Текст книги "Тайна Моря"

Автор книги: Брэм Стокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава XL. Исполнение поручения

– Сеньор, вам может быть интересно, зачем я здесь и почему желаю говорить наедине и втайне. Вы видели меня только в доме, где, хотя он принадлежит мне по праву рождения, господствовали дамы, ввиду своей национальности и давления войны оказавшиеся – увы! – моими врагами. К вам это не относится. Наши народы живут в мире, не существует и личных причин, почему нам не вести себя дружески. Я пришел к вам, сеньор, поскольку почувствовал, что вы рыцарь. Вы умеете хранить тайну, вы знаете высшие требования чести и долга. Простолюдинам это не дано, а для дорогих дам, пусть и с их собственным чувством чести, обязанность играет не ту роль в жизни, что у нас, отнюдь! Для нас обязательства выше и важнее жизни. Мне незачем рассказывать вам о тайном долге моей семьи, поскольку знаю, что все это вам уже известно. Вы раскрыли секрет папского сокровища и долга моего Дома беречь его и вернуть. О да, это я знаю точно, – прибавил он, увидев, что я хочу заговорить. – Разве не видел я в ваших руках ту давно утраченную часть книги!

Здесь он замолчал и сощурился: какая-то мысль об опасности напомнила ему об осторожности. Я тоже хранил молчание: мне хотелось подумать. Если только я не превратно понял, он только что сделал поразительное признание, выдавшее его с головой. При единственной нашей встрече он объяснил, что найденные мной страницы – из книги в его библиотеке. Мы и в самом деле намекнули, что в тех знаках может крыться шифр, но тогда он этого не подтвердил. И уж точно ничем не показал своей уверенности в том, что мы раскрыли секрет. Как же он узнал – или на каком основании предположил, – что мне все известно? Момент был каверзный. Промолчи я – и он принял бы свой вывод за истину, а тогда я мог бы уже ничего не узнать о его цели. И я заговорил:

– Прошу прощения, сэр, но вы предполагаете с моей стороны знание некой тайной истории вашей семьи и папских сокровищ, а объясняете это лишь тем, что видели в моих руках книгу, часть которой давно утеряна. Правильно ли я понимаю, что если где-то существует – или может существовать – секрет, то подозревающий о нем непременно его знает?

Буравящий взгляд испанца сощуривался все ýже и ýже, пока зрачки не стали как у кота в темноте – узкая щелка пещеры, где пылает пламя. Добрых полминуты он пристально всматривался в меня, и не скрою, что я смутился. Тут он имел превосходство. Ведь я знал, что сказанное им – правда: я знал секрет спрятанного сокровища. Он каким-то образом раскрыл степень моих знаний. До сих пор он говорил только правду, я же увиливал – и нам обоим это было известно! Тут он заговорил, словно решившись вести дело прямо и откровенно. Как же странно было слышать эту откровенность испанца:

– Зачем ходить вокруг да около? Я знаю, вы знаете, и мы оба знаем, что знает второй. Я прочитал то, что вы писали о секрете, почерпнутом с шифрованных страниц свода законов.

При его словах передо мной встали все подробности его визита в Кром. Тогда он видел только печатные страницы с шифром, он не мог видеть моей расшифровки, лежавшей на столе перевернутой. Мы скрыли ее, услышав, что кто-то идет.

– Значит, вы побывали в замке снова! – вырвалось у меня.

Моей целью было смутить его, но я ничего не добился. За его угрюмой откровенностью таилась несгибаемая целеустремленность, защищавшая от любых сюрпризов.

– Именно, – произнес он медленно и с улыбкой, обнажившей оскал, точно у волка перед Красной Шапочкой.

– Как странно, мне в Кроме об этом не рассказывали, – произнес я словно самому себе.

– Они и не знали! – ответил он. – Во второй раз я навестил родной дом дорóгой, не известной никому, кроме меня.

И снова показались его клыки. Он знал, что признаётся в дурном, но решил держаться до конца, тем самым проявив жестокость, скрывавшуюся за его силой. Словно в этот миг о себе дал знать его родовой инстинкт. Некогда Испания находилась в руках мавров, и теперь в благороднейших из старых семей течет черная кровь. В Испании это не считается пятном позора, как на Западе. Эта древняя дьявольщина, от которой происходят дикарство и худу[50]50
  Cевероафриканское колдовство и религиозный культ. Предполагается, что название произошло от искаженного слова «вуду».


[Закрыть], так и блеснула в сумрачной улыбке воплощенной мятежной решимости. Это-то и позволило мне застичь противника врасплох – ударить по его сложному характеру так, чтобы одна половина предала вторую.

– Как странно! – сказал я, вновь словно самому себе. – У цивилизованных людей втайне прийти в чужой дом считается преступлением!

– Это мой дом! – быстро парировал он, и его смуглое лицо залилось краской.

– И снова странно! – сказал я. – Когда миссис Джек сняла замок, в ее договоре не было ни слова о праве хозяина входить тайно! Напротив, посещения были строго оговорены.

– Человек имеет право входить в собственный дом, когда и как сочтет нужным, и защитить собственность, украденную у него чужаками!

Последние слова он бросил с таким нескрываемым желанием задеть меня, что я насторожился. Очевидно, он пытался меня разозлить, как я разозлил его. Я же решил впредь не давать волю чувствам, что бы он ни говорил.

Ответил я с напускным раздражением:

– В законе прописаны все средства против преступлений. И он, сколько мне известно, не позволяет втайне входить в дом, сданный другому. В договоре подразумевается мирное проживание, если только отдельно не указано право вторжения.

– Мой агент не имел права сдавать замок без этой оговорки, – ответил с презрением он.

– О, вот только он сдал, и по закону мы связаны действиями наших агентов. Facit per alium[51]51
  Cокращение от принципа «qui facit per alium facit per se» – «кто действует через посредство другого лица, действует сам» (лат.).


[Закрыть] – такова максима закона. Что до кражи, то знайте, что всю вашу собственность в Кроме не трогали и пальцем. Бумаги, которые вы потребовали, остались в книге, а книга осталась на полке, куда вы сами ее и поместили. За то поручится миссис Джек.

Он промолчал; а поскольку факты требовалось проговорить между нами до конца, я продолжил:

– Правильно ли я понимаю, что в свой ночной визит вы прочитали личные бумаги на столе в библиотеке? Я, кстати, предполагаю, он был ночным?

– Да.

– Тогда, сэр, – теперь я говорил резко, – кто тут виновен в краже? Мы – мисс Дрейк и я – нашли те бумаги по случаю. Если хотите знать, они лежали в дубовом сундуке, который я приобрел на аукционе на улице Питерхеда. Мы заподозрили в них шифр и трудились над ним, пока не раскрыли тайну. Вот что сделали мы – мы, даже не знавшие вашего имени! А что же сделали вы? Пришли как званый гость, с разрешения, в дом, снятый добропорядочными незнакомцами. Там узнали свои утраченные бумаги. Мы их вам вернули. После этого законы чести требовали раскрыться перед нами. Вы спросили, узнали ли мы секрет сокровища? Нет! Вы ушли, а вернулись аки тать в нощи и украли наш секрет. Да, сэр, это вы – вор! – Он в возмущении вскинул руку. – Тогда это был наш секрет, не ваш. Переведи вы тайнопись сами, были бы в своем праве, и мне было бы нечего вам предъявить. Мы предложили вам забрать книгу с собой – вы отказались. Очевидно, вы не знали всего секрета сокровища. Признаю, вы знали о самом существовании секрета и сокровища, но ключ к нему, добытый нашим трудом, вы украли!

– Сеньор! – Его голос, преисполненный всего наилучшего и наиблагороднейшего в человеке, не допускал возражений. – Де Эскобан не потерпит подобных обвинений, а тот, кто их делает, в конце концов расплатится своей жизнью!

Тут он вдруг прервался, и про себя я радовался его внезапному молчанию: хоть мне и хотелось наказать его за обвинения Марджори в воровстве, я вовсе не стремился к дуэли. Впрочем, я был твердо намерен продолжать, поскольку ни при каких обстоятельствах не допустил бы грязных намеков в адрес своей бесподобной жены. Думаю, его внезапная пауза обозначала размышления, а размышления обозначали мирное разрешение ситуации.

И все же я не унимался:

– Я рад, сэр, что вы не привычны к таким обвинениям; верю, вы не привычны и к тому, чтобы их заслуживать!

К этому времени он снова обрел спокойствие – ледяное спокойствие. Удивительно, с какой скоростью и с каким размахом качался маятник его характера между гордостью и страстью. Вдруг он снова улыбнулся – все той же смертоносной жуткой улыбкой, которую воображал признаком откровенности.

– Вижу, я наказан справедливо! Я первый и заговорил о воровстве. Сеньор, вы показали мне, что я не прав. Мои извинения той доброй даме, что проживает гостьей в моем доме, и той патриотичной, что его украшает. Теперь позвольте заметить, раз теперь мой черед оправдываться, что уж вы, с таким мастерством раскрывший тайну той книги, которую я прочитал только что, знаете, как никто другой, что я обязан любой ценой защитить свое поручение. Вопреки себе я скован долгом – долгом, без радости перенятым от мертвых. Не я так решил – и все же я скован даже крепче того, кто решил. Я стою между законом и честью, между жизнью и смертью, беспомощный. Сеньор, будь вы сами на моем месте, поступили бы иначе? Поступили бы иначе, зная, что существует загадка, которую вы не имели и надежды разгадать – настолько давно был украден или утрачен ее тайник. Поступили бы иначе, зная и то, что другие – допустим, случайно и без злого умысла – уже совершили открытие, насмехаясь над вашими надеждами и перечеркнув долгую службу, которой посвятили себя без остатка десять поколений мужчин? Не пришли бы и вы в ночи разузнать все, что можно? Разузнать самому, между прочим! И не поступила ли бы точно так же та патриотичная дама, для которой ничто не сравнится с преданностью своей стране, которую она ценит так высоко?

Пока он говорил, я размышлял. С притворным неведением для нас обоих было покончено: ему было известно наше знание о тайном поручении, а нам было известно, что это известно ему. Но о чем он еще оставался в неведении, так это о том, что мы нашли и сокровище. Ни к чему было вести гипотетические споры о нравственности. Конечно же, он прав: если бы я или Марджори считали себя скованными столь тяжким долгом, мы поступили бы так же.

Отвечая, я поклонился:

– Сэр, вы правы! Любой, имея такой долг, поступил бы как вы.

– Сеньор, – поспешил он вставить, – благодарю вас от всей души!

Бедняга – в тот момент я его жалел. Внезапный проблеск радости в его лице показал, в каком аду он жил в последнее время. Это мгновение словно стерло все его ожесточение, и дальше он заговорил уже по-другому:

– А теперь, сеньор, коль вы так порадовали мое сердце располагающей честностью, позвольте вновь просить о вашей доброте. Поверьте, подобное я делаю и вынужден делать не по собственной воле, а из несгибаемого чувства долга; до недавнего времени моя жизнь была совсем другой – о, насколько же другой! Вы сами знаете чувство чести; как и я, вы человек светский, и мы можем пожертвовать чем угодно, кроме чести. Так не могли бы вы поспособствовать мне в исполнении моего поручения? И пусть отныне между нами воцарится мир.

Он нервно следил за каждым моим движением.

Я ответил:

– Боюсь, я вас не понимаю.

Он в явном смущении продолжал:

– Простите, если я снова оплошаю, но я обязан объясниться. Мне очевидно, что в нынешний век науки ничто не останется скрытым, стоит найти ключ. Вам уже так много известно, что я обязан исходить едва ли не из того, что клад уж найден. А где я тогда? Что я? Человек, предавший поручение. Допустивший постороннее вмешательство и тем опозоривший себя! Еще мгновение, сеньор, и я закончу. – Он заметил, что я хочу заговорить. – Не столько сокровище я ценю, сколько само поручение. Если бы я только мог исполнить поручение, пожертвовав всем своим имуществом, сделал бы так с радостью. Сеньор, вы еще свободны. Вам нужно лишь отказаться от своих поисков. Это не ваш долг – а следовательно, отказавшись, вы не поступитесь честью ни в коей мере. Я обещаю – и, о сеньор, молю, имейте терпение, чтобы не оскорбиться, – я отдам в таком случае все, что имею. Отдам с радостью! Так я оправдаю оказанное моему Дому доверие и пойду по миру пусть и нищим, но зато свободным – свободным! О! Погодите, сеньор, задумайтесь. Я богат – по мирским меркам. Мои предки обладали огромным состоянием – уже в то время, когда великий Бернардино отдал свой корабль королю. И три века все были благоразумны и их состояние прирастало. Нам принадлежат обширные поля, великие леса, множество замков, целые горные кряжи еще не тронутых природных сокровищ. Морские порты и деревни, и всюду их обитатели счастливы и довольны. Я – последний из своего рода. Наследовать некому, а потому я свободен в этом обещании.

Он не склонялся, не чувствовалось в его голосе, интонации или манере настойчивости мольбы. Не было ощущения торга. Только предложение, основанное на его собственном желании; данное с таким размахом, что обидеться было невозможно. Он с такой точностью распознал мое положение, что от низменного элемента сделки не осталось и следа: то был договор между джентльменами. По крайней мере, так я воспринял его точку зрения. Моя же оставалась прежней: как я или любой другой мог воспользоваться таким предложением?

После секундного раздумья я ответил:

– Сэр, для меня честь то, что вы относите нас к людям чести. Как бы вы поступили на моем месте?

Его взгляд просветлел, дыхание участилось, и он ответил:

– На вашем месте я бы сказал: «Сеньор, ваш долг – долг чести, мой – долг выгоды. Сравнений тут быть не может. Исполните свой долг перед предками! Оправдайте доверие, оказанное вашей фамилии! Найдите свое сокровище – и будьте свободны!»

В его голосе и манерах чувствовалась бесконечная гордость; думаю, он и в самом деле в это верил. Я же продолжил расспросы:

– А как же ваше наследие в награду?

Он пожал плечами:

– Это не имеет значения.

– Ах, вы имеете в виду, для вас – отдать?

Он кивнул.

– Но для меня – принять? Что бы вы сделали на моем месте?

Он явно встал перед тяжелым выбором. Я видел на его лице работу разума. Если бы он сказал, что согласился бы, явно упал бы в собственных глазах; а для такой гордыни, как у него, самоуважение значит больше уважения других. Если бы он отказался, поставил бы под угрозу свои шансы на желаемое. Жестокое искушение – и я всем сердцем проникся уважением, когда испанец горделиво дал ответ:

– Сеньор, я могу умереть, но не могу пасть! Но что вам мои мысли? Не мне давать этот ответ! Я предложил вам все, что имею. Вдобавок обязуюсь положить на службу вам свою жизнь, коли великое поручение будет исполнено. За то ручаюсь своей честью, вам незачем бояться, что я нарушу слово! Вот, сеньор, вам мой ответ! Чтобы оправдать доверие пращуров, я отдаю все, что имею, кроме своей чести! Ответ – за вами!

Глава XLI. Найденный клад

Никаких сомнений – преданность испанца своему делу ставила меня в весьма затруднительное положение. Я не мог скрывать от себя, что он предъявил весьма сильный довод как один джентльмен – другому. Уязвимость этого аргумента проявилась лишь по недолгому размышлению. Будь это вопрос личного или конфиденциального характера, принадлежи сокровище его предкам, я бы не нашел в себе сил отказать со спокойной душой. Однако я вспомнил, что вопрос этот общественный. Те сокровища были собраны врагами Англии ради уничтожения ее свободы, а значит, и свободы всего рода человеческого. По приказу заклятых врагов сокровище отправили на военном корабле – одном из многих, спущенных на воду для вторжения в Англию и ее покорения. Во времена национального бедствия, когда пушки грохотали вдоль нашего побережья от Темзы до Тайна, сокровища припрятали для будущего употребления по назначению. Пусть минули века, то назначение никуда не делось; и те самые люди, что охраняли сокровища, являлись, пусть и назывались британцами, тайными врагами страны, преданными делу ее гибели. Кроме того, существовала и другая причина не выдавать клад, для меня – сильнее моего естественного долга, поскольку она перешла ко мне от Марджори. Испания находилась в мире с моей страной, но воевала – с ее; сокровища, собранные во вред Англии, могли быть использованы – нет, были бы использованы несомненно – во вред Америке. Испания обнищала до крайней степени. Ее казна была пуста, солдаты роптали из-за невыплат. Ввиду бедности в самой стране местами царила анархия; за рубежом была такая нехватка всего – кораблей, людей, припасов, пушек, амуниции[52]52
  Среди примеров бедственного положения испанской армии на Кубе можно привести то, что солдаты повально страдали от местных болезней, города были отрезаны друг от друга действиями повстанцев, перекрывавших дороги и перерезáвших телеграфы, а при высадке американцев в Гуантанамо испанские войска воровали их продовольствие из-за дефицита собственного.


[Закрыть], – что нужда преодолела море и осаждала чиновников Квиринала с душераздирающим постоянством. Америка, на первых порах не готовая к войне, крепла день ото дня. Утихла паника, охватившая прибрежные города от Мэна до Калифорнии, когда они остались на милость испанского флота и никто не знал, куда тот нанесет удар. Сейчас как никогда средства важны для обедневшей Испании. Великое сокровище, накопленное для покорения англосаксов и спасенное из трехвекового погребения, в последний момент исполнит свое предназначение, пусть и против новой ветви древнего врага Испании, что только пускала корни, когда Великая армада выходила во всей славе на войну. Мне не нужен был совет ангела, чтобы знать ответ Марджори, если бы это предложение сделали ей. Я так и видел перед мысленным взором, как ее высокая фигура взовьется во всей гордости и красе, как вспыхнет в ее очах то патриотическое пламя, что я так хорошо знал, как подожмутся губы, как расширятся ноздри, как наморщится снежно-белый лоб, когда возденутся в презрении брови…

– Сэр, – сказал я как можно достойнее, – это решать не мне и не вам. Не нам обоим! Это дело двух стран – или даже трех: папства, испанцев, британцев. Нет, это касается и четвертой, ведь дама, разделившая со мной секрет, представляет ту страну, с которой воюет ваш народ!

Такого испанец явно не ожидал – в его глазах снова затлел красный свет преисподней. Его гнев нашел выход в издевке:

– Ах! Так, значит, вы не предполагаете распоряжаться сокровищем, когда оно будет найдено, в личных интересах, а передадите его своему правительству!

Лучшим ответом на его презрение было спокойствие, и я тихо сказал:

– И снова мы в затруднении. Понимаете ли, сударь, наше положение никто толком не объяснит. «Закон найденного клада», как мы зовем его в этой стране, пребывает в самом что ни на есть сумбурном состоянии. Я изучал его с тех пор, как мы взялись за поиски, и удивлен, что за все годы с начала нашего законотворчества его не довели до точности. Закон как он есть основывается на королевской прерогативе, но на чем основывается эта самая прерогатива – того как будто никто не знает. И вдобавок из-за множества конституционных изменений и обычаев разных династий есть – или наверняка могут быть – преграды и для права Короны, и уже тем более для его воплощения!

Он выглядел потрясенным. Ему явно и в голову не приходило считать это чем-то иным, нежели возвращением имущества, доверенного предками. Я воспользовался его замешательством, чтобы выиграть время для собственных размышлений и определения курса действий, который бы отвечал как моим пожеланиям, так и пожеланиям Марджори, и взялся излагать свое представление о «законе найденного клада». Порой я цитировал по заметкам из своего блокнота:

– Шотландский закон почти не отличается от английского, а раз мы в Шотландии, то, разумеется, подчиняемся ее законам. В глазах нашедшего главное различие в том, что в Шотландии укрывательство найденного клада не считается преступлением, как в Англии. Посему, как я погляжу, мне бояться нечего: ведь, хоть по общему закону о полиции нашедший обязан сообщить о своей находке старшему констеблю, закон касается лишь найденного на дорогах или в общественных местах. Что до клада, то он в каком-то смысле может вовсе и не считаться кладом… По Блэкстону[53]53
  Уильям Блэкстон (1723–1780) – автор «Комментариев к английским законам» (1765–1769) в четырех томах, истолковывавших нормы и прецеденты права Англии.


[Закрыть], найденный клад – это деньги или монеты, золото, серебро, посуда или слитки, найденные в земле или в другом укромном месте, чей владелец неизвестен. При находке же на земле или в море клад принадлежит не короне, а нашедшему, если владелец не объявится. Имущество переходит короне из-за укрывательства, а не оставления… Монеты или слитки, найденные на дне озера или реки, не считаются кладом. Поскольку они спрятаны не в земле… Право короны… ограничивается золотом или серебром, слитками или монетами. Больше оно ни на что не простирается…

На этом испанец прервал меня:

– Но, сэр, из всего, что вы говорите, выходит, что даже ваш закон признает право владельца.

– А, но тут возникает новое затруднение – или, вернее, целая череда затруднений, начиная с того, что такое «владелец» в глазах закона. Возьмем хоть ваш случай. Вы заявляете, что это сокровище – если его возможно найти – передано вам его первым хозяином. Первый хозяин, как я понимаю, – это папа, отправивший его с Армадой для обращения или покорения Англии. Цель рассмотрим потом, а тем временем сойдемся на том, что первый владелец – папа Сикст V. Итак, папство – это должность, и при смерти одного папы все права, полномочия и привилегии, какие бы то ни было, отходят преемнику. Таким образом, сегодняшний папа – ровно в том же положении, что и папа Сикст V, когда тот отправлял вышеупомянутое сокровище через короля Филиппа, под опекой Бернардино де Эскобана.

Мне казалось, слова «вышеупомянутое сокровище» звучат очень официально – и это помогало мне собраться с мыслями по ходу речи.

– И вы, как представитель своей семьи, в том же положении, что и ваш великий предок, указанный в доверенности.

Еще одна убедительная юридическая формулировка.

– Не думаю, что британское право признает ваше положение или положение ваших предшественников в той же степени, как правопреемство пап. Но предположим, что они равны. Коли так, ваша претензия на владение и опеку оправданна.

Когда я замолчал, остолбеневший испанец выдохнул. С изящным движением, чуть не перешедшим в поклон, он ответил:

– Коль вы признаете правопреемство и коль говорите как представитель британского права, в чем же будет затруднение, если сокровище вообще найдется?

А вот тут-то и таилось истинное затруднение как моих рассуждений, так и рассуждений дона Бернардино. Мне было совершенно невдомек, что скажет закон, зато я легко видел, какие доводы могут быть у Британии против Испании. Поскольку мне требовалось в некоторой степени блефовать, я постарался ответить с убежденным видом:

– А вы не задумывались, что вы – или, вернее, ваши предшественники по титулу и доверенности – сделали, чтобы лишиться своих прав?

Явно потрясенный, он весь побледнел – очевидно, этот вопрос вовсе не приходил ему в голову. Сама эта идея теперь открывала мрачные исходы. Его губы пересохли, и, как никогда хриплым голосом, он пробормотал после паузы:

– Продолжайте!

– Сокровища отправили в военное время враги Англии на ее погибель – ниспровержение существовавшего в то время правительства. Это само по себе военное действие. Те документы, что могли бы – или могут – доказать право владения, докажут также враждебный умысел владельцев. Помните, сокровища перевозил военный корабль – из Великой армады, построенной для нападения на эту страну. Владелец сокровища, папа римский, доверил его cestui que trust[54]54
  Временный пользователь, распоряжающийся имуществом по поручению владельца.


[Закрыть], а король Испании – вашему предку Бернардино де Эскобану, наследственному попечителю. Ваш предок построил на собственные средства корабль «Сан-Кристобаль» – для короля, для войны с Англией. Как видите, все они – что отдельные лица, что вся страна – были врагами Англии, и преступный умысел, что зовется в британском праве mens rea[55]55
  Преступный умысел (лат.).


[Закрыть], налицо!

Испанец внимательно наблюдал за мной, я видел по тому, как темнеет его смуглое лицо и мучительно ходят желваки, что мои доводы бьют в самое сердце. При виде такого смятения даже я, будучи его врагом, продолжал с угрызениями совести:

– Время покажет, как британское право рассмотрит ваши действия или действия ваших предшественников по укрытию сокровищ во владениях Британии. Полагаю, как иностранец, вы не имеете в этом деле никаких прав. А уж как иностранец, противостоящий этой стране, не имеете и не можете иметь прав ни по британскому, ни по международному праву. Вы их лишились, высадившись с военного корабля на британский берег во время войны!

Повисла долгая пауза. Теперь, сколотив аргумент из разрозненных отрывков тех юридических текстов, что я успел изучить, и собственных представлений, я думал, что результат вышел даже сильнее, чем я его представлял. Тут же вырос и целый сонм сопутствующих вопросов. Я увлекся, толкуя закон по своему разумению.

– Неминуемо встает вопрос: если первоначальный владелец утерял права, не наделяет ли это правами британскую корону? Что до того, может ли нашедший получить бесхозное спрятанное сокровище, по закону зовущееся bona vacantia[56]56
  Бесхозное имущество (лат.).


[Закрыть], – это относится к королевской прерогативе. В обоих упомянутых случаях есть юридические тонкости. К примеру, сам характер сокровища может ограничить приоритет короны над правами нашедшего.

– Как? – спросил дон Бернардино. Он уже возвращал себе хладнокровие и, очевидно, желал восстановить власть над положением.

– Согласно заявлению дона Бернардино, которое обязательно примут как свидетельство, сокровище представляло собой – или все еще представляет – разные классы: монеты, слитки, драгоценные камни и ювелирные украшения. Согласно одному из пунктов, что я вам зачитал, прерогатива короны распространяется только на драгоценные металлы или слитки. Драгоценные камни или украшения, следовательно, исключаются – и сомневаюсь, что их можно счесть военной контрабандой.

Также претензии короны может ограничить и местонахождение клада. Согласно зашифрованной повести, это морская пещера. Она явно уже не может быть на земле, что дает право нашедшему, или в земле, что дает право короне. Но затем возникает вопрос юрисдикции. Вы же помните, в одном параграфе Блэкстон исключает из определения «найденного клада» море. В Британии со спором, считать ли морем пещеру, которую затапливает прилив, можно легко дойти от местного суда до самой палаты лордов – нашей высшей апелляционной инстанции.

Тут я замолчал, исчерпав все возможные варианты.

Мысль испанца обрела голос:

– Но право владения все еще можно отстоять. Со времен той несчастной поры Непобедимой армады наши народы живут в мире. Больше того – разве наши народы не сражались плечом к плечу в Пиренейской войне[57]57
  Пиренейская война – вооруженные конфликты на Пиренейском полуострове в ходе Наполеоновских войн начала XIX века, когда союз Испании, Португалии и Великобритании противостоял наполеоновской Франции.


[Закрыть]! К тому же никогда не было войны между Англией и папой, пусть даже его священников ловили и заключали в тюрьму. Дружба наших стран заложит надежное основание для положительного рассмотрения международного иска. Даже если и имелась тогда причина для лишения нас прав, лишения так и не произошло, и Англия в своей мудрости уступит дружественной стране по прошествии трехсот лет.

Тут меня озарило.

– Разумеется, – сказал я. – Может быть и так. Англия богата и не нуждается в том, чтобы настаивать на правах на какое бы то ни было сокровище. Но позвольте напомнить, что для юристов важнее буква закона, а этот вопрос будут разбирать не просто юристы, а слуги своей страны и советники правительства. И руководствоваться они, вне всяких сомнений, станут существующими принципами, пусть даже конкретный случай не имеет точных прецедентов. Я выяснил, что в Индии, где законы установлены британцами и соответствуют британскому праву, существует акт касательно найденного клада. По нему судья может принимать решение о правопреемстве в пределах сотни лет. Как видите из этой аналогии, упоминание трехсот лет мира вовсе лишит вас возможности обращаться в суд.

Мы оба хранили молчание. Затем испанец с долгим вздохом вежливо заметил:

– Благодарю вас, сеньор, за аудиенцию. Между нами не может быть согласия, и, что бы я ни сказал, это не поможет. Но я обязан следовать своему курсу. Жаль – ведь что то будет за курс, я еще не знаю. Я бы отдал свое состояние и свою жизнь, чтобы благородно исполнить доверенное мне поручение. Но этого счастья мне не дано, увы! Сеньор, – это он произнес очень сурово, – надеюсь, вы не забудете, что я перепробовал все, что мне известно, в рамках мира и чести, чтобы исполнить свой долг. Коль мне выпадет осуществить его другими средствами, даже ценой жизни и смерти, вы будете знать, что у меня не осталось другого выбора.

– Так вы готовы отнять жизнь? – выпалил я в некотором изумлении.

– Я не пощажу своей жизни, стану ли я жалеть чужие? – спокойно ответил он и продолжил: – Но – о сеньор! – вовсе не отнятия жизни, своей или чужой, я боюсь. А того, что мне придется прибегнуть к низости, в чем нет чести; разве не вкусил я уже ее горький вкус! Поймите, не я выбирал этот долг. Его мне вверили другие силы, более великие – наместник самого Господа; и что назначено им, то я исполню любым способом, какой от меня потребуется.

Мне было жаль его, очень жаль, но его слова внушали новый страх. До сих пор я имел дело с джентльменом, а эта мысль защищает от любого противника. Теперь он спокойно объявил, что не остановится ни перед чем. В будущем мне следовало опасаться не только честной cхватки, но и коварных, грязных поступков. И я заговорил:

– Значит, мне уже не считать вас человеком чести?

Его лицо опасно помрачнело, но всю надменную гордость стерло выражение отчаяния и скорби, когда он с печалью ответил:

– Увы, не знаю. Я в руках Господа! Пусть Он распорядится мной милосердно и не позволит сойти в могилу обесчещенным. Но путь для меня уже проложен, и к чему он приведет, то мне заранее неведомо.

Отчего-то я почувствовал себя плутом. Я не против честной схватки – или любой схватки, как мы понимали ее в начале. Но это было немыслимо. Он показал, что готов отдать все, что имеет, лишь бы исполнить поручение и освободиться, а я будто сыграл роль в том, что он вынужден пойти дорогой бесчестья. Это было несправедливо и по отношению ко мне. Я всегда старался поступать благородно и милосердно, и от нынешней вынужденной причастности к падению другого мне было тяжело. Воистину, тернист путь богатства, а когда в погоне за золотом замешаны война, политика и интриги, страдания ждут всякого, кому не посчастливится в нее вовлечься. Моя решимость слабела, и, не сомневаюсь, поддавшись моменту, я мог сделать испанцу скоропалительное предложение, как вновь вспомнилось назначение сокровища и возникла мысль о том, что подумает Марджори, если я позволю сокровищу угодить в руки тех, кто применит его против ее страны. Как бы то ни было, надеяться на то, что дон Бернардино пойдет на компромисс, не приходилось. Его единственной целью, слепой и неколебимой, было исполнить обязательство, установленное предком, и вернуть сокровище в Испанию, чтобы та его вернула – или не вернула – папе. Я до того сосредоточил все внимание на дилемме, что не замечал ничего вокруг. Я только смутно понимал, что взгляд испанца блуждает по комнате, ищет в слепой агонии отчаяния, терзавшей его душу, хоть какой-то намек или спасение.

И вдруг я разом осознал, что произошло за эти несколько секунд. Он изумленными глазами смотрел на выхваченную игрой света гору металлических шкатулок, потемневших после трех веков в соленой воде и сложенных на пристенном столике среди всякой всячины.