Текст книги "Тайга шумит"
Автор книги: Борис Ярочкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
27
Заневский вскочил с постели затемно.
Зубная боль, утихшая было на ночь, дала знать о себе с первыми проблесками зари, но теперь было не до нее. Заневский накормил лайку, еще раз осмотрел свою безкурковку, проверил патроны и стал одеваться.
Из дома вышел с восходом солнца.
Все остальные были уже у Павла.
Задерживаться не стали.
По мере приближения к лесу охотничий азарт разгорался. Шли по одному, след в след, поторапливая друг друга, словно боялись, что медведь исчезнет. Слева мелькнул распадок, осталась позади гарь. Лайки скулили и рвались в стороны, чувствуя запах белок. Было тепло.
Не доходя до кольцевой лыжни, Заневский остановился.
– Там, – шепнул он и показал рукой на колодину под толстой мохнатой елью…
Несколько минут стояли молча. Заневский чувствовал, как стучит сердце, и удары отдаются в висках.
«А если мы промахнемся или только раним его? Нет, что я, из десятка пуль одна, да верная будет, – успокаивал он себя. – Уральцев – тот белке в глаз попадает. А Леснов, Столетников или Верхутин? Да ведь и я неплохо стреляю…»
– Начнем, – шепнул Уральцев и снял с плеч ружье. – Вы, Александр Родионович, подержите собак, а мы утопчем снег, потом подойдете. Пошли, товарищи.
Заневский тронулся последним.
«Неужели им не страшно? – думал он. – Или не показывают вида?.. Стану у кедра, в случае чего, можно за него спрятаться…»
Но Уральцев поставил Заневского не у кедра, а за колодиной, крайним справа.
«Пропал, – подумал Заневский и огляделся. Рядом росли две молоденькие пихты, между ним и берлогой лежала куча валежника. – И спрятаться негде, если сюда пойдет!» – мелькнула мысль.
Уральцев тихонько свистнул, махнул Столетникову рукой, и тот, сдерживая лаек, стал медленно приближаться.
– Почему вы отошли с утоптанного места? – шепотом спросил Заневского Павел. – Плохой же упор для стрельбы!
«Почему же я отошел? – сам себя спросил Заневский и увидел, что все уже вскинули ружья. Быстро шагнув на утоптанный снег, он локтем прижал к себе ложе ружья. – Спокойнее, спокойнее, – шептал он, – только не горячиться и целиться в лопатку».
Столетников спустил со сворок собак и вскинул централку. Лайки, дружно залаяв, ринулись к берлоге. Прошло несколько томительных секунд.
«Почему же не поднимается?» – беспокоился Столетников.
«Скорее, скорее», – мысленно торопил медведя Заневский, чувствуя, как начинают дрожать колени, и, словно послушавшись его, медведь на секунду высунул голову, спрятался, а еще через мгновение выскочил из берлоги.
С треском разлетелся в стороны валежник, снег засыпал собак, медведь вздыбился и секунду стоял на месте, как бы соображая, куда идти, потом шагнул к Столетникову.
Раздалось сразу несколько выстрелов. От боли зверь взревел, но не упал. Он окинул людей бешеным взглядом и бросился вперед, но меткий выстрел Уральцева свалил его на ходу. Пуля попала между глаз.
Столетников сделал было шаг к медведю, но раздался властный окрик Уральцева:
– Сто-ой, еще медведь!
Из берлоги вылезал второй. Он огласил тайгу диким ревом и, преследуемый собаками, бросился между Заневским и колодиной. Выстрелил Верхутин. Зверь, как бы желая узнать, кто нанес ему рану, остановился и оглянулся. Собаки вцепились ему в спину.
«Что же я стою? – подумал Заневский, приходя в себя. Он еще не выстрелил ни разу. – Сейчас он бросится на меня…»
Медведь поднялся на дыбы, стряхнул с себя собак и, подавшись к Заневскому, оскалил пасть.
«Все!.. Пропал!..»
Что было дальше, Заневский не помнил. Он бросил ружье, как только почувствовал сильную отдачу приклада в плечо и, не оглянувшись, побежал к соснам, выхватывая из-за пояса топор. За спиной прогремело несколько выстрелов, потом еще два. И все стихло. Охотники застыли на своих местах, на снегу лежало четыре медведя. Люди еще не пришли в себя, они еще чего-то ждали, не отводя глаз от разоренной берлоги. Собаки, яростно рыча, рвали туши.
– Фу, ты, леший! – вывел всех из оцепенения Уральцев, опуская ружье. – Такого еще не видывал… четверо в одной!
– Вовремя вы отскочили, Михаил Александрович, – сказал Павел. – Еще бы немного, и третий накрыл бы вас…
Теперь заговорили все сразу.
– Вот получилось, – качал головой Верхутин, – я ранил второго, а никто больше не стреляет. Нажимаю на курок, а то забыл вгорячах, что выстрелил уже два раза, и перезарядить не догадаюсь. Хорошо еще, что Михаил Александрович не растерялся и дуплетом ему в ухо. А тут, смотрю, третий бежит…
– А вы, Павел Владимирович, ловко третьего-то свалили: одним выстрелом наповал!
– Медведица с медвежатами, – сказал Николай Уральцев, осматривая добычу, – и пестун, – указал он на убитого Заневским медведя.
«А я и не знал, что на меня третий медведь шел! – удивился Заневский.
Все были довольны результатом охоты.
– Н-да-а, – ухмыльнулся Заневский и посмотрел на медведей, – а что было бы со мной, если бы я один пошел на эту берлогу.
– Плачевно могло дело кончиться, – покачал головой Столетников и улыбнулся.
Солнце подбиралось к зениту.
Лучи, проскальзывая между веток, ложились на снег, и он сверкал бесчисленными сияющими точками. Впереди вспорхнула стайка, рябчиков. Павел на ходу снял ружье и зарядил дробовыми патронами.
– Во-он сидит, – указал ему Заневский на одну из птиц, и почти в эту же секунду Павел выстрелил.
Через несколько минут они взяли еще по одному рябчику.
– Пока привезем медведей и суп готов будет, – улыбнулся Павел, протягивая птиц Заневскому, – Отдайте Любови Петровне.
– Зачем же, а себе?
– А мы все к вам придем обедать. Или нельзя?
– Что вы… – смутился Заневский, принимая рябчиков, а через минуту уже обрадовался, что есть повод заговорить с женой.
28
Таня вышла из конторы леспромхоза и остановилась на крыльце. Взгляд ее медленно скользил по добротным сосновым срубам новых четырехквартирных домов, по выкрашенным в зеленый цвет заборчикам штакетника, задерживался на двухэтажном клубе, школе-десятилетке, строящейся на бугре у реки больнице, яслях, детсаде, убегал вдаль – к подернутой синеватой дымкой тайге.
Как изменился поселок Таежный!
Она смотрела и радовалась. Кажется, совсем недавно здесь стояло несколько длинных бараков, да десятка три-четыре домиков, а со всех сторон вплотную подступала тайга. На каждом шагу торчали могильными памятниками пни, ноги путались в валежнике, цеплялись за корни…
Она смотрела на поселок, а в нахлынувших воспоминаниях, воскресая, всплывал день за днем: то она видела себя за раскорчевкой пней, то на строительстве новой конторы и столовой, то воспитательницей в детском саду.
Таня улыбнулась.
– Здравствуйте, тетя Таня! – услышала Русакова несколько детских голосов.
Из школы шла группа ребятишек, ее бывших воспитанников. Она обрадовалась, сбежала с крыльца и, как взрослым, подала им руку. Владик Верхутин важно ответил на рукопожатие и вдруг озорно рассмеялся. Рассмеялась и девушка.
Проводив ребят, Таня медленно направилась к дому.
Темнело. Морозило.
Над тайгой висел ноготок луны. Кое-где уже проступили звезды, яркие и неподвижные. Таня остановилась у дома, постояла несколько минут в раздумье, – в комнату идти не хотелось, – и тихонько побрела к реке. Оттуда доносились веселые крики, смех – там был устроен каток.
Девушка подошла к катку и стала глазами искать Николая.
Уральцев, не замечая ее, катался по кругу, потом его окликнула Зина Воложина, и он, немного помедлив, подъехал к ней.
«Что она ему говорит? – нахмурилась Таня, ревниво следя за ними. – А он под ноги смотрит, словно провинился. Что ей от него надо?.. Ну и пусть говорят, а я уйду!»
Но она не ушла.
И чем дольше Николай стоял около Зины, тем больше нервничала Татьяна. Было обидно стоять одной, казалось, лесорубы поглядывают на нее многозначительно, с усмешкой.
Вот к ней подъехали Верхутин с девушкой и Веселов.
– Нашего полку прибыло! – улыбнулся было Константин, но, вглядевшись в Танино лицо, спросил:
– Ты почему грустная?
– Сама не знаю, – сдержанно ответила Таня и тут же увидела подъезжающего к ней с виноватой улыбкой Николая.
– Танюша, надевай коньки, – сказал Верхутин, – побегаем!
– Спасибо, Гриша, я не хочу кататься. Домой надо идти… Ты пойдешь? – повернулась она к Николаю.
– Да-да… только коньки сдам, подожди.
Таня распрощалась и пошла к поселку. Николай догнал Таню у околицы.
– Почему ушла с катка? Обиделась, что я с Зиной разговаривал?
– Откуда ты взял? – холодно оглядела его девушка. – Просто нет настроения…
«Еще вообразит, что ревную, – мелькнула у нее мысль… и ребята могут обо мне бог знает что подумать…»
Стало неловко, и, чтобы загладить вину, она взяла Николая под руку, заглянула в узкие, чуть раскосые глаза.
– Коленька, не обижайся на меня, – виновато заговорила она. – Я хочу просто побыть с тобой. Знаешь, у меня сегодня такой радостный день, такое чудесное настроение…
– Чудесное? – посмотрел на нее Николай и тут же догадался: – Сдала экзамены?
– Ага, Коленька! – и, внезапно обняв его, чмокнула в нос и звонко расхохоталась.
29
Зина Воложина проснулась под утро от неожиданного толчка в животе. Она открыла глаза, часто заморгала, силясь понять происшедшее.
«Приснилось, наверно», – решила она и сладко зевнула. На стене монотонно тикали ходики. Где-то в углу, за печкой, однообразно и заунывно, тянул свою песенку сверчок, на полу лежали два прямоугольника лунного света.
Зина закрыла глаза и собиралась снова уснуть. И вдруг – опять толчок. Зина моментально села и обхватила живот руками, широко раскрыв глаза.
«Так вот это что! – подумала она. – Мой ребенок…»
И Зина заплакала.
Плакала долго, от обиды, что не с кем поделиться горькой и в то же время радостной новостью, что вынуждена скрывать от людей свою беременность, что даже отец будущего ребенка не знает ничего.
Да, Николай ничего не знал, даже не подозревал.
Не знал, как Зина, страдая, не раз исходила поселок, чтобы купить у какой-нибудь запасливой хозяйки тарелочку квашеной капусты или соленых огурцов, как искала у людей, то маринованных грибов, то моченой брусники.
Она заметно похудела, осунулась. Глаза блестели болезненно, лихорадочно.
«Дура я, ой, какая дура, – не раз ругала себя она. – Надо было вовремя избавиться от всего этого, и никто бы не узнал о моем позоре!..»
Зина тяжело вздохнула и сдавила ладонями виски.
«Что ж, сожалеть поздно… Не я первая, не я последняя… А люди… люди пусть говорят, что хотят… Не у всех одинаково жизнь складывается…»
В комнате посветлело. Обозначились силуэты предметов, замолчал в углу сверчок. Только ходики неустанно отбивали секунды.
«Вставать пора», – подумала Зина.
Она медленно спустила ноги с кровати, ступила на меховой коврик, сняла со спинки стула халат. Одевая его на ходу, пошла к печке, но остановилась перед зеркалом и ужаснулась: живот ясно обозначивался под сорочкой.
«Все. Теперь все узнают. И Николай… – слезы заволокли глаза. – А если сказать ему?.. Нет, не надо. Еще подумает, что навязываюсь!..»
Она прибрала комнату, постелила постель. Пропустила через мясорубку кусок медвежатины, – Николай оделил после удачной охоты всех соседей, – приготовила котлеты, начистила картофель. Затем оделась, сходила в магазин, получила по карточкам хлеб и, сменив пальто на телогрейку, вышла нарубить дров.
С трудом выволокла из дровяника несколько толстых березовых поленьев, взяла топор. Но полено не поддавалось. На лбу Зины выступил пот, стало жарко. Она скинула телогрейку, бросила ее на козлы. Снова подняла над головой топор, но тут же бросила и схватилась руками за живот.
«Мне теперь, видно, нельзя колоть дрова, – подумала она. – …Как же быть?
Зина тяжело опустилась на полено.
А на крыльце стоял Николай и не сводил с нее глаз.
Зина медленно поднялась, взяла топор, выпрямилась и взмахнула им. Под платьем ясно обозначился выпуклый живот.
«Она… она беременна!» – поняв, чуть не вскричал Николай и, соскочив с крыльца, бросился к Зине.
Остановившись подле нее, он расширенными глазами несколько секунд смотрел на ее живот, чувствуя, как все сильнее и сильнее колотится сердце, потом быстро глянул на девушку. Лицо Зины зарделось.
– Зина, ты… ты… беременна? – схватив ее за руки, дрогнувшим голосом проговорил Николай.
– Не видишь?! – вызывающе сказала девушка, и в ее маленьких темных глазам блеснуло раздражение.
Ни слова больше не говоря, Николай отобрал у Зины топор, раза два ударил им, потом отбросил в сторону и принес свой колун.
– Иди домой, я наколю и принесу… И не стой тут в одном платье: простудишься.
Зину тронуло внимание Николая. Она послушно надела телогрейку, застегнула ее на все пуговицы.
Николай колол и колол. Уже гора дров высилась вокруг него, а он выносил из дровяника новые и новые поленья. Потом сложил все в сарай, взял большую охапку и понес в комнату Зины.
«Что же делать теперь? – терзался Николай. – Отец!.. – что-то теплое шевельнулось у него в груди, заставило встрепенуться. – Отец… Значит, я должен жениться на Зине?.. Но я не люблю ее! – с отчаянием думал он. – И что будет, когда об этом узнает Таня? Она со мной не захочет и разговаривать!»
Николай в бессилии опустился на стул. Зина с жалостью смотрела на него и несколько раз порывалась что-то сказать, но не могла. Комок подкатился к горлу, сдавил его.
Зина всхлипнула и, подсев к столу, уронила на руки голову. Николай посмотрел на нее, – ему стало искренне жаль девушку. Он подошел к ней, ласково провел ладонью по ее волосам.
– Не надо… – с трудом вымолвил он. – Что теперь сделаешь? Давай лучше решим, как быть…
Зина подняла голову, вскинула на Николая ставшие серьезными глаза, и он от этого взгляда отшатнулся: в нем было осуждение и даже злость.
– Зина, – начал он, волнуясь, – ты же знаешь, что я люблю…
– Не надо, Коля!..
– Нет, послушай, я должен сказать. Я… я ведь… отец будущего ребенка…
– Не на-адо-о, – простонала Зина и горько заплакала.
– Зина, Зиночка, выслушай меня, – умоляюще сказал Николай, обняв девушку за плечи. – Пойми, Зина, я не хочу быть подлецом… Я буду помогать тебе воспитывать его…
– Не надо, не надо!.. Уходи-и!
Николай не знал, чем заняться…
Обычно в выходные дни он после завтрака брал ружье, лыжи и направлялся в тайгу. Проверял поставленные по заячьим тропам петли, ставил капканы на лисиц и рысь, бродил по ельнику в поисках рябчиков или, выставив на березах чучела косачей, садился в скрадок и почти всегда возвращался с добычей.
Сегодня Уральцеву было не до охоты. Погруженный в свои мысли, не заметил, как вышел из дома в одном пиджаке, без шапки.
Остановился у речки и на краю обрыва.
«Как теперь быть с Таней? – одолевали его тревожные мысли. – Может, Зина никому не скажет, – появилась на минуту надежда, но он тут же нахмурился и со злостью сплюнул. – Подлец я, вот что! Обмануть девушку захотел, а того не подумал, что шило из мешка все равно вылезет!.. Надо все честно рассказать…»
Николаю стало страшно.
«Эх-х, даже посоветоваться не с кем, хоть бы Костя пришел! – Или к нему пойти? Рассказать все, ничего не скрывая?..»
Стучали зубы, знобило…
30
Таня поднялась поздно.
Взглянув на часы, улыбнулась и заспешила. Быстро убрала постель, комнату, позавтракала. Потом пошла к Николаю.
«Наверно, уже пришел с охоты, – подумала она, открывая его двери, но Уральцева дома не было. – Где же он?» – изумилась девушка.
Выглянула на улицу, посмотрела во дворе, потом случайно бросила взор на занесенный снегом огород и обнаружила чьи-то следы; перевела взгляд вдаль и увидела его, стоящего у реки.
«С ума сошел парень, – испугалась она, – раздетый вышел! Что он там стоит?»
Таня поспешила одеться, зашла в квартиру Николая и, захватив его пальто и ушанку, побежала к реке, сердцем чувствуя какую-то беду.
– Коля! Держи пальто, одевайся! – переводя дыхание, командовала она и хотела надеть на его голову ушанку, но, заметив побелевшее на морозе ухо, всполошилась. – Боже мой, да ты уши обморозил!
Она скинула с рук варежки, сунула их в карман пальто и, схватив горсть снега, стала растирать Николаю уши. Терла ожесточенно, лихорадочно, хватая новые и новые порции снега. Когда уши порозовели, она вытерла их своим платком и надела на него шапку. Потом взяла под руку, повела домой, тревожно поглядывая на парня.
Николай безучастно смотрел под ноги и молчал. Молчала и Таня, не решаясь спросить, боясь услышать Что-нибудь непоправимое, ужасное.
И все-таки она не выдержала! Приведя Николая в его комнату, Таня помогла ему раздеться, вопросительно и в тоже время требовательно посмотрела в его глаза.
– Коля, что случилось?
Уральцев вздохнул.
– Ну, говори же!
– Таня, милая моя, если бы ты только знала, что я натворил… пропал я, Таня, все кончено уже! Теперь ты не захочешь со мной разговаривать, а у меня такое горе… хоть в петлю лезь! – и он безнадежно махнул рукой.
– Коля, милый, говори же скорее, говори, – целуя его, шептала она… – Не бойся, не оставлю я тебя, ни-ког-да! Ты слышишь? Я люблю тебя, ты для меня дороже всех, всего!.. Ну, говори же, не терзай меня! – с отчаянием выкрикнула она и заплакала.
Николай чувствовал, что не в силах огорчить Таню. Его лицо горело от стыда, он не мог поднять на нее глаз, не в силах был выдержать этот открытый, умоляющий взгляд.
– Что же ты молчишь, Коля?!
– Мне стыдно говорить тебе, – переборол нерешительность Николай, – я так виноват перед тобой… когда я ушел от тебя, когда мы гуляли… Я тогда напился с горя, Зина угостила… сам не знаю, как получилось… и боялся сказать, все откладывал… А я все время любил тебя, только тебя…
– Чего же ты боялся? – ласково проговорила Татьяна. – Я, Коля за это не обижаюсь на тебя, – улыбнулась она. – Такое, может с каждым случиться, у тебя ведь ничего с Зиной не было?
«А может, не говорить, что Зина беременна? – ухватился Николай за обнадеживающую мысль. – Зина ничего не скажет, я возьму с нее слово…»
Он уже было открыл рот, но что-то не подвластное ему заставило проглотить приготовленную фразу.
Таня смотрела на его багровое от стыда лицо и ласково улыбалась.
– Да, Таня, – овладев собой, уже несколько спокойнее сказал Николай, – я виноват перед тобой, сильно виноват. Я хотел… я собирался сделать тебе предложение, да боялся, что ты откажешь, когда расскажу обо всем, потому, что…
– Колька, глупый, – перебила его Таня.
Ее загорелое лицо покрылось густым румянцем.
– Да боялся, Таня, что ты откажешь, – снова повторил он, – и сейчас боюсь, потому что… у Зины тогда произошло то, о чем я не мог и подумать… Она меня пьяного оставила ночевать у себя, а теперь… сегодня я случайно узнал, что она… беременна…
Николай вздохнул и почувствовал, как давящая тяжесть ранее скрываемой вины, свалилась с плеч.
– Я, Таня, не хочу оправдывать себя и винить Зину. Я не помню, как это произошло. Потом… я чуть с ума не сошел… может, потому и случилось со мной в лесу несчастье… Я не мог обмануть тебя, потому что люблю… Прости меня Танюша, если можешь…
– Что же это такое? – шептала бледнея девушка.
Она вдруг почувствовала, как голова наливается чем-то тяжелым, как что-то стучит в висках, как в глазах поплыли красные и желтые круги. Таня качнулась и упала навзничь.
– Таня… Танюша… что с тобой? – в отчаянии звал Николай. Он опустился на пол и, подняв ее голову, положил к себе на колени.
Он не слышал, как кто-то постучал в дверь, как она отворилась, как кто-то вошел в комнату.
– Коля! – воскликнул пораженный Константин, – что с Таней?
Веселов подбежал к девушке, потом бросился к кровати за подушкой, но, раздумав, вернулся назад.
– Давай на постель положим, – сказал он Николаю. – Поднимай… так, хорошо. Теперь неси воды.. Нет, не надо, я сам. Беги за доктором, быстрее!
Николай, бледный и растерянный, сорвал с вешалки пальто и ушанку и выскочил вон. Константин налил в стакан воды, приподнял голову Татьяны, дал ей пить. Таня закашлялась и через минуту раскрыла глаза; несколько раз непонимающе моргнула, бессмысленно оглядела комнату, чуть спустя ее взгляд остановился на круглом лице склонившегося над ней Веселова, и она узнала его.
– Костя… Костенька, – прошептала она, – что же это такое?..
– Ничего, Танюша, ничего, – успокоил Константин, – сейчас придет доктор. Коля в больницу побежал. Ты лежи… Воды дать?
– Доктор?.. Зачем?..
И тут она вспомнила все.
«Значит, я сознание потеряла и упала, а Николай… Николай… Нет, я не хочу его видеть, не хочу-у!»
Таня резким движением оторвалась от подушки и, вскочив с кровати, выбежала из комнаты.
31
Любовь Петровна вернулась вечерним поездом, не успев получить письмо мужа.
Стояла тихая звездная ночь.
Морозило.
Ярко мерцали далекие звезды. Сосны и ели, убранные порошей по-новогоднему, присмирели, словно дожидались торжественного часа.
Вот и Таежный!
Высоко над клубом горит на мачте пятиконечная звезда, буква за буквой загорается поздравление: «С Новым годом!» и через минуту гаснет, и опять опять, опять…
По улице, несмотря на мороз, гуляют принарядившиеся люди, где-то уже поют застольную, слышатся смех, шутки, в клубе заиграл духовой оркестр.
Любовь Петровна, проходя мимо больницы, завернула на огонек ординаторской.
– С приездом, Любовь Петровна! – встретила ее дежурная медсестра. – С поезда?
– Только что, – улыбнулась Заневская и не знала, что делать: то ли раздеваться, то ли идти домой.
– А мне не повезло, – грустно улыбнулась медсестра. – Все Новый год встречают, а я должна дежурить… А в клубе что творится! В фойе огромная елка, красивая такая – настоящий бал, говорят, будет… Ой, чуть не забыла! – перебила она себя. – Вас несколько раз спрашивал Михаил Александрович по телефону, приехали или нет. Я сказала, что должны быть сегодня…
– Да? – растерянно проговорила Любовь Петровна. – Ну, хорошо, так я пойду. Счастливо вам дежурить… С наступающим.
В доме не светилось ни одно окно.
«Видно, в клуб ушел», – подумала она и своим ключом открыла дверь. Прошлась по комнатам, надеясь найти письмо от дочери. В комнате мужа на письменном столе белел телеграфный бланк.
«Дорогие мамочка папочка Поздравляю Новым годом Желаю счастья мира вашей жизни крепко целую Верочка»
Любовь Петровна вздохнула, прочитала телеграмму еще раз.
Вышла в большую комнату, посмотрела на буфет. В буфете стояли бутылки с ее любимым вином – кагором, лежали банки консервов, колбаса, свертки, кульки.
Она запустила руку в один из них и вынула яблоко. В другом было печенье, в третьем – конфеты.
«Вот и отменена карточная система, и цены снижены. Люди радуются – лучше, легче жить… А у нас в семье…»
Она положила все на место и только теперь почувствовала голод. Достала из сумочки два бутерброда и быстро с ними расправилась.
«Пойду в клуб, – глянув на часы, решила она, – послушаю доклад и вернусь», – и стала переодеваться.
В зал клуба Любовь Петровна вошла в конце доклада. За столом президиума она увидела Леснова, Столетникова, Бакрадзе, Костикова, с краю сидел и ее Михаил. Леснов заканчивал доклад.
– …И, несмотря на отставание, в первых трех кварталах, – говорил он, – наш леспромхоз к концу года пришел с отрадными результатами. Мы дали стране семь тысяч кубометров леса сверх плана!
Зал радостно зашумел, зааплодировал.
– Сегодня мы впервые вручаем переходящее знамя Таежного леспромхоза первому лесоучастку, выполнившему квартальный план на сто восемнадцать процентов, а по ассортиментам – на сто двадцать один!
Знамя под бурные аплодисменты, туш и радостные возгласы лесорубов принял из рук замполита Верхутин.
– Нашему лесоучастку оказана большая честь, – сказал он, – первым в леспромхозе получить переходящее знамя. Разрешите от имени наших лесорубов заверить всех вас, что мы еще лучше будем работать в новом году. Квартальный план выполним в два с половиной месяца, дадим сверх плана пять тысяч кубометров леса!
«Хорошо работает леспромхоз, – подумала Любовь Петровна. – Молодец, Леснов. И Михаил как будто изменился, – мелькнула радостная мысль. – Его лесоучасток лучший, хотя… он и раньше не из плохих был».
А в это время Бакрадзе зачитал приказ директора о премировании, и Седобородов вручал премии. Заневский с каким-то особым чувством гордости и смущения получил отрез на костюм.
«Эх, жаль, что Люба не приехала, – с сожалением подумал он, – как хорошо было бы вместе провести вечер!»
Он сел на место, посмотрел в зал, и вдруг сердце его радостно забилось: он увидел в задних рядах кресел жену и даже не сразу поверил себе. Хотел встать и пойти в зал, но тут наклонился к нему Леснов, потом с вопросом обратился Зябликов.
Так он и не ушел в зал до конца собрания.
Любовь Петровна думала выйти из клуба незаметно, но столкнулась с Павлом.
– Что же это вы уехали, не предупредив никого, – улыбнулся он, пожимая ей руку.
– А кого я должна была предупреждать?
– А мы пришли с охоты, привезли четырех медведей, а хозяйки дома нет, – продолжал Павел. – Пришлось самим хозяйничать…
– Здравствуй, Люба, – сказал Заневский, подходя к ним, – с приездом!
– Спасибо, Миша, – пересиливая волнение, спокойно ответила Любовь Петровна, глядя на бледное лицо мужа. – Поздравляю тебя с успехом и… премией.
– Спасибо, Любушка, большое спасибо!
А праздник разгорался. В просторном, красиво убранном фойе уже кружились вокруг нарядной елки пары, сыпались словно снежинки конфетти, оркестр играл вальс.
Павел пригласил Любовь Петровну. Лавируя между пар, он кружил легко и уверенно.
– А сейчас пойдемте к нам, – сказал, он когда танец окончился. – Мама уже, наверно, волнуется… Нет-нет, вы не протестуйте, Любовь Петровна, – быстро зашептал Павел, видя, что она хочет возразить, – не обижайте меня и моих стариков.
– А он тоже будет? – строго спросила она.
– Да, – просто ответил Павел.
