Текст книги "Тайна Моря"

Автор книги: Брэм Стокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Глава XXXVI. Прилив

Думаю, так заведено самой природой, что в моменты настоящей опасности люди забывают о личных страхах. Могу честно сказать, что у меня и мысли не было об угрозе мне, но я был вне себя от страха за Марджори. Впрочем, душевное волнение я направил в практическое русло, и в голове замелькали идея за идеей, как лучше послужить жене. Прежде всего мне предстало наше положение со всеми его плачевными последствиями, затем – череда возможных мер. Но сперва следовало понять, как обстоят дела. Я не знал этой пещеры и часа, когда прилив отрежет нас окончательно. Если бы оставался просвет, чтобы хотя бы поднять голову над водой, то плыть пришлось бы недалеко. Это я мог оценить быстро.

Взяв фонарь Марджори с карниза, я побежал по пещере, бросив на ходу:

– Обожди минутку, дорогая, хочу посмотреть, насколько высок прилив.

Из-за изгибов туннеля уровень воды трудно было сразу определить на глаз; оценить обстановку получилось, только когда я повернул на прямой участок до моря. С тех пор как я вышел из зала с сокровищами, вода поднималась все выше и выше, но опасений это не вызывало: я знал, что, пока остается просвет до потолка, смогу плыть сам и взять Марджори с собой. Но на прямом участке с моими надеждами было покончено. Здесь к уровню моря опускался не только пол, но и потолок. Я знал, что в одном месте даже при низкой воде мы прошли с трудом, но не был готов к увиденному. Вода поднялась уже так высоко, что этот отрезок – при взгляде с того места, где я стоял по пояс в воде, – совершенно скрылся из виду: каменный потолок попросту уходил в неподвижную, ровную гладь. На миг я задумался, не стоит ли здесь поднырнуть. Меня бы направляла веревка, а ближе к устью, я знал, пещерные своды снова поднимаются. Но нельзя было забывать о Марджори. Она не такой хороший пловец, как я. В худшем случае, конечно, можно было протащить ее по затопленному промежутку на той же веревке. Но оборвись она или случись что… Сама мысль была ужасна! Я поспешил обратно к Марджори, чтобы посмотреть, стоит ли совершать попытку, пусть даже опасную, чтобы не утонуть в затапливаемой на глазах пещере или не задохнуться, если оставшееся под потолком пространство будет слишком мало.

Я нашел Марджори на карнизе, куда она забралась при помощи носовой фигуры святого Кристобаля. Она высоко подняла факел и внимательно осматривала стены и свод. Услышав плеск, она обернулась – я увидел, что, хоть и побледнев, она сохраняла спокойствие и самообладание.

Она тихо произнесла:

– Я поискала высшую отметку воды, но не вижу ни следа. Полагаю, в этой темной пещере, где не существует ни водорослей, ни зоофитов, ее и нет. Если только, конечно, вода не заполняет всю пещеру полностью – в таком случае надо готовиться к худшему.

С этими словами она поднимала факел все выше, пока его свет не озарил, сколько возможно, куда-то уходивший склон стены. Я забрался к ней, взял факел и, пользуясь своим ростом, протянул его подальше, уперевшись рукой в камень. У меня еще оставалась тайная надежда найти какую-нибудь расщелину, которая если не пропустит наши тела, то хотя бы воздух. Эта надежда была пресечена на корню: стена упиралась в глухую скалу, и не было там ни проема, ни даже щелочки.

Не имея подсказок, на какую высоту в прилив поднимается вода, я попытался пойти от обратного и произвести измерения, отталкиваясь от уровня отлива, насколько мне в этом не изменяла память. Судя по глубине воды там, куда я дошел, пол пещеры опускался фута на три. И он почти полностью покрывался водой, не считая спуска под нависающим потолком и подъема к бассейну, где лежали сундуки с сокровищами. Поскольку здесь, на границе Северного моря, без усиливающих прилив эстуариев, море обычно поднимается на одиннадцать-двенадцать футов, нам грозило еще восемь-десять футов воды. Карниз высился на фут от поверхности. Если мои расчеты были верны, места для головы и воздуха хватало, ведь, даже стоя на карнизе, я намерил фута два от макушки до самого высокого места потолка. Впрочем, я не мог быть уверен, что в расчеты не вкралась погрешность в пару футов. Следовательно, если оставаться на каменном карнизе и вытерпеть холод, мы еще сможем отсюда выбраться. Но холод – не шутки. В Крудене, где на берег в полную силу обрушивается ледяное течение Северного моря, от воды и в самое жаркое время года зубы сводит. И уже давала о себе знать промокшая одежда – даже в безмолвной пещере, где казалось жарче, чем снаружи. Еще когда мы оглядывали драгоценные камни, я чувствовал, что мерзну, и видел, как время от времени ежится Марджори. Собственно, я и собирался предложить вернуться, когда вспомнил о приливе.

Впрочем, от сожалений уже не было никакого проку. Мы оказались взаперти в пещере, и единственный наш шанс – хоть как-то продержаться, пока не сойдет вода. В Марджори пробудилась практическая сторона. Она молча заполнила оба фонаря и с немалым трудом снова зажгла мой, оброненный в воду.

Когда оба фонаря были готовы, она погасила факел и убрала в жестяной ящик, вручив тот мне со словами:

– Нам понадобится весь воздух для дыхания, какой есть, а факелы его выжигают. У нас должно быть два фонаря, на случай если один подведет. Задвинь ящик в угол пещеры как можно дальше по склону – там он будет в безопасности, по крайней мере не меньше нас, раз окажется выше наших голов.

Пока она говорила, меня посетила новая идея. Высоту карниза можно увеличить, навалив на него слитки! Не теряя времени, я тут же соскочил и бросился тягать их один за другим на карниз. Работа была тяжелая, и никто, кроме очень сильного человека, не смог бы оторвать слитки от земли, не то что поставить на карниз. Более того, за ними приходилось окунаться в воду, а за годы, которые они пролежали вместе, их срастили какие-то отложения соли или морской извести. Впрочем, стоило отделить первый, как дело пошло легче. Марджори помогала, раскладывая их по местам: там их удерживал собственный вес.

Странно, как мало стоило сокровище в эти мгновения. Горстка рубинов на каменной полке лежала позабытой, и когда, спеша перетащить слитки, я смахнул несколько камней в воду, ни Марджори, ни я не стали тратить времени, чтобы хотя бы отложить их подальше, в безопасное место. Один из металлических ящиков шумно опрокинулся в воду, но мы и бровью не повели.

Прочно расставив слитки, мы вместе забрались на карниз, чтобы испытать надежность своей платформы: когда вода поднимется, искать изъяны в нашей конструкции будет уже поздно. Мы приподнялись почти на два фута от поверхности карниза, и это давало нам дополнительный шанс. Даже если нам не понадобится так высоко держать головы, мы хотя бы дольше останемся в сравнительной сухости. Мы уже чувствовали ледяное дыхание прилива. В пещерах хороший воздух, и мы не мерзли, хоть и промокли практически насквозь, но я опасался, как бы не окоченеть настолько, что мы не сможем действовать и воспользоваться шансом на спасение. Мы стояли рядом на куче золота и серебра, головами так близко к потолку, что я не боялся утопления или удушения, если прилив не перевалит за уровень, что я рассчитал. Только бы продержаться до момента, когда вода сойдет достаточно, чтобы мы смогли вернуться.

И вот началось долгое, жуткое ожидание прилива. Время тянулось бесконечно, ведь наши страхи и неизвестность приумножали истинную опасность. Мы оставались на полу, пока вода не стала нам по пояс, и все это время старались двигаться – пританцовывать, размахивать руками и ногами, – чтобы поддерживать кровоток. Потом мы забрались на платформу из слитков и сидели, пока вода снова не оказалась у наших коленей. Тогда мы встали на карниз и двигались как могли, а вода все поднималась над щиколотками и коленями. Что за ужасное испытание – чувствовать, как ледяная вода безмолвно ползет все выше, выше и выше. И ни звука, ни капли или ряби – только тишина, смертоносная, как сама смерть. Наконец пришло время встать на груду слитков. Мы стояли тесно, поскольку места было чуть; я удерживал Марджори, чтобы снизить нагрузку от долгого стояния. Наши сердца бились вплотную. Мы чувствовали это, знали.

Когда Марджори заговорила, она лишь выразила мысли нас обоих:

– Слава богу! Дорогой, в худшем случае мы умрем вместе.

Мы по очереди держали фонарь над водой, глядя в томительном ожидании, как темная вода растет к покатому потолку пещеры и крадется к нам с такой медленной и неумолимой пунктуальностью, что я с трудом удерживался от вскрика. Я чувствовал дрожь Марджори – начала проявляться склонность к истерике, что хотя бы в малой мере свойственно любой женщине. И в самом деле было что-то гипнотическое в той немой линии гибели, что неторопливо подползала к нам. К тому же и дышать стало труднее: наше дыхание и испарения фонаря истощали свежий воздух.

Я шепнул Марджори:

– Мы должны погасить свет.

Она содрогнулась, но сказала так смело, как только могла:

– Хорошо. Похоже, без этого никак. Но, дорогой, обними меня покрепче и не отпускай, а то я умру!

Я уронил фонарь в воду – на миг его шипение заглушило мой собственный скорбный вздох и подавленный стон Марджори.

И теперь, во тьме, ужас перед приливом становился сильнее и сильнее. Холодная вода все подбиралась, подбиралась и подбиралась – и вот наконец Марджори могла дышать только задрав голову. Я уперся спиной в скалу и, согнув ноги, поднял Марджори так, чтобы она встала мне на колени. Выше и выше росла ледяная вода, дойдя до моего подбородка, – и я боялся, что настали последние мгновения.

Но у Марджори еще оставался шанс, и, как ни больно мне было это говорить, зная, что я раню ее в самое сердце, я должен был попытаться:

– Марджори, жена моя, конец близок! Боюсь, обоим нам не выжить. Самое большее несколько минут – и вода начнет заливаться мне в рот. Когда придет это время, я нырну и лягу на груду сокровищ, на которой мы стоим. Встань тогда на меня – так ты продержишься дольше.

У нее вырвался мучительный стон.

– О боже! – Вот и все, что она произнесла, но в ее теле словно звенели все нервы до единого. Затем, не говоря ни слова, она обмякла и начала выскальзывать из моих рук. Я сжал ее покрепче, испугавшись, что она в обмороке, но она застонала: – Пусти, пусти! Любой может стоять на теле второго. Я не покину пещеру, если ты умрешь.

– Драгоценная, – ответил я, – сделай, как я прошу, и я буду знать, что даже смерть может принести счастье, если послужит тебе.

Она промолчала, но прильнула ко мне, и наши губы встретились. Я знал, что она имеет в виду: коль умирать, так умирать вместе, слившись в поцелуе.

В том поцелуе любви словно встретились наши души. Мы чувствовали, что перед нами размыкаются Врата Неведомого Мира и готовы раскрыться все его величественные тайны. В бесстрастной тишине поднимающейся воды, где ни волна, ни рябь не нарушали страшного, безмолвного покоя, не было ни случайного повышения, ни внезапного убывания, чтобы усилить тревогу или подарить внезапную надежду. К этому времени мы уже так свыклись с этим смертельным совершенством, что приняли его условия. Это признание неизбежности принесло смирение; думаю, в те мгновения и Марджори, и я познали, насколько ограничены возможности человека. Когда человек смиряется с неизбежным, сам акт смерти уже ничего не значит.

Но в великих учетных Книгах Жизни и Смерти всему есть противоположный столбец, и лишь под итоговой чертой подсчитываются прибыль и потери. То самое смирение, что облегчает мысль о смерти, есть лишь равновесие сил, которым нельзя противоречить. В борьбе надежды и отчаяния Крылатая уступает – но не более. Крылья ее бессмертны: вновь они восстанут из огня или воды, после чумы и голода, из красной пелены битвы, когда их оживит какой угодно свет.

Даже когда уста Марджори прижались к моим в нежном поцелуе любви и смерти, крылья Надежды еще трепетали над ее головой. На миг-другой она замерла, словно прислушиваясь или выжидая, а затем издала радостный возглас, восторженно отдавшийся в этом тесном пространстве:

– Ты спасен! Ты спасен! Вода отступает: она опустилась ниже твоих губ.

Даже в этот страшный миг между жизнью и смертью меня не могло не тронуть, каким образом она радуется шансу на наше общее спасение: все ее мысли были только обо мне.

Она не ошиблась. Прилив достиг наивысшей точки – вода опускалась. Мы ждали минуту за минутой, затаив дыхание, вцепившись друг в друга в экстазе надежды и любви. Холод, так долго нас окружавший, лишивший всех чувств и как будто сделавший невозможной саму мысль о движении, наконец утратил свою власть. С оживлением надежды и наши сердца словно забились теплее, кровь защекотала вены. О! Но как же долго тянулось время там, во тьме, когда немая вода отступала дюйм за дюймом с почти немыслимой медлительностью. Уже вскоре тяжесть ожидания сделалась почти невыносимой; хотелось заговорить с Марджори, чтобы заговорила она и не умолкала, иначе бы мы оба сломались – даже в самый последний момент. Ожидая смерти, мы держались за свою решимость, слепо готовые бороться до конца, пусть и смирившись с неизбежным. Но теперь к страхам прибавилось нетерпение. Мы не знали предела своей стойкости, и сам Ужас, хлопая крыльями, завис над нами.

Воистину, мгновения наступления Жизни дольше часов наступления Смерти.

Глава XXXVII. Полсуток

Когда вода до того опустилась, что мы смогли сесть на карнизе, несколько минут мы отдыхали, чтобы сгладить напряжение долгой и ужасной неподвижности в тесноте и холоде. Но уже скоро холод напомнил о себе, и мы снова встали и стояли, пока из воды не показался весь карниз. Затем мы насладились новообретенной свободой, если слово «насладились» применимо к нашему измождению и стучащим зубам. Я усадил Марджори к себе на колени, чтобы греться вместе и чтобы избавить ее от соприкосновения с промозглым камнем. Мы выжали одежду как могли и пережидали вторую часть нашего заключения во тьме, уже ничего не опасаясь. Мы прекрасно знали, что прилив забрался выше жестяного ящика в углу пещеры, и негласно оттягивали миг признания неизбежного. Наконец, когда озноб оставил Марджори и она уже не так дрожала, она поднялась и попыталась спустить ящик. Она не дотягивалась, и тогда его вытащил я. Затем мы вернулись на свои места на краю карниза и заглянули внутрь ящика.

Какое это было плачевное и беспомощное занятие! В темноте все казалось незнакомым, как формой, так и размером. Наши мокрые руки толком не отличали влажное от сухого. Только когда мы поняли, что ящик полон воды, смирились с мыслью, что на свет рассчитывать не приходится и что надо запастись терпением, насколько возможно, чтобы преодолеть туннель вслепую. Кажется, Марджори всплакнула. Она скрыла это от меня по-своему, по-женски, но у души тоже есть глаза, способные пронзить даже кромешный сумрак, и я знал, что она плакала, пусть мои чувства не могли этого подтвердить. И пусть мне ничего не сказали мои мокрые руки, коснувшись ее лица. И все же на свой лад мы были счастливы. Страх смерти миновал, мы лишь ждали тепла и света. И знали, что с каждой минутой, с каждым вдохом вода отступает все дальше, знали, что найдем на ощупь путь из пещеры. Теперь мы радовались, что здесь нет лабиринта проходов, и еще больше радовались, что никуда не делась наша подсказка – путеводная веревка. Мы легко могли найти ее там, где оставили, раз в воде не было течения, чтобы уволочь ее прочь.

Решив, что времени прошло достаточно, хоть и ползло оно неповоротливо, мы поцеловались и предприняли первую попытку к спасению.

Веревка отыскалась без труда, и с нею в руках мы неторопливо двинулись вдоль шершавой стены. Я придерживал Марджори за собой, правее, нащупывая путь левой рукой. Я опасался, как бы мою жену не задели торчащие тут и там острые отростки скалы. И правильно делал: в первую же дюжину ярдов я набил таких синяков, что на ее нежной коже могли бы остаться шрамы. Впрочем, затем я стал ученым и тщательно ощупывал стену перед тем, как сделать шаг. На том же горьком опыте я узнал, что веревка, натягиваясь на углах и поворотах, вела меня ближе к стене, а не шла посередине прохода, где мы ее оставляли изначально.

После первых двух изгибов настал трудный момент: здесь потолок опускался, и мы не знали, достаточно ли спáла вода, чтобы пропустить нас. Мы заходили на глубину, Марджори все еще следовала за мной, хоть я предпочел бы отправиться на разведку один. Продвинувшись, мы обнаружили, что потолок уходит под воду. Тогда мы вернулись и стали ждать – казалось, долгое, очень долгое время. Затем, предприняв вторую вылазку, мы обнаружили, что, хоть вода еще стоит высоко, между камнями и поверхностью все же появилась пара дюймов.

Ободрившись, мы медленно двинулись вперед и с радостно забившимися сердцами наконец смогли распрямиться и поднять головы свободно. Завала камней мы достигли в считаные минуты; затем, держась за веревку, вскарабкались, как могли, к узкому проему. Я старался по возможности помогать Марджори, но тут она нисколько не уступала мне – что там, даже опережала, ведь ей на выручку приходила женская интуиция, и потому она первой достигла узкой дыры. Затем мы очень осторожно слезли с обратной стороны и, все еще не выпуская путеводную нить, добрались наконец-таки до лебедки, спускавшей нас в пещеру. Однако нас ждал сюрприз, поскольку мы ожидали увидеть в проеме над ней гостеприимный свет.

Поначалу в завихрении мыслей я вообразил было, что произошло страшное: рухнул камень, случился обвал. Потом решил, что нас кто-то выследил и пытался закрыть в пещере навсегда. Какие только мысли не приходят в голову после долгого срока в непроглядной темноте, – так странно ли, что даже низменные, жестокие преступники без капли воображения ведут себя как шелковые, посидев в темной яме! Марджори сперва промолчала, но, когда заговорила, из ее слов стало ясно, что подобные идеи посетили и ее.

В ее голосе узнаваемо звучало облегчение, явственно следовавшее за какой-то тревожной мыслью:

– Ну конечно, откуда же ему взяться! Всего лишь сгорели все фонари и свечи. Мы и забыли, сколько времени прошло, но они – нет!

Теперь все встало на свои места. Мы провели так много часов в пещере, что огонь погас, а естественного освещения в пещере не было испокон веков.

Сладить с лебедкой в темноте, с окоченевшими руками оказалось непросто. Впрочем, надежда превозмогает все, и уже скоро Марджори возносилась через отверстие в скале. Я криком попросил ее как можно скорее зажечь свет, но она наотрез отказалась делать что-либо, пока я не окажусь подле нее. Когда я опоясался веревкой, мы оба стали тянуть – и за какие-то секунды я тоже проник в подвал. Там я быстро нашел спички – и о! великолепное зрелище света, пусть и в виде мерцающего огонька. Мы не медлили ни секунды, а сразу направились к двери, которую я отпер, и вбежали по ступенькам. Окно в крыше, освещавшее лестницу, пылало от солнечных лучей, и нас омыло их сиянием. Секунду-другую мы не могли опомниться и только моргали под этим величественным светом.

А затем, с невообразимой скоростью, к нам вернулись безмятежность и уверенность, присущие дневному времени. В долю секунды мы снова оказались в реалиях жизни, а долгая ночь тьмы и страха осталась позади, словно кошмар.

Я поторопил Марджори в комнату, где она переодевалась и где хранилась ее одежда, а сам пошел разжигать огонь. Камин в столовой был сложен на старинный манер, широким и глубоким, а рядом висела старая красивая стальная полка со скобами для кастрюль и сковородок. Я решил, что лучше развести огонь здесь, раз это самый большой камин в доме. Я натащил из кладовой у кухни охапку сухого дрока, навалил сверху наколотых сосновых дров. Хватило и одной спички – в камине вмиг занялось, заревело большое пламя. Я налил воды в большой медный чайник и повесил его над огнем, а затем, увидев, как от моей мокрой одежды поднимается пар, побежал к себе. Растершись так, что аж кожа засияла, и умывшись, наслаждаясь при этом каждой секундой, я переоделся во все сухое.

Вернувшись в столовую, я застал Марджори за стряпней: обед, завтрак, ужин – мы уж и не знали, как это назвать. Один радостный миг в объятьях – и, встав вместе на колени, мы возблагодарили Господа за явленную Им великую милость. Затем продолжили готовку, поскольку умирали от голода. Запел чайник, и уже скоро мы пили горячий ароматный чай, согревавший нас изнутри. Готовой еды хватало, и мы не стали ждать, чтобы ее согреть: такая роскошь, как горячая пища, вернется в нашу жизнь позже. Только удовлетворив аппетит, мы сообразили проверить время. Мои часы встали, еще когда я входил в большую пещеру по пояс в воде, но Марджори оставила свои в комнате, одеваясь к экспедиции. Они показывали час, а раз теперь солнце сияло высоко в небе – час дня. За вычетом времени на переодевание и трапезу мы, должно быть, всего провели в пещерах около двенадцати часов. Я поискал среди своих книг и нашел «Альманах» Уиттакера, где выяснил, что, если прилив перевалил через пик в половину седьмого, мы провели в воде, поднявшейся на одиннадцать-двенадцать футов, не меньше четырех часов. Сама мысль об этом вызывала содрогание – при воспоминании об опасности и своих мытарствах мы инстинктивно придвинулись друг к другу.

Затем нас мигом охватила тяжелая сонливость. Марджори не желала со мной расставаться, как не желал и я. Я, как и она, чувствовал, что нам ни за что не уснуть в стороне друг от друга. И тогда я нанес охапки ковров и подушек и соорудил два гнездышка поближе к огню, который подкормил большими поленьями. Я закутал ее в большой теплый плед и сам завернулся в другой, и мы опустились на наши ложа, держась за руки, она – положив голову мне на плечо.

Проснулся я в почти кромешной темноте; если бы не слабое свечение красноватых углей в очаге, тьма в комнате могла бы потягаться с пещерной. Да, мы опустили занавески и задернули шторы, и все же, когда снаружи было светло, внутрь проникали лучи. Марджори еще крепко спала, и я тихо подкрался к окну и выглянул.

Сплошная темнота. Луна скрылась за тучами, и лишь их посеребренная свечением кайма выдавала ее положение на небесах. Я взглянул на часы Марджори, которые она оставила на столе, по привычке заведя перед тем, как ее одолел сон. Без нескольких минут час.

Мы проспали полсуток.

Я принялся как можно тише разжигать огонь, не желая будить Марджори. По моему мнению, только сон – да побольше – был лучшим средством после долгого напряжения и испытания, что она пережила. Я приготовил чистую посуду, ножи и вилки и снова поставил чайник. Пока я возился, Марджори проснулась. Пару мгновений она спросонья оглядывалась с недоумением, и тут на нее разом нахлынули воспоминания о прошлой ночи. Одним прыжком она с гибкостью юной пантеры вскочила на ноги – и уже в следующий миг обвила меня руками, отчасти из желания защитить и всецело – из-за любви.

Мы снова сытно поели. Это был идеальный пикник, и сомневаюсь, что на всем свете сыскались бы два существа довольнее. Наконец мы заговорили о пещере и кладе, и я с радостью увидел, что все тревоги и переживания не оставили на отваге Марджори ни следа. Она сама же и предложила без отлагательства вернуться в пещеру и вынести, по ее выражению, те симпатичные шкатулки. Мы снова переоделись в свою пещерную форму, уже просохшую, хотя и заметно севшую, и, посмеиваясь над своим уморительным видом, отправились в подвал. Пополнив масло в фонарях и приготовив все к возвращению, мы взяли с собой фонари, факелы и спички и отправились в путь. Думаю, в нору над мореной и к пещере сокровищ мы оба пробирались с благоговейным трепетом – и уж точно в молчании. Сознаюсь, при виде каменного карниза под присмотром святого Кристобаля и младенца Христа у меня сердце ушло в пятки, и я испытал жалость, какой раньше не знал, к незадачливому вору Олгарефу. Марджори, думаю, ощутила все то же, поскольку держалась очень близко ко мне и время от времени брала меня за руку, но вслух ничего не сказала. Мы зажгли факел и продолжили поиски. Пока я извлекал из сундука шкатулки с драгоценными каменьями, Марджори одной рукой держала надо мной свет, а второй сгребла в горстку рубины из первой шкатулки и сложила их мне в карман куртки. Ее женская бережность проявилась, когда она искала саму шкатулку и рубины, попáдавшие в воду, чтобы ничего не потерять. Шкатулок оказалось немного – удивительно, как в такой малой емкости хранилось столько драгоценных камней. Они легко уместились в мешок, который я принес специально для них. Затем мы отправились обратно.

Поднявшись в дом, мы погасили свет и заперли подвал. Снова переоделись: Марджори – в свою ливрею; шло к четырем часам утра – пора было возвращаться в Кром.