Текст книги "Судьбы Серапионов"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)
А сейчас еще несколько писательских писем 1923–24 годов из почты Никитина.
Несомненно легкий и общительный характер Никника проявился в его общении с московским писателем Андреем Соболем, человеком трудным, хотя отнюдь не закрытым для других. 29 ноября 1923 года Соболь пишет Никитину: «…У нас все по-старому. Изредка пьем. Приехала Сейфуллина – занятный человек. Шум насчет истории с Есениным и пр.[747]747
Имеется в виду подготовка товарищеского суда по обвинению четырех поэтов: Есенина, Орешина, Клычкова и Ганина в дебоширстве и антисемитизме. На состоявшемся в декабре 1923 г. суде с обвинениями выступили Д. Бедный и Л. Сосновский; защиту осуществляли А. Эфрос, В. Львов-Рогачевский и А. Соболь. Есенин обвинения в антисемитизме отверг. Четырем поэтам было вынесено «общественное порицание». (см. например, статьи: Дело четырех поэтов // Известия. 12 декабря 1923; Приговор по делу четырех поэтов // Известия. 15 декабря 1923).
[Закрыть] Волнение умов. Кажется, ущемляют их здорово. А по-моему напрасно. Они вроде стрелочников. Инженеры воровали, а стрелочник виноват. Они под хмельком сказали вслух то, о чем трезво думают 75 % нашей братии. К чему же весь гомон! Я все еще торчу над корректурой[748]748
Видимо, речь идет об одном из двух сборников рассказов А. Соболя, вышедших в 1923 г.: «Люди прохожие» («Зиф») или «Обломки» («Круг»).
[Закрыть], пишу мало. Завидую – ты разъезжаешь»[749]749
Письма Соболя Никитину: РГАЛИ. Ф. 2575. Оп. 1. Ед. хр. 363.
[Закрыть]. Зная, что Никитин – в редколлегии журнала «Петроград» (с 1924 г. – «Ленинград»), Соболь присылал ему свою прозу, расспрашивал о возможном гонораре. 26 апреля 1924 года он писал: «Тут новою ничего. Лично у меня дела дрянь – ничего, ничего не пишу, бегаю за червонцем, а он от меня. Мечтаю (понимаешь, воистину мечтаю), как институтка о лете, о том, чтоб хоть на месяц вырваться и хоть один месяц поработать, но боюсь, что и это пролетит, как моя поездка в Питер. Да, видел томик – французские переводы вещей: твоих, Пильняка, Эренбурга и Ремизова. Довольно изящный с виду томик; название такое: „Сцены русской революции“. Живем все по-старому. Пасха на носу, а вот сейчас пишу тебе – мерзну: вечера осенние».
Вскоре Соболю удалось выбраться в солнечную Италию, но и там он брюзжал и жаловался и, как точно написал об этом Эренбург Лидину: «Вчера получил письмо от Соболя из Сорренто. Конечно, хандрит и… мерзнет»[750]750
26 февраля 1925; фотокопия, собрание автора.
[Закрыть]…
В Москве Никитин не замыкался только на редакторе и издателе Воронском. Но, прежде чем привести следующее письмо Никитину – цитата из статьи, озаглавленной «Где же новая литература?» и напечатанной в 1924 году в Москве:
«Парадокс нашего времени заключается в том, что новую литературу делает старшее поколение. Молодые же наши отражатели быта непомерно быстро выдохлись, творчески износили себя, одряхлели… Старшее поколение ищет новую литературную форму и находит её. Скрытое под поверхностью эти годы, пока зыбилась мелкая суетливая волна революционно-бытового репортажа – оно, это поколение писателей, подымается сейчас на поверхность и дает большую волну, которая перехлестывает мелкую зыбь… И немудрено! Ведь, „серапионы“ наши всех мастей и оттенков „человека забыли“. Величайшую конкретность его переживаний заместили социологическими обобщениями дурного пошиба, истерикой славянщины, поверхностным фольклором и речевыми вольтами. И как же шумели они, как раздуты были шумливой газетной критикой!..
Вместо не помнящих родства маленьких кузенов литературы, маленькими мозгами не охватывавших горизонта, не постигавших эпохи, не проникавших в интимную глубину распада, расплавления и формовки человеческой особи – вместо них в новую литературу вернулись „из побывки“ – люди зрелые, переболевшие, испытавшие, с внутренне-углубленным душевно-духовным опытом, вяжущие исторически преемственную и национально едино-сущую нить нашей величайшей в мире литературы… Увы! Парадокс нашего времени безжалостен к этой литературной молодежи».
Слова о литературных кузенах – конечно, тыняновские[751]751
В статье «Литературное сегодня» Тынянов писал: «… теперь очевидно, что „Серапионовы братья“ могут быть названы разве только „Серапионовыми кузенами…“» (Русский современник. 1924. № 1. С. 292); имела ли эта тыняновская острота хождение в литературных кругах до выхода журнала, или И. Лежнев пришел к ней самостоятельно – остается загадкой.
[Закрыть], но это не Тынянов. Этой Исай Лежнев, редактор издававшегося с 1922 года литературно-политического журнала «Новая Россия». Первые два номера этого журнала вышли в Питере, после чего журнал был закрыт, а его редактора должны были выслать вместе с другими не угодными режиму гуманитариями, однако не выслали и даже разрешили продолжить издание журнала (он стал выходить в Москве: сначала под названием «Россия», затем опять «Новая Россия»), в 1926 году журнал закрыли уже окончательно и его главного редактора И. Г. Лежнева таки выслали из СССР (правда за границей он перековался, в 1930-м ему разрешили вернуться в СССР, приняли в ВКП(б) и он верой и правдой служил Сталину – но это уже другой сюжет). А сейчас скажем, что в 1923 году Никитин продолжил наверняка начавшееся еще в Питере деловое знакомство с Лежневым и, вскоре после своего возвращения из зарубежной поездки, написал ему. В ответ Никитина ждало большое комплиментарное письмо. Словесные авансы в нем были даны Лежневым немалые. Возможно, быстро почувствовав их неоплаченность, Лежнев меньше чем через год и ополчился на всех Серапионов с цитированной резкостью.
Вот как удачно для Никитина все начиналось:
«Москва, 17 ноября 23.Дорогой Николай Николаевич!
Письмо Ваше было мне по-настоящему приятно. Из письма для меня обнаружилось: 1) что вы умеете работать – в русских условиях явление редкое; заграничная книжка[752]752
Речь идет о книге Никитина «Сейчас на Западе. Берлин – Рур – Лондон» (Л.; М., 1924), написанной на материале его летней поездки 1923 года в Германию и Англию.
[Закрыть] в 7 листов сделана в каких-нибудь полтора месяца. Был у меня вчера Пильняк; он за это время успел несравненно меньше; 2) что вы – умница – явление не менее редкое. Так или иначе (подробности неинтересны) Вам удалось снять табу с „Полета“. Вы его сейчас использоваете в двух направлениях (в журнале и – отдельной книжкой); 3) что устроились Вы хорошо. Квартира Ваша прекрасна – это я видел. Вина не отведывал, но, как все непьющие, обладаю фантазией безнадежного алкоголика; а факты с Есениным и Клюевым – факты, стало быть, вещь упрямая; 4) что жена Ваша очаровательна; это я знал, впрочем, помимо письма и независимо от него; 5) что рассказ с „Сигом“ (а человек Вы умный, и потому здесь не станете халтурить) – у Вас выйдет. В виду всего вышеизложенного, приветствую Вас и за отсутствием бокала с шампанским – подымаю за Ваш успех чернильницу. Мой краткий спич вот: пусть Ваши чернила будут также остры и шипучи, как шампанское. Рассказу Вашему буду рад. Приписки же к „Полету“ в интересах все того же ума и такта – делать не советую. Знайте мудрое правило: никогда не надо выбалтывать все до конца… Вы не можете не знать, что за „Полет“ в Вашу икру вгрызется целая стая собак. Сейчас, кстати, они организуются в великое собачье объединение для борьбы со всеми талантливыми людьми без различия пола, национальности и даже партийного исповедания – Вы не минуете общей участи. Тогда Ваша проектируемая приписка к книге в виде письма в редакцию, будет вполне уместна и – сверх того – служить к вящей рекламе книги. Реклама – это совсем не стыдно. Кто этого не понимает, тот не только бездарен, но даже верх того – претенциозно бездарен, а это уже совсем безнадежно… Пришлите свою книгу и – для отзыва – первый номер „Звезды“.
Любовь, как видим, оказалась недолгой…
Письма Эренбурга
29 декабря 1922 года Никитин писал Воронскому: «Эренбург? Эклектичен, как щенок, лающий на 10 лаев, под всех знакомых взрослых собак. Вам, конечно, может нравиться его „Курбов“, но если вы вглядитесь в ритм вещи, в стиль диалога, в эту отрывочность, ненужность вещей, о которых сообщают действующие лица, диалог – тоже ритмичный, вы скажете – Белый. Жалко только, что однопроцентный раствор… Мне Чапыгин интересен больше»[754]754
Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. Литературное наследство. Т. 93. М., 1983. С. 573–574.
[Закрыть]. Это отзыв о втором романе Эренбурга «Жизнь и гибель Николая Курбова», который написан действительно не без влияния Андрея Белого (заметим, что, готовя роман к печати, Эренбург, «беловщину», как он это тогда назвал, пытался ослабить)… Эренбург, в то время и свою очередь, знал лишь один рассказ Никитина («Дези», опубликованный в альманахе «Серапионовы Братья») и об этой вещи в письме М. М. Шкапской (14 мая 1922 года) высказался так: «„Дэзи“ Никитина очень хорошо задумана, но скверно сделана»[755]755
РГАЛИ. Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 543. Л. 12 (об.). Письма Эренбурга Шкапской публикуются в альманахе «Диаспора» (Вып. IV. Париж; СПб., 2002).
[Закрыть]. Среди эренбурговских высказываний о Серапионах характерно такое – в письме к Е. Г. Полонской от 25 ноября 1922 года: «Я всех их заглазно очень люблю, в особенности тех, которые не живописуют истинно русскую деревню и не знаются с Пильняком»[756]756
Вопросы литературы. 2000. № 1. С. 314; с Пильняком Эренбург был в ссоре и в другом письме Полонской сообщал: «Пильняк меня не только ненавидит, но и распространяет обо мне самые мрачные слухи, так что у меня с ним не может быть никаких дел кроме членовредительских» (Там же. С. 308).
[Закрыть]. В ту пору Никитин как раз живописал истинно русскую деревню и знался с Пильняком.
Эти (взаимные) суждения – литературны. Ортодоксальная же критика подходила к произведениям и Эренбурга, и Никитина сугубо политически и не делала различий между ними. В июне 1923 года вышел первый номер московского журнала «На посту». Сегодня он представляется сугубо одиозным, но тогда его авторы понимали, что власть у них почти в руках и со своими противниками боролись насмерть. В первом номере «На посту» напечатали статью Бориса Волина «Клеветники: Эренбург, Никитин, Брик» о книгах «Жизнь и гибель Николая Курбова», «Рвотный форт» и «Непопутчица» (повесть Осипа Брика). Статья была зубодробильная; уже название её первого раздела звучало обвинительно: «Добродушные издатели и не простодушные писатели», далее следовал «анализ» книг и суровый вывод: «Эта рвотная литература искажает революционную действительность, пасквильничает, утрирует факты и типы и клевещет, клевещет, клевещет без конца и без зазрения совести на революцию, революционеров, на партию и на коммунистов»[757]757
На посту. 1923. № 1. К. 10.
[Закрыть]. Нападкам «неистовых ревнителей» подвергался и Воронский, которого Никитин считал своей опорой. Прочитав статью Волина, Эренбург писал Полонской: «Я получил „На посту“. Мне стало очень жутко от него. Напиши так ли это? Т. е. много ли таких постовых и считаются ли с ними всурьез?»[758]758
Письмо от 23 августа 1923 г. (Вопросы литературы. 2000. № 2. С. 234).
[Закрыть]. В 1923 году истерики напостовцев говорили скорее об их претензии взять литературную власть в свои руки, чем об их реальной власти. Напостовцы, имея непомерные амбиции, всего лишь создавали литобразцы для власти, которыми она вскоре начнет пользоваться вовсю.
Статья Волина не объединила Эренбурга и Никитина – их литературные вкусы не корректировались политическими на них нападками. И хотя, приехав в Берлин летом 1923 года, Никитин с Эренбургом повидался, но дружеских отношений между ними не завязалось. Эренбург написал об этом 28 июня 1923 г. из Берлина в Москву Лидину: «Здесь все то же… Еще приехал Никитин, он по-моему и с лица смахивает на незабвенного Пильняка»[759]759
Фотокопия, собрание автора.
[Закрыть]. Столь же недвусмысленна и эренбурговская фраза из письма Шкапской от 18 июля 1923 года: «В Берлине были серапионы Лунц и Никитин. Первый мне очень понравился»[760]760
РГАЛИ. Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 543. Л. 40. См. примеч. 79 /В файле – примечание № 755 – прим. верст./.
[Закрыть].
Тем не менее, когда в 1928 году Никитин снова собрался на Запад и решил побывать во Франции, он (думаю, с подачи Е. Г. Полонской, с которой у него всегда были дружеские взаимоотношения) связался с Эренбургом, прося его помочь по части французской визы. Эренбург откликнулся сразу:
«1-е июня <1928>.Дорогой Николай Николаевич,
Охотно сделаю все, что в моих силах. Сообщите мне, когда Ваши ответы отправлены французским консульством из Москвы в Париж. Без этого министерство здесь справок не дает. Как только получу Ваш ответ, тотчас же обращусь к французским писателям с просьбой нажать, и, надеюсь, дело устроится. Значит, добейтесь, чтобы из Москвы Вам бы сообщили дату отправки.
Рад буду здесь с Вами встретиться.
Душевно Ваш
Получив от Никитина необходимые сведения, Эренбург решил обратиться к своему приятелю, влиятельному парижскому левому журналисту Бернару Лекашу, чьи две книги как раз в то время выпустило ленинградское издательство «Прибой», во главе которого стояли Серапионы Федин, Слонимский и Груздев. 16 июня Эренбург проинформировал об этом Никитина:
«Дорогой Н. Н., я просил о Вашей визе как Лекаша, так и непосредственно. Надеюсь, устроится. Сообщите, когда едете и адрес. Сердечно ваш Илья Эренбург.
P. S. Напишите еще лично Лекашу – благодарите за помощь и т. д. – чтоб ускорить все. И. Э.»
Почтовые штемпели позволяют установить оперативность почты – в 1928 году письмо из Парижа шло в Ленинград 10 дней (в 1925-м – всего три; о дальнейшей эволюции отечественной почты в части её работы с зарубежной корреспонденцией читатели могут судить сами).
В конце месяца Эренбург уехал из Парижа в Прагу; по дороге 27 июня он из Штутгарта отправил Никитину открытку в Берлин (немецкая виза была делом куда более легким в то время, и путешествие Никитина уже началось):
«Дорогой Никитин, я уехал из Парижа раньше, нежели думал. Вернусь только через два месяца. Перед отъездом еще раз говорил о Вашей визе. Обещали выдать. „За меня“ – пытается Lecache. Теребите его в случае задержки. Я с ним говорил. Вот мой адрес на ближайшее время: Herrn Jakobson[762]762
В качестве пражского адреса Эренбург дает адрес своего друга, литературоведа и лингвиста Романа Осиповича Якобсона (1896–1982).
[Закрыть] Belskeho, 16 Prag (в Праге). Надеюсь увидимся! Сердечно ваш Илья Эренбург».
Французскую визу в итоге Лекаш обеспечил, поездка Никитина (с женой) в Париж состоялась и, вернувшись домой, он написал две статьи о Франции «Я на Западе» и «Еще о Западе». 21 ноября 1928 года Эренбург писал ему из Парижа:
«Дорогой Никитин,
письму Вашему очень обрадовался. Редко, когда получаю из России неделовые письма… Где была напечатана Ваша статья о Париже? Хорошо, что он Вам все же пришелся по душе! „Заговор равных“[763]763
Роман Эренбурга о французской революции «Заговор равных» вышел по-русски в издательстве «Петрополис» (Берлин-Рига) без указания года (видимо, в 1929 г.); в СССР роман полностью был опубликован в 1964 г. в составе собрания сочинений Эренбурга.
[Закрыть], как только выйдет берлинское издание, перешлю Вам. Выйдет ли книга у нас, не знаю, вот отрывки пойдут в „Красной нови“[764]764
№ 11, 12 за 1928 год.
[Закрыть]. Сейчас я хожу якобы маклером на биржу и вскоре поступлю на автомобильный завод: мне хочется написать книгу о вещи, точнее о поглощении вещью человека[765]765
Имеется в виду книга «10 л. с.».
[Закрыть]. Роман с интригой как то перестал вовсе увлекать.Может быть, приеду в Россию месяца на три[766]766
Эренбург смог приехать в СССР только в 1932 г. (с командировкой «Известий»).
[Закрыть].Парижанину[767]767
Псевдоним французского писателя левого толка Мориса Донзеля.
[Закрыть] Вы можете написать на адрес редакции Юманите. С Парреном[768]768
Французский издатель.
[Закрыть] я говорил, книга ему нравится, но нужно ждать. Я со своей стороны поговорю с другим издательством.Вестям от Вас всегда рад – не забывайте!
Сердечный привет Вам и жене от нас обоих
Ваш Илья Эренбург».
Переписка установилась и продолжалась некоторое время.
«Париж, 5 января <1929>.Дорогой Никитин,
спасибо за письмо. Я только что вернулся из Берлина и Праги. Там провели мы с Якобсоном, Савичем[769]769
Овадий Герцович Савич (1896–1967) – поэт, прозаик, впоследствии переводчик-испанист, ближайший друг Эренбурга, в те годы жил в Берлине; несколько раз проводил с Эренбургом в поездках летние каникулы; в Прагу приезжал вместе с Эренбургом.
[Закрыть] и Тыняновым[770]770
С Юрием Николаевичем Тыняновым Эренбург встречался во время всех поездок Тынянова на Запад (в Париже, Берлине и Праге).
[Закрыть] немало подходящих ночей. Видали ли Вы антологию Малика[771]771
Берлинское издательство «Малик ферлаг» (его возглавляли братья – приятель Эренбурга писатель Виланд Герцфельде и художник Джон Хартфильд) выпустило несколько антологий советской прозы (последнюю – в 1931 году). Далее речь идет о сборнике новой русской прозы «30 Neue Erzahler des neuen Russland», выпущенной в январе 1929 г. в Берлине, куда вошли произведения и Никитина, и Эренбурга.
[Закрыть], там и Ваш рассказ. Паррена видел перед отъездом, с Вашей книгой ничего еще не удалось выяснить. Насчет литературы разузнаю и список пришлю Вам. Только русские книги или французские также? Бернштейна пристыжу, но на аккуратность его Вы не очень-то надейтесь (знаю). Я еще ничего писать не начал, но к теме не охладел. Хочу написать о вещи (вероятно, об автомобиле) и об её насилии над человеком. „Заговор <равных>“ кажется выйдет в „Зифе“[772]772
Книга в издательстве «Земля и фабрика» не вышла.
[Закрыть], но в каких размерах не ведаю. О поездке в Россию еще ничего определенного не знаю. В Париже холодно, тает преподло ненужный снег, французы умирают от конжестиона[773]773
От французского congestion – кровоизлияние.
[Закрыть] и пензенский Монпарнас[774]774
Так Эренбург называл круг русской парижской художественной богемы, обитавшей в районе Монпарнаса.
[Закрыть] патриархально кашляет. Издали, разумеется, все это феерия. Я тоже обременю Вас ходатайством, притом явно обременительным: не знаете ли Вы издательства, которое взяло бы мои польские статьи отдельной книжкой[775]775
Очерки Эренбурга «В Польше», написанные в результате поездки 1927 года, вошли в книгу Эренбурга «Виза времени» (Берлин, 1930); отдельным изданием не выходили.
[Закрыть] и выслало бы мне гонорар сюда. Я их несколько подправлю. Если подвернется издатель, поговорите с ним и напишите мне, очень выручите. Как, то есть где, пойдет Ваша статья о Западе – хочу прочесть. Не забывайте! Вам и жене от нас обоих сердечные приветствия.Ваш И. Эренбург».
Весной 1930 года Эренбург вместе с Савичем решили сделать серию книг – русские писатели 19–20 веков о странах Запада. Первой в этой серии была книга о Франции «Мы и они». Собирая для неё материал, авторы обратились к ряду современных русских писателей с соответствующими запросами. Савич написал Никитину, тот немедленно откликнулся. Это – мотив очередного письма Эренбурга:
«6/5 <1930>.Дорогой Никитин,
Спасибо за письмо и статью[776]776
Видимо, речь идет о статье Никитина «Я и Запад» (1928 г.), которая дважды цитировалась в книге О. Савича и И. Эренбурга «Мы и они» (Берлин. Петрополис. 1931) наряду с трижды цитированной статьей Никитина «Сейчас на Западе» (1928).
[Закрыть]. Савич, увы, напутал. Мы составляем нечто вроде литмонтажа: русские писатели о Франции… о Германии и т. д. От Фонвизина до наших дней. Из присланной Вами статьи беру немало, так же кое-что из „Часа на Западе“. Из „Шпиона“[777]777
Роман Никитина, публиковавшийся в «Красной Нови», отдельным изданием вышел в 1930 г. в Зифе и в 1931 г. в Издательстве писателей в Ленинграде; в книге «Мы и они» ссылок на этот роман Никитина нет.
[Закрыть]. Писали ли Вы еще что-нибудь о Франции? „Шпиона“ читал в „Красной Нови“, и многое мне очень понравилось.Мне кажется, что устройством переводов занято издательство. Поговорю с ними и постараюсь подтолкнуть книгу здесь. Насчет пьесы поговорю с Таировым[778]778
Речь идет о намерении Эренбурга переговорить с А. Я. Таировым (их связывали дружеские отношения) во время гастролей Камерного театра в Париже о пьесе Никитина «Линия огня». В 1931 г. пьеса одновременно была поставлена на сценах Камерного театра в Москве и БДТ в Ленинграде; статья Ю. Юзовского о спектакле Камерного театра «Линия огня» многозначительно называлась «Важный этап» (Советское искусство. 13 июня 1931).
[Закрыть].Я кончаю книгу „Единый фронт“. Прочтете ли Вы её и в каком виде, не знаю[779]779
Этот роман Эренбурга не опубликован в России до сих пор.
[Закрыть]. Ведь до сих пор у нас не вышли ни „Заговор равных“, ни „10 л. с.“, так что и о них можете вы судить по лохмотьям „Красной Нови“ (примерно половина текста).Все это печально и достаточно несправедливо, но скромными нам быть полагается, так же и привыкнуть к условностям „справедливости“ и многого иного.
Не соберетесь ли Вы вскоре на Запад? Что пишете теперь?
Не забывайте Вашего монпарнасского собутыльника и притом российского писателя, то есть, как говорят французы, „конфрера“[780]780
От французского confrere – собрат, сотоварищ.
[Закрыть].Сердечный привет Вам и жене от нас обоих + от 2 Савичей = 4.
Ваш Эренбург»
Это – последнее письмо Эренбурга в архиве Никитина; есть еще приписка к письмецу Л. М. Козинцевой-Эренбург, отправленному 1 ноября 1932 года из Риги. Пока Эренбург летом 1932 года ездил по Сибири и Уралу с командировкой «Известий», его жена художница Л. М. Козинцева-Эренбург была в Ленинграде, где жили тогда её мать и брат кинорежиссер Г. М. Козинцев. В Ленинграде Л. М. встречалась и с Никитиным и с его второй женой, Рене Ароновной. Письмо из Риги – прощальное по дороге в Париж:
«Дорогой Николай Николаевич,
мне очень обидно, что мы не успели зайти к Вам. Я ждала для этого Эренбурга, а он приехал больной, на три дня без билетов и виз и пр. ерунды, которая заняла все время.
Сердечный привет Рене Ароновне.
Ваша Л. Эренбург».
Вот к этому-то письму Эренбург и сделал приписку: «Очень жаль, что не удалось Вас повидать. Надеюсь до скорого свидания! Илья Эренбург».
Никакого скорого свидания не получилось…
Отправив в январе 1961 года прочувствованное письмо Эренбургу по случаю его 70-летия[781]781
См.: Илья Эренбург и «Серапионовы братья» / Публикация Б. Я. Фрезинского // Вопросы литературы. 1997. № 2. С. 256–257).
[Закрыть], Никитин скромно написал: все, что еще с двадцатых годов их связывает, касается отношений не личных, а литературных… Наверное, так это и было…
С самого начала войны, не дожидаясь, пока немцы подойдут к Ленинграду, Никитин с женой эвакуировался в Вятку (тогда Киров). Уже 7 сентября 1941 года он сообщал в Свердловск Ольге Форш (близкому другу Серапионов еще с 1920-х годов): «До сих пор проживаем в гостинице. Отсутствие оседлости мешает работать. Исполком принимает все меры, чтобы устроить меня…» и затем – тревожные вопросы: «Имели ли Вы какие-нибудь сведения о Груздевых? Мы – ничего. Это меня беспокоит. Я все время думаю об Ильюше…»[782]782
РО ИРЛИ. Ф. 732. № 342. Л. 1. Далее цитируются: Лл. 2 и 3.
[Закрыть]. Вскоре Никитиным выделили комнату, и 27 сентября он пишет Форш: «Мы живем в проходной комнате, но люди в квартире неплохие. Дом в центре города, каменный, 4-х этажный, в квартире ванна, даже центральное отопление. Но оно еще не пущено, а на улицах снег и холод. О литературе по-настоящему я еще не думал…». Последняя никитинская открытка того времени, сохранившаяся у Форш – от 15 октября: «От Груздевых получил открытку от 29/ IX… Шостакович, Трауберг и Козинцев вылетели в Москву…».
В конце 1941 – начале 1942-го в Кирове оказалось немало ленинградцев: Большой драматический; из писателей – Евгений Шварц, Леонид Рахманов (он жил под Кировом – это была его родина), Леонид Малюгин, Анатолий Мариенгоф. В Киров был эвакуирован и Детиздат; с ним приехал знаменитый иллюстратор Маршака В. В. Лебедев и не менее знаменитый скульптор С. Д. Лебедева. Так что Никитин не чувствовал себя в полной дыре. Шварц описывает в Дневниках обсуждение своей пьесы «Одна ночь», упомянув среди присутствующих «Никитина и встревоженную Ренэ Ароновну»[783]783
Е. Шварц. Живу беспокойно. Л., 1990. С. 681.
[Закрыть], а потом выступавших на обсуждении и снова: «Выступали многие, даже Никитин, – и все положительно»[784]784
Там же.
[Закрыть] – война, как видим, и пережитое за эти месяцы ничего во внутреннем неприятии Шварцем Никитина изменить не могли.
Письма позволяли Никитину чувствовать связь с литературным миром. Конечно, война не всех располагала к писанию писем; связь с Серапионами, практически, для Никитина прервалась… 10 января 1942-го пришло растроганное письмо от Ольги Форш (в ответ на поздравление с Новым годом): «Очень порадовали меня своим письмом, Никник, продолжайте! Ленинградцы – родные, это сейчас особенно чувствуется, другая порода, им есть дело и друг до друга… От Груздева несколько писем, одно, последнее, с радостным известием, что Илья и Таня[785]785
Татьяна Кирилловна Груздева – жена Серапиона; Груздевы всю блокаду прожили в осажденном Ленинграде.
[Закрыть] скоро прибудут, но, увы, получено сегодня, что они не едут пока. От М. Слонимского письмо: В Молотове Тынянов (его на руках Миша с Веней <Кавериным> носят в уборную – не ходит!), Полонская, Козаков[786]786
Питерский писатель М. Э. Козаков (1897–1954), стал мужем З. А. Никитиной после Никитина.
[Закрыть]. Очень горюю о дорогом, умном, милом Юрии Николаевиче…»[787]787
РГАЛИ. Ф. 2575. Оп. 1. Ед. хр. 387.
[Закрыть]…
Информатором Никитина о писательских судьбах в годы войны была поэтесса, ставшая очеркисткой, доброжелательная Мария Михайловна Шкапская, с которой Никитин был знаком по Питеру с начала 1920-х годов. Вот фрагменты её писем из Москвы:
«28 марта 1942.…Федин находится в Чистополе (Чистополь, Татарская АССР, ул. Бутлерова д. 68), он уполномоченный Союза <писателей>, занимается и общественными и литературными делами, видела я его в ноябре. В последнее время, кажется, здоровье ухудшилось и собирается куда-то на юг. С Всеволодом <Ивановым> я вместе 15 октября выехала при Совинформбюро в Куйбышев, но он был там недолго, выписал семью из Чистополя и переехал в Ташкент (ул. Урицкого 70), где и устроился – есть квартира, столовая обкома и т. д. Много работает – написал повесть, сценарий и работает над романом. Собирался в Москву, но видимо передумал – тут всё довольно сложно, трудные бытовые условия, с трудом прописывают и т. д. Я в переписке с Лизой Полонской, она под Молотовом[788]788
О жизни Полонской в эвакуации см. в главе «История одной любви».
[Закрыть], в самом Молотове Слонимский, Козаков, Каверин, Тынянов, Первенцов и кто-то еще. Большая часть писателей в Средней Азии: в Ташкенте Чуковский, Всеволод <Иванов>, Ахматова, Зощенко – если не переехал в Алма-Ату, Погодин, Уткин и др. В Алма-Ате Ильин, Паустовский, Шкловский, Юзовский. Многие в Самарканде и Андижане. В Чистополе Леонов и Пастернак. В Куйбышеве было много – Финн, Петров, Катаев, Эренбург, покойный Афиногенов, Всеволод, Соловьев Володя, Адуев, Агапов, Гусев, Ермилов – т. е. или связанные с радио или с Информбюро, – но сейчас эти организации уехали обратно в Москву и взяли нас с собой.Здесь в Москве отдыхает Коля Тихонов, на днях прилетит контуженный Илья Груздев – тоже чтоб подлечиться… В Москве теперь Финн, Катаев, Петров, Кирпотин, Скосырев, Маршак, Вирта, Габриловский, Эренбург – вот с семьей И. Г. и с ним самим вижусь, конечно, чаще всех[789]789
М. М. Шкапская познакомилась с Эренбургом еще в 1913 г. в Париже.
[Закрыть], они живут почти все в гостинице „Москва“. Вообще в Москве около 150 писателей, 250 на фронте, остальные в разных местах. Мариетта <Шагинян>, Гладков и Караваева в Свердловске. Толстой в Ташкенте, приезжал в Куйбышев, читал пьесу новую „Иван Грозный“ – потрясающей шекспировской силы вещь, лучше всего, что делал до сих пор…»[790]790
Шкапская – Никитину: РГАЛИ. Ф. 2575. Оп. 1. Ед. хр. 396.
[Закрыть].
«Москва, 5 мая 1942.…Письмо Эренбургу переслала в тот же день в „Москву“; там же остановился и Груздев – контузия у него, конечно, была, до сих пор голова болит…. Коля <Тихонов> улетел в Ленинград, Илья Александрович <Груздев> и Инбер тоже летят и обратно после 10-го, Фадеев сейчас еще болен…. Лиза <Полонская> пишет мне часто из-под Молотова – вот она и сообщила о приезде ленинградцев туда. Сейчас еще в Москве Анна Радлова, но у нее воспаление легких, так что тоже у меня не была, только изредка от нас звонит…
С Любой Эренбург часто беседуем по телефону, изредка она заезжает, все Ваши приветы и письмо передала. Илья Григорьевич работает, как целая фабрика, но стал за последние недели уставать. Удивительный он молодчина. Писала ли я Вам, что фронтовики ему пишут? „Всю газету скурили, Эренбурга никогда“[791]791
Речь идет о том, что фронтовики (как и партизаны) сохраняли газетные статьи Эренбурга, который был исключительно популярен в Красной армии в годы войны.
[Закрыть]. Его выезды на фронт – триумфы… Знаете ли Вы Савича? Знаете ли, что Федин и Пастернак написали каждый пьесу? Напишите мне адрес Форш, что она?»…
В конце войны Никитину удалось вернуться в Ленинград. Там в начале 1945 года он получил письма от Слонимского, у которого были некоторые сложности с возвращением в Питер; Слонимский находился уже не в Молотове (Перми), а в Москве, но проезд в Ленинград все еще требовал спецразрешения. Тут Слонимский и вспомнил о ленинградских братьях-писателях:
«16 февраля 1945.Дорогой Коля,
Я пишу одновременно Прокофьеву[792]792
Поэт А. А. Прокофьев с 1945 г. был первым секретарем Ленинградской организации Союза писателей СССР.
[Закрыть], Форш, Зощенко. Прошу заблаговременно обеспечить меня, Дусю[793]793
Ида Исааковна Слонимская (урожд. Каплан-Ингель; 1903–1999) – жена М. Слонимского.
[Закрыть], Сережу[794]794
Сергей Михайлович Слонимский (р. 1932) – сын М. Л. и И. И. Слонимских, композитор.
[Закрыть] разрешеньями на выезд в Ленинград. Ленинградский Союз <писателей>, если захочет, сможет это сделать. Прежние разрешения аннулированы, недействительны и вряд ли будут восстановлены, надо выхлопатывать новые. Об этом я и прошу. Дуся об этом только и мечтает, я тоже хочу вернуться. В Ленинграде видней, как это получше сделать… Я говорил здесь об этом с Прокофьевым и Кожемякиным, они обещали мне сделать все необходимое – но я прошу проследить, напоминать, а то опять я застряну.Вот и все в сущности. Думаю, что ленинградское правление в нынешнем его составе поможет нам вернуться в Ленинград. Привет тебе и Рене Ароновне!
М. Слонимский»
3 марта 1945 года, получив от Никитина письмо о ходе дел, Слонимский написал ему снова:
«Дорогой Коля,
спасибо тебе за хлопоты. Будем ждать теперь, когда прибудут вызовы. Пожалуйста, сообщай как о ходе всех этих дел да и вообще хочется побольше знать о Ленинграде.
Москва похоронила Толстого. Хотя он был болен давно – все же неожиданно. Накануне умер Осип Брик[795]795
О. М. Брик скончался в Москве 22 февраля 1945 г.
[Закрыть]. Таковы печальные события.В общем к лету вернемся домой. Дуся просит Ренэ Антоновну
<так! – Б.Ф.>сообщить бытовые детали ленинградской жизни, а так же, что надо привезти из Москвы. Пожалуйста. Как вы живете? Что ты пишешь? Сообщи – любопытно.Привет Рене Антоновне. Обнимаю!
Твой М. Слонимский».
Через шесть дней Слонимский написал еще одно письмо, на сей раз не деловое – он узнал о гибели сына Никитина от первого брака:
«Дорогой Коля,
только что узнали мы о гибели Вовы, ужасная весть очень потрясла нас. Мы с Дусей выражаем тебе самое горячее сочувствие.
Еще так недавно, в Молотове, мы часто встречали Вову. Помним, как отправился он в военную школу и как горестно знать, что он погиб.
Желаем тебе душевных сил пережить это горе.
Обнимаем, целуем тебя
Твой М. Слонимский».
В Ленинграде Никитин возобновил работу в журнале «Ленинград» (его ответственным редактором в 1944 году стал поэт Борис Лихарев); часть редакционной работы с авторами легла на плечи Никитина – в частности, переписка, иногда это было радостно. Такой радостью для него стало и возобновление контакта с Борисом Пастернаком (их знакомство было давним, московским – пильняковской еще поры), летом 1945 года Никитин отправил Пастернаку открытку в связи с его переводами, которые шли в «Ленинграде». Вот ответное письмецо Пастернака:
«Дорогой Николай!
Большое тебе спасибо за милую открытку. Это тоже – записка, а не письмо. В виде исключения (?!) деньги как раз сейчас нужны до зарезу. В городе часто бывает Зина, на её имя их и надо перевести, хорошо бы телеграфом. Адрес: Москва 17, Лаврушинский 17/19, кв. 72, Зинаиде Николаевне Пастернак.
Обо всем этом недавно писал Лихареву, может быть, он уже передал тебе. Не скупитесь. Я Вам все отработаю не только переводами всяких важных юбиляров[796]796
Пастернаковские переводы стихов Тараса Шевченко (к 130-летию со дня рождения) и Николоза Бараташвили (к 100-летию со дня рождения) были напечатаны в № 19/20 и № 21/22 журнала «Ленинград» за 1945 г.
[Закрыть], но, может быть, и своей собственной прозой[797]797
Пастернак имеет в виду замысел большой своей прозы, к осуществлению которого он приступил зимой 1945/46 годов (роман «Доктор Живаго»).
[Закрыть]. Очень хочу прочесть твои рассказы[798]798
Речь идет о подписанном к печати 9 августа 1945 г. сборнике Никитина «Рассказы разных лет» (15 рассказов 1941–1945 гг.).
[Закрыть], страшно рад неожиданности, что дела идут через твои руки и крепко обнимаю тебя.Рукопись „Отелло“ была не абсолютно окончательной, после неё были исправленья, я нуждался в корректуре и писал об этом Лихареву, но все равно, чорт с ним (с отрывком)[799]799
Отрывки из пастернаковского перевода «Отелло» были напечатаны в № 13/14 «Ленинграда» за 1945 г. под заголовком «Из новых переводов Б. Пастернака» с предисловием Б. Кржевского.
[Закрыть].Поторопи деньги.
Искренне твой
БП
Ровно через год решением ЦК ВКП(б) журнал «Ленинград» был закрыт, а второму питерскому журналу – «Звезда» – изменили состав редакции. Так бывший Серапион Николай Никитин лишился своих редакционных постов.
