Текст книги "Тайга шумит"
Автор книги: Борис Ярочкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
40
Удивительно хороша весна на Урале!
Еще всюду по низинам и оврагам журчат талые воды, еще в лесу кое-где уцелели куски рыхлого, ноздреватого снега, еще вязка земля, а по буграм и увалам уже зацветают подснежники, фиалки; березки, еще день-два назад оголенные и сиротливые, вдруг оделись нежными, бледно-зелеными лепестками и радостно зашелестели ими. Сквозь жухлую прошлогоднюю траву густо пробиваются усики молодой, новой…
А встанешь на зорьке, выйдешь во двор, прислушаешься, и тянет тебя в лес, туда, где бормочут и чуфыркают на токах косачи, где поет глухарь, и тоненьким мелодичным свистом перекликаются рябчики.
А воздух, чистый и нежный, наполненный весенним ароматом, слегка пьянит и кружит голову, и, кажется, не надышаться им.
– Весна… скоро май, – улыбаясь говорит Зина, распахивая окна комнаты, и, присев на подоконник, смотрит вдаль, на тайгу.
И вдруг – слабость, резкие боли в животе.
«Неужели сегодня?» – Она прилегла на кровать. Боли немного стихли, но ненадолго. Через несколько минут Зина уже встала и с тоской оглядела комнату. Хотелось кого-нибудь позвать, услышать ободряющие слова. Но позвать некого.
«Подожду немного, может, утихнут боли, иначе мне не дойти! – подумала она и прислушалась. В коридоре раздались чьи-то шаги, судя по походке – Русакова. – Таню позвать, попросить, чтобы проводила? – Нет, ни за что! Я сама как-нибудь дойду… О-о-ой!»
Она несколько минут сидела на стуле, ожидая, когда станет легче, потом поняла, что ждать больше нельзя, и стала медленно собираться. Сложила пеленки, распашонки, завернула все в одеяло и, закрыв квартиру, вышла из дома.
На дворе было тепло.
Время от времени по улице прогуливался ветерок, на дорогах в навозе копошились воробьи; у карнизов домов деловито хлопотали ласточки, строя гнезда.
Но Зина ничего не замечала. Бледная, с искаженным от боли лицом, она медленно брела к больнице, часто останавливалась и, прикусив губу, сдерживала себя, чтобы не закричать.
На полпути пошатнулась – у нее закружилась голова, – и едва добралась до скамеечки у забора. Присела.
«Ну, что, что это такое, хоть бы немного отпустило… – в отчаянии думала она и беспомощно оглядывала пустынную улицу. – И никого нет, хоть бы кто увидел…»
Ее увидели. Подбежали игравшие во дворе ребятишки, спросили:
– Тетенька, вы почему плачете? Вас обидели?
– Нет, ребята, ничего… я… ушиблась… идите, играйте, – с трудом ответила она и попыталась улыбнуться, но лицо исказилось гримасой от нового приступа боли.
«Надо идти, надо скорее идти, – твердила Зина, не в силах уже сдерживать слезы».
Она с трудом поднялась и, держась за забор, пошла.
Вот уже показалась больница.
Еще немного, еще сто шагов, и все, ей помогут. Только надо не останавливаться, только надо идти. И Зина, напрягая последние силы, идет дальше. Она уже не плачет, у нее нет слез. Она только кусает до крови губы и, тяжело дыша, невольно стонет.
Калитка. Осталось отодвинуть задвижку и пройти двор, а там родильный дом. Но задвижка не поддавалась. И Зина стала кулаками стучать по штакетнику. Она не помнила, сколько уже стучала, опустившись в бессилии на землю, казалось ей, прошла вечность, пока ее увидели. Выбежали акушерка и няня и, подхватив ее под руки, повели в помещение.
«Ну вот… и добралась», – облегченно вздохнула Зина, успокаиваясь.
41
Николай пришел с работы в седьмом часу.
Солнце еще не скрылось. Оно висело над тайгой, багряное, огромное, окруженное прозрачной дымкой. Тянулись с криком и гоготом косяки гусей, время от времени пролетали журавли, оглашая тайгу курлыканьем.
«Завтра выходной, – подумал Николай, – надо встать затемно и на старицу с чучелом податься, селезней пострелять!»
Он переоделся, взял ведро, чтобы принести воды, заодно решил прихватить и Зине. Постучал к ней в дверь, но никто не отозвался. Постучал громче, еще.
Молчание.
«Куда же она ушла?» – недоумевал он.
Спросил соседку, вышедшую на стук в коридор.
– Зину?.. Видела. Часов в одиннадцать только. Она с каким-то свертком направилась. Может в больницу?
«А-аа… и как я не сообразил! – растерялся Николай. Он беспомощно посмотрел на соседку и, понурив голову, вышел на улицу.
«Ребенок, ребенок, – билась мысль, – может, уже родила? Сына или дочку? Пусть будет лучше сын, – думал он, быстро шагая к больнице, но у калитки остановился. – Но мне-то что, сын или дочь, я ведь не муж ей!»
Дверь родильного отделения открыла молоденькая акушерка и вопросительно посмотрела на Николая.
– Скажите, как Зина Воложина, родила уже? – волнуясь, сказал Николай.
– С сыном вас поздравляю, – сказала девушка и приветливо улыбнулась. – Хороший мальчонка, на четыре двести!!
– С сыном? – Значит, сын? – А… как Зина себя чувствует? Их можно видеть?
– Сейчас покажу сына, – сказала акушерка и через несколько минут вынесла из палаты завернутого в пеленки младенца.
Личико его было розовенькое, сморщенное, узенькие, с чуть косым разрезом глазенки часто моргали и бессмысленно блуждали по комнате.
– Гу-гу! – произнес Николай, склонившись над сыном, поднял счастливый взгляд на акушерку. – Не понимает, – улыбнулся он.
Малыш заплакал.
– Ну, хватит пока, – деланно-строго заметила акушерка, – еще насмотритесь. А жену можете увидеть в окно, когда проснется. До свидания!
«Жену?.. – растерянно думал Николай, выходя из больницы. – Что же теперь делать?.. А сын на меня похож, – умилился он, – глаза точь-в-точь мои… Как его Зина назовет?.. Он будет носить ее фамилию, и имя она даст какое захочет, – больно уколола его мысль. Жениться на Зине? Нет, нет! Раз я ее не люблю, все равно никакой жизни у нас не будет…»
– Да, сейчас локти кусать поздно, – пробормотал Николай, выходя к реке. – Как же теперь жить?
42
Таня сидела на колодине у реки, готовилась к экзаменам.
Солнце скатилось за сосновый бор, и сразу стало как-то прохладно, сыро. Девушка поежилась. Застегнула пальто, захлопнула книгу и конспекты, посмотрела вниз. Всплескивая на перекатах, шумела вобравшая весенние воды река, мутная, бурливая, образовывая то здесь, то там водовороты; шевеля корневищами и раскоряченными ветвями, плыли по ней огромные деревья, кучи валежника, сучья, сухостой…
Домой идти не хотелось. Опостылели стены ее комнаты, и на людях девушка себя чувствовала плохо. Ей казалось, что смотрят на нее соболезнующе, с жалостью, и это было невыносимо.
Послышались чьи-то шаги. Таня быстро обернулась и, увидев, бредущего с поникшей головой Николая, невольно соскочила с колодины и спряталась за кусты. «Зачем я прячусь? – тут же подумала она. Всмотрелась в Николая и забеспокоилась: – Что с ним? Глаза как у безумного».
Николай остановился в десяти метрах от нее, обхватил ствол березы, и его тело сгорбилось, как-то обмякло, сползло к корням. Судорожно задрожали плечи, послышались всхлипывания. Татьяна до того была поражена этой сценой, что не могла сдвинуться с места.
Николай вдруг вскочил и оглянулся по сторонам. Потом шагнул к обрыву и остановился.
Не отводя глаз от водоворота, он пошатнулся, чуть качнулся вперед…
– Ко-оля-а! – отчаянно закричала Таня.
Она схватила его за руки, оттащила от берега.
– Что ты надумал?.. Ой, Коля… сумасшедший! – обнимая его и плача, повторяла она. – Пойдем, пойдем отсюда… пойдем!..
43
Гулкие удары станционного колокола известили о выходе поезда с соседнего полустанка.
– Опоздаем, Павел Владимирович, – говорил Столетников и поторапливал, – прибавьте газ…
– Успеем, – улыбаясь, успокаивал Павел, поглядывая на часы и спидометр, – скорость пятьдесят километров, больше по этой дороге не выжмешь, да и минут через семь будем на вокзале. А до прибытия поезда двадцать. Успеете взять билет!
– Не верится прямо, честное слово, – уже о другом заговорил Александр. – Я так ждал отпуска, так мечтал о нем!..
Спидометр показывает пятьдесят пять… шестьдесят километров в час. Из-за поворота показалась леспромхозовская полуторка, не прошло и десятка секунд, как она метеором промелькнула мимо, тракт стрелой лег к вокзалу. Минута-другая и Павел затормозил у подъезда.
Столетников подошел к кассе, взял билет, и они вышли на перрон.
– Смотри, Любушка, – сказал жене Заневский, – Столетников куда-то едет, с чемоданом. А Павел Владимирович его, наверно, провожает.
– Да, – ответила Любовь Петровна и подумала: «Александр Родионович едет к невесте, а Павлик приехал встретить Верочку!»
На горизонте показался дымок, минуту спустя – поезд. Он казался маленьким, игрушечным. Потом скрылся в низине, словно провалился сквозь землю и вскоре выскочил из-за бугра, вырастая на глазах. Машинист дал гудок, и состав с шумом и грохотом занял первый путь.
– Ну, мне садиться в пятый. До свидания, товарищи!
– Счастливо отдохнуть! – пожелали Заневские.
– Без жены не возвращайтесь, – улыбнулся Павел, – не пустим!
Столетников смутился и, пожав всем руки, поспешил к своему вагону.
Верочка стояла в тамбуре, за спиной проводника.
Она с нетерпением поглядывала на приближающийся вокзал, ища глазами родных, Павла.
Увидев его рядом с родителями, обрадованно крикнула:
– Ма-ама! Па-апа! – и замахала рукой.
– Верочка, доченька!.. – прослезилась Любовь Петровна, обнимая и целуя только что соскочившую с подножки дочь.
Потом Верочка перешла в объятия отца, и Павлу ничего не оставалось, как заняться ее вещами. Он подхватил чемоданы и потащил их к машине.
– Вы что убежали, Павел Владимирович? – с ласковым упреком сказала Верочка, подходя с родными к автомашине. – Здравствуйте! – и протянула руку.
Павел видит в ее глазах радость и не старается скрыть свою.
Он заталкивает в машину чемоданы, усаживает Заневских. Верочка садится с ним рядом.
В поселок Павел ведет «эмку» на самой малой скорости…
44
Бледно-румяная заря расплывалась по горизонту…
Над речкой и озерами поднимался туман, где-то в осоке крякала утка, собирая выводок, в лесу закуковала первая кукушка. Ей тотчас отозвалась другая, еще и еще, словно только и ждали они сигнала, и вскоре весь лес наполнился пением и щебетом разномастных птах.
Туман стал оседать, рассеиваться.
Брызнуло первыми лучами солнце, потянуло утренним прохладным холодком.
Верочка зябко повела плечами и прижалась к Павлу, задумчиво улыбаясь.
– Тайга шумит… Слышишь, Павлик? – говорит она. – О чем она шепчет?
– О чем?
Павел улыбнулся широкой, взволнованной улыбкой, озорно тряхнул темно-каштановыми волосами и до боли сжал ладонь Верочки.
– О нас с тобой шумит, Верочка, о нашем счастье, о нашем будущем!..
И радуются оба: необычен будет наступающий день. Сегодня все жители Таежного соберутся на митинг: состоится закладка фундамента будущего лесозавода. Сегодня первая партия лучших лесорубов, трактористов и грузчиков поедет в однодневный леспромхозовский дом отдыха. Вечером там состоится массовое гуляние.
Шумит тайга, удивляется, качает седой головой.
Да и как ей не качать головой, как не удивляться!
Сотни, тысячи лет стоит она, много видела на своем веку. Видела казака Дежнева, что пробирался по ней с товарищами на край света; разговаривала с удальцами Ермака; слушала стон и плач переселенцев, ограбленных наезжими купцами; внимала звону кандалов каторжан, что брели на восток по великому тракту…
И вот пришел в тайгу, в глухомань, советский человек. И все изменилось вокруг, все меняется день ото дня. Где привольно бродили медведи да рыси, сохатые да козули, пролегли железные и шоссейные дороги, раскинулись благоустроенные поселки, села, города, выросли фабрики и заводы, шахты и рудники, открылись дома отдыха и санатории. Испугался, отпрянул в дебри зверь, а над тайгой взошла заря, зазвучала широкая привольная песня, песня труда, песня счастья.
Есть чему удивляться!
– И пройдет еще немного времени, – уже вслух говорит Павел, не выпуская из своих рук ладонь Верочки, – на месте нашего поселка вырастет и раскинется городок, а потом, может быть, и большой город. И мы будем жить в нем, будем гордиться, что сами создали его…
– И дети наши будут гордиться… – мечтательно продолжает Верочка.
– И наши дети, – с нежностью повторяет Павел, потом внезапно притягивает ее к себе, заглядывает в большие, иссиня-голубые глаза, и порывисто покрывает поцелуями нежное залившееся румянцем лицо.
Девушка вдруг вырывается.
– Павка, лови! – возбужденно-весело кричит она.
Павел хохочет и мчится следом.
А солнце уже поднимается над шумящей тайгой…
