Текст книги "Судьбы Серапионов"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)
Записка Замятина
Никитин – ученик Замятина. 30 сентября 1920 года он писал Евгению Ивановичу: «… нетерпеливо дожидаюсь начала занятий с Вами. Я чувствую ту огромнейшую пользу, которую они мне принесли – и не знаю, чем смогу Вас за это отблагодарить. Из слепого Вы меня сделали зрячим. Буквально!»[676]676
Цитирую по комментариям А. Ю. Галушкина к книге: Е. Замятин. Я боюсь. М., 1999. С. 303.
[Закрыть]. А через полтора года Никитин писал Воронскому, который Замятина политически не слишком жаловал, хотя литературное мастерство его признавал: «Кстати, о Замятине. Не влияет он на меня так, как вы думаете. Вначале может быть было, это верно… а теперь нет. Я не отрекаюсь от него, конечно, а просто по существу. Человек он хороший, „оппозиционер“ по природе – ну что поделаешь, интеллигентская замашка. Родиться бы ему вновь, пройти сквозь революционную жижу – здоров бы был»[677]677
Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. Литературное наследство. Т. 93, М., 1983. С. 561.
[Закрыть], а еще через год снова с какой-то обидой: «От Замятина я не отрекаюсь. Он показал мне – что слово имеет и скелет, и кровь, и мускулы, что это такой же организм, готовый анатомически и физиологически, как всякий организм. Не будь его, я, может быть, и не писал бы. Но как неправдоподобно сочетание меня и Замятина, так проявившееся за последнее время. Мы разные люди во всем. Соседство мое с ним сейчас присваивается мне, как политическая накладка, но ей-богу, снять её так же легко, как даме волосяную фальшивую накладку из-под своих волос…»[678]678
Там же. С. 575.
[Закрыть]. Между тем, Замятин, в статье о Серапионах, напечатанной в том же 1922 году, писал о Никитине внимательно и строго (он – этого никто не делал – объединил в одну группу Серапионов Лунца, Каверина и Никитина – обычно Никитина не рассматривали вкупе с западниками). Рецензируя альманах «Серапионовы Братья», Замятин писал о рассказе Никитина «Дэзи»: «Это первая его попытка сойти с рельс сказа и дать то, что мне случалось называть „показом“… Получился поезд, составленный наполовину из аэропланов, наполовину из вагонов; аэропланы, разумеется, не летят. Но пусть даже катастрофа, пусть автор вылезет из неё в синяках – это все-таки хорошо, это говорит о том, что Никитин не хочет спокойной и прочной оседлости, не хочет стать добрым литературным помещиком. А оседлость у него уже была: превосходный, выдержанный, богатый свежими образами рассказ „Кол“. Рассказ этот был самым крупным в альманахе, и не попал он туда только по независящим от автора обстоятельствам»[679]679
Впервые: Литературные записки. 1922. № 1; цитируется по: Е. Замятин. Я боюсь. М., 1999. С. 73.
[Закрыть]. На зарубежные очерки, написанные после лихой поездки Никитина по Германии и Англии, очерки, которые бранили все Серапионы, Замятин напечатал неотразимо едкую рецензию в «Русском современнике» (1924. № 2), не оставлявшую от никитинской книжки «Сейчас на Западе», что называется, камня на камне. Надо отдать должное Никитину – он не обиделся и прошлого не вычеркивал; в написанной примерно в то же время краткой автобиографии Никитина говорится: «В литературу вступил в 1922 году. „Кол“ – написал и тут впервые познакомился с Горьким. Его слов никогда не забуду. Необыкновенный человек. Мастерству-ремеслу учил меня Замятин. Все начало прошло с Серапионами»[680]680
Писатели. Автобиографии современников. Под редакцией Вл. Лидина. М., 1926. С. 201–202.
[Закрыть]. А Замятин со временем Никитина «забыл»; во всяком случае, в интервью, по приезде во Францию (1932 год)[681]681
Интервью главному редактору еженедельника «Les nouvelles litteraires» Ф. Лефевру. (Е. Замятин. Я боюсь. М., 1999. С. 261).
[Закрыть], рассказывая о Серапионах, Замятин перечислил 6 имен, остальных обозначив «и др.» – Никитин попал в эти «и др.».
Карандашная записка Замятина (единственный замятинский документ в архиве Никитина) относится, естественно, к существенно более ранним временам:
«Дорогой Николай Николаевич,
должно быть, что Вы стучали ко мне утром. Я думал, что зовут к телефону, крепко выругался и закрылся плотнее подушкой. Чего Вы так рано уходите? Не торопитесь – будем вместе пить чай (На – „на заре ты меня не буди“)…
Письма Ремизова
А. М. Ремизова называют среди тех старших современников, чья проза влияла на молодых «Серапионов» (элементы этого влияния очевидны у Зощенко и Никитина; недаром Ремизов выделял их из всех Серапионов). Вплоть до неожиданного для многих отъезда Ремизова из России (это произошло 5 августа 1921 года) Серапионы к нему сердечно относились. Более того, можно усмотреть в самом Серапионовом Братстве некий элемент игры (шутливые звания участников и т. д.), напоминающей, разумеется, лишь по форме, но никак не по существу Братства, ремизовскую Обезьянью Великую Вольную Палату, которая была игрой стопроцентной. Заметим, что Серапионы Зощенко, Никитин, Федин и Познер были удостоены Ремизовым званий Кавалеров Обезвелволпала различного типа с выдачей соответствующих грамот[683]683
См.: Е. Обатнина. Царь Асыка и его подданные. СПб, 2001. С. 346, 353, 355, 362 (Никитин в цитируемом ниже письме Ремизову жаловался, что обещанную грамоту так и не получил).
[Закрыть] (образцы этой дивной каллиграфии Ремизова теперь общеизвестны[684]684
Многие грамоты (и, в частности, – грамота М. М. Зощенко) воспроизведена в главе «Коллекция» книги Е. Обатниной «Царь Асыка и его подданные».
[Закрыть]). Однако отъезд Ремизова почти все Серапионы осудили, и отношения их прервались. В книге «Горький среди нас» Федин пишет об отъезде Ремизова как о шаге, от которого Серапионы «разинули от удивления рты и онемели»[685]685
К. Федин. Собр. соч. Т. 10, М., 1986. С. 99.
[Закрыть]. То, что это не позднейшая реконструкция оценки, видно из дневников М. Зощенко 1921 года, в которых суждение об отъезде Ремизова столь же определенно: «Убежал Ремизов. Дико»[686]686
Новый мир. 1984. № 11. С. 228.
[Закрыть]. Сам Ремизов о своем отъезде «по беженскому билету» высказывался, как о временном; свои планы формулировал четко: «Прикоснувшись к старым камням Европы, набраться силы и вернуться назад в Россию, – русскому писателю без русской стихии жить невозможно»[687]687
Русская книга. Берлин, 1921. № 9. С. 30. В том же номере журнала, наверняка с подачи Ремизова, напечатано сообщение: «Ник. Ник. Никитин, молодой писатель беллетрист, живет в Петербурге, написал повесть „Кол“, которая будет напечатана в сборнике молодых писателей беллетристов» (С. 28).
[Закрыть]. Мосты, таким образом, сожжены не были, но в возвращение Ремизова, надо думать, никто из Серапионов не верил, хотя Ремизова продолжали печатать в СССР и спустя несколько лет после «побега»[688]688
Например, в «России» Ис. Лежнев – № 2 (II) за 1924 г: «Ушен (сказ шакалий)».
[Закрыть]. Никитин отношений с Алексеем Михайловичем не прервал; возможно, этому способствовал и его друг Борис Пильняк, ездивший в 1922 году на Запад и общавшийся в Берлине с Ремизовым. Открещиваясь от идейного влияния еще не эмигрировавшего Замятина, Никитин о Ремизове никаких публичных высказываний себе не позволял (может быть, оттого, что влиянием Ремизова его не попрекали, хотя могли). Более того, Никитин с Ремизовым переписывался. Опубликованы два фрагмента писем Никитина Ремизову 1922 года[689]689
«Серапионовы братья» в собраниях Пушкинского Дома. СПб., 1998. С. 177.
[Закрыть]: в письме от 4 марта он рассказывал о жизни Серапионов, писал о Всев. Иванове, а 14 апреля писал Ремизову о его книге «Огненная Россия»: «… незабываемая книга, вещая. Если пня не осталось бы, если бы все было пропито, то по „Огненной“ можно рассудить и о боли нашей, и о гневе, о восторге и плаче. Когда читал я – слезы капали. Точно не Вы – а птица Див пела мне. Огненная – гимн Революции, Бунту Русскому. Не забывайте Кавалера Вашего Олонецкого – грамоты жалованной до сих пор из Палаты не получил». В мае 1922 г. Ремизов напечатал рассказ Никитина «Мокей» в берлинском «Голосе России»[690]690
Вернее, перепечатал – впервые рассказ опубликован в альманахе «Дом Искусств» (Пг., 1921. № 2).
[Закрыть]. Собираясь в 1923 году (по стопам Пильняка) на Запад, Никитин, по-видимому, о своих планах Ремизова известил. В Германии Никитин находился в июне-июле 1923 года и часто виделся с Ремизовым. 24 июня 1923 года Ремизов сообщал Пильняку: «… 18-го с<его>/м<есяца> приехал Никитин. В тот же вечер взят был с него обезьяний хабар в 25.000 м<арок> и бутылка Doura Portwein (Таррагона больше не употребляется!)… С Никитиным пошлю книги. – Сейчас он захворал – лежит простудился: без калош привычному человеку трудно… Из рассказов Ник<итина> понял, что соваться мне с своими книгами в Россию бесполезно…»[691]691
Е. Обатнина. Цит. соч. С. 291.
[Закрыть]. 15 июля 1923 г. Никитин сообщал Лунцу в Гамбург из Берлина: «Вожусь здесь с Зайцевым и Ремизовым»[692]692
Новый журнал. Нью-Йорк, 1966. № 82. С. 143; далее все письма Лунцу цитируются по этой публикации Г. Керна.
[Закрыть]; именно от Ремизова Лунц узнал о приезде Никитина в Берлин[693]693
См.: Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 240.
[Закрыть].
Второй раз Никитин попал на Запад (в Париж) летом 1928 года, и перед поездкой сообщил о ней Ремизову[694]694
В организации поездки в Париж Никитину содействовал И. Эренбург, подключивший к этому делу Б. Лекаша, чьи книги тогда были изданы по-русски ленинградским «Прибоем», во главе которого стояли Серапионы (см. ниже: «Письма И. Эренбурга»).
[Закрыть]; в Париже, по всей вероятности, Никитин с Ремизовым виделся, и виделся в последний раз: больше его на Запад не выпускали; после 1928 года переписка Никитина с Ремизовым прекратилась.
Первое из писем Ремизова – явный ответ на сообщение Никитина о намерении отправиться в Германию (все особенности писем Ремизова и, в частности, их строфика, сохранены[695]695
В книге:
[Закрыть]):
«17. 5. 23.Дорогой Николай Николаевич!
Пишите!
Карточку фотогр<афическую> пришлите, пока все, что придумал.
Надо вам сюда приехать с Бор<исом>. Андр<еевичем Пильняком>[696]696
В феврале-марте 1922 г. Б. А. Пильняк, будучи в Берлине, жил у А. М. Ремизова.
[Закрыть]. Хоть на краткий срок.Визу – через Представительство просите.
Я думаю, Вам удалось бы здесь устроить книги.
Только, конечно на герм<анские> Марки.
Вообще-то с книгами стало очень трудно.
Но на вас, как на нового
Могут позариться
Пишите!
Серафима Павловна[697]697
С. П. Довгелло-Ремизова (1876–1943) – переводчица, жена А. М. Ремизова.
[Закрыть] кланяет<ся>АР
Сейчас пришел Алекс<андр>, Васильевич Бахрак[698]698
А. В. Бахрах (1902–1985) – литературный критик: в ту пору в Берлине начинал литературную деятельность.
[Закрыть]Очень внимательный к всякому живопис пис’у
Я ему рассказал о нашем Лондоне[699]699
Возможно, речь идет о плане совместной поездки в Лондон Никитина и Ремизова.
[Закрыть] он знает и вас и ПильнякаИ писал неоднократно он может сделать для нашего издания пишите и ему
Вот его адрес и это он сам пишет[700]700
Далее приписка рукой А. В. Бахраха.
[Закрыть]Regensburgerstr. 13 bei Lewin
Напишите о Ваших издательских планах, постараюсь быть Вам полезен (только сообщите все данные поточнее) Конечно, лучше всего приезжайте сами – на месте всегда лучше устроить. А если что надо – черкните.
Второе письмо – тоже до первой поездки Никитина[702]702
В книге:
[Закрыть]:
«25. 5. 23.Дорогой Николай Николаевич!
Утро вечера муд
Пиль<няк> писал вчера ночью, вам на рассвете
пишите, приезжайте и Пильняка берите
подышать „вольным эмигрантским воздухом“ в
Берлине.
будете тут читать целый вечер
пойдут вас слушать
Советую вам слепиться с Бахрахом – он вам много может устроить
а так будьте осторожны, много тут
шатии всякой.
Пришлите мне 2 фотограф<ические> карточки (обе с автографом на одной мне, а на другой только
подпись. Это для венского журнала)
и не бросайте ваших писем (все мне отдайте, в Россию пока не везите)
Захватите только Пильняка
без него скучно
или пускай в Италии посидит с неделю
живо вытурят!
и в Берлин. Книг ваших нет у меня
Мои я все дам здесь
А хорошо это вы подметили о „сри“.
Почему Алянский[703]703
Самуил Миронович Алянский (1891–1974) – петербургский издатель; в ту пору глава издательства «Алконост». Ремизов часто встречался с Алянским в Питере в 1920 г. – см. записи в Дневнике Ремизова (Публикация А. М. Грачевой, Е. Д. Резникова: Минувшее. Вып. 16. М.; СПб, 1994. С. 493–498).
[Закрыть] пропал, не пишет никому.Обещал мне „бесов, дейст.“ и „иуду“[704]704
Имеются в виду пьесы Ремизова «Бесовское действо» и «Трагедия о Иуде, принце искариотском» (напечатаны в 1919 г. в издании ТЕО); эти пьесы рецензировал Л. Лунц (Жизнь искусства. 1920, 15 января, см. также: Лев Лунц… Обезьяны идут. СПб., 2000. С. 231–233).
[Закрыть]и ничего
Серафима Павловна кланяется
АР»
В 1928 году Никитин, снова собравшись в Европу, сообщил о своем намерении жившему в Париже Ремизову; вот его ответ[705]705
В книге:
[Закрыть]:
«26. 6. 28.
Paris.Дорогой Николай Николаевич
Я очень хочу вас повидать и расспросить вас о вашем и о других писателях когда будете в Париже, пошлите мне pneu (pneumatique[706]706
Сообщение пневматической почтой.
[Закрыть]) марка 1 fr 50с.Monsieur A. Remizof.
120 bis av. Mozart
5 villa Flore
Paris XVIe
Я сейчас же вам отвечу:
Напишу вам какой вечер (в 9 ч.) и очень прошу вас не берите себе провожатых. Я хочу с вами поговорить, а ни с кем. Я вам нарисую план и какие мэтро или в авто (здесь дешево)
Париж город безтелефонный
Звонят только в кафе
Я очень мало кого вижу. И не имею отношения ни к каким редакциям. Жду вас.
Посылаю еще книги вышед<шие в> 1924 г.
Храню 4 года»
Это последнее письмо Ремизова, сохранившееся в архиве Никитина.
Письма Лунца
В Серапионовом Братстве Лев Лунц и Николай Никитин стояли по разные стороны «баррикад»: Лунц был западником, а Никитин – «восточником». Тяжело больному Лунцу в мае 1923 года ГПУ дало разрешение выехать на стажировку в Испанию. На его проводах в Петербурге Никитина не было: он уже отправился в Европу. 7 июня 1923 года Лунц приехал в Гамбург, где находились его, эмигрировавшие из России, родители. 16 июня на два дня Лунц отправился в Берлин, надеясь повидаться с Горьким; в Берлине он встречался с Ходасевичем, Шкловским и Эренбургом. 18 июня Лунц из Берлина сообщил Горькому, что приехать к нему в Шварцвальд не сможет из-за усилившейся болезни, требующей срочного санаторного лечения, и вернулся в Гамбург. 20 июня уже из Гамбурга он сообщал Серапионам: «Потрясающая новость – от Ремизова. В Берлин на днях приезжает Никитин, а за ним и Пильняк. Что такое с ними приключилось в Англии? Пильняка в Берлине собираются бить кучи людей. Все его ненавидят. Никитина ждут мирно. Жаль, что я не успел написать Коле <Никитину – Б.Ф.> в Лондон, чтоб он проездом через Гамбург зашел ко мне»[707]707
Публикация Н. К. Фединой: Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 240.
[Закрыть]. О поездке Никитина в Лондон Лунц знал, известен ему был и предполагавшийся лондонский адрес Никитина. Написанная Лунцем открытка Никитина в Лондоне не застала (во всяком случае, она у него не сохранилась). Вернувшийся в Гамбург Лунц на следующий день, 21 июня, получил из Берлина телеграмму Никитина[708]708
4 июля 1923 г. Лунц писал Серапионам из своего санатория: «От Никитина я еще в Гамбурге получил идиотскую телеграмму из Берлина (мы с ним разъехались, он приехал в день моего отъезда). На мою открытку он мне не соблаговолил ответить. Сведения о нем обычные: ведет себя по-московски» (Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 241–242). Никитин из Лондона, куда прибыл вместе с Пильняком, приезжал в Берлин в связи с выходом там своих книг, а затем вернулся в Англию.
[Закрыть] о том, что он в Берлине, писать ему следует на адрес Ходасевича (Берлин, пансион Крампе), и в Англию он вернется позже. Лунц ответил Никитину тотчас же:
«Herrn Wl. Chodasevitch (fur N. Nikitin).
Berlin, Victiria Louise Platz 9.
Pension Crampe.
21/VI <1923> Hamburg Мой адрес: Gsestrasse 88, bei Wolf.Никитин милый! Конечно, вчера отослал тебе открытку в Лондон, а сегодня получил ответ из Берлина. Слушай, дорогой! Приехать снова в эту проклятую столицу не могу, болен. А в начале будущей недели ложусь на 6 недель в санаторию. Так что не увидимся – Поэтому: не позже вторника приезжай ко мне в Гамбург. Поезда в 6.35, 12.30, 3 ч. Очень легкий путь, ресторан и т. д. А Гамбург – гениальный город, в сто раз лучше Берлина[709]709
О том же Лунц писал Горькому 18 июня: «Берлин действительно препротивный. Зато Гамбург и маленькие города!».
[Закрыть]. Чорт знает, как здесь хорошо! Приезжай, приезжай! Моя сестра[710]710
Евгения Натановна Горнштейн (урожд. Лунц).
[Закрыть] похорошела. Приезжай! Отпиши мне во всяком случае. А кроме того завтра, 22-го, вечером, позвони мне сюда в Гамбург по телефону: „Fernamt, Hamburg; Mercur 73–32“.
На приглашение Лунца приехать в Гамбург Никитин не ответил, а в письме от 15 июля объяснял это так: «Я ждал тебя в Берлине. Мне говорили <по-видимому, Ходасевич – Б.Ф.>, что проездом в Шварцвальд ты должен заглянуть и сюда. Потом мне сказали, что ты болен, я в это время собирался обратно и намеревался в Гамбурге нагрянуть к тебе, как снег на голову, без письма – сюрпризом. Сюрприз же вышел плохой – п. ч. неожиданно я застрял из-за разных документов и прочих несчастий». Тогдашняя жена Ходасевича Нина Берберова, знавшая Никитина в Питере, увидев его в пансионе Крампе, была потрясена переменой; она вспоминала первые берлинские дни Никитина: «Серапионов Брат Н. Никитин, вчера приехавший из Петербурга, буйный, как с цепи сорвавшийся, весь день покупал себе носки и галстуки в магазине Кадеве[712]712
Знаменитый берлинский универмаг.
[Закрыть], потом выпил и привел к себе уличную девицу с угла Мотцштрассе»[713]713
Н. Берберова. Курсив мой. М., 1996. С. 185; в письме Лунцу 15 июля 1923 г. Никитин признавался: «Я худею от суеты, от толкотни, от жары, от неудач, от тоски по Зойке, от удач, от беспутства. Берлин – сплошной б…к. Каждый день думаю – когда же я отсюда выберусь». Л. Харитон 8 августа сообщала Лунцу о Никитине: «Коля пишет замечательные письма: сравнительные диаграммы стоимости женщины в Берлине и Лондоне».
[Закрыть]. Это цитата из книги «Курсив мой», а в июне 1923 года, что называется, по горячим следам, Берберова написала об этом эпизоде Лунцу; вот что он ей ответил 25 июня 1923 г.: «Очень грустно слышать, хотя не мне, конечно, привыкать к Никитинскому времяпрепровождению. Больно за Зою[714]714
Зоя Александровна Никитина (Гацкевич; 1902–1973) – редакционно-издательский работник; первая жена Никитина, неизменная посетительница собраний Серапионовых Братьев.
[Закрыть], а так Никитин и всегда был и будет милым прохвостом. Очень прошу Вас насплетничать мне о нем побольше. Мой Серапионов долг доносить о его действиях конклаву. Обо мне не говорите ему ничего. Хочется его испытать: напишет он мне письмо или нет? (Не намекайте ему!)»[715]715
Лев Лунц. Обезьяны идут. СПб., 2000. С. 281.
[Закрыть]. 10 июля Лунц жаловался Серапионам на Никитина: «Этот подлец так мне и не пишет. Ни звука. Мне, умирающему!»[716]716
Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 243.
[Закрыть]. Несомненно, под впечатлением письма Берберовой 26 июня 1923 г. Лунц сообщал Горькому: «Кстати, Никитин сейчас в Берлине. „Гастролирует“»[717]717
Там же. С. 277.
[Закрыть]. О впечатлениях берлинской встречи с Никитиным докладывал Горькому Виктор Шкловский: «Никитин немножко опильняковел. Привожу его в чувство. Но он улетел в Лондон. Остается только молиться за него» (письмо от 16 июля 1923 г.)[718]718
В. Б. Шкловский. Письма М. Горькому (1917–1923 гг.) / Публикация А. Ю. Галушкина. // De visu. 1993. № 1. С. 39.
[Закрыть].
Никитин написал Лунцу только перед самым отбытием из Берлина в Лондон, 15 июля 1923 года; он писал: «Запад – должен раздвинуть черепную коробку. Но сидеть здесь нельзя. Если не бывать в России, тут можно сдохнуть. В России – глухая китайская стена, Россия – ночь, но мы должны быть светляками, наше место там. Мы свободнее здесь, но я не чувствую стен, в которые можно было бы опереться, чтобы почувствовать сопротивление, потому всякий писатель здесь, как болван, с отброшенными в стороны руками, но без напряжения. Брат мой, ты, конечно, вернешься на свою землю? У Германии – чужое небо и чужая жизнь. Русские здесь, как клопы в уездной гостинице. К ним привыкли, но в несчастной жизни германского народа какие мы лишние, пустые, ненужные».
Лунц ответил Никитину сразу же:
«Konigstein in Taunus, 18/VII 1923.Милый Коля!
Так ты и не смог без онанизма: нет-нет, а ввернул его под конец письма[719]719
Реакция на заключительную фразу Никитина: «Левушка, дорогой серапион, напиши мне о Питере, о Зое, обо всем, только не бери с меня пример, а пиши сейчас же, чтобы письмо застало меня в Лондоне», спровоцированная рассказанным Никитиным эпизодом из курортной жизни в Свинемюнде: «Тут же в ямках, закопавшись в песок, сидят молодые немцы с молодыми немками и занимаются онанизмом».
[Закрыть]. Верен себе. Чорт с тобой!Вообще, я уж давно дал слово на Тебя ни за что никогда не сердиться. Ведь ты – „милейший прохвост“. И если ты не отвечал мне – знал заранее: крутится. А раз нашел все-таки, – значит, докрутился…
Нет, без шуток: спасибо за большое и патетическое письмо. Не ожидал, растроган.
Запад, Лондон, Россия, родина – я тебя, конечно, понимаю. Но мне все это представляется много проще и – красивей. Ты очень хорошо написал о „русских стенах, на которые можно опереться“. Но, поверь мне, то же чувствует немец в Германии, абиссинец в Абиссинии и индус в Индии. Каждому его родина кажется лучшей для него, его язык лучшим для него, и горе тому, кто в этом усомнится! Так же точно мне моя мама дороже всех, для меня она лучшая из мам, а для тебя, разумеется, твоя дороже и дороже и лучше. Но говорить, что Россия вообще лучше других стран – бахвальство и идиотизм. Для нас выбора нет и не может быть: наш язык. Наша земля. Наша плоть и кровь – там, как бы плохо или хорошо там ни было. Ты знаешь, Коля, что я, не в пример Тебе, никакой властью не восхищен, ни Царя, ни Советов не благословляю, ни во что не верю, кроме:
1) родины, патриотизма
2) чадолюбия – 12 человек детей, и ни копейки меньше!
Так вот когда, гражд<анская> война, мне наплевать. Но поляков во время войны – не терплю. И все же: самые ненавистные для меня течения это „скифство“, „евразийство“ и всякие разновидности, кончая „патриотизмом“ Пильняка. Это ура-патриотизм невеж и недоучек, хвастающихся своей темнотой. Нет, на Западе учиться надо долго и много. Но иностранцам жить должно за границей. А то наши русские в Берлине живут там неизвестно почему (не политические), скулят, лопают бифштексы и ругают немцев. Поучились бы у них работать, сволочи, или назад в Россию езжали бы. Брр, ненавижу.
Прости меня, дорогой, за эту длинную тираду. Но и ты писал про „это“ с пафосом и даже я о родине иначе говорить не могу. И вообще такие писания небесполезны. О совокупленьях и т. п. успеется всегда.
Из Петербурга я выехал неделю через после тебя. Так что ничего нового рассказать не могу. Зойка[720]720
З. А. Никитина.
[Закрыть] неприлично тоскует по тебе и разбивает сердца в „Правде“[721]721
Л. Б. Харитон писала Лунцу 17 июня 1923 г.: «Зойка процветает в Правде»; 21 июня К. А. Федин сообщал Лунцу: «Зоя Никитина летает на гидроплане с Баскаковым из „Правды“».
[Закрыть]. Перед моим отъездом устроили у неё отвальную и ставили кино[722]722
Имеются в виду инсценированные пантомимы (пародии на западное немое кино) на материале жизни Серапионов, которые разыгрывали Братья и их гости; автором (сценаристом и режиссером) «кино» неизменно был Л. Лунц, конферировал – Е. Шварц.
[Закрыть] про тебя с Пильняком в Англии. Шумный успех. Федин играл тебя гениально. В июне все Серапионы, кроме Кости[723]723
К. А. Федин.
[Закрыть], разъехались.А я лежу в санатории больной. Очень серьезно, как ни странно. И не знаю, когда и чем это кончится. Температура все поднимается и, вообще, плохо. Нервничаю из-за денег. Живу тут в дорогой санатории на отцовский счет, и это меня мучает. Отец, конечно, сердится на меня за это „мучение“, но мне от этого не легче.
Если выздоровею – к сентябрю собираюсь: или 1) дальше в Европу учиться, или 2) назад в Питер. Первое почти невозможно из-за денег, так что
Когда мы встретимся на Эртелевском?[724]724
Никитин жил тогда в Петербурге по адресу Эртелев переулок, д. 3, кв. 3.
[Закрыть]А пока пиши. Впрочем, если ты будешь отвечать с прежней быстротой, то твое письмо подоспеет к моим похоронам. Пильняку поклонись. Он сволочь на людях, но за-проста – хороший человек[725]725
На это Никитин 23 июля 1923 г. ответил: «О Пильняке верно. Чорт с ним».
[Закрыть]. Потом у него такие то-о-олстые дети!Плохо, Коленька! Хандрю!
Целую Лева.Написал гениальный киносценарий[726]726
«Восстание вещей». Об этом сценарии 10 июля 1923 г. Лунц писал Серапионам: «Кончаю гигантский и гениальный сценарий. Лидочка <Л. Б. Харитон>, конечно, скажет, что это дрянь: „У вас, Лева, так сценарий написан, что видно будет, как на экране герои говорят с еврейским акцентом“», 14 июля 1923 г. Лунц писал Берберовой: «Кончил гигантский киносценарий. Гениально! Но где продать? Сюжет всемирный! Чудеса техники», а 5 августа – Горькому, жалуясь на болезнь: «Все ж написал большой сценарий. Не знаю, удастся ли пристроить: он очень труден технически для съемки».
[Закрыть].Пиши на Hamburg (Gsestrasse 88 (bei Wolf), оттуда перешлют».
На сей раз Никитин ответил быстро; в письме от 23 июля из Лондона говорится: «Не кричи, пожалуйста, что надо у Европы учиться. Это все знают без тебя. Говоря, что Россия лучше других стран (хотя я никак не могу припомнить – действительно ли я говорил это), я совсем не думал бахвалиться, – она мне роднее, милее, ближе… Я верю в добро моей страны. С тех пор, как я побывал в Берлине, меня не соблазняет умение рассуждать спокойно и здраво – т. е. „объективная“ точка зрения (Ходасевичская). М. б. мне ехать сейчас в Россию наиболее тяжело, чем тогда – когда я там жил, не выезжая. Но возвращаюсь я, умудренный – здоровье страны не в отыскании её зла, а в нахождении добра. Т. е., м. б. то, чего требовали (паршивое слово) большевики. Должен тебя предупредить, что эту мудрость я почерпнул, отнюдь не толкаясь в передних советских канцелярий, я не был ни в одной, а насмотревшись на заграничную жизнь, вернее, присмотревшись к ней». Это письмо Никитина свидетельствовало о его несомненной зоркости (скажем, он писал о слоях русской эмиграции в Берлине: «При самых идеалистических мыслях, они все-таки воняют нетерпимостью и ненавистью, и эмигрантская молодежь (с ней мне приходилось сталкиваться) так же воняет тупостью, как наши комсомольцы. Нетерпимость эта разлита щедро даже в теперешнем Горьком»).
По возвращении Никитина в Россию серапионовские «барышни» встретили его доброжелательно (Л. Б. Харитон сообщала Лунцу: «Приехал Николай. Ему Англия принесла пользу: посолиднел, стал мягче, заносчивость куда-то исчезла, и, вообще, ужасно милый»), но Братья были не в пример суровей. 9 октября 1923 года Каверин писал Лунцу: «Вчера впервые увидел Никитина после его поездки. Он выпустил книгу „Бунт“, половина в ней неприкрытая… халтура. Ему ужасно вреден успех. То, что он чувствует себя известным писателем, обходится ему дороже его славы. Он собирается писать Алтайскую (против ожидания, не английскую) повесть Если не сорвется – то все у него будет ладно». Н. Тихонов в подробном отчете о работе Серапионов для Лунца написал: «Коля Никитин – редактор – персона – вершина… Фельетоны его „Путешествие в Рур“ можно с легкостью пустить путешествовать к центру земли. Лева – серьезно, фельетоны – плохи. И плохо то, что там не мысли хромают, и не стиль, а наоборот: все гладко – но все ростом в два вершка и газетно – только газетно, и все впопыхах и с ветерка, с чужих слов. Бедный Коля! Пильняк хитрей, Пильняк, отбросив всякий „белый“ стиль, написал пару хороших, честных фельетонов об Англии, и за это его грызут газеты…». Наиболее резок был в письме Лунцу Федин: упомянув о «систематическом отсутствии» Никитина на серапионовских сборищах, он вынес приговор: «Но никто не жалеет о нем».
Из Петрограда Н. Н. и З. А. Никитины отправили Лунцу два письма (по одному каждый) 25 сентября 1923 г.; они чувствовали себя счастливыми, и рефреном никитинского письма было «Женись, брат Лунц, женись». Тяжело больной Лунц пытался ответить им в тон («Разводись, брат Никитин, разводись» и «Выходи снова замуж, Зоя, выходи»[727]727
Черновик: Новый журнал. Нью-Йорк, 1966. № 82. С. 163.
[Закрыть]), но, похоже, дописать письмо сил не нашел.
Первые успехи, безусловно, вскружили Никитину голову; уже в 1923 году Серапионы дружно отмечали: качество его прозы падает. Лунц с ними соглашался. «Колька Никитин меня огорчает, – читаем в его письме Федину. – Он хороший парень, только дурак, что бегает за „bella gloria“, а та лягается больно»[728]728
Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 244.
[Закрыть]. Прекрасная слава, действительно, больно лягалась. Никитин торопливо писал очерки о Западе и авантюрные книжки, но выдержать уровень первых своих рассказов уже не мог. Лунц жаловался Горькому: «Никитин пишет прескверные фельетоны в „Правде“ и вообще ведет себя по-московски. Мне это очень горько, потому что Никитин был одним из первых Серапионов. Но он – карьерист. Ему же будет хуже»[729]729
Лев Лунц. Обезьяны идут. С. 278.
[Закрыть]. Однако, отчаянно ругая Никитина, Серапионы не порывали с ним. В 1924 году Замятин информировал Лунца: «С Ник. Никитиным у братьев coitus, кажется, помаленьку налаживается»[730]730
Новый журнал. Нью-Йорк, 1966. № 83. С. 177.
[Закрыть].
Какие бы слухи ни доходили до Лунца, он, и осуждая Никитина[731]731
В этом смысле характерен рассказ-пародия Лунца на будущее Серапионов «Хождение по мукам» (Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 247–256), в котором действие происходит в 1932 году и Никитин, бросив литературу, занимается другим делом: на его визитной карточке написано: «Ник. Ник. Никитин. Альфонс».
[Закрыть], не забывал, что говорит об одном из первых Серапионов: «Делай со мной что хочешь, Костя, – писал он Федину, – я все-таки ощущаю его как брата, несмотря на все его хамства. Брат всегда остается братом…»[732]732
Вопросы литературы, 1993. № 4. С. 257.
[Закрыть].
Памяти Лунца Никитин посвятил некролог в «Ленинградской правде»[733]733
Н. Никитин. Л. Лунц // Ленинградская правда. 23 мая 1924.
[Закрыть] и рассказ «Могила Панбурлея»…
Письмо Пильняка
Никитин чувствовал критическое отношение прочих Серапионов к Пильняку. Поэтому он писал Лунцу из Берлина 15 июля 1923 года (может быть, и не вполне чистосердечно): «Страшно жалею, что не застал Горького, мне кажется, что он на меня сердится. По-видимому – моя совместная поездка с Пильняком ему не нравится. Я человек тихий, – Пильняк – модник и рекламист. Мы люди – разные, мы сойдемся в вагоне, в квартире, в кабаке, за рюмкой – но душой, по-видимому, никогда». В РГАЛИ, где хранятся письма из архива Никитина, посланий от Пильняка нет (не считая коротенького письмеца 1932 года из Заполярья, написанного совместно с прозаиком Н. Н. Зарудиным – Никитину и его второй жене; оно вошло в том пильняковских писем[734]734
Борис Пильняк. Мне выпала горькая слава… Письма 1915–1937. М., 2002. С. 358–359.
[Закрыть]). Но в ИРЛИ хранится поступившая туда в 1997 г. машинописная копия письма Пильняка, посланного Никитину после их с Пильняком возвращении из Англии – 22 ноября 1923 г.:
«КОЛОМЕНСКИЙ
Николы-на-Посадьях
Пильняковых
ДЕЛ
ВЕЛИКИЙ ДИВАН
№ – ЭЭXX
22 / XI / 923УДОСТОВЕРЕНИЕ
Дано сие тов. Никитину, Ник. Ник., в том, что Пильняку-на-Посадьях очень нехорошо живется, его жена больна брюшным тифом, денег у него нет, а есть скучные мысли об одиночестве, о кортошке
(так! – Б.Ф.), о ненужности, и даже алкоголь не веселит. – Микитка, милый, прости, что пишу я тебе так редко и все о делах. Поцелуй Зайца[735]735
З. А. Никитину.
[Закрыть], – он, говорят, нездоров.– Дела же: —
I) Из Аркоса я получил две подряд бумаги на твое и мое имя, в оных настоятельно просится, чтоб мы вместе внесли по 9 фунт. 9 шил. за наш проезд из Кардифа в Петербург, и угрожается. Я эти – за себя – деньги уже внес и там, внося, сообщил, что обязуюсь предупредить и тебя. ЧТО И УДОСТОВЕРЯЮ.
II) У меня очень плохо (очень, очень.) обстоит с деньгами, – ничего, кроме долгов и чуть-чуть начатого романа, и трех червонцев, и тысячи обязательств, и месяца кобалы
(так! – Б.Ф.)… И ВОТ: у меня скопилась книжечка „Английских рассказов“ (злополучные очерки переделаны неузнаваемо и хорошо), размером в три листа, – и вот (с такими просьбами я обращаюсь редко, и мне всегда трудно), будь добр, или сам, или попроси Лидочку[736]736
Л. Б. Харитон.
[Закрыть] (и сам и Лидочка) – потолкуйте с издателями, не возьмут ли издать, только – чтоб денег. – И ответа я жду от тебя как можно скоро, и результатного ответа, и денег. Книгу я посвящаю тебе. В неё входят: „Speranza“, „Старый мир“, „Глава из повести в письмах, которую нельзя окончить“, и все.III) Целую тебя крепко, напиши о себе, о делах своих, о заботах, – возможно скорей, денег нет, а жена больна, не встает, не встанет еще месяца два. Поцелуй Лидочку, друзей, всех.
КОЛНИКПИЛДЕК ВЕЛДИВСекретарь»[737]737
РО ИРЛИ. Р. 1. Оп. 22. № 568. Письмо с такой же шапкой, но более игровое по форме отправил Пильняк писателю И. М. Касаткину 27 декабря 1923 г. с подписями Пильняк и Вогау – соответственно за председателя и за секретаря; примерно в такой же форме 21 ноября 1923 г. он выдал «МАНДАТ» Е. Д. Зозуле, подписав его «Предколпильделис» (Председатель Коломенского Пильняковых Делиш Исполкома).
[Закрыть].
Книга Пильняка «Английские рассказы» действительно вышла в 1924 году. Но Никитин к этому никакого отношения не имел. Когда Пильняк обратился к нему с просьбой о помощи, у него давно уже был заключен договор на «Английские рассказы» с питерским издательством «Время», которое как раз в те дни расторгло этот договор, испугавшись «общественной» критики пильняковских очерков об Англии (1 декабря 1923 г. Пильняк договор вернул[738]738
См. его письмо гл. редактору издательства «Время» Г. П. Блоку (Б. Пильняк. Мне выпала горькая слава. М., 2002. С. 254–255).
[Закрыть]). Тогда, не очень надеясь на Никитина, Пильняк 28 ноября 1923 года предложил «Английские рассказы» А. К. Воронскому – он-то их и напечатал в издательстве «Круг», которым руководил.
Письма Слонимского и др.
Живя в одном городе, Слонимский и Никитин, понятно, не переписывались, но в сентябре 1923 года, вернувшись из поездки по Западу в Питер, Никитин Слонимского там не застал. Вместе со Шварцем Слонимский уехал в начале лета в Донбасс (точнее, в Бахмут), потом вернулся в Питер на короткое время и тогда Л. Харитон написала о нем Лунцу: «Приехал неожиданно, загорелый, пополневший, заявил, что ничего, кроме молока, в рот не берет, что на юге – рай, пишет там в комнате, где галдят 5 Шварцев – и хоть бы что. Ночью лежит в степи и разговаривает на мировые темы: родился поросенок с дефектом. Нужна операция и т. д. … Писал он там много. Когда не стало денег, пошел в „Кочегарку“. Там его узнали по портрету из „Литер. Записок“[739]739
Всем Серапионам была посвящена значительная часть № 3 питерского журнала «Литературные записки» за 1922 г.
[Закрыть] и сразу дали солидный аванс, а потом предложили руководить начинающими писателями. И вот Мишка предпочитает генеральство в Бахмуте прозябанью в Питере». О литературных планах, возникших в Бахмуте, вспоминал Евгений Шварц – это он предложил Слонимскому отправиться в южные края (Шварц родился и провел детские годы в Майкопе): «В июне 1923 года мы с Мишей Слонимским поехали гостить на соляной рудник имени Либкнехта под Бахмутом… Когда пришло время возвращаться в Петроград, Слонимский зашел в редакцию. Чтобы помогли ему с билетом. С железнодорожной броней. И редактор предложил ему организовать при газете журнал „Забой“. И Слонимский согласился с тем, что секретарем журнала останусь я. Мы съездим в Ленинград, вернемся и все наладим. После чего я останусь еще на два-три месяца, а он, Слонимский, уедет и будет держать связь с журналом, посылать материал из Ленинграда. Так мы и договорились. И уехали. И вернулись обратно. К нашему ужасу, старого редактора на месте не оказалось. Новый, по фамилии Валь, худенький, с безумными глазами, маленькой бородкой, с перекошенным от вечного гнева ртом, пришиб нас своей энергией. Он потребовал, чтобы мы, пока собирают материал для журнала, сотрудничали в газете…»[740]740
Е. Шварц. Живу беспокойно. Из дневников. Л, 1990. С. 181, 579.
[Закрыть]. Вот с упоминания Валериана Валя, читающего повесть Никитина, и начинается первое письмо Слонимского вернувшемуся с Запада Никитину:
«Коля, Валь тебе кланяется. Валь – это редактор „Всероссийской кочегарки“. Он сидит у себя в кабинете и рычит. Все дрожат, а он читает „Полет“[741]741
«Полет» напечатал в 1923 году Воронский в московском издательстве «Круг», которым он тогда руководил.
[Закрыть] и ему нравится. „Полет“ идет в первом номере и на первом месте. Донбасс рвет на себе одежды от нетерпения прочесть „Три главы из повести“. Зоя – тоже.Если ты Зою обижаешь – не обижай. Если не обижаешь – обижай. Во всяком случае три червонца я тебе пока выслал. Что будет дальше – об этом знает только контора книгоиздательства „Донбасс“ и метеорологическая станция. Контора жмется, а по Донбассу тайфун. Пыль нестерпимая и нестерпимой силы, что даже Груздева опрокидывает.
В Бахмуте тебе дела бы не было никакого: даже Валь говорит, что женщины бахмутские дрянь!*) – зато на рудниках Илья Груздев[742]742
И. А. Груздев, узнав об организации журнала «Забой», поехал в Бахмут вместе со Слонимским, однако в газете «Всероссийская кочегарка» его литературные опусы не вызвали большого энтузиазма. Шварц вспоминал: «Свирепый Валь отверг одну за другой статьи Груздева. И в самом деле – академический, литературоведческий тон не шел к газете „Всероссийская кочегарка“. И Миша <Слонимский> был доволен. И со свойственной ему цикличностью мышления повторял, шагая по комнате задумчиво, примерно раз в десять минут: „Я говорил Илье, что в газете ему делать нечего“…» (Шварц. Живу беспокойно. Л. 1990. С. 580).
[Закрыть] завел уже три романа, и на него очередь. Это тебе не Восток и Запад, а Север и Юг. „Рвотный форт“, представь себе,<1 слово нрзб>тут нравится. Я уговаривал, что „Пес“[743]743
Рассказ «Пес» вошел в книгу Никитина «Бунт. Рассказы» (М.; Пг., Круг. 1923); был напечатан также в берлинском издании альманаха «Серапионовы братья» (в петроградском издании альманаха «Серапионовы братья» был опубликован рассказ Никитина «Дези»).
[Закрыть] лучше, а мне не верят. Но „Рвотный форт“, не подумай худого, я тоже рекламирую. Вообще я, к сожалению, честный Серапион. Кстати: сегодня день св. Серапиона. Поздравляю и принимаю поздравления.В общем через полторы недели приеду. Зое – такие чувства, которые никак нельзя передавать через тебя.
Мл.
21/IX 23 г.
________________________________________
*) Верно – примеч<ание> секретаря
Верно – секретарь журнала Е. Шварц
Еще одно послание от Слонимского пришло летом 1924 года (почтовый штемпель 9 июня 1924) – тоже с юга:
«Коля! Адрес мой: Геленджик (Черноморская губ.) улица Луначарского дом 8 дача Капуци (угол Кладбищенской).
Скажу прямо: море, горы, жара, а с деньгами – труба. Денег мало. Поэтому: может ли „Ленинград“[746]746
Никитин был членом редколлегии тонкого журнала «Ленинград» (выходил до 1925 года), а затем, по возвращении из эвакуации в 1945 году стал членом редколлегии уже другого тонкого журнала под тем же названием (бывший «Резец») до его закрытия в 1946 году.
[Закрыть] выслать мне аванс? Все, что нужно (скажи, что нужно) – вышлю немедля. Ответь: возможен аванс или нет? Если возможен – буду в восторге.Зою целуй. Напишу подробней.
Миша»
Засим в переписке Слонимского с Никитиным наступает двадцатилетний перерыв (во время которого Слонимский сам становится деятелем ленинградских редакций и издательств); к письмам Слонимского мы вернемся, когда речь пойдет о военном времени.
