Текст книги "Судьбы Серапионов"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Борис Фрезинский
Судьбы Серапионов. Портреты и сюжеты

От Серапионовых Братьев к Серапионовым Кузенам

История литературной группы «Серапионовы Братья» не слишком привлекала к себе внимание в оттепельные и застойные годы, поскольку список Серапионов фактически не включал запретных и, как казалось, ярких имен (за исключением, конечно, разгромленного Ждановым и на время запрещенного Зощенко); это в основном были здравствующие советские писатели, «классики», лауреаты, авторы многотомных собраний сочинений. То ли дело – символисты, акмеисты, футуристы, кубофутуристы, да, в конце концов, и в советскую пору – лефовцы, имажинисты, конструктивисты, перевальцы… Старые издания книг и альманахов широкому читателю давно были не доступны, и раннюю прозу Серапионов не знали, о её качестве не подозревали (скажем, имя Лунца узнали из доклада Жданова 1946 года, а что Лунц написал – оставалось неведомо). Разве что хорошие стихи раннего Тихонова, чуть подправленные автором, были доступны. У остальных же ранние, живые страницы заклеили поздними и подчас – мертвыми. С другой стороны, в оттепель, когда на волне реабилитанса переиздали (пусть и с купюрами) книги репрессированных авторов, расширив представление о русской литературе 1920-х годов, Серапионов эта волна коснуться не могла – физически реабилитировать было некого и ранняя их проза осталась под запретом (раннего Зощенко, выборочно, издавать стали). Сами «классики» особенно не настаивали на перепечатке раннего и прочно забытого, как бы смирившись с установкой, что если они чего и добились в литературе, то исключительно вопреки своей молодости, а отнюдь не благодаря ей. Давно привыкнув не пробивать лбом стену и радуясь отменным тиражам советских своих книг, вкушали они покой и официальную госславу. И к сформировавшемуся их имиджу привыкли, за подновление его не бились, да и кое-что из давней литпродукции давно уже было выправлено авторами в угоду власти и запросам нового времени; в таком исправленном виде литнаследие их пылилось в томах поздних утомительных собраний сочинений, не побуждая читателя бессмысленно отыскивать в куче жемчужное зерно (исключением, пожалуй, был каверинский шеститомник шестидесятых годов, приоткрывший несколько ранних вещей автора)…

Интерес к Серапионам, поздний, возникший, когда новое отношение к советской литературе, как некоему социокультурному феномену XX века, еще только начинает складываться. К тому же весь литературно-исторический фон, на котором происходило становление группы, стал доступен обзору, так что картине прошлого ничто не мешает быть полной.

Судьба у каждого Серапиона была своя, хотя похожесть судеб налицо, что неудивительно. Время оказалось одинаково безжалостно к ним ко всем, но сопротивлялись они ему (пусть и неосознанно, утверждая, что время всегда право) по-разному.

Панорама судеб Серапионов дает общую картину времени и литературы – даже в беглых портретах, тем более – в подробных, хоть и выборочных, сюжетах…

Студия «Всемирной литературы»

Обширная мемуарная литература о Серапионовых Братьях давно уже установила время и место их рождения: Петроград, Дом Искусств (на углу Невского и Мойки), 1 февраля 1921 года.

Дом Искусств важен не сам по себе, а разместившейся в нем литературной Студией, которая существовала и до его создания, как «Студия переводчиков» при издательстве «Всемирная литература».

Открылась она в июне 1919 года по инициативе Гумилева (в советскую пору, чтобы можно было её упоминать, писали о создавшем студию Горьком и еще не запрещалось называть Корнея Чуковского; в советских источниках по части Серапионов ссылки бывают преимущественно на них, мы тоже вынуждены цитировать их чаще других). В 1921 году о той «Студии переводчиков» вспоминалось не в пример свободнее: «Весной 1919 г. по мысли поэта Н. Гумилева была организована при издательстве Студия, имевшая целью подготовить необходимых для „Всемирной литературы“ переводчиков и попутно дать литературное образование молодым поэтам и беллетристам. Четырехмесячные работы этой Студии протекали очень успешно, но показали, что интересы молодежи направлены, главным образом, на самостоятельную, а не переводческую работу»[1]1
  Альманах «Дом Искусств». № 1. Пб., 1921. С. 70.


[Закрыть]. Помещение для Студии нашли тогда Корней Чуковский и сподвижник Горького, директор издательства «Всемирная литература» А. Н. Тихонов (Серебров). Чуковский потом уже вспоминал, как вместе с А. Н. Тихоновым забрел случайно в дом Мурузи на углу Литейного и Спасской (литературно известный в Питере – в начале века там жили Мережковский и Гиппиус, а во второй половине, до отъезда в США – Бродский) и, забредя, обнаружили пустующую квартиру, еще недавно занимала её организация эсеров, а теперь бросила. Осмотрев квартиру, А. Н. Тихонов вопросил: «А не сгодится ли она для Студии?». «О Студии мы мечтали давно, – продолжает рассказывать Чуковский, понимавший, что упоминать тут Гумилева бесполезно: все равно вычеркнут. – „Всемирная литература“ – издательство, руководимое Горьким (и – добавим – открытое им в Питере 4 ноября 1918 года и просуществовавшее до 1924 года – Б.Ф.), – чрезвычайно нуждалось тогда в кадрах молодых переводчиков. „Стоит только, – тут же решили мы оба, – высушить полы, да очистить их от промокшей бумаги, да стереть непристойные рисунки и надписи, оставленные на стенах беспризорниками, – и можно будет здесь, в этой тихой обители, начать ту работу, к которой уже давно побуждает нас Горький: устроить нечто вроде курсов для молодых переводчиков, чтобы они могли овладеть этим трудным искусством“»[2]2
  К. Чуковский. Из воспоминаний // Вспоминая Михаила Зощенко. Л., 1990. С. 29–30.


[Закрыть]. Так, весной – летом 1919 года, возникла литературная Студия при издательстве «Всемирная литература». Горький назвал её «Студией переводчиков» и так формулировал для неё задачу: «Воспитать кадры литературно и художественно грамотных переводчиков, способных – насколько это вообще возможно – ознакомить русского читателя с тайнами слова и красотою образов литературы европейской. Задача несколько утопическая, но, как известно, в России всего меньше боятся утопии»[3]3
  М. Горький. Группа «Серапионовы Братья» // М. Горький и советские писатели: Неизданная переписка. Литературное наследство. Т. 70. М., 1963. С. 561.


[Закрыть]. Планы издательства были грандиозны (перевод и издания всех памятников мировой литературы); разработаны они были собравшимися вокруг Горького лучшими литературными силами города (писателями и филологами). Времена были голодные, и работа в молодом издательстве всех их как-то кормила. Однако для реализации грандиозно задуманных планов не хватало людей.

Несколько будущих Серапионов начинали свой литературный путь именно на Литейном, в Студии при «Всемирной литературе», хотя занимались они там недолго…

Теперь о времени, о том, что творилось тогда в Питере.

Незабываемый 1919-й

О, скажет человек, знакомый с советской исторической мифологией и с советской же литературой, эту мифологию внедрявшей в массы: «Незабываемый 1919-й» – это отмеченные Сталинской премией пьеса Всеволода Вишневского и фильм, снятый по его сценарию. Шедевр изображал, как летом 1919 года т. Сталин спас красный Петроград от интервентов и белогвардейцев. Товарищ Сталин действительно приезжал в Петроград летом 1919 года (невзлюбил он его позже) с мандатом члена Революционного Военного Совета Западного фронта, и как раз тогда удалось оттеснить белогвардейские войска от города (смертельной опасности красному Питеру, правда, летом не было). При этом власть большевиков в Питере т. Сталин не спас, потому что не была уничтожена опасность повторного (и уже действительно опасного) наступления войск Юденича.

Эти сюжеты к нашей теме имеют некоторое отношение. В «Дневниках» Корнея Чуковского на сей счет имеется одна только майская запись («Теперь всюду у ворот введены дежурства. Особенно часто дежурит Блок…»[4]4
  К. Чуковский. Дневник 1901–1929. М., 1991. С. 111.


[Закрыть]). А вот в «Записных книжках» Блока их больше (3 мая: «Объявлено о каком-то призыве»; 14 мая: «Новые угрозы осадного положения»; 17 мая: «Слухи об английском десанте»; 25 мая: «Слухи, что белые у Волосова и Гатчины попали в мешок»; 12 июня: «В Кронштадте взорвали форт»; 14 июня: «Обыски в городе»[5]5
  А. Блок. Записные книжки 1901–1920. М., 1965. С. 458, 460, 461, 463.


[Закрыть]).

Есть еще записи об этих событиях в дневниках известной переводчицы А. И. Оношкович-Яцыны – она с 1920 года занималась в семинаре поэтического перевода у М. Л. Лозинского и была знакома с частью Серапионов (7 мая: «Опять стали ждать белых, и все пошло вверх дном»; 19 мая: «Завтра с десяти до двенадцати я дежурю в подъезде. А на душе тревожно. Белые под Гатчиной. Идут на Красное. Что день грядущий нам готовит?»; 6 июня: «Белые разбиты. Все мерзко!»; 15 июня: «Ночью был обыск. Ходили какие-то типы с огарками и рылись в вещах, ничего не нашли и ушли, оставив хаос и беспорядок»; 28 июня: «А ночью опять был обыск»; 3 июля: «Комиссариат. Обыск и никого не выпускают…»[6]6
  А. И. Оношкович-Яцына. Дневник 1919–1927 / Публикация Н. К. Телетовой // Минувшее. Вып. 13. М.; СПб., 1993. С. 363, 364.


[Закрыть]).

В сентябре 1919 года, хорошо подготовившись, отлично вооруженная армия Юденича начала настолько успешное наступление на Питер, что сходу взяла Гатчину и Царское село, вплотную приблизившись к городу. В «Дневниках» К. Чуковского о том ни слова; а Блок записывает скупо, но аккуратно – 3 октября: «Налет аэропланов на город»; 14 октября: «Ночью – пушки»; 15 октября: «Запрещено все (лавки, театры, телефоны)»; 20 октября: «Четыре выстрела с броненосца перед окнами»; 23 октября: «Канонада надоела. Опять ночное зарево»[7]7
  А. Блок. Записные книжки 1901–1920. С. 477, 478.


[Закрыть]… Любопытные записи и в дневниках Оношкович-Яцыны, ожидающей белых, – 18 октября: «Белые взяли Красное Село. Положение серьезное. Троцкий пишет о возможных сражениях на улицах города»; 20 октября: «Красная газета гласит, что положение Петрограда угрожающее. Можно ходить только до восьми часов. Театры и кино закрыты. Цены выросли до безумия: масло 1200 р., капуста 75 р., мука 300 р., яйца 500 р. У нас запасов нет, и потому положение тоже угрожающее… Тяжелый, как взрыв, выстрел. Через десять минут второй… Очевидно стреляют с красных судов из Морского канала. Это шестнадцатидюймовки. Небо всё в красных и желтых полосах, жуткое, зловещее. Белые отвечают легкой артиллерией»; 21 октября: «В пять тридцать меня разбудила канонада. Были видны в окно желтые вспышки. На рынке хоть шаром покати…»; 25 октября: «Вчера красные взяли Царское Село. Петроград ершится баррикадами, проволочными заграждениями и т. п.»; 7 ноября: «Коммунисты справляют свою вторую годовщину…»[8]8
  Минувшее. Вып. 13. С. 367.


[Закрыть].

Есть еще рассказ Михаила Слонимского, записанный Р. Гулем, о том, что в городе большинство людей были уверены: Юденич Петроград возьмет, и этому радовались, как началу конца большевизма; явно радовались Мережковские. «И вот, – рассказывал Слонимский в Берлине в 1927 году запоминающему Гулю, – иду я в эти дни по Невскому, вижу, бежит-спешит Дмитрий Сергеевич. Мы с ним столкнулись. – Куда вы, Дмитрий Сергеевич, так спешите? – Да в Госиздат, – говорит, – гонорар получить, а то ведь, как Юденич вступит, все пропадет… – и побежал»[9]9
  Р. Гуль. Я унес Россию. Т. 1. Россия в Германии. М., 2001. С. 340.


[Закрыть].

Есть еще рассказ художницы Валентины Ходасевич, дружившей с Горьким. Уже бабахали пушки и к Алексею Максимовичу тайком захаживали представители обеих сторон. Люди из Смольного предупреждали: если белые займут город, вас повесят на ближайшем фонаре около дома; «многие уже уехали, – сообщали они, – а для вас есть распоряжение насчет специального вагона». Представители другой стороны («странно одетые люди») шепотом успокаивали: «Наши уже на Лиговке, но вы не бойтесь – как только займем город, поставим охранять вас вооруженных солдат, не паникуйте и оставайтесь здесь»[10]10
  Вал. Ходасевич. Портреты словами. М., 1987. С. 132–133.


[Закрыть].

С точки зрения председателя Реввоенсовета Республики, тогдашние события в Петрограде выглядели так. Глава Коминтерна, Северной Коммуны и Петрограда т. Зиновьев был деморализован. В Москве глава Совнаркома т. Ленин начал склонять Политбюро к сдаче города (Деникин уже взял Орел и угрожал Туле, бороться на два фронта казалось не по силам). Глава Реввоенсовета Республики т. Троцкий, прибыв с Южного фронта в Москву и понимая опасность для власти большевиков питерского наступления Юденича, не согласился со сдачей Петрограда. Он переубедил т. Ленина и 16 октября выехал на своем знаменитом боевом поезде в бывшую столицу наводить порядок. На месте положение оказалось почти безнадежным; сопротивления белым фактически не было. В 1929 году т. Троцкий вспоминал: «Центром растерянности был Зиновьев… В благоприятные моменты Зиновьев очень легко забирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо… Зиновьев ложился обычно на диван… На этот раз я застал его на диване. Вокруг него были и мужественные люди, как Лашевич[11]11
  Михаил Михайлович Лашевич (1884–1928) – в 1917 г. председатель большевистской фракции в Петросовете: член Военно-революционного комитета по проведению Октябрьского переворота; в Гражданскую войну член Реввоенсовета армий и фронтов; после войны – первый заместитель наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета Республики; участник троцкистской оппозиции; в 1926 г. сослан на восток заместителем председателя КВЖД; в 1927 г. исключен из партии, в 1928 г. восстановлен; похоронен на Марсовом поле в Питере. В 1930-е годы могила уничтожена, после «оттепели» – восстановлена.


[Закрыть]. Но и у них руки опустились»[12]12
  Л. Троцкий. Моя жизнь. М., 1991. С. 407.


[Закрыть]. Наступление Юденича продолжалось, и 21-го октября его войска подошли к Пулковским высотам. В этот день все и решилось: энергично организованные т. Троцким силы остановили наступление белых, а затем перешли в контрнаступление и погнали армию Юденича до Эстонии, где она была разоружена[13]13
  Помню такой красный томик, который назывался «Оборона Петрограда», 1939 года издания; в нем рассказывалось, как беседовали между собой американские агенты в Петрограде и один другого спрашивал: «Что нового нам сообщает Лев Давидович?» (Троцкий в роли американского шпиона в 1919 году!).


[Закрыть].

Отныне в Питере военный коммунизм утвердился прочно. У кого были надежды на поражение большевиков, те с ними расстались и мало-помалу начали готовиться к эмиграции. А т. Зиновьев мог снова забраться на седьмое небо и творить в городе, что хотел…

Студия «Дома Искусств»

Все это неспокойное время (с июня по ноябрь 1919 года) «Студия переводчиков» при издательстве «Всемирная литература» работала, как ни в чем не бывало, в доме Мурузи на Литейном. Правда, вспоминает К. И. Чуковский, четыре студиста погибли осенью 1919 года («кто в боях, кто на койках заразных бараков»[14]14
  Вспоминая Михаила Зощенко. Л., 1990. С. 31.


[Закрыть]).

В ноябре 1919 года стараниями и энергией уж точно Горького реализовался еще один проект: у городских властей (Зиновьев и его команда) добились разрешения открыть в центре города Дом Искусств (в пустовавших апартаментах купцов Елисеевых на углу Мойки и Невского) и 19 ноября 1919 года его открыли. Дом Искусств стал новым городским литературно-художественным клубом (слово «салон» не идет ко времени) – там устраивали и выставки, и концерты, и лекции[15]15
  Популярный очерк о «Доме Искусств» см.: С. Тимина Культурный Петербург: Диск. 1920-е годы. СПб, 2001.


[Закрыть]. Отличие этого клуба от других (Дом литераторов, Дом ученых) было вот в чем. В свободных его комнатах (бывших меблирашками и помещениями для прислуги) создали общежитие для бесквартирных литераторов и художников. Общежитие удавалось отапливать и освещать, а поселившихся в нем еще иногда и подкармливать (какие-то предельно скудные продукты, бывало, завозились). И тогда Студия при «Всемирной литературе» перебралась из дома Мурузи в Дом Искусств, и постепенно об её издательском происхождении забыли.

Дом Искусств открылся 19 ноября 1919 года (в записных книжках Блока – сухая запись: «Открывается Дворец искусств на углу Невского и Мойки»[16]16
  А. Блок. Записные книжки 1901–1920. С. 481.


[Закрыть]). По моде времени стали называть его сокращенно: «Диск». Владислав Ходасевич пишет: «Под „Диск“ отдали три помещения: два из них некогда были заняты меблированными комнатами (в одно – ход с Морской, со двора, в другое – с Мойки); третье составляло квартиру домовладельца, известного гастрономического торговца Елисеева. Квартира была огромная, бестолково раскинувшаяся на целых три этажа, с переходами, закоулками, тупиками, отделанная с убийственной рыночной роскошью»[17]17
  В. Ходасевич. «Диск» // Собр. соч. Т. 4. М., 1997. С. 275.


[Закрыть]. О самой церемонии открытия К. И. Чуковский на следующий день записал в дневнике: «Итак, вчера мы открывали „Дом Искусства“. Огромная холодная квартира, в которой каким-то чудом натопили две комнаты – стол с дивными письменными принадлежностями, всё – как по маслу: прислуга, в уборной графин и стакан, гости. Горького не было, он болен. Все были так изумлены, когда им подали карамельки, стаканы горячего чаю и булочки… Заседания не описываю, ибо Блок описал его для меня в Чукоккале[18]18
  См. Чукоккала. М., 1979. С. 248–250; «протокол» Блока, как и полагалось в «Чукоккале», носит шутливый характер.


[Закрыть]… Мы ходили осматривать елисеевскую квартиру (нанятую нами для Дома Искусств). Безвкусица оглушительная»[19]19
  К. Чуковский. Дневник 1901–1929. С. 127.


[Закрыть]. Далее Корней Иванович называет тех, кто не пришел на открытие: Сологуба, Мережковского, Петрова-Водкина. Блок же, наоборот, перечисляет явившихся; среди них: Добужинский, Анненков, Щуко, Немирович-Данченко (писатель), Гумилев, Замятин, Ольденбург…

Были избраны действительные члены Дома Искусств (не все жаждущие попали в их число – Чуковский записал реплики рассерженного Н. Н. Пунина, тогда очень левого, его не избрали[20]20
  Там же. С. 144–145. Пунин говорил: он гордится, что его забаллотировали в Дом Искусств, ибо это показывает, что буржуазные отбросы ненавидят его. На это Горький ответил, что ненавидит таких людей, как Пунин, ибо не верит в их коммунизм. Впрочем, Н. Н. Пунин, оставаясь адептом левого искусства, вскоре перестал быть «комиссаром» – сталинский аппарат левых не жаловал.


[Закрыть]), среди избранных – художники Добужинский и Бенуа, композиторы Асафьев и Глазунов, но, главным образом, – писатели. Организация в Доме общежития для литераторов оказалась тем еще удобной, что в доме, брошенном купцами Елисеевыми, оставалась их челядь, ожидая возвращения господ – она дом оберегала и теперь стала официально в нем трудиться по своим прежним должностям, прислуживая литераторам. Всего под общежитие отвели 63 комнатушки. Вот некоторые постояльцы Диска: писатели О. Мандельштам, Н. Гумилев, В. Ходасевич, В. Шкловский, О. Форш, А. Грин, М. Шагинян, М. Лозинский, В. Пяст, Вс. Рождественский, Л. Лунц, М. Слонимский (комната, в которой поселили молоденького секретаря Дома Искусств и станет местом Серапионовских собраний!), А. Тиняков, художники В. Милашевский, А. Щекатихина…

Теперь о Студии. Общее руководство ею поручили К. И. Чуковскому. Горький пишет, что было в Студии человек сорок молодежи[21]21
  М., Горький и советские писатели. С. 561.


[Закрыть], но он имеет в виду первый этап её существования, т. е. «Студию переводчиков» в доме Мурузи. Бывший в ту пору юным студистом, Н. Чуковский, вспоминая легендарные годы, число слушателей уточняет: «Всего в Студии было 337 студистов»[22]22
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 57.


[Закрыть]. Разброс данных, как видим, чудовищный. Однако оба источника не врут. Н. Чуковский пишет о Доме Искусств, а с переходом Студии туда она существенно разрослась.

Л. Лунц в не подписанной им заметке «Литературная Студия Дома Искусств» пишет, что «четырехмесячные работы Студии протекли очень успешно, но показали, что интересы молодежи направлены, главным образом, на самостоятельную, а не на переводческую работу»[23]23
  Альманах «Дом Искусств». № 1. Пб. 1921. С. 70.


[Закрыть].

Поэтому тематику лекций расширили.

Приведем перечень лекционных курсов, которые читались в литературной Студии Дома Искусств:

Н. С. Гумилев «Драматургия»

Андрей Белый «Ритмика»

A. З. Штейнберг «Эстетика»

B. М. Жирмунский «Теория поэзии»

В. Б. Шкловский «Теория сюжета»

К. И. Чуковский «История современной английской литературы»

А. В. Амфитеатров «История итальянской литературы»

Б. М. Эйхенбаум «Толстой».

Наряду с лекционными курсами очень популярны были и семинары:

«Техника художественной прозы» – Е. И. Замятин

«Практические занятия по поэтике» – Н. С. Гумилев

«Перевод стихов» – М. Л. Лозинский

«Перевод прозы» – А. Я. Левенсон

Отмечу также занятия по новым языкам: английский – С. К. Боянус и М. И. Бенкендорф (знаменитая дама Горького, или «железная женщина», по выражению Берберовой); итальянский – Г. Л. Лозинский. Не упомянуты в этом списке и семинары К. И. Чуковского и В. Б. Шкловского (их вспоминают мемуаристы[24]24
  Н. К. Чуковский вспоминает, что многие семинары (в частности, Шкловского) были краткосрочными – см.: Н. Чуковский. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 55.


[Закрыть] – возможно, правда, семинар Чуковского, посвященный как критике, так и поэтическому переводу, велся в доме Мурузи, а в семинар Шкловского превращались его лекции).

После летнего перерыва, в октябре 1920 года, занятия в Студии возобновились. Альманах «Дом искусств» в № 1 сообщает о количестве слушателей: «записано свыше 350»[25]25
  Дом Искусств. № 1. С. 71.


[Закрыть] (вот подтверждение точности Н. Чуковского!) и о начале новых курсов:

Н. Н. Евреинов – «Философия театра»,

Н. Н. Шульговский – «Основные вопросы изучения поэзии»,

Ю. Н. Тынянов – «Пародия в литературе»,

Н. О. Лернер – «Семинарий по Толстому».

Горький и К. Чуковский называют среди лекторов Студии еще поэта и ассириолога В. К. Шилейко[26]26
  См.: М. Горький и советские писатели. С. 561; Вспоминая Михаила Зощенко. С. 31.


[Закрыть], а в хронике альманаха «Дом Искусств» его почему-то нет.

В 1996 году в Рукописный отдел ИРЛИ поступил листок, аккуратно заполненный рукой Н. С. Гумилева: «„Расписание лекций“ Литературной Студии при Доме Искусств». Приведем его здесь и как свидетельство интенсивности работы и лекторов, и слушателей (пять раз в неделю по шесть часов вечернего, для многих слушателей – послерабочего, времени):

Понед.<ельник>.

4–6 Лернер Ист.<ория> р.<усской> поэз.<ии>

6–8 Шилейко Ритмика

8–10 Лозинский Студ.<ия> по пер.<еводу>

Вторник

4–6 Шилейко – Мифология

6–8 Гумилев Теор.<ия> поэз.<ии> (раз.<бор> ст. <ихов>)

8–10 Чуковский Сем.<инар> по крит.<ике>

Среда

4–6 Гумилев Теор.<ия> поэз.<ии> (разб.<ор> ст.<ихов>)

6–8 Гумилев Теор.<ия> поэз.<ии> (разб.<ор> ст.<ихов>)

8–10 Чуковский Сем.<инар> по крит.<ике>

Четверг

4–6 Гумилев Теор.<ия> поэз.<ии> (разб.<ор> ст.<ихов>)

6–8 Гумилев Теор.<ия> поэз.<ии> (занятия с 2 гр.<уппой>)

8–10 Шилейко Ритмика

Пятн.<ица>

4–6 Шилейко Поэтика

6–8 Гумилев Теор.<ия> поэз.<ии> (занятия с 1 группой)

8–10 Чуковский[27]27
  РО ИРЛИ. PI. Оп. 17. № 644. В тексте имеются карандашные исправления, которые здесь не приводятся.


[Закрыть]…

Перечень лекторов и темы их курсов впечатляют независимостью от того, что творится в стране, и кажущейся терпимостью к этому городской власти. Продолжалось так недолго: пока Горький был в Питере, но и тогда идеологически ортодоксальные чиновники высказывались о Студии резко. Обвинение было четким: вокруг Дома Искусств идет «централизация буржуазии»[28]28
  К. Чуковский. Дневник 1901–1929. С. 144 (запись 19 апреля 1920 г.).


[Закрыть]. Чуковскому все время приходилось убеждать власти: они заблуждаются, имеет место какое-то недоразумение. Это стало настолько привычным, что даже в 1960-е годы, перечисляя в воспоминаниях самых запомнившихся тогдашних студистов, К. Чуковский, наряду с тремя будущими Серапионами, рефлекторно указал никому не известного Глазанова – «коммуниста, широкоплечего и рослого, в кожаной куртке, в сапогах до колен»[29]29
  Там же. С. 33.


[Закрыть]…

337 слушателей Студии были расписаны по семинарам и лекциям; будущие Серапионы посещали (не все и не всё одновременно):

– семинар Е. И. Замятина – Л. Лунц, И. Груздев, М. Слонимский, Н. Никитин, М. Зощенко, («Длинная, с колоннами, комната в Доме Искусств: студия. И тут они – вокруг зеленого стола: тишайший Зощенко; похожий на моего чудесного плюшевого Мишку – Лунц; и где-то за колонной – Слонимский; и Никитин – когда на него смотришь, кажется, что на его голове – невидимая бойкая велосипедная кэпка» – из воспоминаний Е. Замятина[30]30
  Е. Замятин. Я боюсь / Составление и комментарии А. Ю. Галушкина. М., 1999. С. 71.


[Закрыть]);

– семинар Н. С. Гумилева – Е. Полонская, В. Познер и Н. Чуковский; семинар К. И. Чуковского – М. Зощенко, Е. Полонская, В. Познер, М. Слонимский, Л. Лунц, Н. Тихонов;

– семинар В. Б. Шкловского – Л. Лунц, Е. Полонская, М. Слонимский («Занимался в студии „Всемирной литературы“, читал о „Дон Кихоте“. Было пять-шесть учеников, ученицы носили черные перчатки, чтобы не были видны лопнувшие от мороза руки» – из «Сентиментального путешествия»[31]31
  В. Шкловский. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 200.


[Закрыть]).

– семинар М. Л. Лозинского – Е. Полонская. Н. Чуковский вспоминает, что слушателями этого семинара были одни только дамы, не юные и поголовно влюбленные в своего руководителя[32]32
  Н. Чуковский. Литературные воспоминания. С. 55.


[Закрыть]. Отметим среди учениц Лозинского ставшую известной переводчицей А. И. Оношкович-Яцыну; мы цитировали её подробные дневники (они относятся к 1919–1927 годам[33]33
  Минувшее. Вып. 13. С. 355–456.


[Закрыть]). На занятиях студисты Лозинского переводили сонеты Эредиа[34]34
  В первом номере альманаха «Дом Искусств» были напечатаны заметка «О коллективном переводе стихов» и образцы двух таких переводов, выполненных у Лозинского (Дом Искусств. 1921. № 1. С. 67–68).


[Закрыть].

Постепенно среди слушателей выявились люди литературно одаренные. К. И. Чуковский вспоминал (возможно, его слова относятся к концу не 1919-го, а 1920 года): «Среди студистов стали появляться такие, которые нисколько не интересовались мастерством перевода. Не переводить они жаждали, но создавать свои собственные литературные ценности… Студия мало-помалу стала превращаться в их клуб и, как теперь выражаются, в корне изменила свой профиль. Не столько затем, чтобы слушать чьи бы то ни было лекции, приходили они в нашу Студию, сколько затем, чтобы встречаться друг с другом, читать друг другу свои литературные опыты, делиться друг с другом своими пылкими мыслями о будущих путях литературы, в создании которой они страстно мечтали участвовать»[35]35
  Вспоминая Михаила Зощенко. С. 30–31.


[Закрыть]. Горький, практической работой со Студией не связанный, но делами её интересовавшийся, писал в 1924 году: «Вскоре обнаружилось, что среди учеников „Студии“ некоторые обладают несомненными литературными дарованиями… Руководители „Студии“ выделили этих людей в отдельную группу и занялись развитием их способностей»[36]36
  М. Горький и советские писатели. С. 561.


[Закрыть]. Видимо, он имел в виду тоже конец 1920 года, когда группа постепенно формировалась и на литературные её сборища уже приходили писатели…

Участникам группы было интересно общаться друг с другом; собираясь, они читали свои сочинения, а это уже становилось интересно и писателям (в частности, жившим в Доме Искусств).

Молодым, понятно, хотелось печататься, но в сезон 1920–21 годов печататься им было негде. Впрочем, эту трудность испытывали тогда и дореволюционные авторы. Кому-то (скорей всего, Горькому) удалось найти средства и, подготовив в конце 1920 года первый номер альманаха «Дом Искусств», в начале 1921-го его напечатать. Редколлегия альманаха – М. Горький, М. Добужинский, Евг. Замятин, Н. Радлов и К. Чуковский. Номер напоминал о забытых временах – вышел на хорошей, еще дореволюционной, бумаге, с иллюстрациями. А главное – литературный уровень альманаха был высочайший: проза А. Ремизова, Е. Замятина и М. Кузмина, статьи К. Чуковского («Ахматова и Маяковский»), Замятина (легендарная «Я боюсь»), речь Блока к актерам БДТ о «Короле Лире», стихи Ахматовой, Гумилева (лучшее у него – «Заблудившийся трамвай»), Мандельштама, Ходасевича, Кузмина. Обложку выполнил М. Добужинский; наряду с его работами были напечатаны виньетки Митрохина и Верейского, репродукции картин и рисунков Добужинского, Серебряковой, Чехонина, Кустодиева (выставку его полотен провели в Доме Искусств) и др. Мирискуснический стиль оформления альманаха, акмеистический тон поэзии – все это говорило читателям, что дореволюционная культура жива вопреки всему, что происходит в городе и стране.

Альманах этот, понятно, создавался не для молодых авторов, хотя в нем можно обнаружить статью М. Слонимского, и публикацию семинара Лозинского (коллективные переводы из Эредиа), и массу литературной хроники, подготовленной, кажется, Лунцем (напечатана без подписи)…

Спустя восемьдесят лет альманах «Дом Искусств» ни капельки не потускнел.

На одну фразу в информационной заметке о Студии Дома Искусств обратим особое внимание: «Учащиеся Студии устраивают каждую неделю литературные собрания, в которых, кроме студистов, участвуют писатели»[37]37
  Дом Искусств. № 1. С. 71.


[Закрыть].

Фактически, это было первое печатное сообщение о Серапионовых Братьях, хотя ко времени написания заметки группа еще не назвала себя; во втором номере альманаха (составлен летом 1921 года) её имя уже будет оглашено и с тех пор станет от группы неотделимым: Серапионовы Братья.

В годы гражданской войны литературно-художественная жизнь в Петербурге не замерла, она была достаточно интенсивной, не умерла, как ни странно, и жизнь издательская. «В смысле административном Петербург стал провинцией, – пишет Владислав Ходасевич. – Торговля в нем прекратилась, как всюду. Заводы и фабрики почти не работали, воздух был ясен, и пахло морем. Чиновный, торговый, фабричный люд отчасти разъехался, отчасти просто стал менее виден, слышен. Зато жизнь научная, литературная, театральная, художественная проступила наружу с небывалой отчетливостью. Большевики уже пытались овладеть ею, но еще не умели этого сделать, и она доживала последние дни свободы в подлинном творческом подъеме»[38]38
  В. Ходасевич Собр. соч. Т. 4. С. 274.


[Закрыть]. Центры этой литературно-художественной жизни города упоминаются в заголовках хроники альманаха «Дом Искусств» (1921, № 1): «Дом искусств», «Литературная Студия Дома Искусств», «Дом Литераторов» (при нем также работала литературная студия), «Союз писателей», «Союз поэтов», «Издательства». Добавим еще и «Дом Ученых», который поддерживал пайками некоторых писателей. Организации эти наполнялись оставшимися в Петербурге поэтами, прозаиками, критиками, литературоведами, искусствоведами, филологами, музыковедами и музыкантами, журналистами. Сверх того, оказалось немало рвущейся в литературу молодежи и литературные студии обоих Домов не испытывали недостатка в молодых студистах. Конечно, было холодно, голодно и по вечерам темно, но люди с культурными запросами тянулись друг к другу, как прежде.

Поскольку молодым авторам издаваться было практически негде, Союз поэтов в 1920 году ввел практику приема новых членов по представленным рукописям. Отбор был жестким, благо желающих вступить в Союз хватало. Для молодых прозаиков Дом Литераторов осенью 1920 года объявил конкурс рассказа. Набралось сто два участника[39]39
  Вестник литературы. СПб., 1921. № 4–5. С. 24.


[Закрыть]; среди них и почти все будущие Серапионы. Рассказы представлялись под девизами; итоги конкурса подвели не скоро – в июле 1921 года; так что некоторые представленные на конкурс рассказы стали известны литературной публике еще до подведения итогов…

Виктор Шкловский в статье «Серапионовы братья» (1921) писал: «Так невозможность печататься собрала воедино Серапионовых братьев. Но, конечно, не одна невозможность, но и другое – культура письма»[40]40
  Книжный угол. Пг., 1921. № 7. С. 19; см. также: В. Шкловский. Гамбургский счет. М., 1990. С. 140.


[Закрыть]. Эту статью Елизавета Полонская назвала «чем-то вроде нашего (т. е. Серапионов – Б.Ф.) метрического свидетельства»[41]41
  Простор (Алма-Ата). 1964. № 6. С. 114.


[Закрыть].

Никаких протоколов у Серапионов не велось (за исключением нескольких шуточных и пока неразысканных) – организационно-бюрократический элемент начисто отсутствовал (о будущих историках, увы, не заботились) и теперь установить, кто, когда и в каком качестве посещал собрания, нет никакой возможности. Особенно это касается начала 1921 года, когда состав ордена Серапионов еще не был фиксирован и будущие члены его смешивались с гостями. Возможно, первоначальные собрания были не регулярны; со временем, когда у группы появилось название, сюжет гофмановской книги стал нормообразующим началом – тогда появились «действительные члены» Братства, их прозвища, и выделились «гости» (т. е. именитые писатели и художники), а также «гостишки» (преимущественно серапионовские барышни; их обозначение – «гостишки» – прижилось).

Дата и место первого собрания известны из серапионовского мифа точно – 1 февраля 1921 года, комната Михаила Слонимского в Доме Искусств.

Дальше – только вопросы: собирались ли молодые авторы раньше? где? – в «аудитории» или у Слонимского? Был ли именно переход в «апартамент» Слонимского объявлен днем рождения группы? Возникло ли её название 1 февраля, до или после?

Твердо можно утверждать, что нерегулярные собрания были еще до того, как родилось название «Серапионовы Братья».

Поздних мемуаров о возникновении Серапионов существует немало, писались они людьми почтенного возраста – многие события и тем более даты в памяти стерлись; выявлять противоречия мемуаристов – так же нетрудно, как и непродуктивно. Некоторые почти бесспорные факты установить, тем не менее, можно.

Кому первому пришла идея организоваться? 12 ноября 1921 года юный Владимир Познер, находясь за границей, писал об истории Серапионов в Берлин не юному А. М. Ремизову: «Первые основатели – Лева Лунц, Коля Никитин, Миша Слонимский и я. Первое заседание состоялось 1 февраля, а потом каждую субботу»[42]42
  «Серапионовы Братья» в собраниях Пушкинского Дома: Материалы. Исследования. Публикации. СПб., 1998. С. 176–177. Кстати сказать, в сообщении о Серапионах в «Летописи Дома Литераторов» собрания Серапионов были названы «пятницами» (№ 1, 1 ноября 1921. С. 7).


[Закрыть]. В письме Слонимского Горькому 2 мая 1921 года сообщается: «В эту среду в 8 час. будет у меня следующее серапионовское собрание»[43]43
  М. Горький и советские писатели. С. 375.


[Закрыть], так что суббота вряд ли была единственным днем собраний. Те из Братьев, кто читал книгу Гофмана «Серапионовы братья», знали, как осмеивали её герои самую попытку как-либо регламентировать встречи, и применяли этот подход к встречам своим.