Текст книги "Тайга шумит"
Автор книги: Борис Ярочкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
25
Верочка распахнула дверь и вошла в кабинет решительной, свободной походкой. У стола остановилась, небрежно бросила на стул сумочку. Посмотрела на отца. Широкие брови Заневского вопросительно приподнялись, маленькие, темно-карие глаза нетерпеливо щурились.
– Садись, дочка, – предложил он и с беспокойством спросил: – Ты чего сегодня такая? Что случилось?
Он поднялся с кресла, подошел к дочери и, обняв ее за худенькие плечи, подвел к дивану. Усадив, устроился рядом, пригладил ладонью ее растрепавшиеся волосы.
«Ласкает, а маму бил», – мелькнула мысль, и Верочка, поправляя волосы, осторожно высвободилась из-под тяжелой ладони отца.
– Папа, ты опять пил?
Заневский обиженно поджал губу, шумно вздохнул. Опершись локтями о колени, он опустил на растопыренные пальцы голову, потер ими седеющие виски.
– Эх, дочка, дочка, осуждать легче всего! – с упреком проговорил он. – Но хоть бы один человек спросил, почему я пью…
– А ты расскажи…
Заневский поднял голову, испытывающе посмотрел на Верочку. Лицо дочери было взволнованно, широко открытые глаза светились ожиданием.
– Да что говорить, – как-то нехотя и неуверенно начал он, – работа у меня такая – вконец издергала!.. Неприятность на неприятности… Вот на днях претензию получили, дрова вместо крепежа отгрузили шахтерам… подсудное дело!..
– По этому случаю надо выпить? – усмехнулась Верочка.
– А ты не смейся, дочка, – недружелюбно отозвался Заневский, – мала еще отца учить.
– Папа, дорогой, я ведь тебе добра желаю…
– И нечего мне нотации читать! – грубо прервал ее Заневский.
Верочка вспыхнула, возмущенно сверкнула глазами, быстро поднялась с дивана и хотела выйти, но в кабинет вошел прораб, и она задержалась.
– Михаил Александрович, как быть с постройкой больницы? – начал тот.
– То есть?.. Строить да быстрее!
– Нельзя! – вмешалась в разговор Верочка. – Больница неправильно спланирована, и место выбрано негодное. – И она стала подробно излагать свои замечания.
Слушая ее, Заневский хмурился и нервно мерил шагами кабинет, потом остановился у окна, заложил за спину руки.
– Та-ак… – проронил он и зло посмотрел на дочь. – Все?
– Пока все.
– Отлично!.. А на чей счет прикажешь отнести заложенный фундамент?
– Это не мое дело, – спокойно пожала плечами Верочка.
– А чье, мое? – возмутился ответом Заневский. – Значит, я из своего кармана должен выкладывать деньги? Хватит! – крикнул Заневский и хлопнул ладонью по столу. – Ишь ты, учить меня вздумала, не выйдет!.. Радуйся тому, что выстроят, а то ничего не получишь. Поняла?
«Что он на меня кричит?» – оскорбилась Верочка.
– Папа, я разговариваю с тобой как заведующая врачебным участком!
– Вон что!
– Да! И предупреждаю: продолжать строительство по имеющемуся проекту и на том месте, где разбита площадка, нельзя. И я этого не допущу.
«Эге, однако же она зубастая, вся в меня», – уже удовлетворенно подумал Заневский.
– Ты, дочка, не горячись, – начал он спокойней. – Проект не я составлял и утверждал, из треста прислали. И место для строительства выбирал не я один. Со мной были замполит, технорук, начхоз, прораб. Как лучше хотели…
– А из санэпидстанции кто был? Принимать-то здание их представитель будет.
– Ничего, как-нибудь сдадим, – добродушно рассмеялся Заневский и подмигнул прорабу. – Уладим, а? – и подумал: «Общежития ведь сдали, а грозились, что не примут. И больницу сбагрим!»
– А люди должны будут расплачиваться своим здоровьем?
– Почему? – на широком лице Заневского искреннее недоумение.
– А представь себя больным. Тебе предстоит длительное лечение в больнице, и тебя кладут, – Верочка взяла у прораба чертеж проекта и, развернув, ткнула пальцем в одну из палат, – вот сюда. Приятно будет за все время лечения ни разу не увидеть солнечного луча?
«Вот ты о чем! – Заневский облегченно вздохнул и отошел от стола.
– Ты, дочка, по-своему, возможно, и права, – подумав, сказал он. – Что ж, пиши в трест, там разберутся. Прикажут переделать – я с удовольствием!.. Договорились?
А сам подумал.
«Пока туда дойдет, да ответ будет, мы до окон венцы подведем. А приказа ломать не дадут!»
– Хорошо, – неопределенно проговорила Верочка и, свернув в трубочку ватман, сказала прорабу: – Я чертежи проекта задержу до завтра. До свидания!
Заневский улыбнулся вслед дочери и хитровато подмигнул прорабу:
– Строй!
26
Рассерженная непогодой, шумит тайга. Резкие порывы ветра, набрасываясь на деревья, раскачивают их, гнут по опушкам молодняк. Над поселком – пыль. Ее клубы, поднятые с дороги ветром, носятся по улицам, пудря бревенчатые срубы, заборы, траву. Лениво накрапывает дождь. Капли, шлепаясь о землю, мгновенно обволакиваются пылью.
Верочка протирает запорошенные глаза и заслоняет лицо сумочкой. Проходя мимо дома замполита, замечает в одном из окон Столетникова.
«Надо зайти проверить, как он мои назначения выполняет», – подумала девушка и, свернув с тротуара, поднялась на крыльцо.
Мать Столетникова проводила ее в комнату.
– Добрый день, Александр Родионович! – сказала Верочка, и ее взгляд задержался на установленном у окна мольберте. – Вы рисуете?
– Какое там, – смущенно улыбнулся Столетников, – малюю.
Верочка подошла ближе, посмотрела на полотно. Это был пока набросок. Сосновый бор с гривой осинника и березняка, проталины на снегу. В лесу еще сумеречно, но невидимое на картине солнце уже осветило верхушки деревьев и поющего на одной из лиственниц глухаря.
– Хорошо! – искренне сказала Верочка. – Знаете, я однажды с папой ходила на глухариный ток, и все было почти так. Только… зря вы, на мой взгляд, зарево сделали. Ведь деревья в верхней части освещены лучами, значит, солнце с противоположной стороны.
Столетников густо покраснел, но тотчас же рассмеялся.
– Ну теперь верите, что я не умею рисовать?
– Нет! – серьезно возразила Верочка и огляделась. В комнате было чисто, постель аккуратно заправлена, на столе лежали раскрытые книга и тетрадь.
– Как чувствуете себя? Почему режим не соблюдаете?
– Спасибо, Вера Михайловна, лучше. Голова почти не болит, а вот… – и он в припадке кашля оборвал речь.
Откашлявшись, виновато улыбнулся. Верочка посчитала у него пульс, выслушала легкие, сердце.
– Температуру мерили?
– Утром тридцать восемь было.
– Почему не лежите? – строго спросила Верочка.
– Так ведь в комнате тепло…
– Не имеет значения, Александр Родионович. Лечение гриппа, как и любого другого заболевания, начинается с постельного режима, покоя. А вы ходите, рисуете. Нельзя! И курите поменьше. А лучше, хотя бы на время болезни, бросить. Это мои требования. Не будете выполнять, я откажусь вас лечить.
– Вы, однако, сурово относитесь к пациентам, – с улыбкой проговорил Столетников, но его черные, глубоко посаженные глаза с уважением смотрели на врача.
– Как могу, – пожала худенькими плечами Верочка и, поймав на себе внимательный взгляд замполита, торопливо попрощалась, пообещав завтра наведаться вновь.
В дверях остановилась, повернулась к Столетникову.
– Я сейчас все уберу, Вера Михайловна, и лягу, – пообещал Александр.
– Я о другом, – засмеялась Верочка. «С ним посоветоваться о больнице, что ли?» – мелькнула мысль. – Помогите мне, Александр Родионович…
Вернулась в комнату, присела у стола и подробно рассказала обо всем.
– Тут и я виноват, – сказал Столетников. – Признаться, впервые пришлось выбирать место под строительство, а требований не знал… Что делать? Да, в трест надо написать. Но этого мало, вы правы, нужно добиться немедленного прекращения строительства…
– Но как? – с отчаянием вырвалось у Верочки.
– Я сейчас оденусь, и мы вместе пойдем к директору…
– Нет-нет, вам нельзя выходить! – запротестовала Верочка. – Я сама все сделаю, – уже неуверенно закончила она, и ее большие глаза стали задумчивыми.
– Да-а… А вы поезжайте в район, Вера Михайловна, – обрадовался мысли Александр. – Обратитесь за помощью в санитарно-эпидемиологическую станцию. Они же будут принимать здание!
– Звонила туда, – огорченно вздохнула Верочка. – Главврача нет, в отпуске, а фельдшер ничего не знает.
– Так пойдите в райисполком, в райком партии!
Прощаясь, Верочка, крепко пожала Столетникову руку. Оставшись один, Александр скользнул безразличным взглядом по мольберту и подошел к окну. По стеклам барабанил дождь.
«Она же вымокнет, – спохватился он, – зачем я ее отпустил?»
Прижавшись лбом к стеклу, он увидел, как Верочка бежала по дощатому тротуару, прикрывая голову сумочкой.
«Хорошая девушка, – подумал он. – А где-то теперь Надя? – и тяжело вздохнул. – Писал – не отвечает. Может, вышла замуж? – кольнуло предположение. – Или не вернулась еще из эвакуации. А Верочка чем-то напоминает Надюшу. Такая же белокурая, только у Наденьки косы».
27
Костиков медленно отворил дверь и, комкая в руках мокрую кепку, остановился у порога. Было в его фигуре, коренастой и широкоплечей, что-то детское, обиженное.
– Бо-оже мой! – испуганно воскликнула жена, глядя из-под очков. – Да ты никак пьяный? Гляди, как вывозился-то!
– Пьяный, мать, как ни на есть пьяный, – медленно проговорил он, – да еще дурак… В точку попал, дурак и есть! – оживился он, вешая на гвоздь кепку и плащ и сбрасывая с залатанных сапог галоши. – Дожил до седых волос, и вот нынче – спасибо…
Он сказал это таким тоном, что жена поняла: стряслась беда.
Костиков, чуть пошатываясь, прошел к столу и тяжело опустился на стул, оставив на чисто выскобленном полу следы.
– Галоши-то, чай, текут, в починку надо, – наставительно заметила жена и, взяв тряпку, тщательно подтерла половицы.
– И ничего не скажи, – слухать не хотят… – продолжал Костиков. – А я-то, дурак старый, старался, ночи не спал, душой изошел, все хотел сделать как лучше да легче людям… вот и получил сполна за свой труд, за старания да прилежность…
– Да говори толком-то, – сердито перебила жена, присаживаясь к нему и вытирая платком его мокрое от дождя лицо.
– Да я и говорю… так, значит, вышло… что перепутали, а я виноват.
– Да что перепутали-то? Вот грех с тобой, как заволнуешься, дитем становишься прямо. Тяни да тяни за язык.
– Дрова с крепежом перепутали. Заместо крепежа дрова отправили шахтерам, а оттедова бумажку прислали, что жалобу, мол, на нас писать будут, потому как мы им добычу угля чуть не сорвали. Поняла теперь, старая?
– А ты-то в чем виноват?
– Вот в том-то и дело, что ни в чем. А Раздольный на меня кажет. Он, мол, грузил, он и ответчик!
– А ты что?
– А что я?! Директор меня и слухать не хочет… Он Раздольного слухает. Как же, начальник погрузки Раздольный-то, его из треста прислали, разве можно заобижать!.. Вот я и виноват!.. Вы, говорит, получили письменное распоряжение чем грузить порожняк, значит, и виноваты. Стали бумажку искать эту растреклятую, все тут как тут, подшиты, а этой-то и нету. Видать, Раздольный ее утерял и неправильно номера вагонов поставил, когда оформлял документы, вот и перепутали… А свалили на меня. Мол, перепутал и не сдал бумажку… Под суд хотел отдать директор-то да говорит: «Получай строгий выговор с предупреждением и знай, что пожалели, как ты двадцать лет работаешь по лесному делу».
– И все?
Костиков обозлился, стрельнул гневным взглядом в жену.
– Нет, не все. Сейчас все будет!
Он встал, вынул из стола сверток чертежей, направился к печке.
– Не смей, не смей, Леня! – закричала жена, подбегая к нему и хватаясь за чертежи. – Пусти, пусти, говорю, а то кричать стану!.. Ты что надумал-то? Два месяца маялся, ночей не спал, и все сжечь?.. – Она вырвала чертежи, смягчилась. – Труд бы свой пожалел, Леня, что ли? Этим разве докажешь? Эх ты… – уже ласково закончила она, пряча чертежи в сундук, и обняла его. – Как мальчишка… Ну-ну, не обижайся, всяко случается в жизни-то. Ты вот докажи, что не виноват!
Костиков озабоченно сдвинул брови, засопел.
– Лень, а, Лень, может, виноват ты? – снова заговорила она, усадив его за стол. – Так сознайся. Покаявшегося-то не бьют…
– Ты что, мать, да разве я не признался бы, ежели б что…
– А ты не серчай. Я к тому говорю, что с человеком все бывает, и зарекаться нельзя… Сходи к замполиту, расскажи, что да как. Не свет же клином на Заневском сошелся. Глядишь, разберутся и найдут виноватого.
«А мать-то разумное советует», – подумал Костиков и попросил достать чертежи.
Жена внимательно посмотрела на него поверх очков, потом вынула из сундука чертежи, подала. Костиков развернул их, слегка коснулся ватмана шероховатой ладонью. Рассматривал долго, словно видел их впервые, словно не он сидел над ними ночами, а кто-то другой.
«А приспособления-то почти готовы, – подумал Костиков, и радостная улыбка впервые за вечер мелькнула на губах. – Осталось расчеты сделать и начисто перечертить».
– Ну, отец, будет смотреть, вечер, поди, большой. Умывайся, да ужинать пора. Да сапоги сними.
28
Распуская по железнодорожной насыпи пушистые усы пара, паровоз пятился, проталкивая порожняк.
Чудно́ выглядит состав!
Здесь крытые теплушки и четырехосные пульманы, платформы и решетки. Даже бронированная платформа с высокими бортами, отслужившая службу зенитному бронепоезду, пришла за лесом. Стучат сцепления и буфера, вторя им, погромыхивают на стыках рельсов колеса, раздаются свистки кондуктора, и машинист, высунувшись по пояс из паровозной будки, отвечает короткими и длинными гудками.
Идет расстановка вагонов.
Грузчики приступают к погрузке: затесывают стойки и укрепляют их в гнездах платформ; приготавливают прокладки и проволоку для увязки; устанавливают покаты и пропускают под торец бревен веревки. Слышится дружное «Взяли!», и, подтянутый веревками кряж со штабеля ползет на платформу.
Костиков стоит на штабеле и внимательно наблюдает за погрузкой. От внимания не ускользает ни одна мелочь. Он лишний раз хочет убедиться в целесообразности применения при погрузке круглого леса трелевочной лебедки с его, Костикова, приспособлением.
– Здорово, Леонид Константинович!
Костиков обернулся и увидел позади себя начальника погрузки Раздольного. Не любил он этого долговязого человека, с прыщеватым худым лицом. Было в его манере держаться с другими что-то отталкивающее, неприятное. Раздольный никогда не смотрел собеседнику в глаза, говорил резко, насмешливо. Держал себя самоуверенно, подчас нагло.
Костиков небрежно кивнул головой и отвернулся. Он не хотел разговаривать с Раздольным после инцидента в кабинете директора.
– Что это у вас за рисуночки? – Раздольный протянул руку к чертежам, но Костиков не шелохнулся. – Что, секрет? Исподтишка мешки рвем и – в лауреаты?
– Я никогда не, думаю о себе, Алексей Васильевич, – с раздражением сказал Костиков, не поворачивая головы.
Раздольный пропустил замечание мимо ушей.
– Так можно взглянуть? – не унимался он.
«Пусть позлится», – решил Костиков и протянул чертежи.
Раздольный не торопясь развернул бумагу и на мгновение удивленно вскинул брови.
«Что, слопал?» – мысленно сказал Костиков и усмехнулся.
Действительно, начальник погрузки никогда не подозревал, что старый десятник способен на изобретения. Внимательно рассматривая чертежи, он видел, какой переворот сделает трелевочная лебедка с костиковским приспособлением в погрузке круглого леса, шпал, досок, брусьев. Он мысленно отдал должное и автору, но скривил толстые губы в презрительную усмешку, сощурил глаза.
– Я ошибся, Леонид Константинович, на такую ерунду не стоило время тратить.
– Знаете что, Раздольный… – Костиков выхватил чертежи и с ненавистью посмотрел в его глаза. – Вы… вы подлец… – С негодованием, задыхаясь, выкрикнул десятник и, соскочив со штабеля, пошел прочь.
– В Москву пошлите! – усмехнулся Раздольный.
– И пошлю, куда надо, будьте спокойны. А лебедка все равно скоро заработает!
Костиков увидел у шпалорезки Павла Леснова и Седобородова и направился к ним.
29
Раздольный, взволнованный неожиданным вызовом замполита, вошел в кабинет и сдержанно поздоровался. Некоторое время Столетников не обращал внимания на него, рассматривая лежащую на столе бумагу, потом поднял голову и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза.
Раздольный кашлянул. Столетников медленно открыл глаза и внимательно посмотрел на начальника погрузки, приглаживая левой рукой непослушный «ежик». Несколько минут он молча разглядывал его, а Раздольный уставился на грани Золотой Звезды на кителе Столетникова, ощущая неприятный холодок от устремленных на него глаз.
Столетников встал, вынул из кармана портсигар, протянул его Раздольному.
– Вы, как следователь, товарищ замполит, сначала папиросы, а затем вопросы, – усмехнулся Раздольный, доставая кисет. – Слабые они, – кивнул он на папиросы, – привык к крепачу. Попробуете?
– Благодарю… А вы разве были под следствием?
– Не отведал такого удовольствия, – смутившись, поспешно сказал Раздольный и просыпал табак. Быстро стряхнул его с колен, достал новую щепотку.
– Какое у вас специальное образование? – спросил Столетников, шагая по кабинету, но не выпуская Раздольного из поля зрения.
– Лесной техникум. В тридцать восьмом окончил.
– А в войну где были?
– До сорок третьего была бронь, в леспромхозе работал на Севере, потом призвали в армию. А в сорок пятом демобилизовали по ранению. Устроился в тресте «Красдрев» в Красноярском крае, потом уволился, и наш трест направил сюда год назад.
– А почему уволились из «Красдрева?»
– Не сработался с начальством, – буркнул Раздольный.
– А здесь сработались?
Раздольный подозрительно покосился на замполита, но промолчал.
– А где у вас семья?
– Нет у меня никого… – резко ответил Раздольный; нахмурился и, закурив, отвернулся, давая понять, что ему неприятен этот разговор.
«Почему он так интересуется мною?» – волновался Раздольный.
Столетников понял его волнение по-своему.
«Вероятно, родные погибли во время войны».
И он повел разговор мягче.
Раздольный поднял на Столетникова глаза. «Нет, как будто, все в порядке».
Столетников остановился у стола и движением руки пригласил подойти Раздольного.
– Вот по какому поводу я вас вызвал, – начал он, показывая рукой на чертежи. – Как вы смотрите на приспособление Костикова к лебедке?
– Вы это о трелевочной, что ли? – Раздольный окончательно пришел в себя и ответил уже без прежней сдержанности. – По-моему, непрактичная идея.
– Мотивы?
Раздольный на секунду смешался.
– Нерентабельна будет лебедка, в лесу она больше пользы принесет…
– А если в лесу она нам пока не нужна?
Раздольный пожал плечами.
– По предложению Костикова лебедка должна быть установлена на санях, значит, стационарной будет, что позволит грузить лес лишь с одного штабеля и не больше двух-трех вагонов, – заметил Раздольный. – Трос должен цепляться за борт полувагона, потом за пачку бревен и тянуться лебедкой. Потребуется много времени и рабочей силы, и в итоге лебедка не оправдает себя.
– А если сани с лебедкой передвигать от штабеля к штабелю, ну… хотя бы трактором, а к ней приспособить что-нибудь вроде стрелы, как у подъемного крана?
– Овчинка выделки не стоит, – скривил губы Раздольный и отошел от чертежей, давая понять, что сказал все.
Столетников промолчал, нахмурил брови.
– А что, если мы все-таки попробуем? – замполит в упор посмотрел на Раздольного, но тот тотчас же опустил глаза.
«Странная привычка не смотреть в глаза людям», – подумал Столетников и добавил:
– Есть и хорошие отзывы о предложении Костикова.
– Тогда я, значит, ничего не понимаю, – немного подумав, ответил Раздольный, закуривая вновь.
– Хорошо. Я буду надеяться, что вы это скажете Костикову, когда испытания будут проведены. Всего хорошего!
Раздольный пожал плечами.
«Без меня хотите обойтись? Что ж, попробуйте, только ничего у вас не выйдет. Не разрешит директор использовать на погрузке лебедку, а я масла в огонь подолью!..»
Раздольный вышел, а Столетников еще долго не мог отделаться от беспокойной мысли: где он видел этого человека? Выпуклый лоб, нахмуренные брови, длинный нос, выдвинутый вперед подбородок…
30
Технорук Седобородов был безобидный, добродушный старик, более четверти века проведший на лесоразработках. Он рубил лес, после курсов был контролером-приемщиком, руководил контрольной тройкой, командовал лесоучастком и, наконец, «присох» в должности технорука.
Он пунктуально выполнял все требования и распоряжения начальства, работал честно и добросовестно, этого же требовал и от подчиненных.
Седобородов не мог сидеть в кабинете. Для него совещания, собрания и разнарядки были пыткой. Зато он хорошо чувствовал себя на лесоучастках, проводя там почти все рабочее время.
Его видели везде: на пасеках и шпалорезке, на лесоскладе и в гараже.
Работать он любил. Не ладится где – поможет. Возьмет пилу или топор, с навальщиками, нагрузит прицеп, чтобы не задерживать трактор, проверит правильность разделки ассортиментов, пожурит за оставленные высокие пни и попросит их спилить. Да, да, попросит! Приказывать он просто не умел.
Работал он так же, как и его предшественник, как работали испокон веков. Подруби дерево на треть диаметра, спили выше подруба – оно и упадет в нужную сторону. Очисти от сучков, раскряжуй. Вот и весь секрет!
Но шли годы. Прибавились лесоучастки, повысился план. Леспромхоз стал отставать. Выход из положения Седобородов с директором нашли в штурмовщине, особенно в годы войны. Редкий выходной проходил тогда без воскресника, на который выходило все население леспромхоза, от мала до велика. Люди работали не щадя сил, зная, что лишний кубометр леса – удар по врагу, помощь отцам и братьям, сражающимся на фронте.
Кончилась война. В леспромхоз стала прибывать техника: электропилы, трактора, увеличился план. И опять стал сдавать леспромхоз. Нужны были новые методы труда, а технорук и директор их не находили.
В это время вернулся из армии инженер Леснов, с институтской скамьи ушедший на фронт. Первые же успехи на его лесоучастке заставили Седобородова задуматься.
«Что же случилось, – спрашивал себя он, – где зарыта собака?»
Ответил ему на это Леснов.
– Учиться надо, Сергей Тихонович, с умением рубить, – как-то сказал он, – грамотно!
– Не умею, говоришь, лес рубить? – горячился Седобородов, тряся пушистой, расчесанной бородой. – Да ты еще под стол пешком ходил, когда я рекорды давал!
– Было время – прошло, – соглашался Павел. – Пилу поперечную и лучковую да топор вы знаете, не спорю. А электропилу? Ее возможности? А трактор? А лебедку? Нет, не знаете. А вы беритесь за учебу. Я помогу, дам книги, конспекты.
– Прав Павлушка, – вмешивался в разговор старик Леснов. – Я, Тихоныч, на десяток, поди, старше тебя и то за книги взялся.
«С ума спятил на старости-то лет, – подумал о Леснове Седобородов. – Через десяток-другой в гроб сходить, а он – учись!»
Но сегодня, когда Костиков показал ему чертежи своего приспособления и поинтересовался мнением, он, технорук, ничего не мог сказать. Вспомнились и слова старика Леснова, пришлось с ним согласиться.
«И участка, поди, много для меня, – рассуждал он, – не знаю я техники. – И решил сходить к Лесновым. – Посмотрю, чему Павел отца учит».
Надел новый костюм и отправился.
– Пришел поглядеть, Владимирыч, чему тебя сын-то учит. Может, и мне сгодится на старости лет, – начал Седобородов, останавливаясь у порога и переминаясь с ноги на ногу.
Он ждал насмешливых взглядов, упреков или нравоучений, до которых был охоч старик Леснов, но тот радушно встретил его.
– А я знал, Тихоныч, что придешь.
Оглядевшись, Седобородов заметил у окна Костикова, и его косматые брови удивленно поползли вверх.
«Неужто и этот учиться пришел? – перевел взгляд на стол и увидел чертежи приспособления к лебедке. – Вон оно что!»
О нем, казалось, забыли. Павел и Костиков склонились над столом, что-то чертили и вычисляли, Леснов рылся в книгах на этажерке. Чувство неловкости постепенно проходило.
Через некоторое время Павел позвал:
– Сергей Тихонович, присоединяйтесь к нам, это тоже учеба.
«Я пришел посмотреть, а не учиться, – вертелось на языке, – ишь чего вздумали!» – но промолчал и нехотя подошел к столу.
– Вы кстати пришли, – улыбнулся Павел, когда Седобородов сел на стул и, вынув трубку, стал набивать ее самосадом. – Помощь ваша требуется.
– Какая такая помощь?.. Я в чертежах разбираюсь плохо…
– Меня сегодня спрашивает Верхутин: «Почему в леспромхозе нет БРИЗа?» – продолжал Павел, словно не слышал его последних слов. – Он прав. Жизнь вносит в работу новое, а оформить, испытать, внедрить некому. Вот, казалось бы, предложение Русаковой: пустяки, временная эстакада на пасеке. А сколько она пользы дает!
– Мысль толковая, – прикуривая, проронил Седобородов.
«Вишь, как тонко подход начинает, – подумал он. – Сперва помоги организовать БРИЗ, потом, скажет, надо голосовать за предложение Костикова, а там и заниматься придется. Хитер, брат, хитер».
Седобородов вздохнул и опять запыхтел трубкой.
– Так как же, Сергей Тихонович?.. – напомнил Павел.
– Да так же, – нерешительно проговорил Седобородов. – Мысль, говорю, стало быть, подходящая… Ты давай действуй, про БРИЗ-то, а я помогу…
И как-то легче стало у него на душе, и он с улыбкой посмотрел на Павла, Костикова, Леснова.
