Текст книги "Судьбы Серапионов"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)
КАВЕРИН. «Эпилог».
Слонимский не приехал – был болен или отговорился болезнью. Шкловский хотел, чтобы комиссия собралась у Тихонова, Тихонов отказался, и решили собраться у меня, а потом пойти к Федину за благословением. Встреча состоялась 14 января и прошла, как говорится, в «дружеской обстановке». Подольский пишет о ней с восторгом, отмечая, впрочем, что «Каверин был строг, сух и держался повестки дня». Однако за обедом и я разговорился – как-никак мы не встречались годами, а молодость была хороша, и грешно было о ней не вспомнить <…> Машина пришла и, как мне ни было тошно, я поехал к Федину <…> Когда, уступив просьбам Федина, я сел за стол, Шкловский провозгласил тост <…> Не помню его дословно, однако помню, что смысл заключался в том, что все хорошо: и то, что мы издаем Лунца, и то, что на свете существует Советская власть, которая позволила нам его издавать <…> На этот неуклюжий тост, как на камертон, было настроено заседание, заставившее меня в последний раз встретиться с Фединым, ни единому слову которого я больше не верил[1382]1382
С. 448, 449.
[Закрыть].
15 января. СЛОНИМСКИЙ – ФЕДИНУ.
<…> Книга Лунца в сущности готова в основном. Состав ее, предисловие, расположение материала, раздел воспоминаний – все это я в свое время в порядке предложения переслал Подольскому, получил некоторые поправки и вижу, что разноречия касаются двух-трех частностей, которые можно «умять» в процессе «редподготовки». Хотел на заседании прочесть свои воспоминания о Леве – я их как раз закончил, но судьба (вернее, ледяшка на пороге Дома Творчества в Комарове) распорядилась иначе[1383]1383
Слонимский упал, поскользнувшись, и это помешало ему приехать в Москву.
[Закрыть]. Я их перепечатаю и пошлю. Подольского (или может быть Тихонова) попрошу показать их Тебе. Мне очень важно Твое мнение и всех серапионов. Дело святое, тут все должно быть чистым и достоверным. В моих воспоминаниях я привожу три Лёвиных письма: два – ко мне, а одно к Лиде Харитон – удивительные письма! Особенно к Лиде. Воспоминания почти все есть: Ты, Чуковский, Тынянов, стихи Тихонова и Полонской, Каверин, Шкловский, теперь и я… И статья Горького. Раздел этот в проекте тоже у Подольского. Будут еще Познер и Шагинян.
17 января. КАВЕРИН – ПОЛОНСКОЙ.
Именно в эти дни произошел конфликт, существенно повлиявший на работу лунцевской Комиссии. Его причиной стал Федин, сыгравший решающую роль в запрещении романа Солженицына «Раковый корпус».
25 января. КАВЕРИН – ФЕДИНУ.
Мы знакомы сорок восемь лет, Костя. В молодости мы были друзьями. Мы вправе судить друг друга. Это больше чем право, это долг.
Твои бывшие друзья не раз задумывались над тем, какие причины могли руководить твоим поведением в тех, навсегда запомнившихся, событиях нашей литературной жизни, которые одних выковали, а других превратили в послушных чиновников, далеких от подлинного искусства <…> Не буду удивлен, если теперь, после того как по твоему настоянию запрещен уже набранный в «Новом мире» роман Солженицына «Раковый корпус», первое же твое появление перед широкой аудиторией писателей будет встречено свистом и топанием ног <…> Ты берешь на себя ответственность, не сознавая, по-видимому, всей ее огромности и значения. Писатель, накидывающий петлю на шею другому писателю, – фигура, которая останется в истории литературы независимо от того, что написал первый, и в полной зависимости от того, что написал второй. Ты становишься, может быть сам того не подозревая, центром недоброжелательства, возмущения, недовольства в литературном кругу. Измениться это может только в одном случае – если ты найдешь в себе силу и мужество, чтобы отказаться от своего решения.
А. И. Кондратович вспоминает, что свое письмо Федину Каверин принес показать в редакцию «Нового мира» («Видимо, он даже хочет, чтобы все знали о его поступках», – заметил в связи с этим Кондратович[1386]1386
А. Кондратович. Новомирский дневник. М., 1991. С. 187.
[Закрыть]). Письмо Каверина Федину, как и аналогичное письмо Федину Твардовского, широко распространялось в самиздате; Федин на эти письма, естественно, не ответил, но в его письмах Слонимскому отныне имя Каверина не встречается или упоминается враждебно (Весной письмо Каверина Федину многократно передавали западные радиостанции, вещая на СССР, и 30 мая К. И. Чуковский записал в дневнике, что Каверин «очень взбудоражен тем, что его письмо к Федину передается по зарубежному радио. Я сказал ему: „Чего вам волноваться? У вас своя дача и деньги в банке“»[1387]1387
К. Чуковский. Дневник 1930–1969. М., 1994. С. 445.
[Закрыть]; 3 июня об этом же пишет в дневнике А. К. Гладков («Каверин подавлен тем, что американцы передали его письмо»[1388]1388
In memoriam. Исторический сборник памяти А. И. Добкина. СПб.; Париж, 2000. С. 586.
[Закрыть]). В январе 1969 года А. Кондратович записал в дневнике о беседе в Отделе культуры ЦК КПСС: «С крупными писателями они боятся иметь дело. Уж что только не говорили о Каверине, о его письме к Федину, а подписали новую повесть Каверина без всякого согласования»[1389]1389
А. Кондратович. Новомирский дневник. М., 1991. С. 360.
[Закрыть]).
Стало известно о трехчасовой беседе Федина с Брежневым, в ходе которой, по-видимому, решилось окончательно запрещение «Ракового корпуса» и, как отмечает А. Кондратович, «может быть, и шире – проблема самого Солженицына»[1390]1390
Там же. С. 170.
[Закрыть].
КАВЕРИН. «Эпилог».
План сборника Лунца был послан в Секретариат (29 января 1968 г.), и Секретариат постановил поручить правлению издательства «Советский писатель» «рассмотреть вопрос об издании сочинений Лунца и воспоминаний о нем». Казалось бы, все трудности были позади. На деле они предстояли. Хотя «Советский писатель» как орган Секретариата обязан был выполнять все его решения, на деле эти решения не значили для издательства ровно ничего, и оно на них, вульгарно выражаясь, плевало. Издавая в огромных тиражах бездарные произведения членов Секретариата, оно пользовалось во всех случаях, в том числе беззаконных, его безусловной поддержкой. Для этого существовала (и существует) формула: «рассмотреть вопрос». А как будет решен вопрос, этим Секретариат не интересовался[1391]1391
В. Каверин. Эпилог. М., 1989. С. 450.
[Закрыть].
6 февраля. ФЕДИН – СЛОНИМСКОМУ.
<…> О Лунце ты написал очень, очень хорошо. В очерке – любовь, тепло, товарищеское восхищение. Нигде ни слова какого-нибудь отвлечения в сторону – только о нем.
С его «портретом», с оценкою его значения для молодых писателей и народившейся литературы в целом, я согласен. Вероятно – это наиболее эмоциональная статья из посвященных тобою писателям. В том ее сила. Думаю – ее нельзя сравнивать с тем предисловием к подготавливаемому сборнику Лунца, которое мне передали товарищи из лунцевской комиссии – Коля Тихонов, Виктор Шкловский, а вернее – еще прежде – секретарь этой комиссии – Подольский. Предисловие должно ведь, волей-неволей, сказать и нечто совсем другое о Лунце, чтобы открыть книгу его для людей, привыкших к искаженному представлению об этом имени. Другое должно оспорить неверную оценку явления, называемого Лунцем. Значит, не эмоции могли бы сыграть здесь преобладающую роль, а цепь непреложных доказательств, интеллектуальный ход их, мысль логическая.
И я уверен – ты можешь (и захочешь!) поработать над предисловием, чтобы утвердилась верная оценка Льва Лунца во всеобщем мнении. Если же в предисловии не будет удачно, убедительно доказана (или по меньшей мере, наглядно показана) вся нелепость сложенного критическими агитками представления о Лунце, как чуть ли не о литературном «антисоветчике», то сборник о нем не выполнит своего назначения.
Я в этом духе говорил на встрече у меня Комиссии. Мне кажется, Виктор и Коля согласились со мною. Не знаю, стало ли это известно тебе?
Хорошо, что ты поправляешься. Подольскому рукопись твою передаю. В издательстве «Сов. пис.» пока только имел с директором и глав, редактором подготовительный разговор о книге Лунца. И буду скоро говорить в Союзе.
28 февраля. ШАГИНЯН – СЛОНИМСКОМУ.
Миша, друг любезный, ну что я могу написать о Лунце, когда события, связанные с ним, у меня самые что ни на есть непристойно-боккачевские? Нужно было вывести беднягу из девического (девственного) состояния, и сердобольные люди обратились за помощью ко мне. Я, как уважающая Серапионов окололитературная квакерша, вежливо отказалась, сославшись на свою полную непригодность, и тогда за дело взялась Анна Ивановна[1392]1392
Видимо, речь идет об Анне Ивановне Ходасевич (1887–1961), первой жене поэта; заметим, что 9 октября 1923 года, сообщая Лунцу, что его вспоминают часто Серапионовские дамы, Каверин обронил: «и Анна Ивановна в особенности».
[Закрыть]… Остальное не знаю.Лунц был прелестный, веселый и яркий человек. Все мы его любили. Помню, как он читал свой рассказ о каких-то деревянных человечках. Но из всего этого не сваришь ни каши, ни простокваши. Вот почему так долго не отвечала.
17 марта. СЛОНИМСКИЙ – ФЕДИНУ.
<…> Пользуюсь случаем напомнить о книге Лунца. Ты, конечно, получил письмо Комиссии? Там все сказано. Меня очень волнует вопрос об издании <…>
Это письмо начинается с выражения благодарности Федину, чье вмешательство способствовало включению в план издательства «Художественная литература» собрания сочинений Слонимского в 4-х томах, которое было осуществлено в 1969–1970 годах.
24 марта. СЛОНИМСКИЙ – ФЕДИНУ.
<…> Хочу сообщить Тебе о делах с предисловием к книге Лунца, ибо Подольский в Рузе, а это он, видимо, держит Тебя в курсе. Предисловие взялся писать Шкловский. Комиссия решила так же включить мои воспоминания о Лунце в книгу Лёвиных произведений после статей Горького и Твоей, так как они членам комиссии понравились. Убежден, что Шкловский сумеет сделать предисловие как следует, либо совершенно заново написав, либо отредактировав мой текст до неузнаваемости. Я в высшей степени не литературовед, а он на этот счет мастак.
«Новый мир» пока молчит, но я понимаю, что вопрос о напечатании там моего очерка о Лёве требует размышлений. Буду ждать[1393]1393
Воспоминания Слонимского о Лунце не были напечатаны «Новым миром», в редколлегию которого входил Федин.
[Закрыть] <…> Воображаю, как Ты истерзан всеми делами и удивляюсь Твоей стойкости. Поверь, что мне Тебя очень жалко… < Последнюю фразу Федин, должно быть, отнес к эпизоду, связанному с каверинским письмом-статьей, взял ее в рамку и написал на полях: «Да что ты, Миша!!»>
21 марта. ШКЛОВСКИЙ – СЛОНИМСКОМУ.
<…> Получил твою статью о Льве Лунце. <…> Лев Лунц оказался живым, нужным, своим.
Серапионы не сахарные, но очень талантливые ребята.
Статью надо увеличить на пять страниц – описанием Горького и напечатать сейчас <…> Очень хорошо ты написал.
2 апреля. СЛОНИМСКИЙ – ФЕДИНУ.
<…> О, если б удалось издание книги Лунца! Я очень надеюсь. Спасибо за Твое обещание сделать, что в силах.
5 апреля. ТИХОНОВ – ПОДОЛЬСКОМУ.
<…> Второго четверостишия в стихах «Махно» печатать не надо. Лунц взял один из первых вариантов, который я исправил в ходе работы[1394]1394
В статье о стихах Тихонова Лунц цитировал вторую строфу стихотворения «Махно»: «Зачервонили по ветру сабли, / По Днепру зажупанили вести, / Что коммуников руки ослабли, / Краснозвездцы в селах не в чести». С этой строфой стихотворение было впервые напечатано в берлинском издании альманаха «Серапионовы братья» и вошло в книгу Тихонова «Брага»; впоследствии Тихонов печатал «Махно» без этой строфы и, не найдя ее в переизданиях Тихонова, Подольский обратился к нему с запросом. Ответ говорит сам за себя.
[Закрыть]. Строфа неважная и я ее выгнул, вот почему ее нет в печати <…>
28 апреля. ФЕДИН – СЛОНИМСКОМУ.
<…> Я получил твое письмо от 19 с<его>/м<есяца>.
Не понимаю, что означает заключительная фраза его о том, что С. С. Подольский «передаст тебе (т. е. – мне) это письмо, и ты (т. е. – я) получишь от него (т. е. – С. С. Подольского) все необходимые разъяснения»?..
Разъяснения… чего? Судя по тому, что написал мне С. С. Подольский, мой вопрос к нему – кто будет редактором книги Лунца? – мог быть истолкован как готовность или даже желание мое предложить свою кандидатуру в таком качестве. Если подобное толкование не имело места – прошу извинить меня.
Даю в свою очередь необходимые разъяснения и, прежде всего, отвечаю на твою просьбу, сделанную от имени «всей комиссии по лит. наследию Лунца» – «дать согласие на то, чтобы книга вышла под редакцией К. А. Федина».
Такого согласия я не даю.
Если речь идет о книге произведений Льва Лунца, то было бы совершенно естественно, чтобы Комиссия не только подписала предисловие к книге, но и взяла на себя работу по редакции книги. Разумеется, редактирование ее может быть возложено и на отдельных литераторов или коллегию из них – во всех вариантах по выбору и решению Комиссии. То же самое касается другой книги – воспоминаний и статей о Лунце. Но здесь и вступает в силу мое «разъяснение». Как и в первом случае, я не буду участвовать в редакции книги, но – как один из авторов сборника – должен заявить, что предоставляю сводку высказываний моих о Лунце для напечатания при условии любого по выбору Комиссии состава редакции, за исключением такого, в котором главным – а также само собой, единоличным редактором был бы В. Каверин. В таком случае я заявил бы тебе, как председателю Комиссии, о возврате моей рукописи.
Это все, что я имею и хочу тебе сказать по поводу твоего обращения ко мне от имени Комиссии по литературному наследию Лунца.
28 мая. ШКЛОВСКИЙ – ПОДОЛЬСКОМУ.
<…> Ваша статья о Лунце целиком ошибочная. Нам друг перед другом нечего хитрить.
На 5-й странице написано, что Лунц вошел в литературу,<не> только своими литературными статьями. Это верно. Но после этого Вы 33 страницы пишете только о литературных статьях.
В статье много литературных штампов, например, возьмем на 10-й странице: «Сильный и многогранный талант». Дальше: «искрометный талант». Дальше: «Первоосновы сознания». На той же странице Вы объявляете, что «с 17 лет Лунц был зрелым мыслителем». Этого не бывает. Так не случилось и с Пушкиным. На стр. 2-й «Бурно развивающийся талант» <…> Надо все эти газетные штампы убрать и писать просто о деле.
Дело состоит вот в чем: что Лев Лунц был писателем чрезвычайно одаренным, и это надо не утверждать, а показывать. Зная языки, он находился под влиянием немецкого романтизма и испанского театра. В этом ничего плохого нет.
Всеволод Иванов увлекался в это время Шекспиром, в это время ставили Шиллера. Молодой Горький увлекался Бальзаком.
Лунцу нужна была литература действующая и первое время он ее цитировал, хотя у него был и критический талант. Революция усилила интерес к романтизму – это явление временное. Революция усилила интерес к бытовизму – это было явление временное. Писатели увлекались сказом, создавали из языка непроницаемую завесу для фактов. Так писал Андрей Белый, так писал Алексей Ремизов – их ошибки Лунц понимал, но вместо этого он звал на Запад. Надо написать, на какой, почему на Запад.
Лунц не отвечает за свои ошибки, потому что он был мальчиком, а писал он хорошо. Защищать его теоретические статьи и вступать в полемику с Лебедевым-Полянским[1395]1395
Имеется в виду статья В. Лебедева-Полянского «Серапионовы братья», напечатанная в газете «Московский понедельник».
[Закрыть], которого все забыли, не надо, потому что не надо повторять чужой ругани.Надо написать статью – справку на 10 страниц. Содержание такое: у Серапионов пророков не было, теории новой литературы еще не было ни у кого, она создавалась, создавалась методом попыток. Лунц, как мальчик, был патетичен в высказываниях. Его категоричность не принимал никто, но в ответ говорили другое – тоже категорическое и неправильное.
Статью надо не поправлять, а высушить, сократить, довести до правки. Спорить с партийными постановлениями, до сих пор не снятыми, Вам не надо, потому что для этого надо их внимательно изучить и построить свою философию. У нас сейчас человека, достаточно знающего и авторитетного, для такого дела нет. Мы должны представить художника Лунца, постараться напечатать его статьи, сказать, что они оспаривались, но не лезть за ним в драку. Очень высокая талантливость Лунца не может быть доказана статьей. Она доказывается материалом книги. Вы взялись за чрезвычайно трудную задачу, с которой никто бы из нас и не справился. Мы не собираемся замалчивать теоретические ошибки Лунца, но и не собираемся делать из них систему.
Статья ошибочна уже тем, что она длинна. В диссертации, рассчитанной на теоретиков литературы, обосновав материал, исправив стиль, показав общую картину советской литературы того времени и разнообразие поисков, Вы могли бы, вероятно, справиться с тем, с чем сейчас не справились. Сейчас бы получилось, что вся книга является предисловием к опрометчивой статье.
Братья Серапионы друг с другом говорили очень резко. Я говорю с Вами, как с братом. Так же мы говорили с Лунцем, так говорил бы Лунц сам.
ШКЛОВСКИЙ – СЛОНИМСКОМУ (приписка на машинописной копии предыдущего письма).
Дорогой Миша, замалчивать не надо. Говорить длинно не надо. Надо объяснить исторически корректно и толково. Надо сказать коротко о разнообразии тогдашних литературных установок. Надо ввести историческую перспективу. Спасибо за мнение о моей заметке. Я с тобой согласен (сейчас). Когда я ее в первый раз прочел, она мне не понравилась. Я ее тебе послал на разрез.
29 мая. ТИХОНОВ – СЛОНИМСКОМУ.
<…> На сегодняшний день книга как будто совсем готова. Необходимо учесть замечания всех членов Комиссии на Послесловие. Я прочитал Послесловие и посылаю тебе на просмотр экземпляр с моими пометками. Учти при редактировании. Пьесу «Город Правды», по моему, входящую в Литнаследство и имеющую отзыв М. Горького, видимо, надо поместить в сборник. Твое предложение о помещении от имени Комиссии твоего написанного Предисловия принимаю, оно будет на своем месте, открывая книгу.
8 августа. ТИХОНОВ – СЛОНИМСКОМУ.
<…> Сегодня иду к Федину. Костя долго отсутствовал – был в Барвихе, лечился. Как сейчас себя чувствует – не знаю. <…> От Подольского я тоже последнее время ничего не слышал о книге Лунца. Но мне кажется, с ней ничего особенного произойти не может. Это явление далекого прошлого – и сегодня не ощущается особо остро… И так много событий, более приближенным к нашим дням.
В ночь на 21 августа 1968 года советские войска вступили на территорию Чехословакии, положив конец «пражской весне» и всем надеждам на возможность реализации «социализма с человеческим лицом». С этого момента резко ужесточается идеологическая политика Старой площади. В переписке Серапионов наступает долгая пауза.
9 октября. ТИХОНОВ – ПОДОЛЬСКОМУ.
<…> Вы послали мне рассказ Льва Лунца «Путешествие на больничной койке» <…> Конечно, его можно печатать в нашем сборнике. Рассказ грустный, но если представить, в какой обстановке он писался, то хуже и быть не может. Хорошо, что Михаил Леонидович следит за продвижением книги.
21 декабря. ШКЛОВСКИЙ – ПОДОЛЬСКОМУ.
1969 год<…> Мы ни в какой форме не можем вести переговоры с Керном о каком бы то ни было обмене материалами. Из Советского Союза ни Николай Семенович, ни Михаил Леонидович не посылаем никакого материала, который не прошел через цензуру. Адресаты ненадежны и коварны. В институт Горького и ЦГАЛИ материалы можно передавать, но мы не должны быть участниками переговоров о передаче этих материалов Керну. «Путешествие на больничной койке» вводить в книгу не надо.
Общее правило.
Вы, Соломон Семенович, или я, мы не имеем права от себя пересылать какие-нибудь материалы без разрешения комиссии, закрепленного протоколом. Никакого самовольства здесь быть не может. Материал сложный, хотя и очень хороший.
Помните, что существует комиссия и все действия должны быть с ней согласованы. Ответьте на мое письмо.
ИЗ ЗАПИСОК ПОДОЛЬСКОГО.
Весь 1969 год прошел в попытках включить книгу Лунца в план издательства на 1970 год. О том, как вести эту борьбу, между членами комиссии проявились разные точки зрения. Они постепенно привели к разногласиям между мной и Слонимским. Возникший спор стал предметом обсуждения внутри комиссии. За весь год не удалось организовать встречи членов комиссии, чтобы на заседании обсудить трудные вопросы отношений наших с издательством. Поэтому переписка и разговоры – личные и по телефону – были средствами обсуждения этих вопросов.
30 января. ШКЛОВСКИЙ – СЛОНИМСКОМУ.
<…> Читаю письма Лунца. Какая прелесть! Какая на свете (на нашем свете) была светлая дружба. <…> Написал письмо Тихонов С. Подольскому, что надо хлопотать помещение в план книги Лунца.
Для этого нужны пустяки:
1) Ты пишешь Коле
2) Коля передает письмо Косте
3) Костя пишет на письме резолюцию на имя Николая Васильевича свет Люсючевского[1396]1396
Так! Сравните издевательские ошибки в написании фамилии Н. В. Лесючевского во втором томе дневников К. И. Чуковского (скажем: С. 306, 456).
[Закрыть]. Пишет в углу. Люсючевский включает книгу в план резерва.Письмо можно написать так. Товарищи (очевидно, я и остальные члены Комиссии) обеспокоены тем, что книга не попала в план 1970 года. Книга составлена, я из нее выкинул (или не выкинул) такую-то статью. Книга получилась памятник дружбы. В ней видно, как относился М. Горький к писателям первого советского поколения. Я (Миша Слонимский) из Ленинграда сделать ничего не могу. Книге нужно место в плане. Потом будет поздно. Напомни (пишешь Коле) Косте, чтобы он напомнил Н. В. Люсечевскому[1397]1397
Так!
[Закрыть] об обещании.Вот какие сложные семейные дела.
Все правильно, но чуть-чуть бюрократично.
Но необходимо.
Здесь впервые в переписке возникает недоброй памяти имя Н. В. Лесючевского (1908–1978) – многолетнего и всесильного директора издательства «Советский писатель», профессионального стукача, служившего в 1930-е годы консультантом НКВД в Ленинграде. Его доносы на Заболоцкого и Б. Корнилова привели к аресту поэтов. В своей издательской деятельности[1398]1398
См.: Литературная Россия. 10 марта 1989 г.
[Закрыть] Лесючевский последовательно выполнял явные и тайные пожелания своих могущественных хозяев, зарубив на корню массу замечательных книг. В этом ему самоотверженно помогала главный редактор издательства В. М. Карпова, чье имя также встретится в переписке Серапионов. То, что Шкловский переврал фамилию Лесючевского, скорей всего, отражало его отношение к мерзавцу, от которого он зависел. Бороться с Лесючевским было почти безнадежным делом (кажется, это удавалось одному лишь Илье Эренбургу, заставившему Старую площадь потребовать от Лесючевского выпустить его «Французские тетради» без купюр, на которых директор издательства настаивал. Но то был Эренбург…).
13 февраля. ШКЛОВСКИЙ – СЛОНИМСКОМУ.
<…> У тебя непрерывный пожар.
Я подписал твою бумажку и переотправил ее заказным письмом к Константину Александровичу Федину. Конечно, он «ты». Но «ты» персональное. Письмо мое написано на «ты» с персональным выхухолевым уважением. Мне его жалко. Он хороший (потенциально) писатель <…> У меня собирался инсульт, но меня откололи от него. Так отгораживают слонов в зоопарке <…> Все хорошо. Рельсы еще не сходятся в перспективе.
Будем делать, что надо, и пусть будет, что будет. <…>
У тебя все хорошо. Сиди в Комарове, читай Зощенко, пиши.
25 марта. ШКЛОВСКИЙ – СЛОНИМСКОМУ.
<…> Наконец получил письмо от Федина. Он пишет (передай Подольскому):
«Слонимскому отвечу. С Ник. Тихоновым поговорю, повидаюсь. Вообще Лунца хотел бы увидеть, как хочешь его ты. Подольский прислал мне перевод англичанина Гари Керна – книгу о Лунце. При множестве ошибок много интересного. Я все не соберусь поблагодарить Подольского: вечный должник».
Дело в производстве, но под сукном. Вероятно, ты уже получил его письмо.
Болел. Ел супростин с хлебом…
Твой Шкловский 76 лет.
Не робейте. Мы пишем хорошие последние строфы.
27 марта. ФЕДИН – СЛОНИМСКОМУ.
<…> О книге Лунца буду говорить в «Сов. писателе». Ты знаешь ведь, тормоза тут будут на всяком шагу. Но думается, терять надежду на успех нельзя.
Письмо Комиссии за двумя подписями – твоей и Виктора Шкловского – получил; попрошу подписать Тихонова и (со своей просьбой) вручу Лесючевскому. Виктору обещал так же – как тебе – сделать, что в силах.
КАВЕРИН. «Эпилог».
Федин, в растраченной душе которого еще брезжила память о покойном друге, лично просил Лесючевского издать сборник, хотя, как председатель правления Союза писателей, на административной лестнице стоял бесконечно выше его. Об этом рассказывал мне сам Лесючевский в минутном припадке искательной откровенности, которые иногда случались у этого человека. <…> Когда я принимал участие в ревизионной комиссии Союза писателей, проверявшей деятельность «Советского писателя», мне удалось разгадать несложную комбинацию, с помощью которой Лесючевский и Карпова возвращали «неугодным» авторам их книги. Карпова заказывала рецензию, заранее подсказывая ее содержание, а если попадался напористый литератор или книга не могла вызвать никаких возражений, заказывалась вторая рецензия, потом третья, четвертая и так далее <…> Такой же тернистый путь предстоял сборнику Лунца, с той разницей, что в этом случае издательство вынуждено было действовать осторожно – тянуть, врать, отделываться неопределенными ответами и т. д. Упорным попыткам утопить книгу Лунца надо было противопоставить еще более упорные попытки спасти ее[1399]1399
В. Каверин. Эпилог. М., 1989. С. 450, 451.
[Закрыть].
В июле 1969 года в советской печати была развернута кампания травли и дискредитации руководимого Александром Твардовским «Нового мира». Тон и методы этой кампании были таковы, что даже Федин (формально член редколлегии «Нового мира»), отказавшийся подписать ответное письмо редколлегии журнала, все же одобрил редакционную статью «Нового мира», в которой аргументированно оспаривались нападки на журнал[1400]1400
См.: А. Кондратович. Новомирский дневник. М., 1991. С. 426–429.
[Закрыть]. Чем дальше заходила кампания придушения полусвободного слова в стране, тем менее уютно чувствовали себя в делах лунцевской Комиссии Федин и Тихонов, и тем меньше шансов оставалось ждать от них прямых действий в поддержку издания книги Лунца.
11 сентября. СЛОНИМСКИЙ – ФЕДИНУ.
<…> Хочу известить Тебя о положении дел с изданием книги Лунца. Я получил весьма неблагоприятные (пока еще неофициальные) сведения о судьбе книги в «Сов. писателе». Рецензии (правда, с признанием таланта), как мне сообщили, – отрицательные. Издание книги признается несвоевременным. Все это – предварительно. Лесючевский, как меня известили, не читал и слова своего не сказал. На заседании Центрального Правления вопрос этот не стоял. Я опасаюсь, что обращение мое в издательство с официальным запросом могло бы только ускорить возврат книги. И вот, я пришел к заключению, что пока что надо постараться, чтобы книга Лунца не была официально возвращена, чтобы она продолжала числиться на рассмотрении издательства. Надо постараться, чтобы окончательное решение было отложено – отложено до лета 1970 года, когда Центральное Правление издательства соберется для обсуждения плана 1971 года. Надо выиграть время. Так мне кажется сейчас, так я написал и членам комиссии (с просьбой высказать свои соображения), об этом же просил работника издательства, сообщившего мне о положении дела. Не хочу Тебя, и без того перегруженного, нагружать еще. Но может быть Ты что-нибудь посоветуешь?
Правилен ли мой план действий? Во всяком случае, информировать Тебя я счел необходимым.
КАВЕРИН. «Эпилог».
Первым испугался Слонимский, причем, подобно прогрессивному параличу, это был прогрессивный испуг. Сперва он стал отделываться от Подольского, что было почти невозможно, потому что последний, с его старомодной принципиальностью, просто не понимал его. Потом он стал отказываться от председательства, а когда Подольский с завидной для старого человека энергией, начал уговаривать Слонимского, тот ответил на уговоры грубым письмом[1401]1401
В. Каверин. Эпилог. М., 1989. С. 452.
[Закрыть].
ПОДОЛЬСКИЙ – КАВЕРИН (телефонный разговор).
П.: Слонимский снова отказывается от председательствования. Какой-то припадок страха. Позорно? Но что делать? Или придется найти другого председателя, или…
К. (прерывая): Этого нельзя допустить. Нового придется оформлять через Секретариат. Поднимутся разговоры о причинах… А это вызовет цепную реакцию. Какая бы ни была причина – все равно факт раскола налицо. А издательству этого только и нужно… Когда я был по своим делам у Карповой, она сказала, неужели у вас в комиссии нет разногласий, и не очень поверила мне, когда я сказал, что комиссия единодушна и дружно работает… Посоветуйтесь со Шкловским и Тихоновым. Может быть, втроем вы как-нибудь успокоите Михаила Леонидовича?[1402]1402
Там же.
[Закрыть]
КАВЕРИН. Эпилог.
Вторым испугался Тихонов. Подольский передал ему мою просьбу о письме, подписанном всеми членами комиссии, но он отклонил это предложение и на вопрос: «Что же делать?» – ответил: «Ничего не делать. В издательстве идет подготовка к ленинскому юбилею»[1403]1403
Там же.
[Закрыть].
31 октября. ФЕДИН – СЛОНИМСКОМУ.
<…> Я согласен с тобой, что лучше не «форсировать» решение издательства о книге Лунца. Лесючевского до последнего времени все еще не было на месте (он долго и сложно болел). Я собираюсь на будущей неделе в издательство по разным (писательским, конечно) делам и тогда переговорю, посоветуюсь о книге Лунца – видно будет – с кем и как, чтобы не усложнять положения, не ставить на книге креста.
