху дороги нет аж до самого Кабаньего острова – но профессор Щепаньски не роптал. Так уж повелось, что в России мутанты живут на труднодоступных территориях, чаще всего заболоченных. Дружишь с народом – дружи и с его ареалом обитания.

Хотя важно не переусердствовать в любви к болоту: что занадто, то не здрово. С народами дружить легче, когда их ареалы обитания тебе не нужны. Хороша ваша лужа, панове мутанты, но сидите в ней лучше сами. За дружбу мы ещё потребуем от вас земель, но – не пугайтесь, не ваших.

А вот северного соседа придётся уплотнить.

– Пшепрашу пана бывшего полковника, будем уплотнять! – прозвучало злорадно, но без особенного ликования. Сейчас, когда многое можно и вслух сказать – пропал всякий азарт. Кому говорить, если никто не обидится?

Из Березани вышли очень укороченным составом. Мало того, что разом отделались от всех русских, так оставили даже четверых своих: обоих близнецов Бегичей, Панайотова и Грдличку. Отделались от балласта, и экспедиционный отряд пошёл гораздо легче. В моральном плане, так уж точно.

Теперь их восемь, если считать с проводником. Перед профессором вышагивали по болотной тропе проводник Сопля и Карел Мантл, сзади – Братислав Хомак, Вацлав Клавичек и трое югославян. Ну, последних пан Щепаньски тоже бы с удовольствием потерял.

Да чёрт с ним, с составом экспедиции. Важно, что сам пан Кшиштоф наконец-то приближается к Столичной Елани. А в той Елани его ждёт...

– А скажите, пан профессор, какая она – Дыра? – поинтересовался Хомак.

– Дыра – она... необычна!

Разве словами опишешь?

– Как видно, эта мутантка вас впечатлила, раз вы её запомнили.

– Вы правы, Братислав. Впечатлила.

Ещё сутки, и пан профессор увидится с Дырой. Пан предвкушает радостный миг, он заранее томится наедине с нескромными желаниями и мыслями о предстоящей встрече.

– Наверное, у этой мутантки яркая внешность? – спросил Хомак.

– Не каждый Дыру сразу разглядит. Но ценитель – он понимает.

Что понимает ценитель, оставим Хомаку додумать самому. Но с "яркой внешностью" он уже дал маху. Не смазливенькие крали, а смелые воительницы идут в своих женственных желаниях до истинных краёв и пределов. И лишь такие женщины возвеличивают ценителя.

– Что я слышу, пан профессор? Вы хотите сказать, что были близки с мутанткой? О ужас, что бы сказала пани Агнешка? – на самом деле Хомак заткнулся уже после прошлой реплики, но пан Щепаньски сам прочитал все эти пошлости, оглядываясь на лицо идущего сзади коллеги.

Ну да – был близок. Пан Кшиштоф как раз принадлежит к ценителям, и ему ни чуточку не стыдно. Ради некоторых буйных чувств и фантазий иногда не мешает потерять панский облик. Да что там панский – человеческий! Снизойти до божественного скотства, как некогда похитивший красавицу Европу крупный рогатый Зевс.

А пани Агнешка... Не важно, что бы она сказала. По правде говоря, для истинной пани она слишком кричаще одевается – так кого может интересовать её мнение? Только её саму.

О, вот Дыра – самая настоящая пани! Горделивая, своенравная, опасная. Ну да, мутантка. Но далеко не каждая человеческая женщина годится на подмётки для её красных сапог.

Пани Дыра.

Когда пан Кшиштоф впервые встретил её в поездке по Великой Чернобыльщине, то был поражён и повергнут ниц. Подумать только: дева-палач. Много вы видели дев-палачей?

Молодая решительная мутантка руководила расстрельной командой. И с какой властной энергией она работала! Выполняла, наверное, нужную, но далеко не женскую функцию. Хотя пан Кшиштоф, любуясь Дырой, тут же пересмотрел свои представления о функциях женщин.

У Дыры получалось командовать расстрелами легко и грациозно. Железная дисциплина в её команде была ярким исключением из правила. Вечно разболтанных туповатых мутантов не очень-то организуешь. К тому же эти хлопцы не любят огнестрела, стреляют они скверно, вот и предпочитают всё делать собственными руками, стоя по колено в кровище.

Пани Дыра заставляла их именно стрелять. Почему заставляла? Потому что заставлять она умеет. Другого основания нет. Дыра не стремится остаться "чистенькой", ханжество чуждо её пылкой натуре. Любить – так до хруста. Погружаться, так по уши. Стрелять, так стрелять.

Она бы выглядела прекрасной и с руками по локоть в кровавой пене. Своего рода древнеримская богиня мщения, или романтичная вампирица из бульварных писаний начала века. Страшна, но при том до чего хороша!

Как не впечатлиться ещё молодому тогда профессору?

– Пани, а почему вы зовётесь "Дыра"? – спросил он тогда. – Верно, потому что делаете столько дыр в телах врагов народа Чернобыльщины?

– Нет, не поэтому, – очаровательно рассмеялась мутантка, – но тайну я раскрою!.. И сделаю это сегодня же ночью! – бесстыдно проворковала она, внезапно пригвоздив профессора к креслу острым каблучком.

В ту ночь Дыра проделала дыру в душе впечатлительного профессора. Если он и был когда-то прежде недружелюбен к народу Великой Чернобыльщины, то сие заблуждение у него прошло. С тех пор он никогда не называл родину Дыры "мутантским квази-государством", и даже думать забыл о восстановлении прежней Польши (как можно, там ведь повсюду расселись мутанты-чернобыльцы – не потревожить бы!).

Не в одиночку и тайком, а с Дырой в обнимку пан Щепаньски посетил и Краков – гордую малопольскую столицу, откуда вышли все его предки. Краков, к удивлению пана Кшиштофа, всё ещё стоял на том же месте и на той же реке Висле – только вот Польши там не осталось. Совсем никакой.

Между старинными зданиями по древним улицам бродили мутанты. Выглядели они там по меньшей мере гротескно.

– Смотри! – как-то воскликнула Дыра. – Ничего не снесено!

Кроме живых поляков – действительно ничего.

Впрочем, когда Великая Чернобыльщина присоединяла Польшу, её собственного немутантского населения, почитай, уже и не оставалось. В крупных городах, не задетых атомными ракетами, пришельцев из Чернобыля встречали, как родных. По крайней мере, без боевых столкновений.

Вот и не удивительно, что здания чернобыльские мутанты пощадили – ведь своих-то зданий они не строят, живут всегда в человеческих. Только из-за этого польские стены ещё стоят. И всё же лучше так, чем никак.

В историческом центре Кракова – в Старом Мясте, у самой рыночной площади (центральнее не бывает) – нашлась и улица Щепаньска. Верно, тут предки пана Кшиштофа и жили. Отсюда им было вовсе недалеко бегать и в коллегиумы Ягеллонского университета, в одном из которых пан Тадеуш – основатель династии Щепаньски, по легенде, учил самого Николая Коперника. Ныне там самых талантливых из мутантов учат читать и писать.

А потом Дыру позвали в королевский замок – на пир с человеческими жертвоприношениями. Если зовёт сам Краковский король Гнида – не пойти нельзя. Пана Кшиштофа не звали – оставили выбор, идти или не идти. Предусмотрительный пан отказался, ведь на королевском пиру человечиной так просто не побрезгуешь. Эта еда – ритуальная, нарушители же ритуала долго не живут.

Пан Щепаньски поцеловал Дыру в кроваво-красные губы и впервые остался в Кракове совсем один. Тут-то к нему и подступило осознание: пора делать выбор. Маловероятная человеческая Польша, которую он до сих пор нет-нет, да и надеялся возродить – или живая, пусть и малосимпатичная Великая Чернобыльщина. Что-то от былой Польши в ней наверное, осталось, дома-то стоят – и даже костёлы (хотя они теперь – тоже дома).

"Лучше пусть так, – уговаривал себя пан Кшиштоф, бродя вдоль Вислы от стен Вавеля до шпилей Казимежа, пока Дыра закусывала, чем Гнида послал. – Лучше так, чем никак, а виновата Россия!". И уговорил.

Из Кракова возвращались в спешке. Специально за руководительницей расстрельной команды прислали красномордого нарочного.

– Под Львувом поймали три банды мьютхантеров, – доверительно поделилась Дыра, – атаманов Пшемысльского, Свенцицкого и Цибульского. Надобно скорей расстреливать, ребята нервничают, а я тут прохлаждаюсь.

9. Веселин Панайотов, этнограф

Топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ – ходят мутанты кругами по лугу на выходе из Березани, вдевятером топчут сочную мутант-траву.

Йозеф Грдличка нашёл танцоров! И имена-то их в основном уже знакомые: Ванидло, Кабысдох, Отрыжка, Переползло, Хряк, Потрох, Блевотина, Хрыч и Хмырь. Большинство из них совсем недавно в протоколах этнографического исследования проходили как вышивальщики, а один – даже как скульптор. Изваял статуэтку "Баба в плаще".

Но если взялся за мутанта дотошный Грдличка – у того уже нет вариантов, танцевать ли. Есть выбор только скорости танца да выражения лица. Лица этих мутантских танцоров выражали откровенную скуку. А наивный антрополог Йозеф умильно на них смотрел и не мог нарадоваться.

Топ-топ-топ-хлоп! Топ-топ-топ-хлоп! Топ-топ-топ... Танец довольно-таки однообразный. Сперва шло только частое хаотическое топанье и редкие хлопки, потом хоть какой-то ритм установился. Кажется, ему и сами мутанты немало подивились: что-то новенькое в их танцевальной практике.

Когда танцоры немного утомились, антрополог будто невзначай подошёл к каждому и угостил сладким печеньем.

– Мы ещё не закончили танец! – немедленно запротестовал юный Хмырь, остальные мутанты его поддержали.

– Конечно, мы посмотрим всё до конца! – заверил их Грдличка.

И снова следует тупое покачивание корпуса, и без малейших вариаций воспроизводится прежний ритм топтания.

Топ-топ-топ-хлоп! Топ-топ-топ-хлоп!

И опять Йозеф Грдличка кормит мутантов сладким печеньем. И те вторично выражают недовольство, что их прервали. На самом интересном.

Понимает ли Грдличка, что он делает? Да прекрасно понимает. Антрополог естественнонаучного толка – как он может не знать о принципе условного рефлекса, о методах дрессировки, о режимах подкрепления? Так что же он, "хореограф-постановщик", держит Веселина за полного идиота, когда прямо на его глазах разучивает с мутантами танец Урожая?

Надо полагать.

Вот бы так и написать в протоколе: "Йозеф Грдличка дрессирует носителей культуры. Применил оперантное подкрепление – кормил сладким печеньем в ответ на желаемое поведение обследуемых". И едко добавить: "Данная методика обучения веком ранее опробована в ведущих университетах НША – на лабораторных шимпанзе".

Да, что-то в таком ключе Веселин обязательно напишет, но лучше – по возвращении. Зачем подставляться в самом начале исследования? Глупо раскрывать карты ближайшему сподвижнику пана Щепаньски.

– А можно мы ещё попляшем?

Топ-топ-топ... Реакция – стимул – реакция – стимул – реакция...

– Йозеф, а ваше сладкое печенье пользуется спросом. Можно ли на него поближе посмотреть?

– Извольте! – Грдличка протянул Веселину пакет, но не тот, из которого подкармливал мутантов, а другой, закрытый.

– Хм, печенье, как печенье.

– Это только для мутантов, – предостерёг Йозеф, – и не вздумайте попробовать. Оно токсично.

Вот как! Что же в этих безобидных с виду кругляшках намешано? Должно, синтетические наркотики, обеспечивающие быстрое привыкание. Людям, значит, нельзя, а мутантам – можно. В любом случае – спасибо Грдличке за откровенность, но как-то не по-человечески такое раздавать.

– Не бойтесь, мутантам ничего не будет, – антрополог углядел замешательство Панайотова и поспешил успокоить, – они вообще гораздо крепче людей. Почему, думаете, красны их физиономии?

– После зимних обморожений? – предположил Веселин.

– Нет! Просто у мутантов ускорены обменные процессы. Они намного здоровее нас, отсюда и их "неубиваемость". Их не возьмёшь ни случайной пулей, ни первым попавшимся ядом. А в конечном счёте всё почему?

– Почему?

– Борьба за существование. Мутанты через неё прошли, люди – нет. У мутантов уже отсеялись все слабаки, а люди, – Грдличка махнул рукой, – те слабака всегда поддержат. А зачем? Затем, что предпочитают окружать себя слабаками. Те – менее опасны.

Топ-топ-топ-хлоп! – напомнили о себе мутанты. Когда зрители чересчур отвлекались, плясуны начинали топать намного громче. В унылый танец загубленного на корню Урожая при этом вливалось хоть сколько-то живой энергии. "Урожай, поднимайся, на тебя смотрят!".

Позже, когда кулёк с печеньем опустел, Йозеф дал понять топтунам, что подачек больше не будет. И – о чудо! – танец моментально прекратился.

Отрыжка, Кабысдох и Переползло первыми остановились и вспомнили о важных делах. Разошлись чуть ли не на середине такта. За ними ушли Блевотина и Потрох. Остальные всё ещё не поверили, что добрый антрополог так и не распечатает второй пакет, вот и стояли грустные, переминались с ноги на ногу.