Текст книги "Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей"

Автор книги: Билл Боуринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Каков смысл этих концепций?

Права человека и социальная справедливость – два выражения, которые никогда прежде не использовались столь постоянно, особенно на правительственном уровне. Временами они кажутся пустыми, имеющими лишь риторическое значение. Каковы в действительности их референты? Возьмём, для начала, права человека.

Бесспорно, что нынешний «господствующий дискурс» прав человека коренится в западных традициях естественного права. Но я согласен с Аласдером Макинтайром, современным переводчиком Аристотеля и яростным критиком болтовни либерализма об этике и правах, что до XVIII века эта концепция не имела вообще никаких референтов или содержания – никто не использовал её, и она не получала никакого смысла[774]774
  MacIntyre (1990).


[Закрыть]. Доставляет также его комментарий: «Со времени Декларации Объединённых Наций 1949 года о правах человека нормальной практикой этой организации стал отказ от добротных резонов в пользу каких-либо утверждений, и этой практике следуют весьма строго»[775]775
  Макинтайр (2000).


[Закрыть].

Первые формулировки естественных прав, «первое поколение» гражданских и политических прав, находятся в революционных документах Французской и Американской революций. Что характеризовало обсуждение естественных прав или прав человека тогда и по сей день, это их неотъемлемо проблематичный – в сущности, самопроблематизирующий – характер. Что и радует при изучении этого предмета.

Что я имею в виду, достаточно пространно демонстрируется в не допускающей пренебрежения «Чепухе на ходулях»[776]776
  Waldron (1987).


[Закрыть] Джерими Уолдрона. Здесь обоснованность, легитимность и даже последовательность прав человека сталкиваются с вызовом справа (Эдмунд Берк, ирландский отец английского консерватизма), из центра (Джерими Бентам, основатель утилитаризма и во многом либеральной мысли, английский Ленин, по меньшей мере, в том смысле, что его мумифицированные останки хранятся в Университетском колледже Лондона) и слева (сам Карл Маркс, нападающий на эготизм и атомизм прав человека, отделяющегося от общества, утрачивая свою «родовую жизнь».

В современном мире эти вызовы обнаруживаются в трёх основных областях. Во-первых, в дебатах об универсализме и культурном релятивизме – действительно ли права человека принадлежат всем человеческим существам всегда и всюду, или они исторически определены и культурно специфичны? Во-вторых, в одиозном понятии «столкновения цивилизаций», между двумя культурами с общим происхождением, и идее насчёт кросскультурных подходов к правам человека, развитых отважными мыслителями вроде ‛Абдаллаха ан-На‛има[777]777
  См., напр.: An-Na’im (1992).


[Закрыть]. В-третьих, в предположении Олстона и других, что так называемые «права народов» «третьего поколения», права на самоопределение, на развитие, на чистую окружающую среду, на мир – были излиянием радикализма семидесятых и отжили свой век[778]778
  Alston (2001).


[Закрыть].

Есть более фундаментальная проблема. Едва ли найдётся теперь правительство, которое не объявляет о своей преданности правам человека, в то время как многие из них грубо нарушают эти права. Костас Дузинас в «Конце прав человека»[779]779
  Douzinas (2000).


[Закрыть] указывает, что права человека – «новый идеал, одержавший триумф на мировой арене», но «если XX век – эпоха прав человека, их триумф представляет собой, мягко выражаясь, некий парадокс. Наш период засвидетельствовал больше нарушений их принципов, чем любая из предыдущих и менее „просвещённых“ эпох»[780]780
  Douzinas (2000) p. 2.


[Закрыть]. Он предупреждает: «Поскольку права человека начинают уходить от своих начальных революционных и диссидентских предназначений, поскольку их цель затемняется всё бо́льшим количеством деклараций, договоров и дипломатических ланчей, мы, может быть, вступаем в эпоху конца прав человека…»[781]781
  Douzinas (2000) p. 380.


[Закрыть].

Это – весьма удачное описание проблематики Великобритании, страны, где 17 июля 1997 г. покойный Робин Кук положил начало «этической внешней политике» своей речью «Права человека в новом веке» и обещанием двенадцати мер по осуществлению приверженности нового правительства правам человека[782]782
  «Права человека в новый век» (Human Rights Into A New Century), речь в Локарнской анфиладе МИД Великобритании в Лондоне, 17 июля 1997 г.


[Закрыть]. Риторика прав человека и близко не столь очевидна теперь, по меньшей мере, когда она проникает в министерские заявления. А Игнатьев находчиво комментирует: «Когда ценности фактически не ограничивают интересы, „этическая внешняя политика“ – самопровозглашённая цель британского лейбористского правительства – становится противоречием в определении»[783]783
  Ignatieff (2001) p. 23.


[Закрыть].

Однако Великобритания приняла Акт о правах человека 1998 г. и ввела его в действие в 2000 г., этим включив принципы Европейской конвенции о защите прав человека в британское право и практику. Это было, несомненно, значительным достижением, но подчинённым некоторым важным оговоркам, как объясняется ниже.

Социальная справедливость

Концепция социальной справедливости также имеет глубокие корни. Наиболее примечательно, что они обнаруживаются в учении католической Церкви. Многие сайты, которые выдаёт поиск по словам «социальная справедливость» (social justice),– церковные. Этот подрывной аспект католического учения находит своё выражение в теологии освобождения и сосредоточении на правах рабочих у католических профсоюзов европейского континента. Социальная справедливость играет центральную роль также и в исламе. Трудно сказать, есть ли это влияние Папы или имамов, но социальная справедливость как цель и в Великобритании стоит в центре правительственной риторики.

Можно лишь с изрядными иронией и сожалением вспомнить выпуск в 1994 г. отчёта Комиссии по социальной справедливости «Социальная справедливость. Стратегии для национального обновления»[784]784
  Commission for Social Justice (1994).


[Закрыть]. Председательствовал Тони Блэр, только что ставший лидером Лейбористской партии после внезапной смерти Джона Смита, детищем которого была комиссия. Блэр говорил (как сообщается на обложке издания), что это «существенное чтение для всякого, кто желает нашей стране нового пути вперёд». Отчёт утверждал, что социальную справедливость можно определить в терминах иерархии четырёх идей. Стоит их привести, просто во избежание недоразумений:

«Во-первых, вера, что основание свободного общества представляет равную ценность для всех граждан, выраженную наиболее фундаментально в политических и гражданских свободах, равноправии перед законом и так далее. Во-вторых, то соображение, что каждый уполномочен, как правом гражданства, способностью удовлетворить свои основные нужды в доходе, убежище и другие потребности. Основные нужды могут быть удовлетворены предоставлением ресурсов и услуг или содействием в их получении: в любом случае, способность удовлетворить основные нужды – основание действительной приверженности равноценности всех граждан. В-третьих, достоинство и равное гражданство требуют больше, чем просто удовлетворения основных нужд: они требуют возможностей и жизненных шансов. Именно поэтому мы заинтересованы в первичном распределении, а также и перераспределении, возможностей. Наконец, чтобы достигнуть первых трёх условий социальной справедливости, мы должны признать, что, хотя не все случаи неравенства несправедливы, несправедливые неравенства должны быть сокращены и, по возможности, устранены».

Ясно, что правительство Блэра принесло в жертву каждый из этих четырёх принципов на алтаре рыночной экономики и «войны против террора». Весьма спорно, будет ли правительство Брауна сколь-нибудь менее привержено этим двум императивам Блэра. Великобритания – западноевропейское государство с величайшим общественным расслоением, неуклонно ширящимся разрывом между богатыми и бедными и худшим досье относительно соблюдения прав человека и гражданских свобод.

Великобритания, конечно, не совершенно однородна. Шотландия (и Уэльс) имеет довольно отличающееся от Англии досье в отношении серьёзности, с которой они занимаются вопросами социальной справедливости. После деволюции Шотландия последовала хорошему примеру Индии, и имела в правительстве Мак-Лейша 2000—2001 гг. министерство социальной справедливости под руководством Джеки Бейлли, озадаченное помощью Шотландии в соответствии с ясно определёнными целями согласно очерченным выше четырём принципам. Иян Грей, а затем Маргарет Карран, были министрами социальной справедливости в правительстве Джека Мак-Коннелла в 2001—2003 гг. Министерство было устранено после выборов 1 мая 2003 г. Маргарет Карран стала министром общин. В октябре 2004 г. министром общин стал Мэлколм Чизхолм. Более важно, возможно, что 1 июля 2002 г. Мак-Коннелл открыл Шотландский центр исследований социальной справедливости[785]785
  http://www.scrsj.ac.uk/.


[Закрыть].

Позже в этой главе я ещё вернусь к недавним событиям в британском дискурсе социальной справедливости и прав человека, в связи с болезненной темой глобализации.

Россия – «пробное дело»

Для начала, однако, я проиллюстрирую проблемы прав человека и социальной справедливости в связи с Россией. Сам я работал в России на британское правительство по контракту как советник департамента международного развития (ДМР) в 1997—2004 гг., содействуя конкретизации одного из пяти выпусков «Страновой стратегии для России на 2001—2005 гг.». Проект основывался на обязательстве британского правительства работать над устранением бедности – новом «пятилетнем плане» Великобритании. Выпуск, о котором идёт речь, назывался «Более отзывчивые и прозрачные политические системы, более широкий доступ к правосудию и приверженность правам человека» и предназначался поддержать процесс судебно-правовой реформы в России.

В то время, вопреки некоторым пессимистам, здесь шёл процесс реформы, в значительной мере касавшийся прав человека. Так, в 1996 г. Россия присоединилась к Совету Европы, а в 1998 г. ратифицировала Европейскую конвенцию о защите прав человека. В других главах я обращаюсь к этому процессу и его противоречиям гораздо подробнее.

Это было частью того, что стратегия ДМР описывала как «переходный процесс». Но, вот, в 2001 г. в США были изданы три весьма значительных книги, написанных как акт раскаяния в штатовской помощи в России с 1989 г., хотя и не разделяемого пока что правительством США. Их названия говорят сами за себя. Для начала, это «Провал крестового похода: США и трагедия посткоммунистической России»[786]786
  Коэн (2001).


[Закрыть] историка Стивена Коэна. Далее – «Столкновение и сговор: странный случай западной помощи Восточной Европе»[787]787
  Wedel (2001).


[Закрыть] политолога Джанин Уэдел. Наконец, массивный том, с возможно наиболее звучным названием,– «Трагедия реформ в России: рыночный большевизм против демократии»[788]788
  Reddaway & Glinski (2001).


[Закрыть] политологов Питера Реддауэя и Дмитрия Глинского. Каждая из этих книг описывает и анализирует, весьма наглядно, в различных ракурсах и с точки зрения разных академических дисциплин, одно явление.

Вот как пишет об этом Стивен Коэн:

«Начиная с 1991 г., российская действительность представляла собой самый жестокий правительственный кризис мирного времени в XX веке; упадок сельского хозяйства, во многом превосходящий тот, что случился в начале 30-х гг. по вине сталинской коллективизации; беспрецедентная зависимость от импорта (в особенности, продуктов питания и лекарств); благополучие 2-3-х „потёмкинских“ городов на фоне нищеты и полунищеты 75 % населения; большее количество сирот, чем было после Второй мировой войны, стоившей Советскому Союзу 30 млн жизней; превращение из супердержавы в государство-попрошайку, существующее на иностранные займы и терзаемое, согласно сообщениям российской прессы, „голодом, холодом и нищетой“, чьи отдалённые регионы „с ужасом ждут приближения зимы“»[789]789
  Коэн (2001), с. 43.


[Закрыть].

С понятной иронией Коэн добавляет: «А американские учёные называют всё это реформой, замечательным прогрессом и примером успеха».

Уэдел исследует примечательно влиятельное сотрудничество между гарвардскими специалистами (ныне преследуемыми в США за свои действия в России) и фигурами российского правительства вроде Анатолия Чубайса – в 1989 г. скромного лектора, ныне богатого управленца,– который определял столь многое в российской социально-экономической политике в 1990-х и по сей день.

Реддауэй и Глинский убеждённо определяют фундаментальную проблему в области социальной справедливости.

«Отказ от перераспределения власти и богатства в период „реформ“ таким образом, который был бы легитимен по российским культурным обычаям и понятиям,– самая фундаментальная причина, по которой нынешняя система обладает малой легитимностью. Эта нехватка легитимности подрывает самые основы государства… Основная причина этой всеобъемлющей нелегитимности состоит в том, что при Ельцине государство аннулировало свой негласный социальный контракт с населением – контракт, глубоко укоренённый в национальной истории и культуре, по меньшей мере, как идеал»[790]790
  Reddaway & Glinski (2001) p. 630.


[Закрыть].

Россия, как предполагается, получила демократию, и из этого воспоследуют права человека. Однако Эндрю Эванс утверждает[791]791
  Evans (2001).


[Закрыть], что отношения между демократией и правами человека следует рассматривать с предосторожностью. Его вывод – не слишком потрясающий для многих из нас – что развитие демократии связано скорее с глобальными экономическими интересами, чем с предоставлением прав человека бедным и обделённым в менее развитых странах. Так, он утверждает:

«Благодаря принятию определения демократии, которое подчёркивает создание формальных учреждений, обещающее ограниченные перемены в гражданских и политических правах, но мало говорящее о социально-экономической реформе, „репрессивное нарушение прав человека продолжается, обычно против известных мишеней в лице рабочих, студентов, левых активистов и правозащитников“»[792]792
  Evans (2001) p. 630.


[Закрыть].

Самое время обратиться к первому из названных мной аспектов отношений между правами человека и социальной справедливостью.

Столкновение

В либеральной мысли есть сильная традиция, согласно которой социальная справедливость – опасная угроза свободе, резюмированная, вероятно, Фридрихом фон Хайеком. Вторая книга его работы «Право, законодательство и свобода» была озаглавлена «Мираж социальной справедливости». Для него, социальная справедливость есть «мираж». Это выражение указывает на «притязания по сути дела социалистические»[793]793
  Хайек (2006), с. 234.


[Закрыть]; на самом деле, «в настоящее время широкая вера в „социальную справедливость“ является едва ли не самой опасной угрозой для большинства ценностей свободной цивилизации»[794]794
  Там же, с. 236.


[Закрыть]. «И пока в политике будет править бал вера в „социальную справедливость“, этот процесс с неизбежностью будет подводить всё ближе и ближе к тоталитарной системе»[795]795
  Там же, с. 237.


[Закрыть].

Фон Хайек добавляет: «…Повсеместно используемое выражение, имеющее для многих почти религиозное значение, вообще лишено содержания и служит лишь для того, чтобы внушить нам необходимость удовлетворять требования определённой группы…»[796]796
  Там же, с. 167.


[Закрыть].

Как указывает Стивен Лукс, такое восприятие – возможно ключ ко всей политической философии Хайека: справедливость не как честность, как для классического либерала, Джона Ролза, но как устранение произвольного принуждения[797]797
  Lukes (1997) p. 77.


[Закрыть]. Так, поддерживаемая Хайеком версия утилитаризма была нацелена на максимизацию средних ожиданий: «В хорошем обществе возможности каждого случайно взятого человека велики, насколько это возможно»[798]798
  Хайек (2006), с. 298.


[Закрыть]. Как указывает Лукс, это был принцип, который Ролз считал одним из главных конкурентов собственного[799]799
  Lukes (1997) p. 79.


[Закрыть].

Вместе с ещё одним фактором, такое восприятие – или предрассудок – находится в сердце британских проблем с социальной справедливостью, в сущности – с понятием социально-экономических прав.

Этот другой фактор – наследие «Холодной войны». Не следует забывать, что Совет Европы был основан в 1949 г. как идеологический аналог НАТО. Цель его состояла в том, чтобы самым ясным образом продемонстрировать, что сторона Запада от «Железного занавеса» действительно серьёзно относится к своим «трём столпам» – плюралистическая демократия, верховенство права (определённое как отсутствие произвола) и защита прав человека. Таким образом, обнародование Европейской конвенции о защите прав человека в 1950 г. было действительно революционным и доставило Великобритании большое неудобство. Впервые в истории был создан международный суд с властью вмешиваться во внутренние дела государств-членов и выносить облигаторные, обязательные решения. Но заметьте, что защищенные права были, за исключением, возможно, права не быть лишённым образования и ограниченного права на частную собственность, «первым поколением» гражданско-политических прав Французской и Американской революций. По прошествии времени Конвенция выглядела всё более дряхлой.

Если роль Совета Европы была продемонстрировать, что западные права серьёзны и могут отстаиваться индивидами против своих правительств, Советский Союз и его союзники имели свой идеологический аналог. Часто забывается, что в советские конституции – сталинскую 1936 г. и брежневские 1977—1978 гг.– были включены вполне артикулированные разделы по правам человека. Отличие состояло в том, что эти разделы открывались социально-экономическими правами. Советы не изобрели социально-экономические права. Как обязывающие правовые документы они впервые появились на Западе в 1919 г., в ответ на Российскую революцию, в Международной организации труда, ныне органе Организации Объединённых Наций. Но СССР и его союзники провели их в жизнь. Так, в советских конституциях мы обнаруживаем, на почётном месте, право на труд, право на социальное обеспечение и защиту, права на здравоохранение и бесплатное образование, право на досуг и культуру. И, действительно, советское государство в большей или меньшей степени выполняло эти конституционные обещания – тот самый социальный контракт, о котором пишут Реддауэй и Глинский. Конечно, советский гражданин имел, возможно, нежеланное рабочее место – было преступлением не работать, а женская занятость была весьма высока,– а жилище, возможно, было коммунальным. Но здравоохранение, образование и культурное обеспечение были непревзойдённы, в то время как свободы выражения мнения и объединений, право на уважение к частной жизни, свобода убеждений и совести не существовали. На самом деле, они были защищены,– но только если осуществлялись в интересах рабочего класса.

Эта полярная оппозиция, длившаяся с 1949-го по 1989-й год, является (наряду с влиянием Хайека) одной из коренных причин британской подозрительности к социально-экономическим правам.

Известно, что Акт о правах человека 1998 г. не защищает весь диапазон прав, содержащихся во Всеобщей декларации прав человека Организации Объединённых Наций 1948 г.– поскольку Советы участвовали в её составлении, неудивительно, что она хранит как гражданско-политические, так и социальные, экономические и культурные права – так же, как права солидарности.

В популярной книге «Ценности для безбожной эпохи. История нового билля Великобритании о правах» Франсиска Клуг описывает пробел в связи с социально-экономическими правами, кроме прав на образование и собственность, в Акте о правах человека, как аспект его устарелости[800]800
  Klug (2000) p. 165.


[Закрыть]. Недовольная понятием «поколений прав», она определяет происхождение того, что называет «второй волной» прав, не в 1919 г., как последствие Российской революции, а в период после Второй мировой войны. Таким образом, утверждаю я, она упускает политическое содержание весьма реальной дихотомии между гражданско-политическими правами, с одной стороны, и социально-экономическими правами, с другой. Её «третья волна», в которой она помещает Акт о правах человека, связана с глобализацией, темой, которую я вкратце затрону. Но всё же она признаёт, что «…включение социально-экономических прав является решающим, если следует прояснить приемлемость подхода прав человека к текущим политическим дебатам»[801]801
  Klug (2000) p. 204.


[Закрыть].

Её довод состоит в том, что «…совместные ценности, которые двигали представление о правах человека со Второй мировой войны – свобода, справедливость, достоинство, равенство, общность, а ныне взаимность,– неизбежно вызывают внимание к социально-экономическим правам, какие бы средства принуждения ни были приняты». Это ведёт «…прямо назад, на почву тех, кто ищет новой прогрессивной политики, отличной от левых и правых прежнего времени»[802]802
  Klug (2000) p. 205.


[Закрыть].

Проблема, с моей точки зрения, состоит в том, что такой подход не только не объясняет пробел в связи с социально-экономическими правами в Акте о правах человека, но и не даёт никакой причины ещё для трёх явлений. Первое – это твердокаменный отказ Великобритании примкнуть в Маастрихте к Европейской социальной хартии. Великобритания и поныне делает упор на частное обеспечение и дерегулирование труда. Второе – это затяжные арьергардные бои, которые Великобритания вела за исключение солидарных – главным образом, трудовых – прав из Хартии ЕС по правам человека, и её настояние, что эти права никогда не должны стать подлежащими рассмотрению в суде[803]803
  См.: Federal Trust (1999).


[Закрыть].

Третье, и, по-моему, наиболее позорное – это глубокое нежелание Великобритании ратифицировать Европейскую социальную хартию (пересмотренную) 1996 г., которую она подписала в 1997 г. Это – пересмотренная, обновлённая версия Европейской социальной хартии 1961 г., задуманной как социально-экономический аналог Европейской конвенции о защите прав человека, но никогда ещё не дававшей права возмещения судебному органу. Новая Социальная хартия (пересмотренная) не только защищает широкий диапазон прав на труд и по месту работы, на жилище, на социальное обеспечение и т. д, но и впервые даёт право коллективной жалобы профсоюзов и неправительственных организаций в Европейский комитет по социальным правам[804]804
  См.: Churchill & Khaliq (2004).


[Закрыть].

Несмотря на подписание в 1997 г., Великобритания не приблизилась к ратификации. 13 января 2005 г. тогдашний министр, Берт Рэммелл, дал письменный парламентский ответ, что Великобритания подписала, но ещё не завершила процесс ратификации нескольких конвенций Совета Европы с 1997 г., включая Социальную хартию (пересмотренную)[805]805
  http://www.publications.parliament.uk/pa/cm200405/cmhansrd/cm050113/text/50113w17.htm.


[Закрыть]. Он не привёл никакой причины, но в 2003 г. ответил, что «департамент труда и пенсий рассматривает вопрос, как будет функционировать пересмотренная Хартия и, с другими заинтересованными департаментами и деволюционированными администрациями, обдумает условия исходной Хартии в контексте будущих решений о ратификации пересмотренной Хартии»[806]806
  http://www.publications.parliament.uk/pa/cm200203/cmhansrd/vo030514/text/30514w13.htm.


[Закрыть]. Неизвестно, когда Великобритания ратифицирует её. Россия подписала её в 2000 г., но весьма вероятно, что ратифицирует раньше Великобритании.

Ясно, что для Великобритании – как и для Соединённых Штатов, которые до настоящего времени не ратифицировали даже ООНовский Пакт об экономических, социальных и культурных правах 1966 г.– ключевой аргумент заключается в том, что только гражданские и политические права подлежат судебному рассмотрению. Ибо, согласно классическому принципу общего права, не может быть права, если нет никакого судебного средства, а из этого следует, что социально-экономические права – не права человека. На деле, утверждаю я, это – второе поколение прав, социально-экономических, на которых только и может базироваться социальная справедливость. Как показывают Черчилл и Халек, этот аргумент больше не заслуживает никакого доверия. Они отмечают, что рассуждение ведётся следующим образом. Экономические и социальные права – часто прогрессивны по характеру, и многие из таких прав «…изложены слишком неточным языком, чтобы быть обеспечены правовой санкцией в судебном порядке»[807]807
  Churchill & Khaliq (2004) p. 419.


[Закрыть]. Однако они напоминают нам, что индийский Верховный суд и южноафриканский Конституционный суд уже имеют юриспруденцию по существу в отношении обязательств, налагаемых конституциями Индии и Южной Африки, «многие из которых изложены в терминах, подобных находящимся в договорах, защищающих экономические и социальные права, в которых они определили не только обязательство, но также и средство»[808]808
  Churchill & Khaliq (2004) p. 420.


[Закрыть]. Таким образом, ясно, что социально-экономическим правам не присуще ничего такого, что бы исключало судебное определение их содержания.

Также важно отметить включение в Социальную хартию (пересмотренную) права коллективной жалобы. Ещё один аспект столкновения между либеральными правами человека – глубокая антипатия на Западе, и, в частности, в Великобритании, к коллективным или групповым правам, тема, которую я рассматриваю в этой книге в другом месте. Для Джона Пэкера, например,– а он был советником Верховного комиссара ОБСЕ по правам человека и одним из самых серьёзных теоретиков и практиков прав меньшинств,– философия прав человека обязательно либеральна и индивидуалистична, так что всякая коммунитарианистская тенденция ведёт к национализму, который является «по своему существу конфликтопорождающим»[809]809
  Packer (1993) p. 23.


[Закрыть]. Великобритания ратифицировала Рамочную конвенцию о защите национальных меньшинств Совета Европы 1994 г., но на том базисе, что британское право не признаёт существования национальных меньшинств, а просто право индивидов не подвергаться дискриминации.

Однако легко видеть, что социальная справедливость никогда не будет исключительно вопросом индивидуальных прав. Группы, коллективы, меньшинства всегда будут наибольшей частью её предмета. Игнатьев замечает, беря за пример курдов, что «слишком долго права человека виделись как форма аполитичного гуманитарного спасения для угнетаемых индивидов»[810]810
  Ignatieff (2001) p. 26.


[Закрыть]. Но Игнатьев решительно придерживается индивидуализма. Согласно его образу мышления, «…права человека – только систематическая программа „негативной свободы“, набор инструментов против угнетения, набор инструментов, которые индивидуальные агенты должны быть свободны использовать так, как считают целесообразным, в более широких рамках культурных и религиозных верований, которыми они живут».

Но есть аспект отношений между правами человека, которых Великобритания не избежала.