Текст книги "Тайга шумит"
Автор книги: Борис Ярочкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
36
«Ушла, не оглянулась даже!»
Николай медленно брел берегом реки к поселку, потом свернул к огородам и, путаясь ногами в картофельной ботве, зашагал напрямик к дому. Войдя в коридор, столкнулся с Зиной Воложиной. От девушки пахло пудрой и дешевыми духами, в руках у нее – сумочка и летний плащ.
– Ты что это, Зина, расфуфырилась? Не на свидании ли была?
– Нет, Колюша, – кокетливо ответила она и повела накрашенными бровями, – в конторе задержалась. На свидание ходить-то не к кому, всех хороших парней девчата порасхватали.
– А ты чего ворон ловила?
– Занята была… на работе, конечно. А ты чего один?
– А я давно один, – стараясь скрыть волнение, сказал Николай, зевая, и добавил: – Поссорились мы с Танькой.
– Вот как! – изумленно воскликнула Зина и улыбнулась. – Потому ты и грустный такой? Скучаешь? – Воложина склонила набок голову, заглянула в его узкие, с косым разрезом глаза.
– Выпил бы, да нет ничего дома… У тебя, случаем, не осталось от гостей? Может, продашь?
– Я не торгую, – покачала головой Зина. – А угостить могу. Я ведь вечная твоя должница, – повела она плечами, намекая на дичь и рыбу, которыми Николай при удаче оделял соседей.
– Не откажусь, – согласился Николай и, покосившись на Танины двери, вошел в комнату Воложиной.
«Назло тебе сюда иду, жаль, что не видишь!» – мысленно сказал он Русаковой.
Зина давно засматривалась на Николая, но тот не замечал этого – его мысли были заняты Татьяной, и Зина это хорошо понимала, завидуя их дружбе. Теперь они поссорились. И в душе девушки вспыхнули надежды…
Зина быстро приготовила закуску. Нацедила из бутылки в графин брагу, подала на стол.
– На меду ставили, – сказала она, – папа из деревни привез.
– Все равно, Зиночка, я сейчас что хочешь пить буду!
Зина молча пододвинула ему тарелку с закуской.
– Не знаю, за что и пить, – усмехнулся Николай, разливая по стаканам янтарный напиток.
– За успехи! – предложила Зина.
Николай чокнулся с ней, залпом выпил, налил еще стакан. Нахмурился, скривился, понюхал кусочек ржаного хлеба и бросил в рот ломтик огурца.
В голове зашумело, и она стала тяжелой, неповоротливой; белки глаз покраснели, к горлу подкатился комок обиды. Вспомнилось пережитое.
…Отец поздней ночью вошел в хату усталый, но радостный: у кулака Шибаева нашли спрятанный хлеб, – зерно было зарыто под дровами в огороде. Поделился вестью с женой, ласково потрепал по стриженой головке шестилетнего Николашку и, похлебав жиденьких щей, лег спать. Вскоре в дверь постучали.
– Председатель, – басил кто-то, – примай гостей с района. За хлебом приехали!
Отец оделся, взял потрепанный портфель и – на улицу. И в следующую секунду раздался выстрел, потом в комнату ворвалось несколько человек и – к матери.
– Где печать сельсовета?
– Говори, большевичка, убьем!
– Убивцы!.. Убивцы!.. – кричала мать и рвалась на улицу, но ее повалили на пол, заломили руки и стали бить.
Николка видел, как мать таскали за волосы, топтали, требуя печать. Что было дальше, мальчик не помнит. Он воспользовался темнотой, выскочил в одном белье на улицу и с криком «Тятьку и мамку убили!» бросился к сельсовету. Когда же на крик мальчонки прибежали заспанные соседи, в избе Уральцевых было тихо: отец и мать лежали мертвые. Смутно помнит Николай, как жил потом по чужим людям. Помнит, как сбежал из деревни и колесил с случайными дружками-беспризорными по России, как привезли его однажды в детдом. Там он учился, потом приехал в леспромхоз. Семнадцатилетним парнем взял он в руки топор и пилу. С непривычки болело тело, он с напарником едва выполнял норму – пилили тогда еще поперечной пилой. Потом постепенно втянулся, окреп. И вот наступили дни, когда люди заговорили о нем.
Ему исполнилось девятнадцать. Крепко становился на ноги. Лучковой пилой впервые в леспромхозе поставил рекорд, заготовив за смену три с половиной нормы. Потом еще и еще. Ему дали отдельную комнату, выделили участок земли под огород. Не раз Николая премировали, о нем писали в газетах. Тогда его уважали, ему завидовали…
37
Николай шумно вздохнул.
«Да, это было тогда, – думал он, закуривая неимоверной величины цигарку и обволакиваясь дымом, – а теперь? Разве я плохо работаю, что на меня, как на волка, смотрят? Разве я не тот же Николай? Почему же такое ко мне отношение? И Верхутин, и Веселов, и Павел Владимирович, и Танька – все обозлились на меня…»
– Коля, – проникновенно сказала Зина, придвигая к нему свой стул, – а ты расскажи, в чем дело, поделись. Глядишь, и легче станет. Одному переживать-то тяжелее…
Николай повернулся к девушке, посмотрел на нее долгим взглядом. Маленькие, темные глаза ласкали его, в них было невысказанное сочувствие, растрогавшее Николая; подведенные брови застыли в ожидании, накрашенные губы были слегка открыты.
«Хорошая ты девушка, отзывчивая, – подумал Николай, – зачем только красишься и мажешься?»
– Обидно, Зина, вот что… – Николай взял стакан, выпил, налил еще.
– Что обидно, Коленька? – Зина придвинулась ближе.
– Да раньше вот хорош был, а теперь для них никудышным стал. А почему? Потому что один работаю, привык так. У меня и у одного хорошо получается, – сдерживая клокотавшую в груди обиду, говорил он. – Подумать, какая разница – один ли работаю, вместе ли, лишь бы кубики были,.. Время, говорят, такое, что коллективом надо… А я не согласен! Я хорошо работаю… А Танька вон что сказала: ты, мол, отстал от нас. Это я-то отстал! – язвительно улыбнулся он. – Я им еще покажу, кто отстал, они по-другому заговорят!..
– А ты не обращай внимания. Знаешь, собака лает, а ветер носит…
– Да, носит… Хорошо, когда мимо!
– Коля, а ты заявление напиши директору. Так, мол, и так, разрешите одному работать…
– Я и так один работаю, да только вот проходу не дают, – признался он. – Дался я им, и все тут!
Мутно было на душе у Николая. Обида и злость бередили грудь, рвались наружу. Он налил рюмку Зине, взял свой стакан, чокнулся с ней и залпом выпил. Кружилась голова. Хотелось спать. Попытался подняться и уйти, но отяжелевшие ноги не повиновались, голова склонилась на грудь, опустилась на стол. Зина, обняв его за плечи, шевельнула.
– Коля, пойдем, я провожу тебя…
– Не… не… не п-понимаешь ты м-меня… – бормотал Николай.
– Понимаю, Коленька, понимаю, родной… я же люблю тебя, ты слышишь? – сквозь слезы шептала девушка. – Давно люблю, а ты… ты не знал этого, да и сейчас не понимаешь… – сокрушенно вымолвила она.
Николай заерзал на стуле, медленно поднял голову, посмотрел на Зину.
– Т-ты ч-то… а-а? – сказал он, потирая виски.
– Люблю, Коленька, люблю тебя, понимаешь? – с отчаянием прошептала девушка и, опустившись на колени, обвила его шею руками, целуя щеки, губы, лоб. – Люблю, люблю, люблю, – как в бреду твердила она. – Ты слышишь, Коля? Ты понимаешь: я люблю тебя…
…Ушел Николай от Зины рано утром…
Открыв свою комнату, он, не раздеваясь, бросился на кровать и схватился за голову, застонал.
«Что я наделал, что я натворил, – билась мысль. – Дурак! Осел! Растяпа! Что же теперь будет?.. Что делать?.. Как же это получилось? Кто из нас виноват?..»
И от бессилия поправить положение он разрыдался…
38
Уральцев свое слово сдержал.
Работая один в конце пасеки, он два дня подряд валил тонкий лес – «карандаш», очищая рабочее место от мелколесья, готовясь дать рекордную выработку.
«Пусть я эти дни дам меньше обычного, – рассуждал он, – зато послезавтра…»
И он уже представлял, как будут злиться Татьяна, Верхутин, Веселов.
Лесорубы поняли намерения Николая.
– Гриша, – беспокойно говорили они Верхутину, – в галошу ведь сядем!
– Не волнуйтесь, ребята, – успокаивал звеньевой. – Даст он день-два и выдохнется… Сами не подкачайте.
На третий день началось…
Сосны, ели, пихты со стоном и грохотом валились одна за другой по всей делянке; заглушая друг друга, стучали топоры сучкорубов; прерывистым жужжанием подпевали им электропилы.
– Разошелся Николай, – говорили между собой лесорубы.
– Черти, не отстают от меня! – глядя на работу товарищей, злился Николай.
До обеда он ни разу не присел отдохнуть, некогда было вынуть платок и вытереть обильно умытое потом лицо. Едва кренилось спиленное дерево, как он в несколько прыжков перебегал к следующему, быстро подтягивал кабель, включал электропилу и, сделав подпил, выбивал клин топором. Жужжала электропила, режущая цепь легко и быстро углублялась в ствол с одной стороны, с другой, потом поворачивалась параллельно под пилу, и вскоре лесина, распластав ветви, лежала, поверженная, на земле.
К обеденному перерыву на делянке Верхутина появились директор, замполит, технорук. Следом за ними, в помощь Русаковой, пришел за древесиной второй трактор – Таня одна не успевала вывозить. Она задорно улыбалась товарищам:
– Давайте, давайте, ребята, докажем Николаю, что мы звеном работаем лучше его!
А вечером, радостная и взволнованная, Зиночка Воложина торопливо выстукивала на машинке приказ директора и улыбалась. Да, Николай сдержал свое слово, он стал опять знаменит! Одно лишь омрачало Зинину радость – Николай к ней больше не заходил.
«Ничего, – успокаивала себя она. – Занят он был эти дни – к рекорду готовился. Наработается за день, ему и не до меня».
А как ей хотелось встречи, как хотелось быть с ним!
…Утро. Лесорубы собираются у клуба, ожидают машины.
– Что случилось с директором, – удивляются они, увидев Заневского, – вчера весь день почти на нашем лесоучастке был, сегодня в такую рань сюда пришел?
– Наверно, гвардии майор расшевелил, – высказывают некоторые предположения, заметив подходящего к директору Столетникова.
– Замполит кого хошь расшевелит, – поддерживали другие и подходили к трибуне.
– Товарищи лесорубы! – покрывая шум, выкрикнул Заневский. – Вчерашний день на вашем лесоучастке ознаменовался двумя рекордами. Звено Верхутина заготовило и вывезло полторы дневных нормы, а лесоруб этого же звена Уральцев дал Родине двадцать восемь кубометров строевого леса!.. Звено Верхутина показало, что не только отдельные лесорубы могут работать по-стахановски, но и коллективы. Желаю успеха вам, товарищи, и объявляю благодарность, а Уральцева премирую отрезом на костюм!..
– Ну, что, милая, – насмешливо улыбаясь, сказал Николай стоящей невдалеке Татьяне, – кто от кого отстал?
«Ах, вот как, – возмутилась Русакова, – ты только из-за этого и старался, чтобы мне доказать?» – И Таня, – она потом сама не знала, как это получи-лось, – крикнула:
– Вы поспешили с премией, товарищ директор, – раздался ее звонкий голос, – сегодня-то единоличник вполовину меньше сделает!
Лесорубы зашумели: одни – возмущенные дерзкой выходкой трактористки, другие – поощрительно. Таня с мольбой посмотрела на Верхутина и Веселова, ища поддержки.
– Правильно, Таня, – шепнул ей Григорий и крикнул, повернувшись к трибуне: – Мне сказать разрешите, товарищ директор!
– Товарищи! – начал Верхутин. – Правильно сказала Русакова, назвав Уральцева единоличником. Он откололся от звена, отказался от нашей помощи, не послушал наших советов. Вчерашним рекордом он никому не принес славы – ни себе, ни звену. Несколько дней подряд рубить лишь «карандаши» и едва выполнять норму, а потом приняться за толстоствольный, кубатурный лес – это каждый сможет! Если сложить его ежедневную выработку со вчерашней и разделить на рабочую неделю, то получится понятная каждому картина. В результате он обманул только себя…
– Ве-ерна-а!
– Это не рекорд! – раздались голоса, и лесорубы зашумели.
– Я хочу, товарищи, при всех вас обратиться к Уральцеву. Ты, Николай, хороший лесоруб, работать умеешь – этого у тебя никто не отнимает, но ты станешь плохим, если не будешь идти со всеми. Мы, члены звена, еще раз предлагаем: включайся в общую работу, не бойся, меньше не заработаешь! А если тебе не по сердцу, если считаешь себя выше нас, работай единоличником. Только уходи из звена, не мешай нам!
Раздались одобрительные возгласы, аплодисменты.
«Ну и язва, что наделала!» – с негодованием подумал о Татьяне Николай и, подойдя к директору, положил у его ног на трибуну сверток.
– Я отказываюсь от премии… значит, не заработал, если так люди говорят…
А в стороне стояла Воложина и покусывала губы.
«Нахалка, – ругала она Русакову, – совести у нее нету… Но ничего, она еще поплатится за все, спохватится, да поздно будет!»
39
– Вот, Таня… значит, так… значит, все между нами кончено. Ну, что ж… пусть по-твоему будет…
Таня выслушала эти слова в безмолвном оцепенении.
Что-то давило плечи, и было это «что-то» такое тяжелое, что девушке казалось – не выдержит она, упадет, разрыдается…
Николай дал себе слово не думать больше о Татьяне. Но когда первая обида прошла, он стал вспоминать слова Татьяны и Верхутина и, к собственному удивлению, увидел, что они правы.
«А правда, какой же это рекорд, когда я три дня тютелька в тютельку норму давал? Поставил рекорд, а на другой день чуть больше половины прежнего сделал… а звено и позавчера, и вчера, и нынче заготовило и вывезло не меньше, чем тогда…»
Вывод этот ошеломил его.
«Что же мне делать? Пойти к ребятам? Это можно. Простят, примут к себе. Но с какими глазами идти к Тане, как объяснить случившееся с Зиной?»
Недавно встретились случайно. Глянули друг на друга и, покраснев, отвернулись – стыдно.
– Коленька, ты чего не заходишь? – спросила Зина, не поднимая глаз.
– Не знаю… ты извини, я… мне неудобно…
– Ты не виноват, – еле слышно сказала Воложина.
– Все равно… я не знаю, что делать… как это случилось?
– Не будем, Коленька, говорить… что случилось – останется, теперь не изменишь!
– Я не могу сейчас с тобой встречаться, у меня тут, – Николай показал на грудь, – сам не знаю, что творится… все спуталось, перевернулось… дерьмо какое-то…
– А ты не думай ни о чем, займись чем-либо и забудешь, – вздохнув, тихо проговорила Зина.
– Да-да, надо чем-то заняться, – как в бреду пробормотал Николай и пошел в свою комнату. Сел за стол, сдавил ладонями виски.
«Таня, Танюша, как мне тяжело!.. Я не знаю, что делать, я заплюхался, я пропал!»
Он вскочил, заходил по комнате, не замечая сумерек, не догадываясь включить свет.
«А кто виноват, что я пошел к Зинке?.. Если бы Татьяна не разозлила меня, я бы не оказался там… А почему она злила меня? Может, не любила, а просто развлекалась, как кошка с мышкой?»
Мысль понравилась. Она оправдывала поступки, обвиняла Татьяну.
«Ну, да! Иначе бы не закричала: «Единоличник!» Это она подговорила Верхутина и ребят, чтобы против меня сказали, а я еще любил ее…»
И он уже поражался подлости Татьяны, задыхался от негодования. Николай ударил по створкам, и окно распахнулось. В комнату вместе с прохладой ворвались комары. Они носились над головой, назойливо пища, нещадно жалили его, но он ничего не замечал.
«Ты смеялась надо мной, – мысленно говорил Николай Татьяне. – Ты подлая, двуличная. Вот приди, в глаза то же скажу!»
И будто по чьему-то велению, постучав, в комнату вошла Таня.
– Извини, Коля, что потревожила, – сказала девушка, сдерживая волнение. – Я давно сделала мережку на твоих занавесках, возьми, пожалуйста.
Она подошла к столу, положила стопку выглаженных марлевых занавесок, задержалась.
Девушке казалось, вот-вот Николай подойдет к ней… Она ждала секунду, другую, пятую, чувствуя, как что-то холодеет в груди, как на глаза навертываются слезы. И не выдержала, рванулась к двери, выскочила из комнаты и разрыдалась у себя, дав волю обиде…
Часть вторая
1
До конца рабочего дня оставалось четверть часа.
Павел, хмурый и расстроенный, стоял за спиной отца и следил за его рукой. Владимир Владимирович не спеша наносил на доску показателей данные вывозки древесины за день по звеньям.
– Да-а, – шумно вздохнул Павел и встретился взглядом с техноруком. – Работал лесоучасток не хуже, чем всегда, Сергей Тихонович, вы сами видели, – как бы оправдываясь, сказал он, – а график не выполнили… Девяносто девять процентов…
– Знаешь, Владимирыч, давай на полчаса позже гудок дадим, как-никак, а трактористы успеют еще по рейсу сделать…
– Этого нельзя!
– Как же быть, Павлуша? – заговорил отец. – Третий день не выполняем график, вечером директор гром и молнии метать будет.
– Я законы нарушать не стану!
Пропел гудок.
Подошли лесорубы, столпились у доски показателей.
– Павел Владимирович, когда же это кончится? – взволнованно заговорил Верхутин. – Звено дневное задание не выполнило, а на пасеке на три-четыре прицепа разделанного леса осталось…
– Ау нас, что ли, лучше?
– Леса – завал, а трактористы не успевают вывозить!
Павел поморщился. Вспомнил, как Заневский хвастался перед секретарем райкома: «Знамя возьму, слово даю!» Повернулся к техноруку.
– А когда прибудут трактора, не слыхали?
– Трелевочные?.. Не ждите!
Павел вопросительно посмотрел на Седобородова.
– Михаил Лександрыч отказался от них, – пояснил технорук. – При мне с главным инженером треста по телефону говорил. «Не надо, – говорит, – нам трелевочные трактора, «Сталинцами» управляемся вывозить, даже в резерве есть». Тот ему что-то долго говорил, убеждал, должно, а Михаил Лександрыч в ответ: у нас, мол, трелевать пока некуда, лесосклад рядом. Посылайте их в другое место.
– А про план разговаривал?
– С главным – нет. А мне сказывал, дескать, раз трактора не дадут, то и план не повысят, а вышло…
– Шляпа! – возмутился Павел и зашагал к конторке, где стоял его мотоцикл.
«А знает ли об этом замполит?..» – подумал он, завел мотоцикл и направился к Столетникову.
Александра дома не было. Мать сказала, что недавно ушел в контору. Павел – туда. В кабинете замполита увидел Бакрадзе, Седобородова. Говорил Столетников:
– За то, что директор отказался от тракторов, спросим с него на совещании. Но скажите, чем бы они нам помогли?
Все молчали. Потом Седобородов буркнул:
– Надо добиваться, чтобы сняли с нас эти пятнадцать процентов…
– Глупости! – оборвал его Бакрадзе. – С наличной техникой мы можем перекрыть план. Вот, пожалуйста…
– Подождите, – остановил его Столетников, видя, что экономист собирается приводить цифры из своей записной книжки. – Павел Владимирович, вы, как инженер, что думаете?
Павел развел руками.
– Трелевочные трактора – новинка…
– Трелевать разделанный лес не выгодно, – вмешался Седобородов, – пачка будет меньше, чем берет прицеп. Значит, надо трелевать в хлыстах и разделывать на складе. А есть ли резон?
– Далеко, и пользы мало, – задумчиво проговорил Павел.
– Вот-вот, – обрадовался технорук, – и я о том же!
2
Раздольный, бросив взгляд на часы, поспешил домой.
Проходя мимо кабинета замполита, замедлил шаг у неплотно прикрытых дверей, огляделся. В коридоре никого не было. Прислушался к разговору. Заглянул в замочную скважину.
«Ишь, как на директора ополчились, – подумал он, слушая разговор, и вдруг мысль: – Надо рассказать Михаилу Александровичу!»
Ухмыльнулся и, довольный решением, направился к директору. Кабинет Заневского был закрыт. Выйдя из конторы, Раздольный остановился у крыльца.
«До вечера обождать, что ли?» – и зашагал по улице.
Минуя директорский особняк, увидел во дворе Заневского и обрадовался.
– Здравствуйте, Михаил Александрович! Не виделись сегодня! – льстивая улыбка скользнула по губам Раздольного; он подошел к забору. – Это ваш кобелек? Красавец!
– За любой дичью идет, – просиял Заневский, – от птицы и до зверя. Чистокровная лайка, одним словом… Рекс! – окликнул он собаку и забросил чучело косача в огород. – Зю!
Лайка сорвалась с места, в красивом прыжке перемахнула забор, нашла среди картофельной ботвы чучело, принесла хозяину.
– Умница! – похвалил Раздольный.
Заневский добродушно усмехнулся, ласково потрепал собаку. Потом поднял взгляд на Раздольного.
– Как с горбылем, – спросил он, – весь отгрузили?
– Весь… Впрочем, один штабель остался. Леснов не разрешил трогать, да и вагонов не хватило…
– Почему не разрешил? – нахмурился Заневский.
– Слыхал я, как он с замполитом и экономистом про лесозавод разговаривал, строить здесь, что ли, хотят, – с готовностью начал Раздольный.
– Ты что мелешь, какой лесозавод? – прервал Заневский.
– Точно, Михаил Александрович, своими ушами слыхал! И уже на клепкорезном станке из горбыля пилили штакетник и тарную дощечку для чего-то…
– Та-ак, – стискивая челюсть, процедил Заневский. – А еще что?
Раздольный замялся, сделал вид, что не решается говорить:
– Ну-ну, – подбодрил Заневский.
Раздольный воровато оглянулся и, понизив тон, приукрашивая, передал разговор, слышанный у приемочного пункта.
– Так Леснов и сказал, что Заневский – шляпа?
– Так и сказал. И еще сплюнул. А народ, понятно, шум поднял, крики там разные пошли… А еще сейчас замполит на вас секретарю райкома жаловался. Говорит, директор, мол, самовольно отказался от трелевочных тракторов.
– А секретарь что?
– Не знаю, Они же по телефону… А Бакрадзе говорит: «Надо в трест звонить и требовать трактора». А Седобородов, что не нужны они…
– А еще что замполит секретарю райкома говорил?
– Они уже кончали разговаривать, когда я подошел…
Заневский прикусил губу, задумался.
«Что же это получается? Какой-то сопляк обзывает директора, делает, что хочет, а замполит потакает ему и еще сплетничает секретарю райкома! Как же работать?.. А так, – сказал он себе, – надо раз и навсегда положить этому конец, нечего с ними цацкаться!»
Заневский пошел в дом, вызвал машину и поехал на лесоучасток Леснова. Раздольный был прав. На шпалорезке директор обнаружил два штабелька со штакетником и тарной дощечкой… Небо затянуло пеленой туч, изредка накрапывает мелкий дождик. Лес словно вымер. Не слышно ни щебета птиц, ни стука дятла. Лишь жужжанием электропил наполняется воздух, с грохотом падают срезанные деревья да гудят моторы тракторов. По лесосеке медленно бредет Павел.
«И сегодня не выполним график, – сокрушается он. – До перерыва вывезли немногим больше вчерашнего…»
На пасеку Верхутина въехал трактор.
– Ребята, давайте быстрее грузить! – крикнула Русакова, выпрыгивая из кабины.
Работа в звене приостановилась, лесорубы бросились на помощь сучкорубам. Кто-то уже приставил к прицепу покаты, и первое бревно, подталкиваемое вагами навальщиков, покатилось по слегам и вскоре легло на прицеп, за ним второе, третье, пятое…
Павел остановился у трактора и, вынув часы, засек время.
«Быстро грузят», – отметил он и спросил Русакову:
– Сколько рейсов сделала, Таня?
– Сегодня выполним график, Павел Владимирович, – отозвалась девушка, – уже больше половины вывезла!
«Эти выполнят, – согласился Павел, думая о лесорубах Верхутина, – а другие? Может, предложить звеньевым грузить прицеп всем звеном, как делают здесь? Можно. Тогда мы войдем в график! – обрадовался он, но тут же понял, что обманывает себя. – Нет, это будет та же штурмовщина: в ущерб заготовке ускорится вывозка. Нехорошо!..»
Чья-то мягкая рука легла на плечо Павла. Леснов оглянулся и увидел Бакрадзе. «И вы здесь?» – спрашивал экономиста его грустно-насмешливый взгляд.
Подошел Заневский. Хмурый, злой, он нехотя кивком головы ответил на приветствие лесорубов, избегая глядеть на Леснова.
– Гото-ово! – крикнул Верхутин Русаковой. – Трогай, Таня!
Взревел мотор. Содрогнулся корпус машины, лязгнули гусеницы. Лесорубы разошлись по местам.
– Павел Владимирович, сколько времени грузили? – сказал Верхутин, проводив взглядом трактор.
– Пятнадцать минут.
– А раньше в двадцать пять едва укладывались, – задумчиво проговорил Верхутин. – Правда, грузили только сучкорубы…
– Все это не то, Гриша, – недовольно произнес Павел.
– Почему? – с обидой сказал Верхутин. – Конечно, вальщики, кряжевщик и разметчик отрываются от работы, но лучше же вывезти весь заготовленный лес, чем допускать на пасеке завал!
– Звеньевой прав! – поддержал Заневский.
– И, потом это явление временное, – добавил Бакрадзе.
– Знаю, Михаил Александрович, – что прав, что временное, – сердито ответил Павел. – Но сердце к этому не лежит, понимаете? Сами боремся за ритмичную, слаженную работу, а тут… на нет сводим наладившуюся заготовку.
– Ничего! – Заневский с ненавистью посмотрел на Леснова. – Превыше всего план. Начнем выполнять, тогда и подумать можно будет, как все уладить.
«Да, придется временно отступить, – скрепя сердце, сдался Павел, – график срывать нельзя!» Отвернулся, зашагал прочь.
– Вы куда, Павел Владимирович? – крикнул Бакрадзе.
– Скоро приду, – на ходу бросил Павел, – отдам распоряжения звеньевым, чтобы не задерживали трактора.
«Так-то лучше, молодой человек, чем осуждать старших!» – со злорадством усмехнулся Заневский и направился к шпалорезке, где его ждала машина.
