Текст книги "Судьбы Серапионов"

Автор книги: Борис Фрезинский

Бенедикт Сарнов в емкой статье «Виктор Шкловский до пожара Рима» вспоминает свой разговор со Шкловским в начале 1960-х годов, свои жалобы как раз на то, что «время виновато», и сокрушительный ответ Виктора Борисовича: «Понимаете, когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости»[542]542
  Б. Сарнов. Если бы Пушкин… М., 1998. С. 112–113.


[Закрыть]. Образ, что и говорить, производит впечатление, но, если бы все так боялись автобуса, он бы никогда не сделал перерыва в своих безжалостных наездах на нас…

Последняя знаменитая книга Шкловского называлась «Гамбургский счет», она вышла в 1928 году и с тех пор её название стало крылатым. Потом Шкловский старался держаться на плаву, писал свои не задерживаемые цензурой книги и откликался на чужие. При его темпераменте и остром уме это не всегда бывало легко – скажем, пылко хвалить в газете фильм Чиаурели «Клятва», воспроизводящий историю, фальсифицированную Сталиным[543]543
  В. Шкловский. Сила нового // Литературная газета. 1946. 3 августа (статья, написанная за несколько дней до разгрома Зощенко).


[Закрыть].

Шкловскому повезло – его не арестовали; в 1939 году он даже получил орден Трудового Красного знамени – это надо было заслужить. И все же орден – далеко не вся правда о Шкловском. В страшные годы террора «в Москве был только один дом, открытый для отверженных»[544]544
  Н. Мандельштам. Воспоминания. С. 329.


[Закрыть], – таково дорогого стоящее признание Н. Я. Мандельштам, оно – о доме Шкловского. Исключительно сердечно, что ей в общем-то не свойственно, пишет Н. Я. о Василисе Георгиевне Шкловской… И еще одно важное свидетельство вдовы Мандельштама о времени террора: «Шкловский в те годы понимал всё, но надеялся, что аресты ограничатся „их собственными счетами“. Он так и разграничивал: когда взяли Кольцова, он сказал, что это нас не касается, но тяжело реагировал, если арестовывали просто интеллигентов. Он хотел сохраниться „свидетелем“, но, когда эпоха кончилась, мы уже все успели состариться и растерять то, что делает человека свидетелем, то есть понимание вещей и точку зрения. Так случилось и со Шкловским»[545]545
  Там же. С. 286–287.


[Закрыть].

В конце Отечественной войны Шкловского ждал тяжелый удар. 24 марта 1945 года Паустовский писал Никитину: «У нас в Лаврушинском печально – 8 марта погиб в Восточной Пруссии сын Шкловского Никита (Котя)… был в противотанковой артиллерии…»[546]546
  Нева. 1986. № 1. С. 196.


[Закрыть]… В 1947 году Вс. Иванов записал в дневнике: «Заходил Шкловский… У него провалилось сердце – не может забыть смерть сына»[547]547
  Вс. Иванов. Дневники. М., 2001. С. 380.


[Закрыть]… Уже под старость Шкловский развелся; к новой его спутнице, С. Г. Суок, неизменно оберегавшей писателя от каких-либо политических сложностей, мемуаристы строги[548]548
  Дочь писателя В. В. Шкловская-Корди пишет: «Чтобы стать благополучным и печататься, нужно было уступить давлению советской власти. Около мамы это было невозможно. С С. Г. – легко… То, что ей удалось подчинить себе и увести отца из дружной, веселой, несмотря на несчастья, семьи, мы с мамой объяснили его привычкой с детства подчиняться чужой воле – матери, которая его не любила… Взяла его в острый клюв и С. Г.» (Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников. М., 2002. С. 323).


[Закрыть]… Сам Шкловский к себе был строг и не строг. 20 июля 1969 года он писал любимому внуку: «Я создавал науку. Удачи шли сплошняком с 1914 по 1926 год. Были одни победы. Они избаловали меня, и я забыл обычную работу, стал сразу председателем ОПОЯЗа, руководителем. То, что я не знал языки, отрезало меня от мира. Потом я ушел в литературу и кино, опять имел удачи и злоупотреблял легкостью успеха. Злоупотреблял удачей. Презирал оппонентов и даже обычно не читал их. Тут еще вторичную роль сыграли цензурные условия и необходимость зарабатывать. В результате я прожил разбросанную и очень трудную и противоречивую жизнь. Я сжигал огромный талант в печке. Ведь иногда печь приходится топить мебелью»[549]549
  Вопросы литературы. 2002. № 4. С. 277.


[Закрыть].

Хорошо помню, как торжественно отмечали в Москве 80-летие Виктора Борисовича. Он сидел в роскошном кресле на сцене ЦДЛ и улыбался. Говорились речи, вручались приветствия и подарки. Бесцветный ответработник читал по бумажке поздравление, в нем говорилось о заслугах Шкловского и сообщалось, что, отмечая эти заслуги, решено издать собрание его сочинений. Вспыхнули аплодисменты. Собрание сочинений, – повторил чиновник, – в трех томах. И тут раздались возмущенные выкрики: Почему в трех? Как не стыдно! – действительно сочинения всех бездарных литначальников издавались многотомными, а Виктору Шкловскому, писателю мировой известности, отпустили всего три тома. Чиновник занервничал, что-то бормотал, он явно напугался скандала. Но больше всех перепугался Шкловский. Он вскочил со своего роскошного кресла, подбежал к краю рампы и громко прокричал, что он всем доволен, что ему совершенно достаточно трех томов, что он очень признателен Комитету по печати и прочее и прочее. Все это было и смешно, и грустно.

Необоримый страх, временами охватывавший Шкловского, проявлялся не раз – и в выступлении против Зощенко в 1944-м, и в поддержке шельмования Бориса Пастернака в 1958-м, и в том, как не хватило духа поддержать Каверина в борьбе за издание книги Льва Лунца, значение которой он хорошо понимал, но, узнав, что начальство недовольно этой затеей, ушел в кусты. Думаю, что только в этом объяснение тех уничижительных слов о Шкловском, которыми обмолвилась незадолго до своей смерти Ахматова[550]550
  Приятельница Ахматовой вдова В. Стенича Л. Д. Большинцова записала услышанную от Анны Андреевны 1 октября 1965 г. реплику: «Ошибка позднего поколения – (даже нашего) – Шкловский. Мы принимали его трескотню за остроумие, блеск и воображение» (Известия. 22 июня 2002).


[Закрыть]…

Дожив до глубокой старости, Шкловский сохранил пылкость речи, свежесть слова, энергию мысли, темперамент. Внук Всеволода Иванова Антон рассказывает, как после смерти деда Шкловский жил у них на даче и дописывал длинную книгу о Толстом. Антон зашел к нему позвать обедать. Шкловский рявкнул: «Пошел вон, я работаю!». Потом сообразил, что не хорошо: «Минут через пять Шкловский стремглав примчался в столовую, со свойственной ему экспансивностью внезапно остановился, – так, что казалось, сама столовая продолжает двигаться, приняв на себя часть внезапно остановленной энергии вошедшего, и рассыпался в извинениях…»[551]551
  Всеволод Иванов – писатель и человек. М., 1975. С. 226.


[Закрыть].

Он не раз публично отказывался от своих ранних работ, сделавших ему литературное имя. В оттепель их широко переводили на Западе, пришла мировая слава[552]552
  В 1966 г. Шкловский сообщил Эльзе Триоле: «Прислали мне из Мичигана докторскую диссертацию о Викторе Шкловском. 397 страниц, и есть даже раздел „Ссора с Якобсоном“» (Диалог писателей. С. 742).


[Закрыть] и вместе с ней старость. В России регулярно издавали новые книги законопослушного Шкловского – он продолжал размышлять о прозе и о прошедшей жизни. «Для 86 лет он выглядит хорошо, – записала в 1980-м Л. Я. Гинзбург, – но плохо ходит; нога забинтована. Говорил он много и возбужденно, под конец устал. Он говорил бы точно так же, если бы к нему пришла аспирантка первого курса. Это ему все равно… Он наглухо отделен от другого, от всякой чужой мысли. Другой – это только случайный повод. Ему кажется, что он все еще все видит заново и все начинает сначала, как 65 лет тому назад»[553]553
  Л. Я. Гинзбург. Записные книжки. М., 1999. С. 442–443.


[Закрыть]. Размышляя о Шкловском, знавший его более сорока лет Илья Эренбург написал в мемуарах «Люди годы, жизнь»: «Мне кажется, что этому пылкому человеку холодно на свете»[554]554
  И. Эренбург. Собр. соч.: В 8 т. Т. 7. М., 2000. С. 192. Цензура, разумеется, эту фразу не пропустила и она была впервые напечатана лишь в 1990 году. Приведу, к слову, и фразу из ялтинского письма Шкловского 8 апреля 1971 г.: «Я здоров, но мне холодно» (Вопросы литературы. 2002. № 4. С. 299).


[Закрыть]. А внук Виктора Борисовича Н. Шкловский-Корди, публикуя 42 чудесных письма, полученных от деда в 1964–1974 годах, заметил: «По-настоящему в мире он любил себя во вдохновении – и это было сильное впечатление, когда его захватывала эта вьюга»[555]555
  Вопросы литературы. 2002. № 4. С. 264.


[Закрыть].

Одного года не дожил Шкловский до перестройки – ему было за девяносто. В наступившую новую эпоху, наконец-то, переиздали его старые и не стареющие книги.

Дарственная надпись В. Б. Шкловского И. Г. Эренбургу на книге: Виктор Шкловский «Литература и кинематограф» (Берлин, 1923).

«Илье Эренбургу – еврею в пустыне. 11 декабря 1922. Виктор Шкловский».

Дарственная надпись В. Б. Шкловского И. Г. Эренбургу на книге: Виктор Шкловский. «Сентиментальное путешествие» (Берлин, 1923).

«Дорогому Эренбургу талантливому человеку имеющему храбрость иногда писать плохие книжки, литературу же движут плохие, а не хорошие книги талантливых людей.

Племянник Виктор Шкловский. Берлин 1923 – 16 января».

Юный Владимир Познер Серапионом был совсем недолго, но зато с самого начала существования Братства и на совершенно законных основаниях. Уехав с родителями из России, Познер продолжал заниматься литературой, но с Братьями довольно быстро утратил связь с (в отличие от Лунца, который, и уехав, поддерживал с ними пылкий контакт). И мало-помалу Серапионы забыли Познера, даже, пожалуй, потихонечку вычеркнули его из своей истории. Останься он в Питере, этого, надо думать, не произошло бы.

Владимир Соломонович Познер родился в 1905 году в Париже в семье журналиста и историка российского еврейства С. В. Познера и по-русски в раннем детстве не говорил. В Россию Познеры вернулись в начале 1910-х годов и поселились в Петербурге. Вова поступил в частную гимназию Шидловского на Шпалерной, потом, в 1919 году, перешел в знаменитое Тенишевское училище, где учился в одном классе с Николаем Чуковским (как вспоминает Н. К., ему рассказывал Познер, что в гимназии он дружил со своим одноклассником Олегом – сыном Керенского[556]556
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 72.


[Закрыть]). Дом Познеров был литературный, и это с детства формировало интересы безусловно одаренного мальчика. Во всяком случае, уже тогда он радостно знакомился с самыми знаменитыми писателями Петербурга и Москвы (в Москве Познеры жили в 1918 году).

«К тому времени от Парижа у него уже ничего не осталось, – вспоминал Познера-гимназиста Н. Чуковский… – Меня сблизила с ним любовь к поэзии. Его стихи, чрезвычайно подражательные, поражали своим совершенством. В его даре было что-то хамелеоновское, – он мог быть кем угодно. Он писал стихи и под Брюсова, и под Маяковского. Мы с ним писали стихи верстами… Когда осенью 1919 года организовалась Студия, я привел туда Вову и мы вместе поступили в семинар Гумилева. В Студии он расцвел необычайно и сделался одним из главных действующих лиц»[557]557
  Там же. С. 72.


[Закрыть].

Речь идет о Студии при издательстве «Всемирная литература», где Познер занимался не только у Гумилева, но и у Корнея Чуковского. В семинаре у К. И. Познер был самым младшим студийцем и запомнил мэтр литературного вундеркинда очень хорошо: «Школьник Володя Познер, черноголовый мальчишка, не старше пятнадцати лет. Это был хохотун и насмешник – щеки круглые, глаза огневые и, казалось, неистощимые запасы веселости. Литература захлестнула его всего без остатка. Его черную мальчишескую голову можно было видеть на каждом писательском сборище. Не было таких строк Маяковского, Гумилева, Мандельштама, Ахматовой, которых он не знал бы наизусть. Сам он писал стихи непрерывно: эпиграммы, сатиры, юморески, пародии, всегда удивлявшие меня зрелостью поэтической формы. В них он высмеивал Студию, все её порядки и обычаи, высмеивал студистов, высмеивал Замятина, Шкловского, Гумилева, меня, и можно было наверняка предсказать, что пройдет еще несколько лет, и из него выработается даровитый поэт-обличитель, новый Курочкин или новый Минаев»[558]558
  Вспоминая Михаила Зощенко. Л.,1990. С. 32.


[Закрыть]. Сей портрет был написан, когда судьба Владимира Познера давно уже сложилась, а в дневниках К. И. Чуковского портрета литературно одаренного мальчика нет, но есть две записи о нем – вот он «отшибает свои детские ладошки», аплодируя Маяковскому[559]559
  К. Чуковский. Дневник 1901–1929. М., 1991. С. 151.


[Закрыть], а вот «сидит и переписывает на машинке свою пьеску о Студии „Учение свет – неучение тьма“… – пьеска едкая, есть недурные стихи»[560]560
  Там же. С. 122–123.


[Закрыть].

Из ранних сатирических стихов Познера сохранились в «Чукоккале» замечательная четырехстрофная История Студии[561]561
  Чукоккала. М., 1979. С. 240–241. Е. Г. Полонская, которой эти стихи, надо думать, очень понравились, приписала к ним.: «не Познер, а Полонская».


[Закрыть]; каждая строфа её заканчивается рефреном (варьируются лишь первые их слова):

 
При входе в Студию Корней Чуковский
Почтительно сгибался пополам
 

и еще сохранился стишок, полемический – в адрес В. А. Зоргенфрея[562]562
  Там же. С. 268.


[Закрыть].

Вова Познер был еще и по-детски бойким собирателем автографов современных поэтов, они охотно записывали свои стихи в его альбом – Блок, Мандельштам, Маяковский, Ходасевич… Этот альбом, сохранившийся у Познера в Париже, уже в наше время подробно описал А. Е. Парнис[563]563
  А. Парнис. Блок, Маяковский, Ходасевич и другие в парижском альбоме // Опыты. Петербург-Париж, 1994. № 1. С. 149–176. Незавершенная публикация (издание журнала прекратилось).


[Закрыть].

Стихи Познер читал всюду, не стесняясь соседства больших поэтов. Баллады, которые он сочинял зимой 1920–1921 годов, утверждает Н. Чуковский, «были, несомненно, интереснейшим литературным явлением»[564]564
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. С. 73.


[Закрыть]. Опубликованы в России они (точнее – она) были лишь однажды – в «Альманахе Цеха поэтов» (1921, книга 2); это была знаменитая тогда (Познер её часто читал на вечерах) и очень характерная для него «Баллада о дезертире»:

 
Бои не страшны, переходы легки и винтовка тоже легка
Рядовому тринадцатого пехотного полка.
Но вчера война, и сегодня война, и завтра будет война,
А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена.
И завтра война, и всегда война, никогда не наступит мир,
И из тринадцатого полка бежит домой дезертир…
 

Таково её начало; затем баллада рассказывает о том, как беглец был пойман и расстрелян:

 
Над его головой голодный волк подымает протяжный вой,
Дезертир лежит у волчьих лап с проломленной головой.
Над его головой раздувайся и вей,
Погребальный саван ветвей,
Ветер, играй сухою листвой
Над его разбитою головой…[565]565
  Цитирую по берлинскому изданию: Цех поэтов II–III. Берлин, <1923>. С. 76–80.


[Закрыть]
 

Готовился тогда в Питере альманах Серапионов «1921», в него должны были войти две баллады Познера[566]566
  М. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. Литературное наследство. Т. 70. М., 1963. С. 376.


[Закрыть] (эта и еще «Баллада о коммунисте»), но альманах не вышел. Поэтическая одаренность Познера впечатлила многих; В. Шкловский, как и К. Чуковский, юного Познера запомнил, но написал о нем без живых подробностей: «Мальчик, очень талантливый в стихах»[567]567
  В. Шкловский. Жили-были. М., 1966. С. 420.


[Закрыть].

Баллада тех лет – жанр, который традиционно связывают с именем Николая Тихонова. Но баллады Познера появились раньше, и ему никакого жизненного опыта для их написания не потребовалось. Знаменитая баллада Тихонова «Дезертир» написана чуть позже, в 1921 году, и посвящена С. Колбасьеву – тогдашние слушатели стихов об очевидном влиянии баллад Познера на поэзию Тихонова (они были лично незнакомы) говорили прямо[568]568
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. С. 74.


[Закрыть]…

Вова Познер был равноправным участником первого собрания Серапионов 1 февраля 1921 года[569]569
  «Серапионовы братья». Материалы. Исследования. СПб., 1998. С. 84.; И. Чуковский. Литературные воспоминания. С. 74.


[Закрыть], и прозвище ему дали Молодой Брат. Но пробыл Серапионом Познер порядка трех месяцев – его родители, как и родители Лунца, восстановили свое литовское гражданство и собрались покинуть Россию. Но – в отличие от Лунца – возраст Вовы Познера не позволял ему расстаться с родителями и остаться в Питере: он должен был следовать за ними.

Познеры уезжали с Варшавского вокзала в тот же день и тем же поездом, что и родители Лунца (это было в мае 1921 года). Николай Чуковский и Лев Лунц отъезжающих провожали: «На одном из дальних путей стоял громадный эшелон из теплушек. В каждом вагоне теснилось более десятка семейств… Эшелон должен был отправиться утром, но отошел только вечером, – все не было паровоза…»[570]570
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. С. 74.


[Закрыть].

Осенью 1921 года Познер написал письмо уехавшему в августе из России А. М. Ремизову (он сохраняет прежнее представление о широте Серапионовского Братства, включая в него и самого Алексея Михайловича); главная его цель – узнать новости: «Я ничего, ничего, ничего не знаю»[571]571
  «Серапионовы братья» в собраниях Пушкинского Дома. С. 176.


[Закрыть]. Н. Чуковский вспоминает, что поначалу письма от Познера приходили вообще ежедневно, примерно через год переписка прервалась[572]572
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. С. 75.


[Закрыть] – если б это была действительно переписка, то Познер бы не спрашивал осенью 1921 года у Ремизова: «Где Корней Иванович и семейство?». Это письмо содержит точную информацию о тогдашнем состоянии Владимира Познера: «Ничего не пишу… Я думаю: самое главное – запечатлеть современность. Но нельзя писать о голоде, когда сыт, о холоде, когда тепло. Я боюсь, что не буду больше писать». В январе 1922 года он посылает Ремизову стихи о русской революции, навеянные ремизовской «Огненной Россией», однако неизвестно, были они написаны до отъезда из Питера или нет.

В свою первую годовщину Серапионы Володю Познера вспоминали как своего, и в «Оде» Полонской о нем говорилось, что он «презрел РСФСР» и «живет посланником в Париже»[573]573
  Вопросы литературы. 1993. № 6. С. 359.


[Закрыть].

В Литве Познеры долго не задержались и перебрались во Францию, где Владимир поступил в Сорбонну (в 1924-м он её окончил). Осенью 1922 года ему удалось выбраться на время в Берлин; тогда это была столица русской эмиграции. В Берлине Владимир Познер почувствовал себя в родной литературной стихии – Горький, Ходасевич, Белый принимали его душевно и с надеждами. В Берлине, как и в Петрограде, его стихами восхищались, но, в отличие от Петрограда, их еще и охотно принимали к печати. «Новая русская книга» (1922. № 9) информировала читателей: «Влад. Познер, молодой поэт о-ва „Серапионовы братья“, печатает стихи в журн. „Эпопея“, „Современные записки“. Имеет готовой к печати книгу стихов „Каменный век“». Книжку стихов выпустить не удалось, а вот «Эпопея» Андрея Белого в последнем, четвертом номере (1923) действительно напечатала стихи Познера «Вся жизнь господина Иванова». 10 октября 1922 года Илья Эренбург писал Елизавете Полонской из Берлина: «Еще здесь сейчас Познер… Очень милый мальчик. Стихи пока плохие. Белый его возвел в Пушкины – как бы не свихнулся…»[574]574
  Вопросы литературы. 2000. № 1. С. 310.


[Закрыть]. В тот же день Горький сообщал Слонимскому: «Вчера у меня был Вова Познер, читал две хорошие поэмы: „Лизанька“ и „Вся жизнь г. Иванова“, – славный поэт и хороший парень»[575]575
  М. Горький и советские писатели. С. 383. Далее в тексте публикации обозначена купюра (в 1963 г. соотечественники Горького не имели права знать все, что он думал о Познере).


[Закрыть].

Весной 1923 года Познер снова был в Берлине – познакомился с Борисом Пастернаком (потом с ним переписывался[576]576
  Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. Литературное наследство. Т. 93. М., 1983. С. 720.


[Закрыть]); виделся с Горьким[577]577
  13 марта 1923 года Горький писал Слонимскому: «Вам кланяется Познер» (М. Горький и советские писатели. С. 385).


[Закрыть] и тогда же после этой встречи Горький написал в статье о Серапионовых братьях: «Мне очень нравятся баллады В. Познера, юноши, живущего ныне в Париже, где он учится в Сорбонне и откуда весною, кончив курс, намерен вернуться в Россию в круг „Серапионовых братьев“. Он пишет свободным стихом, обладает юмором, в его поэмах странно сочетаются ирония и пафос»[578]578
  М. Горький и советские писатели. С. 563.


[Закрыть].

Кончив курс в Сорбонне, Познер в Россию не вернулся.

Первый и единственный поэтический сборник его «Стихи на случай. 1925–28 гг.» вышел в Париже в 1928 году и знаменитых питерских баллад не содержал. Эмигрантская пресса откликнулась на книжку стихов Познера отзывами Г. Адамовича, В. Набокова, В. Ходасевича[579]579
  Подробнее об этом см. заметку А. Парниса о Познере в энциклопедии: Писатели русского зарубежья 1918–1940. М., 1997. С. 314–316. Добавлю отклик из письма Г. Адамовича к З. Гиппиус 2 сентября 1928: «Вы спрашиваете о стихах Познера – мне очень нравится, хотя слишком слабые. Но мне приятна задумчивость…» (Диаспора. Новые материалы. Вып. III. Париж; СПб., 2002. С. 510. Публикация Н. А. Богомолова).


[Закрыть]. Б. Пастернак, которому Познер послал сборник в Москву, отреагировал на него сдержанно[580]580
  См. письмо Пастернака Познеру от октября-ноября 1929 г. (Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. С. 726–727).


[Закрыть].

С 1929 года Владимир Познер перешел в литературе на французский язык; поэзию, которой было отдано столько времени, усилий и любви, он бросил вообще. Отныне Познер прозаик и отныне же ударение в его фамилии переносится на последний слог. При этом Познер не порывает связи с русской литературой и русскими писателями – как живущими в Париже (опубликованы два письма к нему Марины Цветаевой 1929 года[581]581
  М. Цветаева. Собр. соч. Т. 7. М., 1995. С. 352–353.


[Закрыть]), так и приезжающими туда из СССР.

Сохраняется и его литературная связь с Серапионами – дело в том, что отныне Познер переводит русскую прозу и пишет о русской литературе обзорные книги. «Дорогой Витя, – обращается 3 января 1925 года Познер к Виктору Шкловскому… – Я буду переводить „Сентиментальное путешествие“ для одного французского издательства. Придется сократить: французы не любят слишком длинных книг… Насчет денег вот. С Россией нет договора, потому обычно французы не платят русским авторам ни копейки. Но я тебе пошлю треть своего гонорара… У меня к тебе просьбы. Во-первых, печатай почаще мои статьи. Во-вторых, устрой мне перевод какой-нибудь книги на русский. Мне до отчаяния нужны деньги…»[582]582
  Из писем Владимира Познера В. Б. Шкловскому // Диалог писателей. Из истории русско-французских культурных связей XX века. 1920–1970. М., 2002. С. 209. «Сентиментальное путешествие» вышло в переводе Познера в Париже (издательство Кра) в том же 1925 г.


[Закрыть]. В «Антологии современной русской прозы», выпущенной Познером по-французски весной 1929 года в собственных переводах, были, наряду с другими советскими писателями, представлены и Серапионы: Федин, Вс. Иванов, Каверин, Никитин, Слонимский, Тихонов и Зощенко. Тогда же была издана книга «Panoramas des litteratures contemporaines. Literature russe, par Vladimir Pozner»; в книге есть главка о Серапионовых братьях, персональные главки о поэзии Тихонова, о работе Шкловского и Лунца[583]583
  Пастернак по этому поводу пенял Познеру на то, что, «посвятив две страницы Лунцу», он «обошел совершенным молчаньем Ник. Асеева (поэта мирового и бессмертного в сравнении с Кирсановым и Ватиновым)» (Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. С. 723).


[Закрыть], о прозе Федина, Вс. Иванова и Зощенко, о приключенческом жанре Каверина. В 1929 году Познер ведет переписку с Пастернаком, посылает ему свои книги, получая в ответ пять замечательно подробных и откровенных писем (уже в первом из них Пастернак пишет о современных русских прозаиках: «Я думаю, что огня и гения, так сказать, больше всего у Бабеля и Всеволода Иванова. И однако из крупных наших писателей мне всего ближе Пильняк и Федин» – и мотивирует это заключение[584]584
  Там же. С. 721.


[Закрыть]).

Поддерживая контакты с советскими писателями, которых он видел в Париже, Познер пишет, например, Лидину (в этих полуделовых письмах зафиксирован его постоянный интерес к событиям русской литературы) 18 ноября 1930 года: «Если встретите Зощенко, скажите, чтоб прислал собрание своих сочинений»; 29 декабря 1931 года: «Эренбурги вернулись из Испании на Монпарнас. Все по-прежнему. Ждем приезда Замятина»; 2 апреля 1934 года: «Когда же должен точно состояться Всесоюзный съезд писателей? Известно ли уже? Не отложен ли снова?»[585]585
  РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 850. Л. 2, 9, 12.


[Закрыть]. На Первый съезд писателей в Москву Познер приехал в составе французской «делегации» (Мальро, Ж.-P. Блок, Арагон, секретарь Барбюса Удеану). Н. Чуковский, видевшийся с ним тогда, вспоминал: «Мне сказали, что Вова Познер сидит в буфете Дома Союзов, и я со всех ног помчался в буфет. Он сидел за столиком, совершенно такой же, как прежде, только не в толстовке, а в пиджаке. К моему удивлению, он меня не узнал.

– Вова!

Он поднялся со стула и неуверенно протянул мне руку. Но через мгновение мы уже целовались…»[586]586
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. С. 75.


[Закрыть]. (Когда через двадцать лет в Варшаве с Познером встретился Федин, он – наоборот – был поражен тем, что французский писатель вел себя так, как будто расстались они вчера – называл его «Костя» и на ты[587]587
  Там же. С. 81.


[Закрыть]).

В 1932 году Познер вступил во французскую компартию и оставался в ней до конца жизни; но эта его политическая деятельность (даже такие эффектные её страницы, как борьба с алжирскими террористами в 1940–1950-е годы), как, впрочем, и деятельность литературная, к нашим сюжетам уже не имеют отношения.

В 1991 году Владимир Познер по приглашению ИМЛИ приезжал в Москву, но никого из Серапионов в живых не застал…