Текст книги "Тайга шумит"
Автор книги: Борис Ярочкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
36
Верочка стояла на перроне, ожидая скорый поезд.
Пассажиров было немного: три женщины, незнакомая девушка и два молодых офицера. Она взглянула на часы, – осталось десять минут до прибытия поезда, – и, вздохнув, присела на чемодан.
«Не придет».
Вскоре несколько раз ударил колокол, извещая о выходе поезда с соседней станции. На перроне зашевелились, появился дежурный по станции в красной фуражке.
– Здравствуйте, Верочка!
Девушка обернулась и увидела запыхавшегося Павла.
– Извините, что не пришел раньше: мама подвела, – оправдывался он. – Только сейчас сказала, что вы звонили вчера… а я ночью приехал… А где же Любовь Петровна?
– Мама плохо себя чувствует, я и не разрешила ей провожать, – с трудом сдерживая волнение, сказала Верочка. – Вот мы и расстаемся, – проговорила она с сожалением, хотя ей хотелось сказать о другом. Но всегда так получается, – в последние перед расставанием минуты говорит человек не о том, что думает. – Вы… напишите мне о… о… – и закусила губу. – Да, выручила мысль, – вас надо поздравить, – и протянула руку.
– Спасибо, – смутился Павел, крепко сжимая ее руку. – Напишу обязательно… обо всем напишу!
«А он меня тоже любит, – глядя на него, радовалась Верочка. – Что-то хочет сказать и стыдится, краснеет. Ну, говори же, Павлик, говори!»
На горизонте показался дымок.
С каждой минутой он становился отчетливее, потом нырнул с паровозом под уклон и выскочил уже у светофора. Протяжно прозвучал гудок. Загромыхали на стрелках колеса, сбавляя скорость, состав подошел к вокзалу.
– До свидания, Верочка, – сказал Павел, до боли сжимая ее ладонь. – Все говорят при проводах: счастливого пути, а я скажу счастливого возвращения…
«А письмо? – спохватилась Верочка. – Впрочем, зачем оно? Ведь мы увиделись… Буду ждать письма от него».
…Коротка стоянка поезда. Не успел прибыть и уже снова в путь, и никому нет дела до того, что ты почти ничего не успел сказать. Все быстрее и быстрее набирает скорость паровоз, все тише и тише постукивают на стыках рельсов колеса, и вот уже не видно помахивающего платка, уже превратился в точку состав и исчез, словно растаял…
Часть третья
1
Коротко «бабье лето»!
Листья, сорванные ветром с деревьев, нехотя кружатся в воздухе и устилают землю ярким ковром; на полях, рядками, дружно пробивается изумруд озими; кое-где обманутый природой зацветает земляничник, чтобы с первыми морозами сморщиться и приникнуть к земле, а в вышине, оглашая тайгу курлыканьем, тянутся на юг косяки журавлей; готовясь к отлету, табунятся по старицам и озерам утки; заманчиво красуются спелой ягодой кусты шиповника, боярышника, рябины…
По-летнему гладит солнце лучами тайгу, но осень, напоминая о себе, по утрам окутывает землю туманом, а ночью посылает заморозки.
Коротко «бабье лето»!
Оглянуться не успеешь, как последний лист покинет дерево, сбросит иглистую одежду лиственница, залезет в свое логово полосатый бурундук, а там и – рукой подать – налетят «белые мухи», укроют землю, со стоном и плачем закружит метель, затрещит уральский мороз…
– Вот и зима на носу, – сказал Павел, подходя к окну. Он вдохнул свежий воздух, улыбнулся чему-то, повернулся к столу и, подписывая акт, внимательно посмотрел на мрачного Заневского. – Как будто и все, Михаил Александрович, теперь и вам можно принимать мой участок!
– Нет уж, товарищ ди-рек-тор, – подчеркнул Заневский последнее слово, – отпуск, отпуск прошу, устал да и… вот еще что, – и протянул Павлу сложенный вчетверо лист.
Леснов взял бумагу и, развернув, не торопясь прочитал.
– Что ж, Михаил Александрович, можете с завтрашнего дня считать себя в отпуске, – внешне спокойно, но с укоризной проговорил Павел, – что же касается вашего увольнения…
– Отказываете? – повысил голос Заневский, и в его маленьких глазах обнажилась скрываемая ненависть. – Нет уж, товарищ директор, хватит!.. Чего вы еще хотите, чтобы на меня каждый мальчишка пальцем указывал?..
– Михаил Александрович…
– Пожалуйста, не уговаривайте! Поработал – будет!
Леснов вздохнул и сильным нажимом карандаша наложил в верхнем углу заявления резолюцию: «Ходатайствую».
– Я удовлетворил вашу просьбу только потому, что вы настаиваете, – спокойно сказал Павел, показывая резолюцию, – пусть решает трест. Я не уговариваю, но, признаться, мне не хотелось бы расставаться с вами, – искренне проговорил он и, выйдя из-за стола, протянул руку. – До свидания, Михаил Александрович, желаю вам хорошо-хорошо отдохнуть!
– Благодарю, – растерянно пробормотал Заневский и вышел из кабинета, разминувшись в приемной со Столетниковым и не заметив его. Заневского ошеломило решение нового директора, так спокойно принявшего его просьбу. Он ожидал, что Леснов откажет, станет упрашивать, может быть, даже извинится за резкие выступления на собрании и бюро – слишком уж был резок! Тогда было бы легче, и он знал бы, что им дорожат, что он нужен леспромхозу.
Теперь ему уже хотелось забрать свое заявление, он пожалел, что поторопился.
«Значит, надо уезжать отсюда. А куда ехать? В трест? Ах, все равно, главное – уехать. На новом месте по-новому и работать начну».
Он быстро сбежал по ступенькам крыльца и зашагал к дому, словно сейчас же должен был уезжать.
– Куда он так торопится? – спросил Столетников. – О чем вы говорили?
– Уволиться хочет.
– А вы?..
Павел протянул заявление с резолюцией, и замполит покачал головой.
– Зря… А кто командовать лесоучастком будет? Думаете, трест пришлет человека?
– Не думаю, – задумчиво ответил Павел. – Там был на эту тему разговор, и, кажется, у Заневского ничего не выйдет.
– Так бы и объяснил ему…
Павел свернул цигарку, несколько раз затянулся, сильно закашлялся.
– Пока я разрешил ему только отпуск, – сказал он, вытирая платком выступившие от кашля слезы.
– Рассчитываешь, что за отпуск одумается?
Павел улыбнулся.
– Вы поняли меня. Ему нелегко будет порвать с леспромхозом, ведь он здесь чуть ли не с основания.
– Может быть, ты и прав, – сказал Александр, взвешивая доводы Леснова. – Пусть посмотрит со стороны на работу леспромхоза, с горы, говорят, виднее, а там и поговорить с ним спокойно можно будет. Сейчас он подавлен, расстроен… А кого на лесоучасток поставим?
– Думаю временно просить отца. Временно. Люди у меня хорошие, их подгонять не надо…
2
Уральцев вышел на крыльцо больницы. Лица ласково коснулся прохладный утренний ветерок, глаза невольно щурились от яркого солнечного света.
Вдали, радуя глаз, шумела вечнозеленая тайга. До слуха донесся звон колокольчика.
«Уже и занятия в школе начались, – подумал Николай с таким сожалением, словно ему предстояло идти в школу, а он болел и опоздал. – Но почему в выходной занятия? – звонко рассыпалась по поселку барабанная дробь. – А-а-а, сбор пионерский!» – улыбнулся он.
Он смотрел на окружающее такими глазами, будто впервые прозрел, его радовала и волновала каждая мелочь.
За спиной тихо скрипнула дверь.
– Вы еще тут? – удивилась врач, которой Николай надоел ежедневными просьбами о выписке.
– Любуюсь, – восторженно сказал Николай. – Мне теперь кажется, не замечал я раньше никакой красоты, а взгляните вокруг: на тайгу, небо, речку – не оторвешь глаз!
Землю накрывал голубой купол. Ниже к горизонту краски незаметно блекли, светлели, а солнце окутала золотистая дымка, легкая и далекая.
«Что же я стою?» – опомнился Николай и решительно шагнул с крыльца.
Дома переоделся, подошел к Таниной двери, но в коридоре показалась Зина Воложина. При ней он почему-то не осмелился постучать к Тане и, чтобы скрыть замешательство, попросил корыто.
– Уж не стирать ли собираешься? – удивилась она. – Давай я постираю… Не хочешь? Может, Татьяну попросишь? Между прочим, – Зина зло усмехнулась. – Что-то уж больно часто стал захаживать к твоей ненаглядной Веселов и засиживаться допоздна.
Николай молча взял вынесенное ему корыто.
«Поэтому-то она и не приходила больше в больницу, – подумал он, – совесть не чиста».
Он натаскал в котел воды, затопил печь, закурил. Принялся за стирку. Так увлекся работой, что не слышал, как подошла и остановилась за его спиной Татьяна. Ей, было любопытно смотреть на его неумелые, угловатые движения, на летящие во все стороны мыльные хлопья, и она, не выдержав, расхохоталась.
Николай от неожиданности растерялся. Он виновато глянул на нее, и смущенная улыбка тронула его губы.
– Эх ты пра-ачка! – укоризненно-ласково сказала девушка, тепло поздоровалась с Николаем и, как ни в чем не бывало, поучительно заметила: – Никогда нельзя заливать белье кипятком. А цветное зачем положил сюда, хочешь испортить остальное? – и ее маленькие ловкие руки проворно опорожнили корыто.
Она сбегала к себе в комнату и вернулась в переднике. Николай послушно выполнял ее требования: снял в комнате занавески, скатерть, простыню, наволочки, носил воду, топил плиту, развешивал выстиранное.
Таня все время напевала, смеялась над нерасторопностью Николая, а руки привычно полоскали, подсинивали и подкрахмаливали выстиранное.
День выпал теплый, ветреный.
Белье, развешанное во дворе на веревках, хлопало, надувалось парусами, быстро сохло. Таня разожгла утюг. Умело разглаживая, она думала о только что услышанной новости: при тресте скоро откроются разные курсы. Таня не знала что делать: жаль было покидать Таежный, хотя, как говорили, после курсов все вернутся обратно.
«А вдруг да пошлют в другой леспромхоз?»
Девушка родилась и выросла на Смоленщине, но Таежный стал ей второй родиной. Он, приютил ее в тяжелые дни, вырастил и открыл дорогу в жизнь. Она хорошо помнила сорок первый год: отец по первой мобилизации ушел на фронт, а она эвакуировалась на Урал, захватив с собой самое необходимое, не представляя, что ее ждет впереди. Здесь ее встретили, как родную, дали квартиру, устроили на работу в ясли, здесь приняли в комсомол.
В яслях она работала недолго. Мужчины уходили на фронт, страна требовала леса, и девушка решила пойти на лесоучасток. Она стала возчицей. Нелегко далась новая специальность, но Таня нашла в себе силы преодолеть трудности, а теперь и самой не верилось, что когда-то было тяжело. Она несколько лет проработала возчицей, а когда в леспромхоз прибыли трактора, окончила курсы и приняла машину.
Работа захватила ее целиком, и она нашла в ней то счастье, которое приходит к человеку с сознанием, что он делает полезное и большое дело. И разве после всего этого может она согласиться с мыслью, что ее направят куда-то в другое место, особенно теперь, когда каждый день приносит новое, когда все на глазах изменяется к лучшему.
«Вот Николай-то удивится, когда узнает, что я уезжаю!» – она улыбнулась.
Выгладив белье, Таня отнесла его в комнату Николая и повернулась к двери, надеясь, что тот окликнет ее, заговорит. И не ошиблась.
– Подожди, Таня, – не глядя на нее, сказал Уральцев, и девушка, взволнованная ожиданием, остановилась, замерла.
Вот сейчас он подойдет к ней, извинится, она простит его, и они помирятся.
Николай подошел, потупился и несколько минут молчал, словно не хватало смелости сказать, что собирался, но вспомнил слова Зины, ее насмешливый взгляд, и негодование взяло верх:
– Спасибо за работу, – сухо сказал он.
Таня с удивлением посмотрела в его узкие, с чуть косым разрезом глаза, потом возмущенно сдвинула брови, и густая краска залила ее лицо. Она не сказала ни слова. Оскорбленная девушка, еле сдерживая подступившие к глазам слезы, выбежала из комнаты…
3
Николай сидел у окна.
Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как ушла Таня. В комнате было темно, где-то в поселке играла гармонь, и молодежь пела частушки:
Дома ждет свиданья.
Я скажу ему при встрече:
«Здравствуй – до свидания!»
Другой голос продолжал:
Милый мой уж слишком гордый,
Но и я не хуже.
Буду петь, плясать сегодня,
Он же пусть потужит.
«Словно про меня сложили! – со злостью и обидой подумал Николай и вздохнул. – Отказались все от меня, – неслась следом мысль. – В больницу приходили, а в выходной никто не заглянул. – А почему в больницу наведывались? Из сострадания?.. А Таня? Дежурила, сегодня стирала и гладила… Любит или тоже из жалости все это делает?.. Ежели б любила, не гуляла бы с Костей…»
Дверь внезапно отворилась, и в комнату вошел Веселов.
– Ты дома? А почему без света? – Константин потянулся к выключателю, щелкнул им. – Привет, Николай! Как здоровье?
– Здравствуй, – нехотя ответил Уральцев, подавая руку и с усмешкой спросил: – Проведать пришел?
– Проведывают больных, а тебя выписали, значит, здоров. В гости. Или помешал?
Николаю стало неловко.
– Что ты, Костя, проходи…
– А почему у тебя голо, или не успел еще комнату убрать? – Уральцев молчал, и Веселов продолжал: – Давай вместе уберем, а то еще зайдет кто-нибудь!
«Неужели ребята? – обрадовался Николай, но спросить не решился. – Надо чай вскипятить!» – и, повеселевший, принялся с товарищем за уборку.
Потом зажгли примус, поставили чай.
– Эх, и выстирала же Таня хорошо! – искренне сказал Константин, оглядывая сверкающую белизной постель, скатерть, марлевые занавески. – А я просил платки постирать – отказалась. Смеется – тебе, мол, жениться пора, а ты все на мать да на девчат надеешься.
«Что он, разыгрывает меня?» – раздраженно подумал Николай.
Сели за стол. Но разговор не клеился.
– Коля, а что у тебя сегодня с Таней получилось? – как бы между прочим осведомился Веселов.
«Уже насплетничала», – подумал Николай и поморщился.
– Эх, Коля, Коля!.. Да разве так встречают человека, которого любишь и который любит тебя?
– Не меня она любит, а…
– Ну-ну, что же ты замолчал, не подавился ли? – в голосе Веселова звучала ирония, но взгляд был выжидающе строг. – Или стесняешься?.. Что ж, тогда я подскажу: она мол, тебя любит. Не так?
Константин попал в цель, и Николай покраснел.
– Не знаю…
– Вот в том-то и дело. Да ежели б она меня любила, я на руках бы ее носил!.. Может, ко мне ревнуешь?
– Не будем говорить об этом…
– Нет, будем! – разошелся Веселов и зло посмотрел на Уральцева. – Таня – мой хороший товарищ, и я не позволю, чтобы ее обижали, пусть даже это будет мой самый лучший друг! А что до Танюшки… да что говорить! – и он, нахмурившись, отвернулся.
– Говори, – не поднимая ресниц, умоляюще молвил Николай. Теперь ему хотелось слушать товарища. Костя говорил правду.
Веселов испытующе покосился на Николая.
– Хорошо, скажу. Только имей в виду, по душам с тобой говорю последний раз. Не поймешь – живи как знаешь. – Он помедлил, как бы собираясь с мыслями, и улыбнулся. – Любит тебя Таня. Если б ты знал, сколько раз мы говорили о тебе! Но не таким она хочет тебя видеть, и оно понятно. Кому приятно слушать плохое о любимом человеке?
Николай отвернулся.
Веселов встал, прошелся по комнате, сосредоточенно сдвинув брови, что никак не вязалось с его веселой, добродушной физиономией.
«Значит, я зря на Таню обиделся, – вздохнул Николай, злясь на свою доверчивость. – Зина наговорила из-за ревности, чтобы нас поссорить, а я поверил, обидел Таню… Эх, дурак я, набитый!»
– Что тебе ответить, Костя? – тихо проронил Николай. – Пожалуй, ничего не скажу… дай руку!
– Понял?
– Давно, в больнице еще… даже начал понимать, когда работал один у оврага… а окончательно – теперь.
– Тогда рад за тебя.
4
Солнце сползало к тайге.
Приближаясь к верхушкам деревьев, оно с каждой минутой все больше и больше окрашивалось в багровые краски.
Николай не спешил. Пробираясь по едва заметной тропке сквозь заросли шиповника, он придерживал на сворке лайку, которой не терпелось ринуться в кусты.
Справа блеснуло отраженным закатом почти круглое полувысохшее озерко. Николай спустил с поводка Полкана и свернул к излюбленному месту, мельком взглянув на стайку чирков, уплывающих от травянистых берегов.
«Мелюзга, – махнул рукой охотник, – заряд жаль тратить!»
Второе озеро было невдалеке. Николай прошел к нему и устроился среди высокой осоки на небольшом мыске, откуда, мог свободно достать выстрелом любой конец продолговатого водоема, и замер. Несколько минут сидел неподвижно, внимательно оглядывая зеркальную гладь, кое-где прорезанную пучками болотной травы. Уток не было.
«Скоро прилетят, – успокоил себя он, – только солнце сядет». Прибежал Полкан, вильнул хвостом и, принюхиваясь, направился берегом. Через несколько минут послышался его лай, и тотчас из осоки выплыла утка, а за ней потянулся взматеревший выводок. Николай вскинул двустволку и дал по стайке дуплет. Три утки взмыли в воздух, четыре, окрашивая кровью воду, барахтались на месте.
– Возьми, Полкан, возьми! – закричал Николай, и лайка поплыла к птицам…
Теперь не стыдно было возвращаться домой, но охотничий азарт не отпускал. Донеслось несколько выстрелов с соседнего озера. Уральцев убил еще пару крякуш влет и, когда стало темнеть, довольный охотой, повернул к дому.
На дороге повстречался Заневский.
– Ого, у вас не меньше моего! – указывая на убитых Заневским уток, улыбнулся Николай. – Домой, Михаил Александрович?
– А что?
– Да так… – замялся Николай и смущенно заговорил. – Как вы думаете, примут меня обратно в звено?.. Тогда я ушел от них, ну… не верил, что звеном можно работать не хуже, чем в одиночку… Вы бы сказали Верхутину, а?
– А ты скажи сам. Или совестно?
«А замполит прав был, говоря, пусть, мол, один поработает, сам попросится в звено».
– Я-то скажу, – ответил Николай, – да боюсь, откажут, а вы… как начальник лесоучастка нашего…
– Я в отпуске, понимаешь? Ты к Владимиру Владимировичу Леснову обратись, он сейчас командует – в замешательстве сказал Заневский.
«А ведь они не знают, что я подавал заявление об увольнении, и мне отказали, значит, Леснов никому ничего не говорил», – облегченно подумал Заневский.
Как-то приятно, легче стало на душе.
– Ладно, я скажу Верхутину, – пообещал он, – только чтобы старое не повторилось…
– Михаил Александрович! – с благодарностью воскликнул Николай. – Не повторится, вот увидите!.. Спасибо вам!
«А я, не наберусь смелости извиниться перед Любой, – вздохнул Заневский. – Письмо, что ли, написать? Смешно! Живем в одном доме и писать письмо…»
И словно поняв мысли Заневского, Николай сказал просто, как о чем-то прошлом, давно забытом:
– Я ведь был не прав, Михаил Александрович, ой, как не прав!. И даже понимать стал потом, когда ушел из звена, а стыдился почему-то сказать… Наверно, думал, что для моей гордости это большое унижение и… получил по заслугам. Теперь душой маюсь…
– Ничего, на ошибках учатся.
5
На крыльце, словно ожидая Николая, стояла Русакова.
– Здравствуй, Таня… – смущенно проговорил он и остановился, переминаясь с ноги на ногу: во рту вдруг пересохло.
«Что она сейчас обо мне думает?» – Николай не смел взглянуть на девушку.
– Ой, мамочка! – на крыльцо вдруг вышла Зина и всплеснула руками. – Сколько настрелял!.. Продай парочку, Коля, – попросила она, хотя знала, что тот никогда ничего не продавал.
– А ты опять будешь сплетничать про соседей? – язвительно усмехнулся Николай, чувствуя глухое раздражение.
Зина вспыхнула, что-то фыркнула и поспешила удалиться. Николай заметил на губах Татьяны улыбку, повеселел.
– На кого же она насплетничала? – с наивным удивлением спросила Таня, хотя все знала из разговора с Константином.
– На добрых людей, – увильнул от ответа Николай и, поднявшись на крыльцо, приблизился к девушке. – Таня, – нерешительно сказал он и виновато посмотрел ей в глаза, – не поможешь ли ощипать уток?
– А ты меня потом поблагодаришь, как вчера, да? – усмехнулась девушка.
Николай не знал, что ответить, покраснел.
– Не знаю, Таня, как и получилось вчера, – чуть слышно сказал он, опустив глаза. – Знаешь, такая у меня сейчас на душе оскомина… Стыдно… что раньше ничего не понимал… Теперь я… я… – голос сорвался, и он, не находя слов, вздохнул.
Татьяна улыбнулась той особенной улыбкой, какой улыбаются женщины, когда прощают, и Николай, поняв ее, невольно рванулся к девушке, обнял и, на мгновение прижав к себе, поцеловал.
– Ма-амочка!.. – вышла Зина с кастрюлей из кухни. – Целуются!..
Николай и Таня отпрянули друг от друга, но через секунду Русакова овладела собой и насмешливо посмотрела на Воложину. Потом шагнула к растерявшемуся Николаю и сама поцеловала его.
– Видела? – сказала она Зине. – Пойдем, Коля.
Зина вернулась к себе, поставила на стол кастрюлю с ужином и взволнованно заходила по комнате.
«Ишь, ты – доказала! – возбужденно говорила она сама с собой. – Но я тоже в долгу не останусь! Ты, Танька, рано торжествуешь! – и она злорадно усмехнулась. – Вот возьму сейчас войду к вам да скажу, что беременна от Николая, что ты тогда скажете?»
Воложина вышла в коридор и остановилась у двери Николая. Из комнаты доносился тихий, веселый разговор.
«Сейчас вы развеселитесь, – со злостью прошептала она, берясь за ручку, но что-то заставило ее остановиться. – Нет, я не могу этого сделать… чего добьюсь?.. Ну, и пусть, зато разобью их дружбу, обоим отомщу!» «– А тебе, думаешь, – станет легче?» – спросил ее внутренний голое, и Зина не знала, что ответить.
Она горько заплакала и вернулась к себе.
