Текст книги "Обязан жить. Волчья яма
Повести"

Автор книги: Борис Силаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Не протягивая руки, Забулдыга повернулся и зашагал вдоль улицы, прячась в тени деревьев.

Андрей еще шел какое-то время за ним, прислушиваясь к ночной тишине. Где-то журчала вода из плохо закрытой колонки, грызлись у мусорных ям невидимые кошки. Шаги неизвестного больше не доносились.

«За кем он, следящий, пойдет? Это, конечно, тот, от Фиолетова. Узнал ли он Забулдыгу, ведь у каждого филера, есть фотография? Если нет, то он снова пойдет за мной. А если Забулдыгу опознали? Филер бросит Андрея. Для него нет ничего важнее Забулдыги. Неужели я сам навел на его след? Сегодня же Забулдыгу возьмет контрразведка. А я, который с ним встречался, и не донес? Это всему конец. Так за кем пойдет филер? До сих пор он следил за мной…»

Андрей, не прячась, вышел на середину улицы, нашел на углу одного из домов колонку и, нагнувшись, напился из пригоршни воды. Затем круто свернул в сторону, противоположную той, в которую пошел Забулдыга. Встал за раскрытой дверью парадного входа. Скоро он снова услышал осторожные шаги. Чуть выглянув, Андрей увидел в просвете улицы знакомую узкоплечую фигуру в длиннополом пальто. Она скользила от дерева к дереву, направляясь по следам Забулдыги.

«Значит, узнал, – подумал Андрей. – Сейчас он только выслеживает. Арестовать Забулдыгу побоится… Если, конечно, не встретит патруль… Предупредить Забулдыгу? Что это даст? Он скроется и от меня. И кто запретит ему выполнить одному задуманное… Если сбить филера со следа, отвлечь на себя? Не поможет…»

Андрей завернул за угол и торопливо побежал назад, по параллельной улице. В конце квартала он свернул и оказался на тротуаре, по которому должен был идти Забулдыга. Андрей нашел темную подворотню со входом, заросшим плетями дикого винограда. Задыхаясь от волнения, весь потный от бега, он встал среди зеленых листьев, слившись со стеной. Не горело ни одно окно. Не светились фонари. Улица лежала пустынная, чуть озаренная луной. Андрей услышал шаги, то приближался Забулдыга. Он миновал подворотню, решительно наклонив голову и ссутулив плечи. Через несколько минут послышались шаги другие – легкие, чуть касающиеся земли. Их трудно было отличить от шороха листвы на деревьях.

Осторожно раздвинув виноградные плети, Андрей увидел, как быстро к нему приближается нескладная фигура с руками, засунутыми, в карманы. Весь собравшись, Андрей ожидал последние секунды. Вот человек поравнялся с ним, и тогда Андрей, сделав шаг, наотмашь, ногой, ударил под колени. И сразу же прыгнул на падающее тело, всей своей тяжестью увлекая его к земле. В падении филер успел выхватить из кармана револьвер и нажать спусковой крючок. Выстрел бухнул перед глазами Андрея, ослепив его. Но в то же мгновение шпик глухо ударился затылком о булыжник, наган вывалился из его рук.

Андрей встал, подобрал револьвер, прислушался. Было тихо, не скрипнула ни одна ставня, нигде не зажегся свет. Где-то далеко, на улице заверещал полицейский свисток, ему ответил второй, и снова все замерло. Возможно, выстрел разбудил кое-кого, но такое уж время, люди боятся ночной стрельбы… И никто носа не высунул.

В темноте он нашел канализационный люк. Дулом нагана поддел тяжелую чугунную крышку и сдвинул ее в сторону. Ухватившись за воротник пальто мертвого филера, Андрей подтащил тело к отверстию и опустил его в гулкий колодец. Раздался громкий всплеск.

Андрей вошел в комнату и стал молча раздеваться. Свет был погашен. Швыряя в темноте одежду, Андрей видел в углу большое белое пятно – то в одном белье сидел у стены Джентльмен. Он заворочался, наконец, закурил папиросу и спросил:

– Ну как? Стоящее дело?

– Золотое дело, – буркнул Андрей.

– Ишь ты, – с завистью пробормотал Джентльмен, – всегда он такое находит. И по много на каждого перепадет?

– Тысяч восемьсот.

– Да иди ты! – ахнул Джентльмен. – Это нам? А сколько же он сам нацапает? Мильон?! Два?! Господи, деньги какие… И обдурит Забулдыга, обдурит нас всех!! Ах ты ж, мать моя родная…

Андрей засыпал, а в углу все еще ворочалось белое пятно и от стены шел невнятный шепот пересохших горячих губ:

– … А потом еще нас и в тюрягу засадит. Ему что это стоит? Не впервой… На такие деньги жить можно красиво… Да по сегодняшнему времени… Кому как везет. У него, небось, и денег прорва и камушки есть…

Джентльмен что-то буркнул и ушел с самого утра. Неудачник тоскливо маячил у окна, с жадностью рассматривая жизнь улицы. Людмила, сидя у стола, вышивала гладью дорожку из сурового полотна, настораживаясь, когда на лестнице раздавались шаги.

Андрей не выдержал и вышел из подвала раньше назначенного срока. Оружия не взял, оно мало чем могло там помочь. Пряча револьвер под матрац, он с удовольствием ощутил холодную тяжесть вороненой стали.

На соседней улице в соборе шло богослужение. Оттуда доносилось разноголосое пение и трезвон колоколов. По переулку втягивались на площадь казаки. Синие, с красными околышками фуражки их колыхались на фоне домов, в подъездах которых стояли жители. Вычищенные крупы лошадей лоснились, как голенища. Блестела на солнце красная медь ножен, серебро уздечек и стремян. За домами погромыхивал военный оркестр.

Трубы заводов не дымили – второй день бастовали рабочие. С ведрами и кувшинами тянулись к колодцам интеллигентного вида люди в форменных сюртуках, служанки, гимназисты. Водопровод не работал – авария на насосной станции. Поговаривали, что тайные большевики сожгли моторы. Вот уже неделю, как город жил одной железнодорожной электростанцией, – ток подавали только в центр, освещая лишь главную улицу и несколько особняков.

Обложенный кольцом хмурых окраин, лишенный света и воды центр города устраивал богослужения, сгоняя людей на публичные казни, и встречал хлебом-солью делегации иностранных офицеров, приезжавших в роскошных спальных вагонах. В здании Думы, при свечах, гастролировали труппы Петроградского императорского театра. Всю ночь, до утра, открыто было варьете на Николаевской площади. Цыгане пели почти в каждом ресторане. Под их жалобные тоскующие голоса плакали упившиеся шампанским боевые офицеры и, озверев, рубили клинками веера искусственных пальм. Еврейские погромы проходили стороной, минуя богатые улицы. На базаре лабазники ловили воров и устраивали самосуды – затаптывали сапогами насмерть или отсекали руки на колоде в мясном ряду. Газеты печатали стихи начинающих поэтов:

 
…Благоденствуй, Россия!
Тыща лет впереди…
 

День тянулся медленно, и не было покоя Андрею. Он забрел в «Иллюзион» и в крохотном зале смотрел, как дергаются на экране человечки, куда-то бегут, словно рыбы, беззвучно открывают рты. Барабанил по клавишам пианино тапер. Плоская выцветшая жизнь с выдуманными страстями Стремительно неслась к развязке под тарахтенье старенького движка.

– Скажите, пожалуйста, – наклоняется Андрей к соседу, – который час?

– Не мешайте, – бросает тот. Он слеп и глух и весь там, среди призрачных видений экрана.

«Двенадцать человек повесили в центре цивилизованного города… Первобытным способом – за шею, с помощью веревки, на сколоченной из оструганных бревен виселице… Там, где раньше для ресторана хранили мясо животных, в каменных мешках с ржавыми крючьями, стерегут людей… Чтобы повесить их завтра…»

На экране счастливый конец надвигался как неизбежность. Тапер нажимал на педали, выколачивая из пианино ликующие звуки. Движок астматически задыхался, брызгал отражением целлулоида на белую простыню.

Наступая в темноте на ноги, Андрей пошел из зала. В конце его, прочесноченные, в потных рубашках, два волшебника яростно вращали ручку мотора, давая силу и свет летучему чуду дрожащих картинок.

Еще не было пяти часов, когда Андрей уже стоял на Чебоксарской. Издали он увидел большую толпу, повозки пожарных, водяные помпы и клубы дыма, вырывавшиеся из чердачных окон пятиэтажного кирпичного здания.

Расталкивая людей, Андрей стал пробираться к тротуару. Взявшись за руки, солдаты сдерживали напор шумной толпы.

– Что случилось? – бросил Андрей, пытаясь взглянуть поверх голов.

– Пожар. Не видишь? – ответили ему.

– Пропустите! Пропустите! – Андрей с силой пробился между людьми. Его морозило от волнения. Солдат отталкивает его в сторону.

– Куда прешь?! Осади-и!

– Я из полиции, – говорит Андрей. – Пропустите немедленно! Живо!

Солдат поднимает руку, и Андрей ныряет под его локтем. Он видит распахнутые двери подъезда, лужи воды и цементный пол, заляпанный следами ног. Не раздумывая, бросается туда, бежит вверх, прыгая через несколько ступенек. Сердце, кажется, где-то возле горла… Один марш, второй… Четвертый этаж… На лестничной площадке стоят пожарники. Лица их в копоти, куртки топорщатся из-под ремней:

– Куда?! – кричит один. – Нельзя-я!

– Полиция! – отвечает Андрей и бежит еще выше. Вот и пятый этаж. Дощатая дверь взломана. Из нее курится дым и пахнет мокрой сажей. Пожарник ходит с ведром и заплескивает водой последние угли. В комнате валяются обгорелые тряпки. Черепичная крыша взломана, и отсвет белесого неба падает на покореженный топорами пол, черные стены, обуглившиеся ребра стропил.

Пожарник опускает ведро и вытирает с лица пот. Он смотрит на Андрея красными, как у кролика, выеденными дымом глазами.

– Вам чего, господин?

– Полиция, – выдыхает Андрей.

– Вон… Лежит, – кивает пожарник. – Обгорел весь… Андрей подходит к чему-то продолговатому, накрытому брезентом. Пожарник поднимает один конец, и Андрей видит синее, вздутое лицо Забулдыги. На шее туго стянута петля веревки.

– Не понимаю, – растерянно говорит Андрей. – Что случилось?

– Повесился он, – хмуро произносит пожарник. – Зажженную лампу оставил. Когда мы дверь взломали, он уже того… Не дышал. Огонь на крышу выбивался. Еще немного, и всему дому конец. Вовремя жильцы нас оповестили.

Андрей оглядывается. Вокруг вода, растоптанные комья сажи и головешки.

– Ничего тут не было?.. Вроде каких-нибудь документов? – спрашивает Андрей.

– Да что вы, господин, – пожарник носком сапога выворачивает скомканное железо из кучи пепла. – Кастрюля железная оплавилась. Тут такое пламя бушевало, не приведи господи.

– Когда же он повесился? – сквозь зубы шепчет Андрей.

– Это уж вам, полиции, лучше знать, – говорит пожарник.

– Не трогайте здесь ничего! – приказывает Андрей.

Он выходит из комнаты и спускается по лестнице. Глаза еще ест дым, в горле першит. Он умывается во дворе холодной водой из колонки, вытирает платком лицо и руки. Перед его взглядом стоят прогоревшие стены, жесткий мокрый брезент и глаза Забулдыги с немым воплем ужаса в расширенных зрачках.

«Почему повесился? Потерял над собой контроль, и страх толкнул на смерть? Разве Забулдыга из людей трусливых? Нет, Не похоже. Совесть заела? Чепуха. Но он повесился! Где Забулдыга держал альбом? Сгорел он или лежит в тайном, никому не известном месте? А если об этом тайнике знает Людмила, кто-то другой? Контрразведка! Допустим, что вчера ночью был не один филер. Выследили Забулдыгу… Но он сам повесился, я видел тело собственными глазами!..»

Андрей медленно бредет по городу.

На площади лихой унтер муштрует колонну гимназистов – учит их штыковому бою. Прижав к боку длинную австрийскую винтовку, он с ходу вонзает в мешок с опилками плоский ножевой штык, вскидывает ее вверх, яростным движением выворачивая внутренности воображаемого врага. Барышни под полосатыми зонтиками стоят в отдалении, наблюдая за распаренными мальчишками в картузах с жестяными кокардами.

«Еще нет назначенных Забулдыгой пяти часов», – вдруг подумал Андрей и бросился по улице. Он свернул к проспекту, заспешил по тротуару, раздвигая руками толпящихся людей у входа в магазин, извиняясь перед женщинами, боясь услышать гулкие удары башенных часов на здании дворянского собрания.

– Извозчик! – закричал он, останавливая кабриолет. Вскочил на подножку и упал в мягкие кожаные подушки сидения. – Гостиница «Палас»! Быстрее!

Извозчик испуганно оглянулся и зачмокал губами, взмахнул вожжами, подгоняя лошадь.

У гостиницы Андрей, не рассчитавшись, бросился к парадному подъезду. Минуя неподвижного часового, он кинулся к столу дежурного офицера, заикаясь от волнения, стал что-то взахлеб говорить неразборчивое, суя тому под нос фотографию Забулдыги с тюремной печатью в углу.

– Срочно… Господина Фиолетова!.. По его поручению… Немедленно! Дело касается важного преступника… Срочно!

Дежурный офицер закричал стоящим у перил:

– Господин прапорщик? Отведите в кабинет Фиолетова.

Молоденький офицерик махнул рукой Андрею, с важным видом зашагал по мраморным ступеням, придерживая за ножны клинок.

Андрей, не ожидая, когда прапорщик постучит, распахнул дверь кабинета и, увидев удивленное лицо Фиолетова, остановился перед столом, задыхаясь от волнения.

– Господин Фиолетов, – почти прохрипел он, – объявился Забулдыга… В пять часов свидание… Он назначил… Не имел возможности сообщить раньше…

– Где?! – Фиолетов резко поднялся, загремев стулом.

– Чебоксарская улица, дом восемь, – Андрей тяжело дышал, рукавом пиджака смахивая со лба пот. – На чердаке, господин Фиолетов… Постучать три раза…

Фиолетов быстрым движением застегнул крючки ворота кителя, расправил под поясом складки и шагнул к дверям. Обернувшись, он властно проговорил:

– Господин прапорщик, прошу остаться в кабинете вместе с этим человеком!

– Господин Фиолетов! – спохватился Андрей. – Я же на извозчике! Ей-богу, еще не заплатил. Я быстро, моментом!

– Сидеть! – рявкнул поручик и хлопнул дверью.

Стоя у окна, Андрей увидел, как заметались солдаты по двору гостиницы, коноводы побежали к лошадям, из гаража выехала легковая машина. Караульные распахнули ворота, и кавалькада всадников вынеслась на мостовую улицы.

– Прошу, – холодно сказал прапорщик и указал кивком головы на стул. Сам сел на место Фиолетова, положил рядом фуражку и углубился в чтение лежащих на столе документов.

– Извозчик проклянет меня, – пробормотал Андрей. – Что мне – жалко полтинника? Да ни боже ж мой!

Офицерик не ответил, равнодушно застучал кончиками пальцев по столу.

Время тянулось медленно, в кабинете пахло свежей масляной краской, от этого запаха болела голова.

– Вы не чувствуете? – спросил прапорщик и притронулся к вискам. – Однако мне с вами сидеть недосуг… Почему поручик не возвращается?

Он заерзал на стуле, удобно расставив локти, подпирая голову руками. В коридоре звенели шпоры, хлопали двери.

Наконец послышались звуки мотора, машина въехала во двор и остановилась с выключенным двигателем. Прапорщик даже не повернулся, думая о чем-то своем. Прошло еще немало времени, и раздался дробный цокот копыт. Офицер поднялся и подошел к окну. За его спиной встал Андрей.

Они увидели, как в распахнутые ворота лошадь неспешно втащила телегу, в которой лежало что-то длинное, укрытое брезентом. Рядом ехали всадники. Среди них выделялся поручик, он возглавлял этот медленный кортеж.

– Кажется, кого-то убили, – проговорил прапорщик. – Не дай бог нашего…

– Не приведи бог, – эхом повторил Андрей за спиной офицера.

«Вот он, конец короля уголовного мира, – подумал Андрей. – Его последний путь известен… После осмотра труп бросят в яму на черном дворе гостиницы, и солдаты присыплют его слоем земли, сверху полив раствором карболки. Обезображенное смертью, обгорелое тело уносило с собой тайну пропавшего альбома, может быть, своей нелепой гибелью спасая сотни других жизней… Воры найдут нового главаря, поплачут и перестанут горевать торговки краденым, вспоминая потаенные встречи и хмельные ночи с холодным ножом под подушкой. На краях ямы вырастет чертополох. И от всего прожитого останется только номер регистрации трупа в архивах бывшей контрразведки…»

Фиолетов вошел сумрачный, с трудом сдерживая возбуждение. Кивком головы отослал прапорщика и тяжело опустился на стул. Он открыл ящик, достал оттуда пачку денег и протянул Андрею.

– Здесь четыре тысячи. Это остальные. Заслужил.

– Спасибо, – прошептал Андрей, взял деньги, спрятал их в карман.

– Повесился Забулдыга, – с каким-то недоумением проговорил Фиолетов. – Совесть не вынесла? Испугался? Чего? Ты почему не прибежал раньше?

– Никак не мог, – торопливо сказал Андрей. – Он ночью пришел. На какое-то дело хотел подбить… И назначил свидание на пять часов. А от воров разве оторвешься: куда? что?

– Теперь все равно, – вяло сказал Фиолетов. – Повесился… И все концы в воду. Не с кого и взять. Иди, Блондин, не до тебя сейчас.

Андрей с готовностью вскочил со стула:

– Когда появиться, господин поручик?

Фиолетов махнул рукой:

– Нужен будешь – найдем. Иди. Хотя стой! Придешь, как всегда, через три дня. Еще пригодишься.

Фиолетов равнодушно посмотрел вслед Блондину. Его уже не интересовал этот молодой уголовник с цепким и нахальным взглядом выпуклых глаз и манерами приказчика из мелочной лавки. Когда-нибудь он еще пригодится, но не сегодня. Забулдыга повесился. Альбом, возможно, сгорел. Полковник Пясецкий будет не в восторге, но дело придется закрыть. Пожалуй, для него, Фиолетова, это будет лучший выход, уж больно много людей и средств отвлекали поиски Забулдыги и альбома! Чем черт не шутит, может быть, нет мифического альбома! В конце концов, где уверенность в том, что Лещинский выполнил задание? Есть только его донесения, но все это лишь слова… Дело Забулдыги славы не принесло. Самые отвратительные задания полковник поручает мне. Терпеть меня не может. И я его тоже… Напьюсь сегодня. В долг. Как всегда, нет ни копейки. Дожить до тридцати трех лет, возраста Иисуса, заслужить золотые погоны освободителя святой Руси и… пить в долг? Это, по меньшей мере, несправедливо. Одни пьют, другие воруют, третьи умирают в окопах за великую и неделимую… А надо пить, воровать и жить, как это ни цинично, – жить, пить и, по возможности, воровать. Кругом пропивают тысячи, а хапают миллионы. У кого повернется язык сказать, что это тоже воровство? Дудки! Вор – вот тот уголовник Блондин, карманники, шныряющие по вокзалу… А разве министры или генералы воруют? Они занимаются коммерцией или приобретением… За это в тюрьмы не садят… Поэтому, если не хочешь попасть в тюрьму, воруй сразу на колоссальную цифру. Миллион! Два! Армия отступает. Продукты и водка становятся дороже, а жизнь человеческая дешевле. Как на осенней распродаже – за полцены благородные чувства, за копейки – святая любовь к отчизне, совсем не дорого – православная христианская вера, почти даром – родовые поместья, гербы, привилегии. Армия должна отступать организованно, сохраняя железную дисциплину, иначе гибель. Но машины будут поломаны, лошади не подкованы, сапоги в дырах. Свои же солдаты поставят к стенке. Надо медленно пятиться, огрызаясь, как псы, пока не уткнемся в море. Там иностранные пароходы. По пути к спасительному морю станут раздаваться выстрелы в спину – ловить и вешать. Вспыхнут очаги мятежей – сжигать села. Восстанут полки и дивизии – убивать каждого десятого, как делали это еще древние греки…

Все это обещает не порядок и спокойствие, а саботаж, диверсии, разложение армии, затаенную ненависть населения!..

Поручик подошел к окну. На сторожевых вышках скучали караульные. Солдаты в распоясанных гимнастерках прохаживали по двору лошадей. Несколько казаков вкапывали в землю столбы для коновязи. На большом, обитом жестью мусорном ящике прыгали воробьи. Солнце шло к закату. Остывая, оно казалось малиновым, под его неярким светом блестели золотые купола церквей, а город, плоский и длинный, выглядел серым и скучным.

«Занесло меня, – подумал с тоской Фиолетов. – Как буду возвращаться… И куда?..»

Сам он родился и вырос в Одессе, привык к шуму толпы на Ришельевской и вечному сверканию моря… Обнищавший дворянский род, но все-таки, благодаря протекции, после окончания офицерского училища попал в гвардию. Все это произошло за год до начала войны.

«На мне и род окончится, потому что я выродился, – Фиолетов медленным движением достал портсигар и выбрал папиросу. Возможно, я стану родоначальником племени без земли и фамилии… Я выродился как личность, как человек и дворянин и основать смогу лишь династию бесстыдных, озлобленных чужестранцев…»

Фиолетов оглядел свой кабинет, словно увидел его впервые. Аляповатая лепка потолка, люстра из стекла под хрусталь, большое венецианское окно с мелким, безвкусно сделанным металлическим переплетом и высокие стены, покрытые масляной краской. Зеленой, свежей масляной краской, от запаха которой у него на протяжении всего дня разламывается голова… Второразрядный купеческий номер фешенебельной гостиницы губернского города.

«…Как возвращаться… И куда?»

Фиолетов подошел к столу и поднял телефонную трубку.

– Мне, пожалуйста, прозектора Ширшова… Господин доктор? Доброго здоровья… Это поручик Фиолетов… Да, да… Прошу освидетельствовать привезенный труп… Страшно обгорел. Он повесился. Да, чистая формальность… Хорошо. Я закончу дела и буду у полковника. Туда и доложите. Благодарю вас.

Фиолетов докурил папиросу жадными затяжками, воткнул ее в пепельницу и, сев за стол, решительным жестом придвинул к себе одну из папок.