Текст книги "Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей"

Автор книги: Билл Боуринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Отсутствие эффективных средств правовой защиты в России

Во всех трёх случаях суд нашёл, что российское правительство нарушило права заявителей по статье 13 («Право на эффективное средство правовой защиты»). В случаях, таких как эти, где были явно доказуемые нарушения прав заявителей по статьям 2 и 3, заявители имели право на «эффективные и практические средства внутренней правовой защиты, способные привести к установлению и наказанию виновных». Уголовные расследования подозрительных случаев смерти родственников заявителей испытали недостаток «достаточной объективности и тщательности». Любые другие средства, включая гражданские, предложенные правительством, были последовательно подорваны, и правительство нарушило свои обязательства по статье 13.

Каждый из этих случаев представлял в миниатюре крупномасштабные нарушения прав человека, совершённые Россией в Чечне. В каждом случае адвокаты ЕЦЗПЧ утверждали, что применение силы российским правительством было непропорционально, и что не было никаких эффективных внутренних средств, к которым могли бы прибегнуть заявители. Их аргументы были основаны исключительно на принципах европейского права прав человека[397]397
  Это были первые шесть дел – российский аналог «Акдивар и другие против Турции» (App. no. 21893/93, решение от 19 октября 1994 г.) ввиду важности этих решений как прецедентных – а их много больше. Решения суда обеспечили твёрдое основание для работы ЕЦЗПЧ и прочих в помощи жертвам грубых нарушений прав человека получить авторитетные приговоры в отношении произошедшего с ними и их семьями и обеспечить возмещение.


[Закрыть].

Как чеченские дела высветили напряжённость между МППЧ и МГП

Одно рассматриваемое теперь мной поразительное различие между МГП и МППЧ, которое по некоторым причинам не комментируется в академической литературе по напряженности между ними,– то, что, в то время как МГП имеет дело с личной ответственностью и уголовной ответственностью – согласно внутреннему и международному праву – военных командиров и политиков, МППЧ касается исключительно государственной ответственности.

То есть, в то время как жертвами нарушений законов войны, серьёзных нарушений Женевских конвенций – соответствующая часть МГП с точки зрения моей аргументации – могут быть отдельные лица или группы лиц, только отдельные лица могут преследоваться по суду и наказываться. В этом отношении МГП уникально в международном праве, единственными предметами которого традиционно являются государства. Можно сказать, что, в то время как МППЧ характеризуется методологическим индивидуализмом, в который его субъектами, даже в случае регулирования прав меньшинства, являются отдельные лица или лица, составляющие соответствующие группы, оно является строго коллективистским в отношении своих объектов. Вне зависимости от постмодернистских или «глобализационных» аргументов относительно ослабления или исчезновения государства, государство должно в каждом случае отвечать на утверждения о нарушениях МППЧ. Эту жизненно важную особенность я бы назвал источником многих радикальных различий между МГП и МППЧ, проявляющимся, прежде всего, во многих терминологических различиях.

Как я заметил выше, Уильям Абреш проанализировал значения чеченских решений для отношений между МГП и МППЧ[398]398
  Abresch (2005).


[Закрыть]. Он указал, что, согласно общепринятой доктрине, в ситуациях вооружённого конфликта гуманитарное право служит lex specialis в отношении к праву прав человека. Он не замечает, очевидно, что последствия применения того или иного режима были бы весьма различны.

Эта доктрина, очевидно, поддержана Международным судом в его Консультативном заключении 1996 г. о законности угрозы ядерным оружием или его применения[399]399
  Advisory Opinion 8 July 1996, ICJ Reports 1996.


[Закрыть]. Суд отметил, что

«…Защита Международного пакта о гражданских и политических правах (МПГПП) не прекращается во время войны… В принципе, право не быть лишённым жизни произвольно применяется также в военных действиях. Определение того, что является произвольным лишением жизни, однако, подпадает под применимый lex specialis, а именно, закон, применимый в вооружённом конфликте, предназначенный для регулирования ведения военных действий. Таким образом, должно ли считаться конкретное лишение жизни… произвольным вопреки статье 6 Пакта, можно решить только с опорой на закон, применимый в вооружённом конфликте и не выведенный из условий самого Пакта»[400]400
  Advisory Opinion, paras 24–25; см. также: ICJ Advisory Opinion on Legal Consequences of the Construction of a Wall in the Occupied Palestinian Territory, 9 July 2004, paras 102, 105.


[Закрыть].

Каково значение римского принципа lex specialis derogat lex generali? Анализируя «фрагментацию» международного права, Мартти Коскенниеми указал, что описываемая этой максимой норма обычно считается нормой конфликта, где конкретная норма считается скорее исключением, чем применением общей нормы[401]401
  Koskenniemi (2003) p. 4; см. также завершённую версию – Koskenniemi (2007).


[Закрыть]. Суть максимы в указании, какая норма должна быть применена, будь то применение или исключение из общего закона. Другой путь, которым обращаются с такими конфликтами, продолжает он,– через «доктрину автономных режимов»[402]402
  Koskenniemi (2003) p. 8.


[Закрыть]. Это такая ситуация, в которой набор первичных норм, касающихся конкретного предмета, связан со специальным набором вторичных норм, который притязает на приоритет перед вторичными нормами, обеспечиваемыми общим законом[403]403
  Koskenniemi (2003) p. 8.


[Закрыть]. Как пример он приводит факт, что право прав человека содержит развитые системы представления отчётов и индивидуальных жалоб, которые притязают на приоритет перед общими правилами государственной ответственности. Для Коскенниеми логическим обоснованием такого правила является то, что lex specialis лучше учитывает особенности предмета, к которому относится[404]404
  Koskenniemi (2003) p. 10.


[Закрыть].

Однако он настаивает, что «все нормы международного права применимы на фоне более или менее видимых принципов общего международного права»[405]405
  Koskenniemi (2003) p. 7.


[Закрыть]. Таковые включают «суверенитет», «невмешательство», «самоопределение», «суверенное равенство», «неприменение силы» и запрещение геноцида. Читатель помнит моё утверждение, что третий из них, признанный ныне частью jus cogens, приобрёл статус такого принципа, права на международном уровне, вследствие борьбы за деколонизацию, национально-освободительных движений. Таким образом, у меня нет никакой проблемы с общим смыслом заявления Коскенниеми. Я утверждаю, однако, что МГП и МППЧ живут в совершенно разных моральных вселенных; МГП исторически было и остаётся ограничением на применение смертоносных средств, независимо от законности применения силы. Я не могу согласиться с Хэмпсон, что «конечные цели этих двух режимов в общем подобны, но они стремятся достичь её радикально различными способами», хотя она точно выделяет жизненно важные различия результатов[406]406
  Hampson & Salama (2005) p. 13.


[Закрыть].

Ноам Лубелл замечает, что МГП и МППЧ выглядят совершенно разными языками: преподавание МГП профессионалам в области прав человека или обсуждение прав человека с военным персоналом может быть похоже на попытку говорить с китайцами по-голландски или наоборот[407]407
  Lubell (2005) p. 744.


[Закрыть]. Но он, кажется, не замечает, что как отдельные лица, так и группы, редко будут выдвигать требования в рамках МГП; это – не тот вид процедуры. Несмотря на все ограничения, их влечёт к попыткам использовать механизмы прав человека.

Но Абреш интересуется, каким правилам следуют и будут следовать в Европейском суде по правам человека, который теперь, по его мнению, применяет доктрины, развитые им в отношении применения силы в операциях правового принуждения для конфликтов высокой интенсивности, вовлекающим большое количество повстанцев, артиллерии и воздушных бомбардировок[408]408
  Abresch (2005) p. 742.


[Закрыть]. Он отмечает, что для адвокатов МГП закон международного вооружённого конфликта был бы идеалом для внутреннего вооружённого конфликта. Он называет это «траекторией интернационализации»[409]409
  Abresch (2005) p. 742.


[Закрыть]. Но Страсбургский суд сошёл с такой траектории, чтобы произвести собственные нормы из «права на жизнь», закреплённого в статье 2 ЕКПЧ. Оптимистический прогноз Абреша заключается в том, что,

«…Учитывая сопротивление, которое государства показали в отношении применения гуманитарного права к внутренним вооружённым конфликтам, проделанная ЕСПЧ с этой целью адаптация прав человека может оказаться самой многообещающей основой международного сообщества, для надзора и ответа на силовые взаимодействия между государством и его гражданами»[410]410
  Abresch (2005) p. 743.


[Закрыть].

Резко отлична оценка Хэмпсон, которая ясно полагает, что Страсбургский суд должен принять во внимание МГП, и верит, что, несмотря на тот факт, что суд никогда не упоминал о применимости МГП, «есть представление о типе анализе, который мог бы быть проведён в рамках МГП»[411]411
  Hampson & Salama (2005) p. 18; см. также: Heintze (2004).


[Закрыть]. В этом она следует «классической» модели Досуалда-Бека и Вите, полагавших, что «очевидное преимущество применения [МГП] органами прав человека – [МГП] будет становиться всё более известно лицам, принимающим решение, и публике, которая, будем надеяться, окажет нарастающее давление, чтобы оно получило должное уважение»[412]412
  Doswald-Beck & Vité (1993) p. 108.


[Закрыть]. Точно так же Рейди полагал, что в турецких случаях Страсбургский суд «заимствовал язык [МГП] при анализе границ обязательств прав человека. Такая готовность использовать понятия гуманитарного права ободряет»[413]413
  Reidy (1998) p. 521.


[Закрыть]. Она также видела это развитие как «безусловно приветствуемое в той степени, в какой оно вносит вклад в укрепление правозащитной структуры»[414]414
  Reidy (1998) p. 521.


[Закрыть].

Сосредотачивая внимание на чеченских делах, в которых я участвовал, я хотел показать, что Европейский суд по правам человека, несмотря на ограничения инструментария его интерпретаций и предписаний первым поколением, был обязан отвечать на обстоятельства, в которых заявители, представляя самих себя и группы, частью которых они являются, привнесли в права человека обновлённое символическое и материальное содержание. Я настоял, что МГП и МППЧ действительно говорят на весьма разных языках, по совершенно ясным причинам. МГП само было обязано ответить на антиколониальную борьбу и применение силы национально-освободительными движениями в период после Второй мировой войны, но весьма маловероятно найдёт применение в сугубо внутреннем контексте Северной Ирландии, юго-восточной Турции или Чечни. В этом отношении балканские конфликты – исключение, так как МТБЮ смог рассматривать их как международные конфликты.

Проблема грубых и систематических нарушений

Заключительный вопрос касается масштаба потенциальных нарушений, совершённых Великобританией в Ираке. Способна ли система ЕКПЧ иметь дело с грубыми и систематическими нарушениями стандартов прав человека?

Первые четыре десятилетия работа Европейского суда по правам человека, в контексте государств-членов Западной Европы, касалась главным образом ошибочного или небрежного поведения правительств, даже в случае Северной Ирландии. Конфликт в Северной Ирландии, включая отвратительные акты терроризма (справедливо названного этим именем) ИРА на британской «большой земле», всегда был конфликтом сравнительно низкой интенсивности[415]415
  См.: Kitson (1971).


[Закрыть], и Великобритания явно приняла на себя дело противостояния терроризму и защиты жизней и безопасности обычных членов общества, не нарушая права человека. Это, как утверждается, было не так в случае Ирака. С моей точки зрения, британские действия в Ираке имеют значительно больше общего с кампаниями, проводимыми Турцией против курдов и Россией против чеченцев. Чем эти два конфликта отличались от случая Великобритании в Ираке – оба они происходили внутри соответствующего государства. Выше я исследовал вопрос экстерриториальности.

Этот раздел, поэтому, сосредоточится на «систематических» или скорее «грубых и систематических нарушениях» – как они описаны в статье Менно Камминги 1994 г.[416]416
  Kamminga (1994).


[Закрыть], к которой я вернусь ниже.

«Грубые и систематические нарушения» следует отличать от «системных» нарушений, проанализированных Филипом Личем в контексте недавней практики Европейского суда по правам человека[417]417
  Leach (2005).


[Закрыть]. Это – дела-«клоны», «рецидивы», к которым обращены, отчасти, реформы Протокола 14 к Европейской конвенции о защите прав человека. В резолюции в мае 2004 г. Комитет министров Совета Европы убеждал Европейский суд по правам человека предпринять дальнейшие шаги по помощи государствам идентификацией основных проблем – «в максимально возможной степени идентифицировать…, что он считает основной системной проблемой»[418]418
  Resolution Res(2004)3, May 12 2004.


[Закрыть].

Вопрос грубых и массовых нарушений был обострён конфликтом в Чечне и без сомнения всплывёт в связи с Ираком, особенно если случаи вроде «Аль-Скейни» проложат себе путь в Страсбург; хотя в академической литературе он рассматривался как результат дел, разрешённых Страсбургским судом с начала 1990-х против Турции.

Само собой разумеется, что только минимальный диапазон – почти исключительно гражданских и политических – прав защищён ЕКПЧ. И хотя и группы и отдельные лица (а также юридические лица) могут обращаться к ЕСПЧ, суд оказался неспособен адекватно отвечать на подаваемые в него жалобы. Это стало совершенно ясным в 1990-х, в связи с турецко-курдскими делами.

Присущая Страсбургскому суду слабость в отношении грубых нарушений

Курдские случаи иллюстрируют трудности Страсбургского суда при вовлечении в обстоятельства генерализованного вооружённого конфликта. В начале 1990-х конфликт между турецким правительством и Рабочей партией Курдистана (РПК) достиг новых уровней интенсивности. Правительство объявило чрезвычайное положение в юго-восточной Турции, в ходе которого для уничтожения баз и территориальной поддержки РПК государственные силы разрушили тысячи деревень, и три с половиной миллиона сельских курдских жителей стали беженцами в собственной стране. В 1993 г. расположенный в Лондоне Курдский проект по правам человека (КППЧ)[419]419
  Найдено профессором Кевином Бойлом и Франсуазой Хэмпсон из Эссекского университета.


[Закрыть] начал отправку в Страсбург внушительного ряда прецедентных дел. Наиболее важное из них, основание для многих более поздних побед, «Акдивар и другие против Турции»[420]420
  App. no. 21893/93, Decision of 19 October 1994.


[Закрыть], было разрешено в 1994 г.

Проблема, свойственная рассмотрению таких дел, была определена ранее. В 1994 г. профессор Менно Камминга предупредил, что «в течение последних четырёх десятилетий надзорная система Конвенции обычно неутешительно отвечала на грубые и систематические нарушения прав человека»[421]421
  Kamminga (1994) p. 153.


[Закрыть]. Он указал, что «проблема с грубыми и систематическими нарушениями – не в том, что они более сложны с юридической точки зрения. Скорее, проблема состоит в том, что их рассмотрение имеет тенденцию приводить к меньшему сотрудничеству со стороны государства-нарушителя. Это затрудняет установление фактов»[422]422
  Kamminga (1994) p. 161.


[Закрыть].

Он предвидел, что в результате Протокола 11, предусматривающего, что межгосударственные заявления идут прямо в Большую Палату, государства будут, возможно, обращаться к процедуре ещё более неохотно, нежели прежде. Поэтому он рекомендовал реформы, которые позволят суду рассматривать ситуации грубых и систематических нарушений прав человека proprio moto, то есть, на основании информации, предоставленной неправительственными организациями.

В 1997 г. Ашлинн Рейди, Франсуаза Хэмпсон и Кевин Бойл, представлявшие клиентов-курдов через КППЧ, издали то, что было в действительности продолжением к статье Камминги[423]423
  Reidy, Hampson and Boyle (1997).


[Закрыть]. Они правильно указали, что «случай систематического и грубого нарушения прав человека не происходит в вакууме или в результате простой небрежности или невыполнения обязательств со стороны правительственных властей. Скорее такой случай требует санкции государства на некотором уровне»[424]424
  Reidy et al (1997) p. 162.


[Закрыть]. Они поставили вопрос, который часто возникает в ЕЦЗПЧ, а также и в его чеченских делах: «Можно спросить, подходит ли использование механизма индивидуальных ходатайств для обращения к характеру жалоб, порождаемых таким конфликтом»[425]425
  Reidy et al (1997) p. 162.


[Закрыть].

Их ответом было, что обращение за помощью к международной юридической процедуре может повлиять на политическую ситуацию. Они перечислили «плоды» привлечения судебного разбирательства:

    определение фактов, которые оспариваются или отвергаются преступниками;

    объективная оценка ответственности виновников нарушений;

    установление рекомендаций или шагов (принудительных или нет) для исправления ситуации;

    определение нарушаемых правовых норм и, таким образом, стандартов поведения, которое обязано включать политическое решение;

    создание эффективного инструмента для политического воздействия;

    предотвращение сохранения масштаба злоупотреблений в результате общественного и авторитетного рассмотрения ситуации.

Они утверждали, что

«…Использованием юридических методов для расследования ситуации грубого нарушения способность преступников действовать безнаказанно может быть ограничена. Власти могут быть разоблачены и оказаться ответственными за свои действия; их способности продолжать такие практики можно воспрепятствовать»[426]426
  Reidy et al (1997) p. 162.


[Закрыть].

Они признали, конечно, что степень любого воздействия будет зависеть от эффективности юридических норм и задействованных механизмов.

Все эти соображения, конечно, живительно подействовали на стратегии сотрудничества ЕЦЗПЧ и «Мемориала». Было ясно, что чеченские заявители в первых шести делах не интересовались деньгами, тем более что рассмотрение проходило так долго. Эти чрезвычайно смелые люди прежде всего интересовались получением от самого высокого суда в Европе авторитетной оценки событий, которые они пережили (и в которых погибли их семьи), и признания грубых нарушений, которые они перенесли. Кроме того, они хотели положить основание для обвинения ответственных лиц. В их просьбах об индивидуальных и общих мерах в текущем судебном процессе перед Комитетом министров они настаивают, чтобы российское правительство провело расследование с целью привлечения к ответственности генералов Шаманова и Недобитко, в отношении которых установленные судом факты равносильны обстоятельствам военных преступлений.

Эти три автора также подчеркнули трудности, с которыми сталкиваются индивидуальные заявители при доказательстве грубых и систематических нарушений, особенно когда те утверждают, что нет никакого внутреннего средства, и что не было никакого эффективного внутреннего расследования. Во многих из турецко-курдских случаев Комиссия (позже – Суд) была должна выполнить установление фактов в Турции. В январе 1997 г. госпожа Тхуне, член Комиссии, сообщила, что уже было 27 ознакомительных расследований, в которых было вовлечено 12 членов Комиссии, заслушано 216 свидетелей в течение более 39 дней (302 часа), произведено 6400 страниц записей[427]427
  Verbatim Record, Case of Mentes and Others v Turkey, European Court of Human Rights, 22 January 1997. Автор принимал участие в двух слушаниях по установлению фактов в Анкаре, в делах «Актас против Турции» (App. no. 24351/94, решение от 24 апреля 2003 г.) и «Ипек против Турции» (App. no. 25760/94, решение от 17 февраля 2004 г.).


[Закрыть].

Несмотря на такое чрезвычайное усилие Комиссии и Суда, заявители нашли невозможным установить «административную практику», в которой, во-первых, такие нарушения часто происходят, и, во-вторых, отсутствуют эффективные правовые средства, часто наряду с безнаказанностью преступников: «практику», в частности, пыток. Это составляет преднамеренное нарушение со стороны государства, уполномоченное на самых высоких уровнях, а не простую небрежность или дисциплинарное упущение в отдельном случае.

Именно прежняя Европейская комиссия по правам человека впервые запустила выражение «административная практика» в ходе обсуждения на стадии приемлемости; это стало «практикой» на стадии рассмотрения существа дела. Комиссия нашла этот принцип применимым в индивидуальных случаях, например, в деле 1975 г. «Доннелли и другие против Великобритании»[428]428
  App. no. 5577–5583/72, Admissibility Decision of 15 December 1975, 4 D&R 4.


[Закрыть]. Наконец, суд имел дело с этим вопросом при рассмотрении существа дела в 1978 г. в печально известном межгосударственном деле относительно нарушения статьи 3 ЕКПЧ – «Ирландия против Великобритании»[429]429
  Решение от 18 января 1978 г.


[Закрыть].

Однако, в деле «Аксой против Турции»[430]430
  100/1995/606/694, решение от 18 декабря 1996 г.


[Закрыть] ни Комиссия, ни Суд не обратились к вопросу практики пыток, о чём ходатайствовал заявитель, ссылаясь на недостаток полученных свидетельств, несмотря на факт, что перед этим были уже отчёты Комитета ООН против пыток и Европейского комитета по предупреждению пыток. Рейди, Хэмпсон и Бойл спрашивают:

«Как тогда заявитель может представить такое свидетельство, которое требуется для установления практики?.. Отдельный заявитель или группа заявителей ставятся перед необходимостью обеспечивать свидетельства, достать которые у них просто нет ресурсов»[431]431
  Reidy et al (1997) p. 171.


[Закрыть].

По очевидным причинам, вопрос «административной практики» был поднят индивидуальными заявителями во многих курдских случаях в юго-восточной Турции. Комиссия никогда не находила необходимым разбирать этот вопрос. В результате, ни в одном из турецких случаев не было установлено фактов, на основании которых суд мог решить, что действительно имела место «административная практика». И это несмотря на то, что во многих из решений суд нашёл отсутствие эффективных внутренних средств, таким образом, освободив заявителей от обязанности исчерпать их, в обстоятельствах, которые были эквивалентны «административной практике» и иначе необъяснимы. В отношении «административной практики» также ходатайствовали, используя те же аргументы, в первых шести и последующих чеченских случаях,– и так же суд это игнорировал.

В сущности, заявители сталкиваются с проблемой убеждения суда, что рассматриваемое правительство, Турции или России, виновны не только в отдельных нарушениях, но и в «административной практике», по определению суда. Конечно, суд не желает предпринять такой смелый шаг, ибо обнаружение «административной практики» было бы равносильно обнаружению того, что государство преднамеренно нарушает права человека.

Но тогда свидетельство в деле Аль-Скейни (и свидетельства, представленные в связанных военных судах[432]432
  См.: The Guardian, Leader: ‘Army on trial’, 15 March 2007, на: http://www.guardian.co.uk/Iraq/Story/0,,2034335,00.html.


[Закрыть]) склонно показывать, что решение о таком суровом обращении с задержанными иракцами, приведшем к смерти одного из них, было принято на гораздо более высоком уровне, чем оказавшиеся под следствием солдаты.

В своём исследовании для Совета Европы по защите прав человека в ситуации вооружённого конфликта[433]433
  Hampson (2002).


[Закрыть] Хэмпсон также отметила: прежняя Комиссия признала, что вопрос повторных нарушений – которые можно также адекватно описать как «системные» нарушения – поднял иные вопросы, кроме «административной практики», хотя и связанные с ней. Помимо прочего, то, что повторение нарушений могло иметь место лишь в результате преднамеренной правительственной политики, означает неизбежную неэффективность внутренних правовых средств.

Весьма вероятно, что это станет проблемой, когда иракские дела против Великобритании начнут проходить в Страсбург. Я уже упомянул печальную историю военных судов после убийства одного иракского задержанного и систематического дурного обращения с другими.