Текст книги "Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре"

Автор книги: Борис Дубин

Соавторы: Дина Хапаева,Сергей Фокин,Уильям Дюваль,Михаэль Кольхауэр,Жан-Люк Нанси,Михаил Ямпольский,Жизель Сапиро,Вера Мильчина,Доминик Рабате,Сергей Зенкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

Эти расхождения в пополнении социальных ресурсов у правых и у левых обнаруживают зависимость между политическим расслоением и оппозицией старые/молодые, которая выступает как один из главных структурообразующих элементов литературного поля. Они показывают также, что это расслоение восходит к унаследованному социальному положению, подтверждая практически очевидную устойчивость того антагонизма между светскими писателями и литературной богемой, о котором применительно к концу XVIII века пишет Дарнтон: на одном полюсе находятся высокопрофессиональные писатели, живущие своим литературным трудом и составляющие элиту журналистики (обозреватели, хроникеры, репортеры), на другом – новички, берущиеся, чтобы заработать, за любую работу в журналистике или в издательствах (мелкие репортеры, корректоры, литературные поденщики). При этом оппозиция частный/государственный начинает играть какую-то роль только во времена Народного фронта. Имея в виду первых, Академию и салоны, Альбер Тибоде, вслед за Аленом, политическому синистризму левых противопоставлял правизну самой литературной карьеры: «уклон в профессии писателя всегда идет вправо», пишет он в «Республике профессоров» [457]457
  Thibaudet Albert.La République des professeurs. Op. cit. P. 169.


[Закрыть]. Но если эта оппозиция между писателями социально господствующими и писателями социально зависимыми, свидетельствующая здесь о социальном старении (сопровождающемся профессионализацией в ходе карьеры), имеет значение, когда мы сравниваем, например, членов Французской академии с сюрреалистами, она, однако же, не передает всех позиций литературного поля и не выражает, в частности, быть может, основную позицию – позицию признанного авангарда, занимаемую, например, Андре Жидом. Как и во время дела Дрейфуса [458]458
  Ср.: Charle Christophe.Naissance des «intellectuels». Op. cit. Chap. 5.


[Закрыть], в 1930-е годы размежевание интеллектуалов на два лагеря обнаруживает зависимость между оппозицией правые/левые и вторым принципом структуризации литературного поля, а именно противостояния относительно автономного полюса гетерономному полюсу.

Основы литературного «синистризма»

Таким образом, эта бинарная оппозиция лишь частично отражает сложные отношения между литературой и политикой и, сводя их к простой оппозиции социального характера, оставляет в тени опосредующее влияние литературного поля на политический выбор писателей. Кроме того, политический выбор должно соотносить еще с одним фактором структуризации литературного поля, а именно с существующей с начала индустриализации книжного рынка оппозицией крупное книжное производство / мелкое книжное производство: если первый полюс подчиняется главным образом законам рынка и объемам продаж, то второй характеризуется стремлением сохранить относительную автономию по отношению к рыночной экономике и ориентируется не на читательский успех, а на писательские суждения, которые составляют здесь единственную основу символической ценности произведения [459]459
  Ср.: Bourdieu Pierre.Les Règies de l’art. Op. cit.


[Закрыть]. Вот почему та же самая перекрестная структура, в силу которой в социальном пространстве правящие классы противостоят, в соответствии с первым фактором, классам подчиненным в зависимости от общего объема имеющегося капитала, а обладатели капитала с экономической и политической доминантой (светская власть) – в соответствии со вторым фактором – держателям капитала культурного и символического (власть духовная), обнаруживает себя и внутри литературного поля, правда, в прямо противоположном виде: если ориентироваться на общую величину «знаменитости», то вполне возможно противопоставить писателей «господствующих» писателям «зависимым», однако, если принимать во внимание сам тип «известности», которой они обладают, картина меняется: с одной стороны оказывается знаменитость светского порядка (институциональное признание, читательский успех, большие тиражи и т. д.), с другой – признание собратьев по писательскому цеху, которое выступает как основа символического капитала [460]460
  Ср.: Bourdieu Pierre.Le Champ littéraire //Actes de la recherche en sciences sociales. 1991. № 89, sept. P. 4–46 (и, в частности, диаграммы). О структуре социального пространства см.: Bourdieu Pierre.La Distinction. Op. cit. P. 128 sq.


[Закрыть]. По внутренней шкале ценностей литературного поля главенствующим является второй тип знаменитости.

Это переворачивание ценностей особенно благоприятно для распространения «синистризма», благодаря чему в политике асимметрия (то есть преимущество правой стороны, о котором говорил Герц) изначальной культурной оппозиции сдвигается влево. И в самом деле, в то время как правые писатели чаще всего выходят из рядов тех, кто имел успех у светской публики, или тех, чьи книги хорошо распродавались (это можно сказать почти о половине из них), около двух третей писателей, занявших левую позицию, имеют признание специфического типа (зато доля писателей, не имеющих большого признания, практически одинакова, что у левых, что у правых: в общем это примерно четверть от всей группы рассматриваемых авторов) [461]461
  Показатель типа знаменитости разрабатывался с учетом совокупности переменных, относящихся к типу символического признания, которые были описаны ранее: литературные премии, институциональное признание (принадлежность к академиям или к премиальным жюри), цитирование и объем заметок в современных антологиях, посмертное признание (современные словари) и т. д. Исследование соотношений, которое мы провели в нашей группе писателей, позволяет четко разграничить два типа известности, светскую и специфическую, а также инстанции символического признания, характерные для каждого из них: с одной стороны, академии и Премия года за лучший роман, с другой – Нобелевская премия и Национальная премия в области изящной словесности; ср.: Sapiro Gisite.La Guerre des écrivains… Op. cit. (см. Диаграммы в приложениях).


[Закрыть]. Эта же оппозиция в общем соотносится с географическим противостоянием Правого берега и Левого берега. Говоря в 1947 году о «войне двух берегов», Андре Бийи писал: «Кто станет сегодня отрицать, что Левый берег в конце концов взял верх? Кто станет отрицать, что дух НРФ после 1918 года одержал победу над академизмом и парижанством? [462]462
  Bitty André.Rive gauche et rive droite // Loc. cit.


[Закрыть]»

Противостояние между правыми и левыми, в том виде, в котором оно дает о себе знать в литературном поле, восходит к двойственной сущности самой литературы: будучи порождением интеллектуальной элиты, которая таковой себя считает, доступной, во всяком случае в прошлом, лишь образованным классам, которые и являлись ее основным потребителем, литература может быть, с одной стороны, инструментом легитимизации господства, который укрепляет чувство превосходства и ценности правящих классов, а с другой – орудием, подрывающим господство этих же самых правящих классов. «Может статься, нам не найти в бунтарской поэзии революционных теорий. Однако литературное движение почти всегда заключает в себе угрожающую силу», – пишет критик Леон-Пьер Кент в период Освобождения [463]463
  Quint Léon-Pierre.Les écrivains devant la société // Les Lettres françaises. 1945. 26 mai.


[Закрыть]. Этот подрывной потенциал начинает набирать силу с эпохи романтизма, заставляя новые поколения проявлять себя в движении вечного неприятия творческих решений старшего поколения, ломать косность языка и стиля. «Ego – правый по велению инстинкта, левый – по велению духа, правыйсреди левых, левыйсреди правых», – замечает в 1934 году Поль Валери в «Тетрадях» [464]464
  Valéry Paul.Cahiers. Т. II. Paris: Gallimard, coll. «Bibliothèque de la Pléiade», 1974. P. 1494.


[Закрыть]. «Умом я правый, а сердцем левый», – вторит ему Андре Жид, который объяснял Жану Шлюмберже в 1941 году: «Как будто и в литературе нет „сил порядка и сил свободы“, как ты прекрасно говоришь выше! правых и левых; мы ведь прекрасно понимаем, что хотим сказать, когда противопоставляем, хоть даже и про себя, тех и других» [465]465
  Андре Жид, письмо Жану Шлюмберже, 5 июня 1941 года ( Gide André, Schlumberger Jean.Correspondance 1901–1950. Paris: Gallimard, 1993. № 722. P. 930). Первая цитата из Люсьена Комбеля ( Сотbelle Lucien.Je dois à André Gide. Paris: Frédéric Chambriand, 1951. P. 51).


[Закрыть]. Противостояние между правым и левым, которое в этом случае относится к таким литературным противопоставлениям, как классицизм и романтизм, композиция и стиль, ограничения и свобода, разум и чувство, выражает здесь также шаткую позицию, занимаемую представителями независимого полюса. Со времени Второй империи последние самоопределяются в неприятии как буржуазного, так и социального искусства [466]466
  Ср.: Cassagne Albert.La théorie de l’art pour l’art… Op. cit.; Bourdieu Pierre.Les Règies de l’art. Op. cit.


[Закрыть]. Если исповедуемая ими элитарность и нежелание подчинять свое искусство внелитературным целям заставляют их решительно отвергать приверженцев социального искусства или таких их восприемников, как пролетарские романисты или последователи социалистического реализма, то как раз в стычках с консервативными писателями, которые осуждают подрывной потенциал их произведений во имя сохранения морального и общественного порядка, самые независимые писатели чаще всего оказываются на стороне левых.

Это противостояние между консерваторами и поборниками автономности выражается, в частности, в оппозиции между идеей ответственности художника и идеей творческой свободы (бескорыстности), которая составляет основу литературных дебатов о предназначении искусства в периоде 1880 года до Освобождения [467]467
  В развернутом виде это наблюдение представлено в моем сообщении, озаглавленном «Ответственность писателя: от Поля Бурже до Жан-Поля Сартра», на коллоквиуме «К социальной истории литературы», организованном Жозефом Жюртом, 21–23 октября 1999 года (готовится к изданию).


[Закрыть]. На протяжении всего этого периода понятие ответственности широко используется консерваторами и реакционными идеологами, которые, вслед за мыслителями контрреволюции, склонны видеть в интеллектуалах возмутителей и посему пытаются всячески ограничить критическую мысль и творчество, видя в них выражение того самого разрушительного потенциала.

Примечательно, что это понятие ответственности получает свою теоретическую основу в тот самый момент, когда Республика вводит свободу самовыражения (закон 1881 г. о свободе печати) и пытается сделать доступными знания и чтение, проводя демократизацию системы образования. Поскольку государство отказывалось от контроля над умами и в то же время лишало церковь статуса цензора, литераторы постепенно превращались в хранителей нравственных и социальных устоев интеллектуального мира, призывая писателей к общественному долгу. Романист Поль Бурже берет на себя эту миссию в знаменитом предисловии к роману «Ученик» (1889), которое прекрасно иллюстрирует эту идею и предвещает переход писателя к католицизму.

В полемике, которую вызвало появление «Ученика», определились термины дискуссии данного спора: против Анатоля Франса, который отстаивал «непреложные права» мысли и свободу в выражении любой философской системы, выступил критик Фердинанд Брюнетьер, который в «Ревю де дё монд» говорил о необходимости ограничений для слишком смелых интеллектуальных построений [468]468
  Ср.:  Loué Thomas.Les fils de Taine entre science et morale. A propos du Disciplede Paul Bourget (1889) // Cahiers d’histoire. 1996. № 65. P. 55.


[Закрыть]. То же касалось и литературы. Один католический писатель ясно сформулировал этот антагонизм во время Великой войны: «…ответственность писателя ограничивает его права» [469]469
  Fonsegrive Georges.De Taine à Péguy. L’évolution des idées dans la France contemporaine. Paris: Bloud et Gay, 1917. P. 73.


[Закрыть].

Опыт войны и Священный союз способствовали легитимации понятия ответственности в литературном поле. После войны как раз во имя ответственности писателя католики и националисты развернули кампанию против Андре Жида и его сторонников из круга «НРФ», осуждая субъективизм, пессимизм и безнравственность автора «Подземелий Ватикана». Эти нападки возобновятся (часто исходя от одних и тех же лиц, например Анри Массиса, католического критика и приверженца Морраса) после установления режима Виши, в частности, в ходе «полемики вокруг дурных учителей», когда ответственность за поражение Франции в ходе «странной войны» будет возложена на самых признанных писателей довоенного периода, с Андре Жидом во главе, которые, с точки зрения их противников, оказывали пагубное влияние на молодежь [470]470
  Ср.: Sapiro Gisele.La Guerre des écrivains. Op. cit. Chap. 2.


[Закрыть].

Перед лицом такого рода критики обвиняемые писатели и их сторонники утверждают идею бескорыстия литературы, ее безответственности, ее игровой характер (это всего лишь игра), словом, приводят аргументы, выработанные в ходе литературных процессов XIX века и призванные обелить автора перед судьями [471]471
  Ср.: Prassoloff Annie.Littérature en procès: la propriété littéraire sous la monarchie de Juillet, thèse de doctorat. Paris: EHESS, 1989. P. 126–127.


[Закрыть], которые составляют основы теории искусства для искусства, способствовавшей утверждению автономности литературного поля. Вместе в тем в ходе таких полемик писателям случается занимать еще более радикальные позиции, как это было, например, с Андре Жидом, который в ответ на нападки католических и националистических критиков (в частности, того же Анри Массиса) открыто выступил в защиту гомосексуализма («Коридон», 1924), а затем, в 1932 году, объявил о своих симпатиях к коммунизму.

Таким образом, синистризм обретает благодатную почву в организующей оппозиции автономия/гетерономия, а также в асимметрии, которая под ней скрывается. Перед лицом настоящих правых, идеологов, консерваторов, реакционеров, которые становятся связующим звеном различных фракций поля власти, пытаясь ограничить независимость литературы и мысли, поборники этой самой независимости, принадлежащие в основном к символически господствующему полюсу литературного поля, смыкают свои ряды, поднимаясь на защиту своей автономии. Мориак замечательно описал эту асимметрию на примере Французской академии, которая выступает в этом описании как модель поля власти, с господствующим политико-экономическим и подчиненным интеллектуальным полюсом:

Публика полагает, что во Французской академии есть свои правые и свои левые. И, в том что касается правых, она не ошибается. Это, может быть, последний влиятельный французский оплот, где еще существуют настоящие правые. И это еще не все: единственный, где правые представлены в чистом виде. Что же касается левых… «Еще один коммунист!» – вздохнул маршал Петен, когда Жоржа Дюамеля избрали в Академию. Это все объясняет. Я утверждаю, что нет никаких левых в Академии, даже в такой безобидной форме. Там просто есть несколько писателей, которые хотели бы […] ввести в свой круг некоторых других писателей [472]472
  Mauriac François.L’examen des titres // Le Figaro littéraire. 1995. 15 avril; repris in: Touzot Jean(dir.). François Mauriac. Op. cit. P. 403.


[Закрыть].

Все дело в том, что, как мы уже упоминали, в этих стычках против правых идеологов представители наиболее независимого интеллектуального полюса вынуждены занимать радикальную политическую позицию и вступать в альянс с политическим левым крылом.

Эта асимметрия держится также на пружинах политической мобилизации писателей: если консерваторы становятся связующим звеном и инструментом политической и религиозной власти, утверждая границы критической мысли и творчества, то представители автономного полюса стремятся распространять те ценности, которые лежат в основе их профессионального кредо. Таким образом, если с одной стороны, то есть со стороны консерваторов, литература используется как инструмент символической власти, то с другой стороны, в противовес консерваторам, утверждается критическая функция интеллектуальной деятельности, литература как искание, всеобщие ценности сознания. Именно на защиту Истины и Справедливости поднимаются возглавляемые Эмилем Золя и Анатолем Франсом сторонники пересмотра дела Дрейфуса. По другую сторону находятся антидрейфусары, среди которых Морис Баррес, Поль Бурже и Фердинанд Брюнетьер (который тем временем также примкнул к католицизму): они говорят об интересах государства, для них это такой фактор, который ограничивает поиски истины в судебном разбирательстве и тем самым критическую функцию тех, кого они клеймят как «интеллектуалов». После войны 1914 года глава «НРФ» Жак Ривьер выступает против писателей, близких к «Аксьон франсез», которые хотят подчинить литературу национальному морализму, утверждая, что беспристрастность в плане мышления и творчества является патриотическим долгом в защите престижа Франции [473]473
  Rivière Jacques.La Nouvelle Revue française // Loc. cit. P. 4.


[Закрыть]: очевидно, что эта «беспристрастность» неявно противопоставляется утилитаризму тех, кто, прикрываясь ответственностью интеллектуала, пытается заставить искусство и мысль служить несвойственным для них целям. В 30-е годы на «защиту культуры» встают интеллектуалы-антифашисты (в основной своей массе из круга «НРФ») во главе с Андре Жидом и Роменом Ролланом, в то время как правые интеллектуалы-неопацифисты, среди которых немало академиков, становятся на защиту «западной цивилизации» в этом отношении солидаризируются с фашистскими режимами [474]474
  Ср. о войне манифестов между двумя лагерями у Ж.-Ф. Сиринелли ( Sirirnelli Jean-François.Intellectuels et passions françaises. Op. cit. Chap. 4).


[Закрыть]. Наконец, в период оккупации против интеллектуалов-коллаборационистов и вишистов, которые пытаются поставить литературу на службу ценностям «Национальной революции», на защиту свободы (в том числе и свободы выражения) поднимаются представители автономного полюса, активно противодействуя оккупантам и режиму Виши, в то время как практика литературной контрабанды (использование кодированного языка) и подполья усиливает подрывной характер литературы [475]475
  Ср.: Sapiro Gisèle.La Guerre des écrivains. Op. cit.


[Закрыть].

Освобождение и левый лагерь французской литературы

С наступлением Освобождения антиномия между «ответственностью» и «свободой», восходившая к Полю Бурже и структурировавшая интеллектуальные дебаты, была преодолена. В этот поворотный момент литературной эволюции появляется независимая левая литература, которая становится полноправным деятелем в области идеологического производства, обеспечивая позицию «интеллектуала» в ее преемственности с дрейфусарским и антифашистским направлениями литературной эволюции, с которыми она себя связывает, не ограничиваясь отныне какими-то конкретными выступлениями в отношении вполне определенных политических задач текущего момента. Отныне она играет роль первого плана в определении и кодификации идеологического размежевания на правых и левых.

Антиномия между «ответственностью» и «свободой» преодолевается благодаря писательскому Сопротивлению, когда оно берет на вооружение национальный морализм, который с конца XIX века находился в арсенале правых националистов (для писателей-сопротивленцев защита родины равнозначна защите свободы). Возрождая изначальный юридический смысл понятия «ответственность», послевоенные «чистки» – в частности, смертный приговор Роберу Бразийяку – открывают период жестокого противоборства между сторонниками снисхождения и приверженцами непримиримости. В этом противоборстве, на основе которого происходит реструктуризация послевоенного интеллектуального поля, находит выражение конкурентная борьба нового литературного поколения, вышедшего из рядов Сопротивления (Сартр, Камю, Веркор) со старшими собратьями по перу (Полан, Мориак, Дюамель). Оно совпадает также с политическим размежеванием левых и правых. В противовес идее всецелой ответственности писателя, посредством которой новички пытаются утвердиться на литературном поле, их старшие собратья выдвигают право на ошибку или идею о каких-то пределах ответственности.

Работу по переопределению и теоретизации понятия ответственности берет на себя Ж.-П. Сартр, который, оставаясь в рамках экзистенциалистской философии, отделяет это понятие от национального морализма, с которым оно было связано исторически, и основывает его на своей концепции свободы. Заявляя, что сам акт письма возлагает на писателя определенные обязательства и предопределяет, что писатель «раз и навсегда в ответе за человеческую свободу» [476]476
  Sartre Jeau-Poul.La Responsabilité de l’écrivain. Paris: Verdier, 1998. P. 31. (из доклада, прочтенного в ноябре 1946 г. на первой сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО).


[Закрыть], Сартр доводит до предела склонность писателей превращать собственное профессиональное кредо в основу общечеловеческих ценностей; в то же время он делает упор на принципе независимости писателя, противопоставляя его той партийности интеллектуалов, которую в это время исповедуют Луи Арагон и Поль Элюар. Эта концепция, на которой основывается его теория «ангажированной литературы» и которую он увязывает, с одной стороны, с позицией Эмиля Золя, выступавшего в защиту капитана Дрейфуса, с другой – с интеллектуальным Сопротивлением во время войны, определяет его собственную позицию, которую начиная с 1945 года занимает он сам, а также возглавляемый им журнал [477]477
  Ср.: Boschetti Anna.Sartre et «les Temps modernes». Paris: Minuit, 1985.


[Закрыть]. Несмотря на то что «Тан модерн» начинает выходить в издательстве «Галлимар» вместо канувшего в лету «НРФ», и это событие наглядно отражает смену парадигмы на символически господствующем полюсе литературного поля, переход от идеи «чистого искусства» к «ангажированной литературе», – нельзя не согласиться с Андре Бийи, когда он усматривает в «блистательном возвышении» Сартра результат победы Левого берега над Правым берегом и триумфа «духа НРФ» над «академизмом» [478]478
  Billy André.Rive gauche et rive droite. Loc. cit.


[Закрыть]. Эта смена парадигмы открывает дорогу независимой от политических партий левой литературе, играющей роль в определении и разработке левых ценностей, на которые не влияют внутрипартийные подразделения. Несмотря на то что попытка Сартра создать совместно с Давидом Руссе политическую партию интеллектуалов (Революционно-демократическое объединение) окончилась неудачей и сам он в период «холодной войны» занял позицию попутчика коммунистов, ему удалось сохранять независимость своей позиции, действовать в политическом пространстве и не растерять этот престиж, который приобрела благодаря ему фигура ангажированного писателя. Воплощая собой то, что Пьер Бурдье назвал «тотальным интеллектуалом» [479]479
  Bourdieu Pierre.Sartre // London Review of Books. 1980. Vol. 2, 20 nov. – 3 dec. P. 11–12.


[Закрыть], Жан-Поль Сартр сумел превратить образ левого писателя в парадигматическую фигуру интеллектуала, причем в то самое время, когда новая поляризация литературного поля, спровоцированная «холодной войной», – во многом совпадавшая с расслоением на «снисходительных» и «непримиримых» в кампании послевоенных чисток, – как никогда раньше благоприятствовала укреплению оппозиции правые/левые.

В самом деле, никогда прежде мир литературы не был так радикально разделен в политическом плане. Так называемый «прогрессивный» лагерь, объединяющий как коммунистов, так и некоммунистов, был представлен Национальным комитетом писателей (НКП), институцией, восходившей к Сопротивлению, и такими изданиями, как «Леттр франсез», «Нувель критик», «Тан модерн» и «Эспри». В 1947 году писатели-коммунисты открывают кампанию против засилья популярной американской литературы и возвращения на книжный рынок книг писателей-коллаборационистов. Эльза Триоле, которая закладывает теоретические основы распространения прогрессивной литературы, в марте 1948 году на одной из конференций НКП высказывает сожаление по поводу отсутствия «боевой критики» в «прогрессивном» лагере:

Левые интеллектуалы не понимают, что любая книга – это оружие, которое может быть за нас или против нас.

Боевой критике наших противников мы противопоставляем такую критику, которая отстаивает честь судить о книге лишь по ее художественным качествам. У нас говорят: «Эта книга принадлежит перу писателя большого таланта, таланта пагубного, но тем не менее таланта […]».

В том, что касается суждений о талантах и художественных достоинствах, левые интеллектуалы принимают тезис противника и не верят в ценность нашейлитературы [480]480
  Triolet Elsa.L’Ecrivain et le livre ou la suite dans les idées. Paris, ed. sociales, 1948. P. 74.


[Закрыть].

Противники левых печатаются в «Фигаро литтерер», «Табль ронд», на смену которому с 1953 года приходит «Паризьен», в то время как в лагере крайне правых, вишистов и коллаборационистов происходит реорганизация, сначала незаметно, а затем, с 1948 года, и открыто. То, что морализм был перенят прогрессивными писателями, вызывает ответную реакцию со стороны правых писателей, которые провозглашают себя сторонниками искусства для искусства и отстаивают теперь уже «безответственность» писателя. На стороне правых – выдающиеся писатели нового поколения, прозванные «гусарами» (Жак Лоран, Роже Нимье, Антуан Блонден). Выбрав мишенью символически доминирующую фигуру Сартра, они во имя искусства для искусства разоблачают в нем наследника пропагандистской литературы в духе Поля Бурже и его университетского академизма [481]481
  Ср.: Laurent Jacques.Paul à Jean-Paul // La Table ronde. 1951, fév. P. 22–53.


[Закрыть]. В ответ «Тан модерн» причисляет «гусаров» к «фашистской» тенденции [482]482
  Frank Bernard.Grognards et Hussards. [Les Temps modernes, 1952]. Paris: Le Dilettante, 1984. P. 21.


[Закрыть]. Даже не заходя так далеко, можно уже отметить сугубо формальный характер этой попытки воскресить принцип искусства для искусства, который выбран, собственно, для того, чтобы снять вину с писателей-коллаборационистов, осужденных во время чисток. При этом ему противоречит как весьма ангажированная публицистика «гусаров», так и их сочинения, идеологическое послание которых – реабилитация писателей-коллаборационистов и режима Виши – не очень трудно расшифровать; искусству для искусства противоречит и сам выбор жанра: предпочтение отдается здесь историческому роману [483]483
  Ср.: Hewitt Nicholas.Literature and the right in postwar France. The Story of the «Hussards». Washington; Oxford: Berg, 1996; Simonin Anne.1815 en 1945: les formes littéraires de la défaite // Vingtième siècle. 1998. № 59, juillet – septembre. P. 48–61, а также ее статья в настоящем номере журнала «Сосьете э репрезантасьон».


[Закрыть].

Противостояние между двумя лагерями достигает кульминационной точки в 1955 году, в условиях парламентского кризиса левых и подъема пужадизма, способствуя более четкому идеологическому размежеванию на правых и левых. В марте 1955 года «Тан модерн» выпускает номер «Левые», пытаясь разобраться в различных раздениях левого движения (в частности, между СФИО [484]484
  SFIO (Séction française de l’Internationale ouvrière): аббревиатура, обозначающая Французский отдел рабочего Интернационала, под которым подразумевалась Французская социалистическая партия. – Примеч. пер.


[Закрыть]и ФКП) и призвать интеллектуалов к новому Народному фронту. А также подтвердить актуальность категорий правого и левого, выступая против весьма ощутимой – особенно со стороны правых – тенденции отрицать их. Настаивая на относительности понятий правого и левого, Клод Ланзманн выдвигает идею, что левые, воплощая отрицание, неприятие, утверждаются не иначе как определяя правых, конституируя правых в качестве антагонистов [485]485
  Lanzmann Claude.L’homme de gauche // Les Temps modernes. «La Gauche». 1955. № 112–113, mars. P. 1539–1575.


[Закрыть]. По этой же причине номер открывался большой статьей Симоны де Бовуар под названием «Правая мысль сегодня» [486]486
  Beauvoir Simone de.La pensée de droite aujourd’hui. // Les Temps modernes. «La Gauche». 1955. № 112–113, mars. P. 1539–1575.


[Закрыть].

В этой статье она анализирует риторику правых: защиту западной цивилизации, определение коммунизма как варварства, гуманизм, который наделяет званием «Человека» только «цивилизованных» людей и отказывает в нем «массам». Таковы идеи, с помощью которых буржуазия превращает защиту своих собственных привилегий в общечеловеческое дело. Она показывает также двусмысленность позиции правых идеологов, которые, будучи интеллектуалами и специалистами, не пользуются доверием буржуазии и поэтому, а также из-за неприятия ими посредственности и всякого рода унизительных материальных ограничений вынуждены искать пристанища в идеологических высотах и прославлять достоинства весьма абстрактной концепции человечества. По мнению Бовуар, эти идеологи (Ницше, Шпенглер, Шелер, Ясперс и многие другие) дают научно обоснованные оправдания, необходимые для утверждения превосходства буржуазии и для легитимизации ее привилегий, которые, таким образом, оказываются данными от природы или, по крайней мере, совершенно заслуженными. Теория элиты, проповедуемая правой мыслью, прославляет святость, гения, сверхчеловека, героя и основывается, таким образом, на известных культурно-исторических оппозициях – господа/рабы, великие люди/ массы, элита/народ и т. п., на превознесении вкуса, элегантности, короче, на тех ценностях, благодаря которым элита утверждает свою исключительность, то есть расстояние, отличие, отделяющее ее от остальных смертных. Именно это отрицание законов множества и, тем самым, законов статистики заставляет правую мысль оспаривать науку, противопоставляя ей исключительность и случай, тогда как даже буржуазия верит в науку. В этих же концепциях коренится и антиинтеллектуализм правой мысли, поскольку она отказывает массам в доступе к культуре и знаниям. Выступая хранилищем вечных ценностей, доступных немногим избранным, Искусство пользуется особым предпочтением этих идеологов, и они беспрестанно твердят об угрозе смерти, которую несет с собой нивелирование общества. Однако представитель левых, пишет Симона де Бовуар, не только не смиряется с подобной аннексией Искусства буржуазией, но, напротив, открыто выступает против нее, тем более что в прошлом литература «часто представляла собой бунт против буржуазии: достаточно процитировать Рембо, Малларме, сюрреалистов» [487]487
  Beauvoir Simone de.La pensée de droite aujourd’hui (fin) // Les Temps modernes. 1955. № 114–115, juin – juil. P. 2234.


[Закрыть]. К тому же, продолжает она, с момента окончания последней войны правые писатели признают и что есть сил защищают как раз неангажированную литературу, тогда как во время Оккупации, полагая себя на стороне победителей, правые упрекали интеллектуалов за то, что они хотели быть над схваткой. Раскрывая стратегии правых, Симона де Бовуар показывает непоследовательность их притязаний на искусство для искусства, не согласующихся с откровенно ангажированным характером их произведений и печатных выступлений.

В ответ на этот номер «Тан модерн» в июне 1955 года журнал «Паризьен», возглавляемый Жаком Лораном и являющийся трибуной «гусаров», публикует под заголовком «Существует ли литературный стиль правых?» материалы дискуссии, в которой участвуют Жак Одиберти, Антуан Блонден, Жак Лоран, Фелисьен Марсо, Роже Нимье и Поль Серан, под редакцией Андре Парино. «Гусары» отвергают самый ярлык правых, который навесил на них «Экспресс», выражавший тогда взгляды, близкие Мендес-Франсу. Тактика «гусаров» заключалась в том, чтобы обнаружить бессодержательность оппозиции правые/левые из-за ее обратимости во времени (Поль Серан, например, объясняет: «До последней войны правые защищали Общество, а левые – индивида. Похоже, что после войны все изменилось с точностью до наоборот» [488]488
  Existe-t-il un style littéraire de droiteé // La Parisienne. 1955, juin; repris in: Lauren! Jacques.Les Années 50. Lyon: La Manufacture, 1989. P. 139–140.


[Закрыть]), или же в том, чтобы просто высмеивать ее (Жак Лоран, например, попросту сводит ее к вопросу языка: «Когда-то существовала очень простая система, помогавшая различать правых и левых. Например, когда речь шла о судне „Норманди“, правые говорили, что оно женского рода, а левые, что мужского. Вот вам парадокс, который, без сомнения, очарует журналистов из „Экспресса“, привыкших судить обо всем в общем и целом» [489]489
  Ibid. P. 140.


[Закрыть]).

В собственно литературном плане «гусары» стоят за «бескорыстность», выступая против морализма «левого романиста». Последний, объясняет Жак Лоран, «даже в тот момент, когда ему предстоит уложить девушку с молодым человеком, не забывает о требованиях своей партии» [490]490
  Ibid. P. 143.


[Закрыть]. Левый писатель, по его мнению, ставит литературу в зависимость от целей, которые ей чужды, жертвуя правилами искусства ради идеологии, изображая противников как карикатурных героев своего романа, в отличие, например, от Марселя Эме, который, – прибавляет он, – в «Уране» сумел изобразить коммуниста весьма «привлекательным» [491]491
  Ibid. P. 151.


[Закрыть]. Правый же писатель характеризуется главным образом собственной свободой. В самом деле, Жак Лоран определяет его как человека, который не придерживается никаких предписаний, кто пишет, не следуя ни какому кодексу; но он, однако, признает, что «данное определение имеет смысл […] лишь в сопоставлении с активным левым крылом» [492]492
  Ibid. P. 146.


[Закрыть]. Кроме того, по мнению Жака Лорана, правый писатель – это человек настроения, который обладает стилем и заботится прежде всего о языке и о форме. «Левый писатель, напротив, стремится писать как все, поскольку он стремится передать коллективную мысль» [493]493
  Ibid. P. 148.


[Закрыть].

В том, что касается стиля, Жак Одиберти, например, нисколько не колеблясь, противопоставляет «аристократические» достоинства, то есть легкость, неуловимость, «элегантность, непринужденность, быстротечность», в которых сказывается язык добропорядочного, высокомерного и правильно говорящего общества, «грубым, топорным ударам молотобойца, сапожника, кузнеца или „пролетария“, отличающим литературу всех этих Мишле, Гюго, Пеги». Следует полностью процитировать это место, где автор развивает целый ряд оппозиций между духом и материей, легкостью и тяжелым трудом, непринужденностью и серьезностью:

Грубая, угловатая навязчивость фраз этих писателей, откуда бы, впрочем, ни дули ветры, что их несут, вызывает в мысли ВКТ [494]494
  CGT (Confédération générale du travail): Всеобщая конфедерация труда. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Эти просодические кузнецы куют Жоресов. Золя стучится к ним, они без конца выставляют свои натруженные руки, свой пот. У них, правда, есть и свой предтеча, это Боссюэ. В самом деле, Боссюэ, как и Гюго, демонстрирует свою силу. Он потрясает молотом. А вот Стендаль […], как и Сен-Симон, всю жизнь проводя в творчестве, производит странное впечатление человека, у которого нет времени: так он занят встречами, ваннами, педикюром, архиепископами и пр. Леконт де Лиль, создавая свои стихи словно из-под палки, был бы левым писателем. А правым, скажем, Жан Полан, поскольку он делает вид, что он у него не хватает времени взяться за перо. И Дрие ла Рошель, который, того и гляди, наделает ошибок из-за своего изысканного дендизма, своей блистательной небрежности.

«Гусары» не принимают навешенного на них ярлыка «правых» из-за того, что правые дискредитировали себя во время войны, как это признает сам Одиберти. Объясняя, что ему не хотелось бы оказаться в рядах правых, в то время как ярлык левого его вовсе бы не тяготил (мы вновь сталкиваемся здесь с семантическим синистризмом), Одиберти хочет отмежеваться от, так сказать, «профессиональных правых писателей, настоящих правых писателей, среди которых вчера оказался бы Жак Банвиль, а сегодня – Пьер Бутан, к счастью, их называют крайними правыми, что позволяет не смешивать их с писателями индивидуалистического духа» [495]495
  Ibid. P. 148. Cf. aussi P. 143–144.


[Закрыть]. На что Пьер Бутан не преминул ответить год спустя в том же «Паризьен», посвятившем специальный выпуск «Правым»: «[…] какую бы услугу ни оказали после 1944 года известного рода молодые и фривольные правые, например, тому же журналу „Паризьен“, они тем не менее задержали разработку настоящего ответа на победоносные мифы левых» [496]496
  Boutang Pierre.Bilan et avenir // La Parisienne, «La Droite». 1956, oct. P. 537.


[Закрыть].