Текст книги "Тайна Моря"

Автор книги: Брэм Стокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Брэм Стокер
Тайна Моря

Перевод выполнен по изданию: Bram Stoker. The Mystery of the Sea. London: William Heinemann, 1902.

© Сергей Карпов, перевод, послесловие, 2024

© Букмейт, 2024

© Подписные издания, 2024

* * *

ПОСВЯЩАЕТСЯ ДЕЙЗИ ГИЛБИ РИВЬЕР

ИЗ ТРЕТЬЕГО ПОКОЛЕНИЯ ЛЮБЯЩИХ

И ВЕРНЫХ ДРУЗЕЙ

 
Чтоб Тайну Моря заслужить,
Весь секрет его раскрыть,
Три чары надобно сложить:
 
 
Луна златая на волне,
На Ламмастид – потоп везде,
И муж златой лежит на дне.
 

(Гэльские стихи и перевод)

Глава I. Второе зрение

Я только-только прибыл в Круден-Бей с ежегодным визитом. После позднего завтрака сидел на низкой ограде, продолжавшей перила моста над рекой Уотер-оф-Круден. Через дорогу напротив, в единственной рощице в округе, стояла высокая сухощавая старуха и не сводила с меня пристального взгляда. Мимо прошли мужчина и две женщины. Невольно мой взор последовал за ними, поскольку, когда они меня миновали, мне почудилось, будто женщины приотстали, а мужчина идет перед женщинами и несет на плече черный ящик – гроб. Я содрогнулся от этой мысли, но уже мгновение спустя вновь увидел их идущими рядом, как и шли. Старуха же теперь сверлила меня пылающими глазами.

Затем она перешла дорогу и сказала без преамбулы:

– Что ты такого увидал, что сидишь как громом пораженный?

Мне не хотелось говорить, и я промолчал. Она не спускала с меня больших глаз, словно видела насквозь.

Я почувствовал, что краснею, и тогда она заявила – как будто бы самой себе:

– Так и думала! Даже я не увидала того же, что он.

– О чем это вы? – поинтересовался я.

Ответила она туманно:

– Погоди! Быть может, и сам узнаешь назавтра еще до этого часа!

Ее ответ меня заинтриговал, и я выпытывал больше, но она упиралась, а затем и вовсе двинулась прочь величественной походкой, что так шла ее сухощавому виду.

После ужина, когда я отдыхал перед гостиницей, в деревне поднялся переполох, засуетились с опечаленным видом люди. Расспросив их, я узнал, что в небольшой гавани неподалеку утонул ребенок. Мимо меня пробежали как безумные те самые мужчина и женщина, которых я видел раньше на мосту.

Прохожий поглядел с сочувствием им вслед и произнес:

– Несчастные. Печальное их ждет этим вечером возвращение домой.

– Кто они? – спросил я.

Человек почтительно снял кепку:

– Отец и мать утонувшего ребенка!

Тут я резко оглянулся, словно меня окликнули.

Издали на меня смотрела с победоносным видом сухощавая старуха.

* * *

Изогнутый берег Круден-Бей в Абердиншире окружен запустелыми песчаными дюнами, где в низинах лежат зеленым ковром трава, мох и дикие фиалки вместе с прелестной «травой Парнаса»[1]1
  Parnassia palustris (лат.) – белозор болотный. – Здесь и далее примечания переводчика, кроме случаев, оговоренных особо.


[Закрыть]. Сами дюны скрепляются полевицей и вечно переползают, когда ветер носит их мелкий песок. Дальше за ними сплошь зелень – от лугов на южном краю залива до высокогорий, уходящих далеко-далеко, к самой синей дымке гор у Бремора. Наиболее высокая точка сбегающей к морю земли выглядит как миниатюрный пригорок, известный под именем Хоуклоу; строго на юг от него земля отвесно поднимается над морем, а потом полого опускается в сторону суши.

Круденские пески широки и прочны, и морские приливы забираются на немалое расстояние. В бурю весь залив превращается в мешанину мятущихся волн и пены, в любой миг грозящих сорвать переметы, растянутые тут и там. Немало судов сгинуло на этих широких берегах, и рев моря на отмелях и ужас, что он вселяет, издавна отправляли экипаж в винную кладовую, а тела тех, кого выносило на берег впоследствии, – на церковное кладбище на холме.

Если вообразить себе залив Круден-Бей в виде пасти, где песчаные дюны – это мягкое нёбо, а зеленый Хоуклоу – язык, то скалы на его краях будут зубами. К северу криво и ломано высятся скалы из красного гранита. К югу, в полутора милях[2]2
  1 миля ≈ 1,6 км.


[Закрыть] по прямой, Природа разыгралась не на шутку. Здесь, где выдается небольшой мыс под названием Уиннифолд, встречаются две главные геологические приметы Абердинского побережья. Северный красный сиенит смыкается с южным черным гнейсом. Когда-то давно сей союз был бурным: всюду видны следы катаклизма, наверняка сотрясшего землю до самого центра. Повсюду нагромождены огромные массы той или иной породы во всех мыслимых видах, порой слившись или спрессовавшись вместе так, что уж не понять, где кончается гнейс и начинается сиенит; но, вообще говоря, неровный раздел между ними существует. Эта граница бежит на восток к морю и полностью проявляется на мысу. Еще на полмили от него, если не больше, рифы торчат из моря, поодиночке или зазубренными скоплениями, а кончаются они опасной группой под названием Скейрс[3]3
  The Skares (англ.) – рать.


[Закрыть], что за века принесла немало разрушений и катастроф. Храни море мертвых там, где они утонули, – и дно у Скейрс белело бы от их костей, а на обломках кораблей выросли бы новые острова. Временами здесь можно наблюдать океан в самом его свирепом настроении: когда буря идет с юго-востока, вода кипит средь грубых камней, захлестывая пеной сушу. Скалы, которые в пору поспокойнее темнеют над солеными пучинами, вовсе теряются из виду под натиском великих волн. Чайки, что обычно их убеляют, тогда носятся с криками, и разрозненные вопли сливаются с ревом моря и ветра в неумолчную ноту.

Деревня, приютившаяся возле устья Уотер-оф-Круден на северной стороне залива, довольно неказиста: пара рядов рыбацких домиков и две-три сушильни под красной черепицей, зарывшиеся в песчаные наносы за жильем. Что до окрестностей, как я их сам увидел впервые, – там были небольшой форпост под высоким флагштоком на северном утесе, разбросанные по суше фермы да одна маленькая гостиница на западном берегу Уотер-оф-Круден, за полосой ив, защищающих ее низинный сад, всегда полный фруктов и цветов.

От самой южной точки Круден-Бей до деревни Уиннифолд – каких-то несколько сотен ярдов; сперва – крутой подъем на скалу, потом – ровная дорога вдоль тонкого ручейка. По левую сторону от тропы, когда идешь в Уиннифолд, земля забирается крутым склоном, а потом снова разглаживается, образуя широкий и низкий холм площадью акров восемнадцать – двадцать. На этой южной стороне отвесная черная скала уходит в воды небольшого залива деревни Уиннифолд, посреди которого находится живописный каменный остров, взмывающий из воды со своей северной стороны, как свойственно гнейсу и граниту в этих краях. Но на восток и на север – только неровные заливы или бухты, и потому самые дальние окончания суши тянутся как пальцы. На их кончиках – рифы из рухнувших скал, тонущих в глубинах, и их существование можно заподозрить лишь в непогоду, когда силы подводного течения поднимают бурные завихрения или крутящиеся массы пены. По большей части бухты эти изогнутые и зеленые – там, где осыпающаяся земля или ползучий песок скрывают поверхность скал и дают опору для трав и клевера. Когда-то здесь были большие пещеры, ныне рухнувшие, или занесенные песком, или заваленные землей, которую принесла вода во время затяжных ливней. В одной из этих бухт – Широкой гавани, выходящей прямиком на Скейрс, – стоит одинокий каменный столб, что зовется Puir mon[4]4
  Нищий (шотл.).


[Закрыть], «Нищий», в чьем основании время и погода проделали туннель, где можно было пройти посуху.

В скалах, сбегающих к морю со стороны этих бухт, тут и там встречаются естественные каналы с такими ровными берегами, словно их проделало рыбацкое население Уиннифолда для добычи камня.

Стоило мне только увидеть эти места, как я влюбился. Будь это возможно, я бы провел здесь все лето в собственном доме, но отсутствие жилья лишало меня такого выбора. И я поселился в небольшой гостинице «Килмарнок Армс».

На следующий год я вернулся – а затем еще и еще. А потом взял в бессрочную аренду участок в Уиннифолде, чтобы построить домик с видами на Скейрс. Потому мне то и дело приходилось наезжать в Уиннифолд, а дом постоянно занимал мои мысли.

Доселе моя жизнь была непримечательна. В школе, несмотря на тайные амбиции, я не отличался успеваемостью. В колледже мне повезло больше: благодаря дюжему сложению и атлетичности я сумел преодолеть врожденную застенчивость. И так в двадцать восемь лет обнаружил, что номинально считаюсь барристером, безо всякого знания о практике права и немногим больше – о теории, а также с должностью в «Дьявольском» – так непочтительно звался наш добровольческий полк «Иннс оф Корт»[5]5
  Добровольческий полк «Иннс оф Корт» (1859–1908) – полк резервистов из членов Судебных иннов – четырех старинных адвокатских палат в Лондоне.


[Закрыть]. У меня было немного родных, зато приятное, пусть и не самое большое состояние; и я успел поездить по свету на дилетантский манер.

Глава II. Гормала

Всю ту ночь у меня не шли из головы утонувший ребенок и мое удивительное видение. И во сне, и наяву перед мысленным взором мелькали родители – из процессии, увиденной в мороке, или их несчастное выражение – в действительности. А к их образам примешивался и лик пучеглазой сухощавой старухи с орлиным профилем, которая так заинтересовалась происшествием и моей в нем ролью. Я расспросил о ней владельца земли, раз уж он, будучи почтмейстером, знал практически всех на мили вокруг. Он ответил, что она чужая в этих краях.

Затем добавил:

– Ума не приложу, почему ее сюда тянет. Она являлась из Питерхеда уже два-три раза за последнее время; но ей нечего здесь делать. Ничего не продает, ничего не покупает. Не путешественница, не попрошайка, не воришка и не работница. Да и странная вдобавок. По тому, как она говорит, я думаю, что она с запада; может, с какого далекого острова. Я различаю гэльский в ее речи.

Позже в тот же день, когда я прогуливался по берегу у Хоуклоу, старуха подошла ко мне и заговорила. На берегу было довольно пустынно – в такие дни на пляже редко кого увидишь, разве что во время отлива, когда рыбаки ставили неводы на лосося. Я шел к Уиннифолду, когда она бесшумно приблизилась сзади. Не иначе как скрывалась за метлицей на дюнах, иначе бы я сразу ее заметил на этом безлюдном берегу. Судя по всему, она была весьма властной женщиной: она сразу же обратилась ко мне в таком тоне, что я почувствовал себя ниже ее и в чем-то провинившимся:

– Отчего ты не сказал, что видал вчера?

Я машинально ответил:

– Сам не знаю. Возможно, потому, что мне это показалось нелепицей.

На ее строгом лице проступило презрение:

– Раз Смерть и Рок – такая уж нелепица, отчего ты вдруг язык проглотил?

Это меня задело, и я чуть было не ответил резко, как вдруг меня поразила мысль, что она и так все знала.

Преисполненный удивления, я тут же спросил:

– Но откуда ты знаешь? Я никому не рассказывал.

Я даже остановился, потому что вдруг почувствовал себя в растерянности; тут крылась какая-то тайна, которой я не мог постичь. А эта женщина словно читала мои мысли как открытую книгу. Отвечая, смотрела на меня пытливо и со странной улыбкой:

– А! Так ты, голубчик, не соображаешь, что у тебя een[6]6
  Глаза (шотл.).


[Закрыть], которые могут видеть? Не понимаешь, что у тебя een, которые могут говорить? Неужто имеющий Дар Второго Зрения его не понимает. А вот для моих een твое лицо, когда ты увидал знак Рока, было что печатная книга.

– Ты хочешь сказать, – начал я, – ты поняла, что я видел, просто взглянув на мое лицо?

– Нет! Нет, голубчик. Не всё, хоть я и есть Ясновидица; но поняла я, что ты видал Рок! Это ни с чем не спутаешь. В конце концов, речь о Смерти, как ее ни называй!

Поразмыслив, я спросил:

– Если у тебя Второе Зрение, почему ты сама не заметила это… видение? или как его назвать?

– Э, голубчик! – ответила она, качая головой. – Как мало ты знаешь о том, как действуют Судьбы! Знай, что Глас слышат только избранные уши, а Видение приходит только к избранным een. Нельзя услышать или увидеть по своей прихоти.

– Но если, – сказал я и сам услышал в своем голосе торжествующую нотку, – если подобное дано знать лишь избранным, как узнала ты, если ты как будто в этот раз избрана не была?

Она отвечала с нетерпением:

– Понимаешь ли ты, молодчик, что даже простые смертные могут много разглядеть, если у них есть голова на плечах, если они прислушиваются к знанию и опыту. Отчего, по-твоему, одни много видят и узнают, сколько могут, а другие остаются в конце путешествия ровно так же слепы, как в начале?

– Тогда, быть может, расскажешь, что ты увидела и как?

– А! Тем, кто видел Рок, большой подсказки не нужно. Слишком долго и слишком часто я сама видала и саван, и свечу, и свежую могилу, чтобы не замечать, когда их видят другие. Нет-нет, голубчик, сейчас мне помог не Дар, а лишь опыт. Я не представляю, что видел ты. Не знаю, какими и как в твоем видении предстали мертвые; но только – что было оно о смерти.

– Значит, – допытывался я, – Второе Зрение – это дело случая?

– Случая! Случая! – повторила она с презрением. – Нет, молодой человек! Когда молвит Глас, случая не больше, чем в том, что за днем идет ночь.

– Ты не понимаешь, – сказал я, почувствовав некое превосходство из-за того, что подловил ее на ошибке. – Я ничуть не имел в виду, что Рок – или что бы это ни было – не предвещает истины. Я имел в виду, что дело случая, в чьи уши говорит Глас – чем бы он ни был, – раз уж решено, чтоб чьи-то уши да услышали.

И снова она отвечала с насмешкой:

– Нет, нет! В деле Рока случая быть не может. Те, кто шлют Глас и Зрение, преотлично знают, кому слать и зачем. Как ты не поймешь, что это все не bairn[7]7
  Детские (шотл.).


[Закрыть] игрушки. Когда молвит Глас, быть слезам, горю и скорби! Нет! Это не явление, что стоит само по себе, наособицу от всего другого. Воистину это часть общей картины; и будь уверен: избранный видеть или слышать избран неспроста и обязан играть свою роль до самого конца.

– Правильно ли я понимаю, – спросил я, – что Второе Зрение лишь служит некой великой цели, которая осуществляется многими способами, а те, кому является Видение или слышится Глас, – лишь слепые бессознательные орудия Судьбы?

– Да, голубчик! Судьбы знают свои пожелания и волю, им не нужна помощь или помысел человека – слепого иль зрячего, разумного иль глупого, сознательного иль бессознательного.

Во время всего разговора меня удивляло, как старуха употребляет слово «Судьба», к тому же во множественном числе. Очевидно, хоть она и христианка – а они на западе страны обычно набожно соблюдают свою веру, – ее убеждения коренились в каких-то древних языческих мифологиях. Я хотел было об этом разузнать, но побоялся, что она вовсе замолчит. Поэтому спросил:

– Расскажи, будь добра, как именно ты узнала, что обладаешь Вторым Зрением?

– Тем, кому было дано увидеть руку Судьбы, негоже хвастать да похваляться. Но раз ты сам Ясновидец и тебе надо учиться, так и быть, расскажу. Я видела, как море волнуется без причин на том самом месте, где предстояло утонуть кораблю, я слышала стук молотка гробовщика на одинокой пустоши, когда миновавшему меня скоро предстояло умереть. Я видела саван на духе утопшего, как в своих снах, так и наяву. Я слышала, как звучит Рок в скрипе уключин, я видела плакальщиков в толпе. Да, как я только ни видала и ни слыхала Пришествие Рока.

– Но все ли видения сбылись? – спросил я. – Не случалось ли, что ты слышала странные звуки или видела странные видения, а они ни к чему не приводили? Как я понял, ты не всегда знаешь, кто будет жертвой – только сам факт, что к кому-то придет смерть!

Мои вопросы ее не рассердили – она тут же ответила:

– Спору нет! Бывало и так, что увиденное или услышанное мной ни к чему не приводило. Но подумай, молодой человек, скольких покойников еще ждут на берегу, а они уже лежат в пучинах моря; сколько лежит их на холмах или сколько провалились в пропасти, где теперь одиноко белеют их кости. Несть числа и тем, к кому Смерть пришла, как думают люди, по воле природы, когда на самом деле ее ускорила рука человека.

На это мне ответить было трудно, и я сменил – или, вернее, разнообразил – тему.

– Сколько времени должно пройти, чтобы предостережение исполнилось?

– Ты знаешь и сам, ведь ты видел, что Смерть идет за Роком по пятам; но бывают случаи, и часто, когда проходят дни или недели, прежде чем воплотится Рок.

– Вот как? – спросил я. – И все же ты знаешь, что час человека пробил.

Она ответила так горячо, что я видел, как истово она верит в собственные слова:

– Все равно знаю! Я знаю, что сейчас кто-то ходит по земле в расцвете сил. Но о нем уже молвил слово Рок. Я видела его этими самыми een на камнях, и вода сбегала по его волосам. И слышала похоронные колокола, когда он прошел мимо меня по дороге, где никаких колоколов нет и в помине на мили вокруг. Да, и вновь я видела его в kirk[8]8
  Часовня (шотл.).


[Закрыть], пока в небе кружили падальщики, а вдали их собиралось еще больше!

В таком случае Второе Зрение можно проверить на деле – и я тут же спросил, преодолевая непонятное отвращение:

– Можно ли это доказать? Разве не замечательно было бы рассказать о предстоящей беде людям, чтобы, если смерть случится, доказать вне тени сомнения, что Второе Зрение существует?

Мое предложение было встречено холодно. Она ответила медленно и с презрением:

– Вне тени сомнения! Сомнения! Какие сомнения могут быть в Роке? Ты и сам скоро узнаешь, молодой человек, что Рок – не для тех, кого заботят только любопытство и известность. Глас и Видение Ясновидца – не для досуга знатных дам да праздных господ!

Я тут же сник.

– Прошу прощения! Я сказал не подумав. Не стоило так говорить – по крайней мере, тебе.

Она приняла извинения с царственным видом; но уже спустя миг своими словами доказала, что женщина есть женщина!

– Я все-таки тебе скажу, чтоб у тебя не осталось никаких сомнений. И раз Они дали тебе Дар, таким, как я, не следует стоять на пути их замысла. Так знай, и запомни хорошенько: Гормала Макнил говорит, что Лохлейн Маклауд с Внешних островов Призван; хоть пока Глас прозвучал не в его ушах, а только в моих. Но дай срок, и ты увидишь…

Она вдруг осеклась, словно ей в голову пришла какая-то новая мысль, а затем горячо продолжила:

– Увидав его простертым на камнях, я увидала еще кого-то, склоненного над ним, кого не разглядела в ночи, хоть их и заливал лунный свет. Посмотрим! Посмотрим!

Не говоря ни слова больше, она развернулась и ушла. Не откликаясь на мой зов, она длинными шагами пересекла пляж и затерялась в дюнах.

Глава III. Древняя руна

На следующий день я поехал на велосипеде в Питерхед и вышел там на пирс. День был ясный, дул свежий северный бриз. Рыбацкие лодки готовились к отливу; когда я приблизился, первые уже выходили из устья гавани. Их вид радовал сердце: вначале они шли медленно, но затем все быстрее, когда они ставили паруса, и наконец уносились, со шпигатами под водой, в узкий проход, где их подхватывал ветер открытого моря. Тут и там торопился к своей лодке запоздавший рыбак, пока пирс не покинули без него.

Восточный пирс Питерхеда находится под защитой тяжелой гранитной стены, выстроенной ступенями, чтобы преграждать путь яростным ветрам. Когда налетает северный шторм, здесь опасно: волны рушатся твердыми зелеными валами, увенчанные горными массами пены и брызг. Но сейчас, под июльским солнцем, стена превращалась в удачную точку обзора всей гавани и моря. Я забрался повыше и уселся на ней, любуясь видами и лениво покуривая в тихой праздности. Тут я заметил, как по пирсу торопится, время от времени прячась за швартовными тумбами, некто весьма похожий на Гормалу. Я молчал, но наблюдал за ней, решив, что она занята своей обычной игрой – слежкой за другими.

Скоро, неспешно шагая, показался высокий мужчина, и по каждому движению Гормалы я мог понять: он-то и есть цель ее наблюдения. Он остановился недалеко от меня, излучая то спокойное беззаботное терпение, что присуще рыболовам.

Это был приятного вида малый выше шести футов ростом[9]9
  1 фут ≈ 0,3 м.


[Закрыть], со спутанной рыже-русой шевелюрой и косматой курчавой бородой. Золотисто-карие глаза его, привыкшие глядеть вдаль, сияли, все черты лица были крупными, но точеными. Штаны из лоцманского сукна, заправленные в большие резиновые сапоги, искрились от серебристой чешуи сельди. На нем были плотная синяя рубаха и кепка из шкурки ласки. Я уже давно задумывался о сокращении численности сельди в здешних водах из-за обильного вылова траулерами и решил, что представилась подходящая возможность узнать мнение местных. Немного погодя я подошел к этому сыну викингов. Он поделился мнением, и весьма решительным, бескомпромиссным против траулеров и законов, спускавших их черные дела. Говорил он старомодным библейским языком, умеренным и лишенным эпитетов, но полным метких примеров.

Обратив мое внимание, что некоторые рыболовные угодья, некогда весьма богатые, теперь потеряли всякую ценность, заключил он так:

– Оно и понятно, добрый мастер. Допустим, вы фермер и, приготовив и удобрив землю, засеваете зерно, вспахиваете поле, от ветра и разрушительной бури его оберегаете. Как заколосятся зеленые всходы, вы пройдетесь по ним бороной. Что станется с посулом золотого урожая?

На миг-другой красота его голоса, глубокая зычная искренность тона и величественная, простая чистота отвлекли меня от пейзажа. Я словно увидел его насквозь и оценил на вес золота. Возможно, все дело в образности его речи и цвете, мерцавшем в глазах, волосах и кепке, но на мгновение он показался мне маленькой фигуркой на фоне склона, одетого в созревшие колосья. У его ног лежала складками большая белая простыня, чьи края таяли в воздухе. Не успел я опомниться, как образ пропал – и рыбак стоял передо мной, как прежде, в полный рост.

Я едва не ахнул, поскольку за ним, неслышно приблизившись, стояла Гормала, уставившись не на рыбака, а на меня, взглядом, пылающим черным нетерпением. Она смотрела мне прямо в глаза: это я понял, поймав ее взгляд.

Рыбак продолжал говорить, однако я уже не слышал его, поскольку вокруг вновь произошла мистическая перемена. Синее море приобрело загадочность ночной тьмы; высокое полуденное солнце растеряло свой жаркий пыл и светило с бледно-желтым великолепием полной луны. Вокруг меня – передо мной и по обе стороны – расстелились воды; сами воздух и землю словно подернула зыбкая вода, вода шумела в ушах. И вновь передо мной на миг предстал золотой рыбак, не подвижной пылинкой вдали, но лежащий в полный рост, вялый и безжизненный, с восковыми холодными щеками, в красноречивой неподвижности смерти. До сердца его накрывала белая простыня – и теперь я видел, что это саван. При этом я так и чувствовал, как меня до самого мозга прожигают глаза Гормалы. И тут же все восстановилось в обычных пропорциях, а я спокойно слушал рассуждения викинга.

Я машинально повернулся и взглянул на Гормалу. Миг казалось, ее глаза торжествующе полыхают; затем она поправила шаль на плечах и с жестом, полным скромности и почтительности, отвернулась. Поднялась на стену гавани и села, глядя на море, уже усеянное множеством коричневых парусов.

Вскоре спокойное безразличие рыбака как рукой сняло. Закипев жизнью и действием, он коснулся козырька и со словами: «Прощайте, добрый мастер!» – замер на самом краю пирса, готовый соскочить на узкую обветренную лодку, что примчалась, едва не задевая бортом неотесанный камень. Наши сердца екнули, когда он лихо спрыгнул и, приняв руль из рук кормчего, развернул нос в открытое море.

Когда он мчался через устье гавани, мы услышали позади голос прихромавшего старого рыбака:

– Однажды он об этом пожалеет! Лохлейн Маклауд – прямо как люди с Уиста и прочих Внешних островов. Безрассудные.

Лохлейн Маклауд! Тот самый, о ком пророчила Гормала! Я похолодел от одного звука его имени.

После обеда в гостинице я играл в гольф, пока не подкрался вечер. Тогда я сел на велосипед и отправился домой. Медленно взбираясь по долгому склону к Стирлингскому карьеру, я увидел Гормалу, сидевшую на обочине, на валуне красного гранита. Она, очевидно, дожидалась меня, потому как, стоило мне приблизиться, поднялась и решительно преградила мне путь. Я соскочил с велосипеда и в лоб спросил, чего она так хочет, что остановила меня на дороге.

Гормала всегда выглядела внушительно, но сейчас – еще и необычно, почти потусторонне. Ее высокий сухощавый силуэт озарялся мягким таинственным светом, отраженным от серости темнеющего моря, чью мрачность лишь подчеркивала изумрудная зелень дерна, сбегавшая от нас к зазубренной кромке утеса.

Здесь царило глубокое одиночество. С нашего места не виднелся ни один дом, а темное море опустело от парусов. Казалось, из живых на всем широком просторе природы только мы вдвоем. Меня это немного напугало. Таинственное знакомство с Гормалой, когда я увидел траур по ребенку, и ее нескончаемая слежка начинали расшатывать нервы. Она стала для меня каким-то вынужденным условием жизни, и, присутствовала она рядом во плоти или нет, мой интерес постоянно раздувался ожиданием или опасением ее появления – я и сам едва ли знал, чем больше. Теперь же ее странная манера замирать, словно статуя, и сцена вокруг окончательно подчинили мой разум. Погода почти неощутимо изменилась. Яркое утреннее небо стало мрачно-таинственным, ветер утих до зловещего штиля. Природа казалась разумной и словно желала общаться со мной в моем чутком настроении. Ясновидица, очевидно, все это понимала, поскольку выждала полную минуту, давая чарам природы подействовать, прежде чем заговорить самой. Затем торжественно промолвила:

– Время летит, Ламмастид близок.

Ее слова меня впечатлили, почему – я сам не знал; хоть я уже слышал о Ламмастиде, не имел ни малейшего представления, что это значит[10]10
  Ламмастид – сезон Ламмаса, сбора урожая – «начатков плодов земли»; Ламмас (по основной версии, от англ. Loaf Mass – «Хлебная месса») – христианский праздник, справляющийся 1 августа.


[Закрыть]. Гормала ничего не упускала из виду – все подмечала с цыганской цепкостью; она словно прочитала мое лицо как открытую книгу. В ее поведении сквозило сдерживаемое нетерпение, как у человека, вынужденного прервать важное дело, чтобы объяснить ребенку, какая помощь от него требуется.

– Не понимаешь почему? Ты не слыхал о Ламмастиде или о пророчестве Тайны Моря и о сокрытых в нем сокровищах?

Я еще больше устыдился, словно давно должен был знать то, о чем говорит сухощавая старуха, которая возвышалась надо мной, пока я стоял, облокотившись на велосипед. Она же продолжала:

– Так ты не знаешь; тогда слушай и запоминай! – И произнесла следующее стихотворение со странным ритмом, удивительно подходившим к нашему окружению и так глубоко запавшим в мою память и душу, что забыть слова было уже невозможно:

 
Чтоб Тайну Моря заслужить,
Весь секрет его раскрыть,
Три чары надобно сложить:
 
 
Луна златая на волне,
На Ламмастид – потоп везде,
И муж златой лежит на дне.
 

Между нами воцарилось долгое молчание, и я почувствовал себя необычно. Море передо мной приобрело странный, неопределенный вид. Оно словно стало кристально ясным, а я со своего места мог разглядеть все его тайны. Вернее, я видел, что они есть, но что они собой представляют по отдельности, того не мог и вообразить. Прошлое, настоящее и будущее смешались в одном бешеном, сумбурном видении, из чьей массы внезапно разлетались во все стороны мысли и идеи, как искры от раскаленного железа под молотом. В моем сердце росли смутные, неопределенные желания, устремления, возможности. Нашло ощущение такой великой силы, что я инстинктивно распрямился в полный рост и почувствовал свою физическую мощь. Затем я огляделся, словно пробудившись ото сна.

Вокруг не было ничего, кроме плывущих облаков, безмолвной темнеющей суши и мрачного моря. Гормала как сквозь землю провалилась.