Текст книги "Обязан жить. Волчья яма
Повести"
Автор книги: Борис Силаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
– Вернешься ли еще, – сказал Глоба.
– Про учительку доказать надо, – сердито бросил Павлюк. – А то що? Я по тебе из «куцака» шмалял – то ж не поцилыв? За что меня убивать? Гей, будь ласка, поганяй комах… Живым жрут, кровососы.
– Вот как ты заговорил! – зло удивился Глоба. – Ну, тогда на себя и пеняй…
Он потянул вожжи, слез с остановившейся линейки. – Що ты робыш? – с тревогой спросил Павлюк.
– Пожалуй, ты прав, – продолжал Глоба, – тебя в город привезешь, а ты там выкрутишься, как червяк из коровьей лепехи. Подыхай здесь.
– То ты о чем? – всполошился Павлюк. – Убивать меня нельзя… Подожди! Ты куда?!
– А оставайся тут, зараза, – выругался Глоба. – Я лошадь выпрягу и пойду до села – там скажу, что бандиты напали.
– А что ж я?! – воскликнул Павлюк.
– Тебя за ночь сожрет комарье. Знаешь как это бывает?
– Шуткуешь, начальник? – дрогнувшим голосом проговорил Павлюк.
Глоба не отвечая подошел к лошади, мягко похлопал ее по крупу, ступил к морде, начал выпутывать из кожаных ремней оглоблю – она глухо упала на землю, потом загремела вторая. Взяв лошадь под уздцы, Глоба повел от линейки.
Сначала было тихо, потом Павлюк осторожно позвал:
– Ге-е-ей! Ты куда?! Повернись, начальник!
Павлюк вдруг заорал, словно резаный:
– Поверни-и-ись! Прошу, ради господа бога! Не губи!.. Пожалей диток малых… Господи!! Сдыхаю-ю!
Глоба вернулся назад и в темноте подошел к Павлюку:
– Так от кого то письмо?
– Запамятовал… Сгони комах с горла! Дыхаты ничым!
– Так околевай.
– Жизни он меня решит!
– Когда это еще будет, – холодно возразил Глоба. – Не сегодня.
– От Корня… То письмо батька Корня, – простонал Павлюк.
– Когда он здесь будет?
– Не знаю… Убей бог, не ведаю о том… Скоро. Одно письмо, бильш нэ було, Комари очи выедают… Пощади…
Глоба достал из кармана трут и кремень, выбил искры, от тлеющего огонька запалил клок сена. С пылающим факелом склонился над линейкой – он увидел белое лицо с перекошенным ртом, блестящее от мокрого пота.
– Ничего нет… Чудится все тебе от страха, жидок ты до расправы. Поехали дальше.
Павлюк примолк, парализованный пламенем. Глоба затоптал факел, сел на линейку и поднял вожжи. Колеса мягко застучали по выбоинам, в темном коромысле дуги так же, как и раньше, одиноко качалась крошечная звезда, похожая на тонкий прокол.
Здание милиции встретило черными окнами, на скрип открываемых ворот в одном из них затеплилась керосиновая лампа. На крыльцо вышел дежурный в накинутой на плечи шинели.
– Спишь? – насмешливо проговорил Глоба, спрыгивая линейки. – Готовь камеру… Гостя привез.
– А кто он?
– Утром сам расскажет. – Глоба распутал веревки и потянул Павлюка за рукав. – Слезай, приехали.
Арестованный сполз с линейки на землю, начал разминаться, по-птичьи взмахивая онемевшими руками.
– Проведи его в камеру, – повернулся Глоба к милиционеру. – И стереги… Потом лошадь распрягай. Я пошел домой.
Он устало побрел через двор, в темноте не разбирая где грязь, где сухо, доски с хлюпанием прогибались под ногами.
– Вернулся, Тиша, – раздался женский голос из-под навеса крыльца. – Да иди сюда… Куда ты?
Он шагнул на ступени и, слепо протянув руки вперед, столкнулся с мягко дрогнувшими пальцами. Из открытой двери флигеля тянуло теплом жилого духа и там, в глубине комнатушки, тлел на столе крошечный, с желтую горошинку, огонек коптилки.
Соколов долго вертел в руках письмо, найденное в хате Павлюка, рассматривая его со всех сторон. Ухватив за уголок, глядел на свет, пыхая в листок клубами табачного дыма из трубки. Потом сказал, задумчиво пожевав сухими губами:
– Значит, снова объявился Корень… Ожидай скорой беды. Такие, как он, не успокаиваются до последнего часа. Я знаю, где живет его мать. Когда-то у отца Корня была оптовая торговля зерном. Жива мать… Уже старуха. Собственный дом на Конюшенной.
– С чего живет?
– Самогон варит, тайно продает знакомым.
– Ну вот я ее на этом деле и застукаю, – сказал Глоба. – И посмотрим там, что из себя представляет жена Корня. Давай, Николай Прокопьевич, ордер на обыск, а если нужно, и на арест.
– Возьми с собой милиционеров, – посоветовал Соколов, – вдруг объявится сам батько Корень. Того и втроем не скрутить. А пуляет из пистоля как с правой, так и с левой.
Дом на Конюшенной номер два был кирпичным, с крашеной зеленой крышей. В дверь стучали долго, пока не послышался стук отбрасываемых запоров. В проеме показалась сгорбленная старуха в рваном платке, нечесаная, мутные кругляки железных очков висели на крючковатом носу.
– Милиция, – коротко сказал Глоба. – Разрешите? Старуха в удивлении отступила в коридор, зло впившись в Тихона слезящимися глазками поверх стекляшек. Милиционеры быстро заглянули в комнаты – никого нет.
– Гражданка Корнева?
– Чего вам трэба? – сердито прокричала старуха. – Беса тешите? Людям жить спокойно не даете!
– Незаконные действия проявляете? – невозмутимо спросил Глоба.
– Какой закон при беззаконии?! Безбожники, хреста на вас нет…
– Самогоном торгуете, гражданка Корнева?
– Паразиты! – воскликнула старуха, в ярости потрясая костлявыми кулаками. – Уже наябедничали, псы шелудивые! Честным людям дыхнуть нельзя без соседского глаза!
– Приступайте, – коротко проговорил Глоба милиционерам, а сам пошел по комнатам дома.
Везде царило запустение – грязью покрылись подоконники, пол давно не видел веника, на мебели слой летучего праха. И сильно пахло забродившей бурдой для самогона, этим запахом, казалось, было пропитано все – стеганые шелковые одеяла на постелях, половики, ажурные занавески на окнах, посеревшие от пыли. По скрипучим ступеням Глоба поднялся в мезонин и, легонько толкнув низкую дверь, вошел в побеленную комнатушку. Он смущенно замер, увидев на диване женщину с книжкой в руке. Она глядела на стоящего у порога с немым интересом, насмешливо вздернув брови. Ситцевый халат открывал белые ноги выше колен, но это женщину ничуть не смущало – она лежала на спине, утонув в мягких подушках, лениво перебирая пальцами с накрашенными ногтями мягкие волосы, завитками падающие на полную шею.
– Простите, – сказал Глоба. – Милиция ведет в доме обыск. Кто вы такая? Прошу документы.
– Что же вы ищете? – женщина прищурила темные глаза, удлиненные тушью, даже не шелохнувшись под строгим взглядом Тихона. Он отметил это спокойствие и то, что она была очень красива.
– Есть сведения, что здесь тайно гонят самогон.
– Безусловно, – пожала плечами женщина, не удивившись, словно это подразумевалось само собой. – А где сейчас его не гонят? Вам не скучно заниматься такой ерундой?
– Но согласно закону, который запрещает изготовление и продажу спиртного…
– Полноте, мужчина, – небрежно отмахнулась крашеным пальчиком женщина. – О чем вы? Старуха заплатит любой штраф.
– Боюсь, – холодно проговорил Глоба, – этого будет мало.
– Вы нас арестуете? – весело улыбнулась женщина. – Не пугайте, пожалуйста, в вас нет ничего страшного. Красивый мужчина. Вы так приятно смущаетесь.
– Что вы читаете? – спросил Глоба и, присев на краешек дивана, вынул из рук женщины затрепанную книжку. – «Приключения Ната Пинкертона…»
Он почувствовал, как к его спине прильнуло жаркое тело, и, не отодвигаясь, сказал:
– Берите документы и вниз… Вам придется отвечать по всей строгости закона.
– Пшел отсюда, – сразу потемнев лицом, прошептала женщина. – Ишь, прилип… Целоваться еще полезешь? Так я с легавым никогда…
– Мадам, – засмеялся Глоба, – к чему эти разговоры? Берите документы и вниз…
Он поднялся с дивана и вышел из комнаты, зная, что она пойдет за ним. На первом этаже милиционеры выносили из кладовки тяжелые четверти, полные мутной жидкости. На огороде их швыряли о дорожку, устланную битым кирпичом. Бутылки раскалывались со звенящим всхлипом, выплескивая шипящие волны. Старуха оцепенело смотрела на лужи, казалось, случившееся лишило ее дара речи.
– Составим акт, – сказал Глоба и вернулся в комнату.
Женщина уже сидела у стола, закинув ногу за ногу, небрежно бросив перед собой книжечку паспорта. Губы ее были капризно надуты, а темные глаза пылали благородным негодованием.
– Корнева… Ирина Петровна, – прочитал Глоба, развернув документ. – Значит, вы супруга сына хозяйки этого дома?
– Там написано черным по белому.
– Так, – проглянул Глоба, с пристальным вниманием рассматривая женщину, – Кто ж ваш муж?
– Корнев Михаил Сергеевич, – отчеканила женщина.
– Где он сейчас?
– Не имею понятия, – пожала она плечами.
– Как бы поточнее? Когда видели его последний раз?
– Недели две тому назад.
– Прошу подробнее.
– Мы жили в Ташкенте… Между прочим, там и познакомились. Михаил решил вернуться на Украину.
– Вы знаете, почему он не сделал этого раньше?
– Здесь было голодно, – заколебалась женщина. – Ужасные условия… Он мне так объяснял. Вопросы еще будут?
– Поэтому он и уехал отсюда?
– Возможно. Прежняя его жизнь меня мало интересует.
– Так что было две недели тому назад, Ирина Петровна?
– Он отстал от поезда.
– Вы ехали сюда?
– Именно так, но в Орле поезд тронулся, а его все нет… Он вышел на перрон поискать пива. И пропал. Я оказалась в дурацком положении. Что мне делать? Я знала адрес его матери и приехала к ней.
– Вы не беспокоитесь о пропавшем муже?
– Что с ним случится? Такой характер. Встретил дружков, загуляли. Гроши кончатся, проспится – заявится.
– Завидная уверенность, – пробормотал Глоба, он то знал; все, что она говорит, – неправда.
– Если мужчина захочет убежать от женщины, – Ирина Петровна с пренебрежением посмотрела на Тихона, – то его на цепях возле себя не удержишь. Но если он ее любит… Вы знаете, что такое любовь?
Глоба медленно листал странички паспорта, поглядывая на сидящую перед ним женщину. Она была невозмутима, лишь сбоку, на шее подрагивала тонкая жилка.
Вошли милиционеры, один из них держал в руках гнутый змеевик самогонного аппарата.
– Закончили… Целая фабрика.
– Так, – протянул Глоба и положил на стол чистый лист бумаги, ручку, вынул из полевой сумки пузырек с чернилами. – Будем составлять акт… Значит, ваша фамилия Корнева?
– Простите, – вдруг заволновалась женщина. – А при чем тут я?! Старуха пусть за все и отвечает! Нужен мне тот самогон!
– Хозяйка дома так этим делом пришиблена, – сказал милиционер, – что словно умом тронулась.
– Притворяется! – резко перебила женщина. – Я знаю ее – это такое чудовище…
– Отвечайте на вопросы, – холодно проговорил Глоба.
– Вы меня арестуете?! – вспыхнула женщина.
– Вынужден, – пожал плечами Глоба. – Величина преступления…
– Тогда я ничего не скажу! – воскликнула с гневом женщина. – Ни единого слова! Это безобразие… Невинного человека… Вот она какая Советская власть! Пусть только вернется мой муж… Он дойдет до самого правительства… Какой-то невежественный милиционер… Что ты там пишешь?
Она выхватила из-под руки Глобы начатый лист бумаги.
– Что вы пишете? «Данная гражданка проживав по улице…» Господи! Я «проживав…» Сплошная безграмотность! И такому вручают власть!!
Мучительно покраснев, Глоба аккуратно свернул листок акта, вложил в полевую сумку пузырек с чернилами и ученическую ручку. Хмуро посмотрел на Корневу:
– Собирайтесь… Там разберемся.
Ее словно ударили – она даже отшатнулась, кровь отхлынула от припудренных щек, а в темных глазах вскипели слезы. Поднялась ни на кого не глядя, прошла к комоду, начала вынимать из него стопки чистого белья… Отобрала то, что ей нужно. В расстеленный платок положила хлеб, кусок вареного мяса. Натянула сапоги.
Все молча направились к выходу. В полутемной передней сидела на лавке неподвижная старуха, держа на коленях собранные во дворе отбитые головки четвертей. При виде вошедших она выпрямилась, стекляшки звякнули в провисшем мокром подоле юбки.
– Ну, мамаша, – зловеще прошептала женщина, с ненавистью бросив взгляд на старуху, – вам это зачтется от сынка родного!
– Идите, – один из милиционеров подтолкнул ее к двери. Глоба повел Корневу через весь городишко пешком, по главной улице, чтобы ее видело как можно больше людей. Она шла, кутая лицо в платок, низко опустив голову.
Во дворе милиции сгрудились подводы, там и тут валялись клочья сена, мужики сидела на завалинке, дымя цигарками, неторопливо перебирая новости. Солнышко слабо проглядывало сквозь тучи, затянувшие небо, но было жарко, пропаренный воздух влажно лип к лицу. То и дело кто-нибудь говорил, тыльной стороной ладони вытирая лоб:
– Мабуть, знову будэ дощ… Паруе, начэ пэрэд грозою.
– Домой бы поспеть, – добавлял другой, с беспокойством вскидывая глаза к облачному небу. – За паршивой справкой часами сидишь тут, словно делать тебе больше нечего…
Глоба ввел Корневу во двор, и разговоры сразу притихли, лишь кто-то пробормотал:
– Дывысь яка… Выдать, нэ мисцэва жинка.
– Здорово, дядьки, – сказал Глоба и остановился, сняв фуражку, платком из кармана повел по клеенчатому ободку. – Никак, дождь будет?
– То так… Паруе, – закивали мужики. – Где ты такую жинку взял? Мы тутошних всех знаем…
– Приезжая. На Конюшенной жила, – небрежно проговорил Глоба. – Самогоном торговала. Схлопочет года три.
Мужики переглянулись и промолчали – один снова полез за кисетом, другой начал пристально разглядывать растоптанный лапоть, третий задумчиво запустил пальцы в спутанную бороду.
– Ото глядите, – прищурился Глоба. – С законом в цацки не играют. Пошли, гражданка Корнева.
Они поднялись на второй этаж и в глубине коридора увидели дверь, оббитую железом, с крошечным глазком. На табурете сидел скучающий милиционер с тяжелой кобурой револьвера на поясе. При звуке шагов он вскочил, торопливо одергивая гимнастерку.
Глоба заглянул в глазок, отодвинув в сторону кожаную крышку, – Павлюк спал на деревянных нарах, укрывшись с головой солдатским одеялом. В камере было пасмурно, легкая тень от оконной решетки лежала на чисто выметенном полу.
– Все время дрыхнет, – пожал плечами милиционер. Глоба достал из кармана связку ключей и одним из них открыл узкую дверь в комнату, где стояли стол и железная кровать. Окно было здесь без решетки, но находилось почти под потолком.
– Побудете пока тут, – сказал Глоба, пропуская в комнатушку женщину. – Больше камер нет. Сосед освободит – переведем на его место. Еду принесут.
Он тщательно, провернув ключ два раза, замкнул комнату и направился к начальнику милиции. Соколов встретил его понимающей улыбкой:
– Взял таки?
– Сидит.
– Может, лучше устроить засаду на Конюшенной?
– Два дня попугаю, а потом отпущу домой. Первый раз, мол, прощаю самогонные дела, но второй раз лучше пусть не попадается.
– Штраф хоть сдери, – посоветовал Соколов.
– Обдеру, как липку, но выпущу.
– И чего этим добьешься?
– Бояться ей будет нечего. Самое страшное для нее позади – так она станет думать. А мы понаблюдаем за ней.
– Может быть, – неопределенно протянул Соколов и вскинул на Глобу изучающий взгляд. – А что будешь делать с Павлюком? Звонил из города Лазебник.
– Вы ему, конечно, рассказали о нем?
– Безусловно, – кивнул головой Соколов, – я обязан был это сделать. Лазебник требует Павлюка в губмилицию.
– Подождем еще немного, – Глоба подумал и кивнул. – Я должен встретиться с хлопцем Павлюка.
– Лазебник спрашивает, как идут дела с ограблением кооперативного ларька.
– Да не могу же я разорваться! – вспылил Глоба.
– Кооперация – новое явление в жизни нашего общества…
– Понимаю я все, – озлился Глоба, – но не четырехрукий! Делаю, что успеваю.
Он поднялся из-за стола, нервным движением руки сбрасывая складки гимнастерки за спину.
Домой Глоба вернулся, как всегда, поздно, снял грязные сапоги в сенях, на цыпочках пробрался в комнату и, не зажигая лампы, начал шарить на столе руками, отыскивая что бы такое поесть – сильно изголодался. Но Маня не спала, заслышав его шаги еще во дворе, она поднялась навстречу – он увидел у окна белое пятно ночной рубашки.
– Сейчас, – сказала она, и в темноте вспыхнула спичка, наполнив бледным светом тонкий ковшик женских сомкнутых ладоней. Она перенесла огонек к фитилю лампы. Из мрака выплыл старинный комод с потускневшими медными ручками, зеркало, перечеркнутое трещиной, жестяное ведро под фаянсовым умывальником. На разостланной кровати громоздились подушки.
Сколько раз вот так Тихон приходил в старый флигель и видел на столе тускло мигающий огонек. Она первая его окликнула:
– Тиша, ты?
И он ступил к ней, как незрячий, торопливо и легко касался кончиками пальцев ее лба, щек. Прижав к себе, шептал извиняющимся голосом:
– Соскучился… Даже не верится, что это ты…
– Я заждалась… Ты так долго…
– Как мы раньше не знали друг друга? – Тихон растерянно удивлен, он даже отодвигает ее от себя, стараясь посмотреть в глаза. – Ты можешь такое представить? Мы… и не вместе?
– А я иногда гляжу в окно, – признается она, – идет по двору здоровенный дяденька… На боку оружие. Фуражка по брови. И вдруг как бы в сердце иголкой, аж дух замрет – это же Тиша родной…
И голос ее угасает, как бы истончаясь в тишине.
А утро проходило в торопливых сборах – брился возле умывальника, косясь в позеленевшее зеркало. Сам себе отглаживал гимнастерку, мелом надраивал пуговицы и ременную пряжку. Отмывал от вчерашней грязи свои крепкие, на спиртовой подошве сапоги с высокими голенищами, смазывал их тряпицей, макая ее в банку с дегтем.
Маня уже застелила постель, умылась, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу, хлопочет над фыркающим примусом – оттуда идет вкуснейший запах жареного лука, сала, молодой картошки. Женщина гремит тарелками, режет на доске хлеб, вдруг хватает веник и начинает мести пол, отбросив его, сдергивает с веревки высохшее белье. Она, как и Тихон, не успевает, ей надо идти в исполком, где работает машинисткой.
– Тиша, – жалобно молит она склоненного над сапогом мужа, – ради бога, выручи… Погладь юбку. А я тебя за это чем-то накормлю особенным…
– Бессовестный эксплуататор.
Тихон бросает на расстеленное одеяло суконную юбку, брызгает на нее водой сквозь губы, поднимает с кирпича чугунный утюг с пылающими углями.
– Как ты себя сегодня чувствуешь? – спрашивает он, ревностно поглядывая на жену. – Что-то не видно нашего Степана. Обманываешь, девушка?
– Не имею такой привычки, – говорит она, перебрасывая ремень маузера со спинки кровати на гвоздь у двери. – Железо надо класть на свое место… И почему Степан? С каких это пор? Заказ был на Людмилу.
– Ха! – вскрикивает Тихон. – Мне нужны мужики – помощники! Столько дел. Через восемнадцать лет мы пойдем на службу вдвоем.
– Господи! Тебе уже будет сорок лет. Кому ты такой нужен? У тебя уже сейчас седые волосы…
– Ну, это ты уж брось, – сердится Тихон, ероша жестки волосы перед зеркалом. – Чепуха какая! Ну, ты выдумаешь.
– На висках… Ты уже старый, жизнью потрепанный мужчина. Слава богу, что не лысый.
Через двор по прогибающимся доскам пробежал милиционер, застучал в окошко флигеля, прижавшись к стеклу, закричал:
– Товарищ Глоба! К вам какой-то гражданин! Настаивает…
– Кто такой? – Глоба распахнул створки и выглянул комнатушки, прищурившись от бьющего в глаза солнца.
– Не сказывается, – ответил милиционер, – но требует лично вас.
– Я буду через несколько минут, – проговорил Глоба. – Потерпит. Ты посмотри какое небо… А вчера говорили, что польет дождь.
– Будет, вот увидите, – подтвердил милиционер, – старые люди не ошибаются. 3 самого ранку паруе.
Глоба сдернул с гвоздя маузер, шинель брать не стал, глубоко натянул на лоб фуражку, крикнул уже от порога:
– Пока, к вечеру жди…
Размашисто перепрыгнул через несколько ступеней крыльца, пошел через двор широкими шагами. В свой кабинет шагнул с еще непотухшей улыбкой на лице. Человек, который ожидал его, сидел в конце коридора, подперев голову руками.
– Зови, – сказал Глоба милиционеру, удобно усаживаясь за стол.
Гражданин вошел в комнату и, не ожидая приглашения, спокойно опустился напротив Глобы. Был он лет сорока, грузен, мощные плечи выпирали из хорошо сшитого пиджака. Лицо темное, с поседевшими усами. Взгляд глаз дерзкий, с насмешкой.
– Здоров, начальник, – проговорил вошедший, откидываясь спиной к стене. – Ишь какой из тебя бравый мильтон получился. Картинка. Не узнаешь?
– А ну придержи язык, – угрожающе проговорил Глоба. Он не отрываясь смотрел в лицо сидящего перед ним человека, угадывая, где же он видел его раньше. – Кто такой?
– Забыл? Ах, не попал ты мне тогда в руки…
– Корень! – резко сказал Глоба, невольно кинув руку на маузер.
– Он, – согласно кивнул Корнев. – Очнись.
Глоба, потрясенный, смотрел на батька Корня, на то, как залихватски закрутил он на пальце кончик прокуренного уса.
– Я обязан арестовать, – наконец сказал Глоба.
– Поговорыть трэба, – Корень вдруг сунул руки в карманы и вытащил два пистолета, направив их стволами на Тихона. – Тилькы тыхэсэнько…
– Это ты все напрасно, – покачал головой Глоба. – Стоит только выстрелить – весь город поднимется.
– А я и не хочу шума, – Корень положил пистолеты на стол перед собой, внимательно поглядев в глаза неподвижно сидящему Глобе.
– Нэ злякався, – с удовлетворением проговорил он и широким жестом отодвинул от себя оружие. – Бери… Сдаюсь сам.
– Как понимать? – удивился Глоба, не притрагиваясь к оружию, искоса поглядывая на него. – Не узнаю, Михаил Сергеевич.
– Надоело от лягавых бегать, – вздохнул Корень, – старого не вернешь, а по мелочи жить не хочу. Может, ще простят, а?
– Чего бы раньше не прийти?
– Жинку вы мою замели, – помолчав, сердито проговорил Корень.
– Значит, эта Корнева… – затеял игру Глоба, – та самогонщица…
– А то вроде не знал? – пристально посмотрел на него Корень и тут же вяло махнул рукой. – Хотя кому она тут нужна… Мало ли схожих фамилий?
– Это точно, – согласился Глоба и недоверчиво поднял бровь. – Неужто из-за нее?
– Хватит темнить, – жестко сказал Корень. – Уговор такой: жинку отпускаете – я остаюсь.
– Ты это серьезно, Михаил Сергеевич? – спросил Глоба. – Ты уже у нас, оглянись!
– То все мура, я отсюда выйду, если бы даже мне пришлось перестрелять всех твоих милиционеров. Моя баба в чем-то крупно замешана?
– Самогон. А закон по такому случаю…
– То старуха ее попутала. Велик грех – самогон. Отпустишь? И бери меня голыми руками. Что думаешь? Не прогадаешь. Когда еще за Корня будут так дешево давать?
– У тебя еще есть оружие?
– Может быть, – неопределенно ответил Корень. Глоба подумал, привычно постучав пальцами по столу.
– Выкладывай.
– Даешь слово?
– Выпущу.
– Я тебе верю, – Корень наклонился и вытащил из-за голенища сапога короткий обрез. Он положил его рядом с пистолетами. Глоба открыл ящик стола и одним движением с грохотом сгреб туда оружие. Ключом повернул замок и поднялся:
– Я должен тебя обыскать. Что в карманах?
Корень вывалил на стол смятую пачку папирос, медную мелочь, огрызок карандаша, перочинный нож.
– Подними руки, – Глоба быстро прошелся пальцами по его телу. – Опусти… Курево можешь взять. Пошли.
Они молча зашагали по коридору, в конце его, увидев оббитую железом дверь камеры, Корень невольно рванулся к глазку, оттолкнув поднявшегося навстречу милиционера.
– Не здесь, – остановил его Глоба. Вынул из кармана галифе ключ и открыл им боковую узкую дверь. Корень в нетерпении ступил в комнатушку, громко прокричав:
– Ирина! Дэ ты?!
Глоба увидел, как они встретились посреди комнаты, обнялись. Женщина плакала, всхлипывая на его плече. Она все пыталась ему о чем-то сказать, но рыдания мешали выговаривать слова. Он гладил ее волосы, целовал в лоб, повторяя чуть слышно:
– Ну будэ, будэ… Нэ малэнька дивчынка. Ты послухай мэнэ…
Глоба отвернулся и, чтобы им не мешать, шагнул к дверям камеры, взглянул в глазок: Павлюк сидел на нарах, встревоженно прислушиваясь к шуму, доносящемуся из коридора.
Корень вывел из комнатушки жену, обнимая ее за шею. Лицо его было мрачно, свободной рукой он жестко крутил седеющий ус. Женщина шла, опустив голову.
– Иди, – хмуро проговорил ей Корень. – И не оглядывайся!
Корнева медленно побрела по коридору, у лестницы остановилась, в нерешительности взявшись за поручень.
– Иди! – гаркнул гневно Корень. Женские каблуки простучали по ступеням.
– Мы щэ побачымось, – сам себе прошептал Корень и поднял на Глобу дерзко вспыхнувшие глаза:
– Чего смотришь – радуешься?! Не рано ли, Тихон? Мы с тобой еще столкнемся на узкой дорожке. Ой, не поздоровится тебе тогда.
– Откройте камеру, – приказал Глоба милиционеру, тот загремел засовами, широко распахнул дверь. Павлюк, вытянув шею, завороженно уставился на стоящего в проеме Корня.
– Батько, – выдавил он с паническим ужасом в голосе.
– Замри, гнида! – резко сказал Корень.
Глоба вернулся к себе, открыл ящик, по очереди начал разряжать пистолеты, вынимая из них обоймы, полные медно отсвечивающих патронов, и вдруг опустил руки, задумался, снова мысленно увидел свидание Корня с женой… Мог ли когда представить, что этот закоренелый бандит… тот самый, который глотал самогон стаканами, ругался самыми черными словами, бил людей в кровь, пока они не падали ему под ноги… будет вот так провожать уходящую от него женщину. Как совместить страшное зло с его растерянно дрогнувшим, почти беспомощным возгласом в пустом коридоре перед распахнутой узкой дверью? Или человеческое проснулось в его тесной душе, до сих пор не ведавшей, что такое жалость и добро? Глобе ли не знать, как мог этот человек глядеть на другого, – одним только взглядом сметал чужую волю яростной силой вспыхнувшей ненависти.
Глоба пошел к Соколову и рассказал ему все. Когда закончил, Соколов уже вращал ручку висящего на стене черного телефона фирмы «Эриксон» с эмблемой: две скрещенные красные молнии. Однако в уездных условиях, видно, заграничная фирма молниеносных соединений не гарантировала. Соколов, надрывая голос, долго кричал в изогнутую, как крошечная грамофонная труба, эбонитовую трубку:
– Але! Барышня! Але! Черт бы вас всех побрал… Заснули?! Але… Наконец-то! Мне губмилицию! Лазебника! Здравствуйте, товарищ Лазебник! Как дела? По высшему счету! Семен Богданович… Отлично понимаем… А як жэ! Тут такая висть… Передаю трубку Глобе!
Тихон взял трубку и возле уха зарокотал насмешливый басок:
– Привет, привет… Ну, что у вас за потрясающая новость? Вам меня уже трудно удивить. Распутались с кооперативным ларьком?
– Нет, – сказал Глоба.
– А Павлюк?! – воскликнул Лазебник. – Я же просил… В конце концов, приказывал его привезти к нам!
– Я подумал, что следует еще раз съездить к нему в село, – начал было Глоба, – его сын…
– К черту! – перебил Лазебник. – Кончайте вашу самодеятельность! Везите в губмилицию. Тут специалисты почище вас…
– Товарищ Лазебник, – стараясь говорить спокойно, сказал Глоба, – в уголовный розыск уезда добровольно явился бывший известный бандит по кличке Корень.
Трубка замолкла, словно провод разрубили ножом. Потом в ней что-то закашляло, поскреблось и уже тихий голос спросил:
– Сам?! Корень?! Не может быть.
– Сидит в камере под охраной милиционера.
– Проверьте личность еще раз.
– Я с ним лично знаком.
– Глоба, – задышал Лазебник Тихону в ухо, – ты понимаешь, что это значит?! Я всегда верил в тебя… Молодец! Такого хлопца держать на уезде?! Теперь мы о тебе позаботимся. За этим Корнем грехов целый воз! Ах, молодец, парень! Как же такое произошло?
– Просто, – пожал плечами Глоба и усмехнулся, видя расплывшееся в улыбке счастливое лицо Соколова, который все пытался подслушать Лазебника, толкаясь лбом в раствор трубки.
– Мы арестовали его жену за соучастие в незаконном изготовлении самогона, – продолжал Глоба, – Корень явился утром и предложил обмен… Мы выпускаем жену, а его садим в камеру.
– И вы согласились?
– Я выпустил ее.
– Жаль, – помрачнел голос Лазебника. – Ну, да все поправимо. Что делает Корень?
– Отсюда не видно, – позволил себе пошутить Глоба. В трубке грозно зарокотало:
– Глаз с него не спускать! Беречь как зеницу ока! И под усиленной охраной доставить в губмилицию. Сегодня же!
– У нас всего три конных милиционера на все уездное отделение, – встревоженно проговорил Соколов и потянул из рук Тихона трубку. – Товарищ Лазебник! Вы бы лучше прислали за ним своих людей. Тут же их двое – Корень и Павлюк. Такие бандиты…
– Я приеду завтра за ними сам! – отрезал Лазебник. – Примите от руководства благодарность. Пока устно, потом получите приказ. Ждите меня завтра. До свидания!
Соколов повесил трубку и с удивлением покачал головой:
– Знать, и в нашем деле бывает везуха. Лазебник на седьмом небе… Переведет он тебя к себе в город. Ему потрибни лихие хлопцы.
– Я-то тут при чем? – пожал плечами Глоба. – А насчет города… Мне здесь хорошо. А вот жинка… Она городская с ног до головы. Вечера длинные – вся истоскуется. Куда пойти? А ребенок будет – значит, ей работу бросать? В городе мать, все присмотрит за дитем.
– Значит, уже сочинили маленького Глобу? – весело хохотнул Соколов. – Скорые вы хлопьята.
День как начался удачно, так и закончился без больших неприятностей – ни грабежей, ни воровства, всего несколько драк и, кажется, найдена какая-то зацепка к делу по разгрому кооперативного киоска.
Уже к вечеру начался дождь, сначала чуть накрапывал, а потом припустил вовсю. Глоба примчался домой мокрый. Маня раздела его, напоила горячим чаем. А за окном падал гром, его бешеные молнии раскалывали небо. Начало быстро темнеть. Жена выбежала во двор с ведром, подставила его под струи. Кажется, только что оно жестяно гудело под стеклянной шрапнелью капель, а вот уже вода только шипит, пенится у самого края. Переполненные лужи пляшут под хлещущими плетями, на месте жгучих ударов всплывают светящиеся пузыри.
– Сумасшедшая ночь! – закричала Маня, с трудом закрывая на крючок окошко, – налетевший ветер сначала швырнул в комнатушку косой ливень, а затем бахнул, как кулаком, по зазвеневшему стеклу.
Глоба потушил лампу и лег рядом с женой, сразу прижавшейся к нему всем телом. Голубое пламя молний терзало темноту, пронзая ее со всех сторон.
– Ты знаешь, сегодня такое случилось, – Тихон зашептал ей на ухо, рассказывая о том, что произошло утром.
– А мы уже знаем, – перебила она. – В исполкоме какие тайны? Твой Соколов председателю позвонил…
– Да, но это не все, – продолжал Глоба. – Раздался звонок от Лазебника… Таким баском… Фу-ты, ну-ты! Начальник…
– Так его и представляю, – хохотнула Маня. – Он меня однажды в кинематограф приглашал, да я не пошла. Больно нужен мне.
– Соколов послушал наш разговор и говорит: заберет он тебя в город, Тихон…
– И ты откажешься?
– Да это как предположение, вот чудачка. Так Соколов говорит. А Лазебник лишь благодарность вынес, правда, пока устно, но обещает и в приказе. Утром он будет у нас.
– Слушай, ты не вздумай отказаться от города, – Маня ладонью повернула его лицо к себе. – Ребенок будет… Тут и врача настоящего по детским болезням не найдешь. А кто будет за малышом следить? В городе у меня мама…
