Текст книги "Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей"

Автор книги: Билл Боуринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Бадью и событие

От Жижека я возвращаюсь к Бадью. Со всем должным уважением к огромному вкладу Жижека, Бадью кажется мне определяющим философом нашей эпохи, истинным потомком Аристотеля, Спинозы, Гегеля и Маркса. В скобках следует особо оговорить, что эта линия чтимых мною мыслителей весьма отлична, например, от Дузинаса и Гири, последователей Платона, Ницше, Хайдеггера и Лакана.

Я начинаю с характерно лапидарного отрывка, из магнум опус Бадью, «Бытие и событие», изданного во Франции уже в 1988 г., а в английском переводе – в 2005 г. В посвящённой Паскалю главе он пишет:

«…На кону здесь стоит боевой аппарат истины: уверенность, что именно в интерпретирующем вмешательстве она находит свою поддержку, что она происходит из события: и воля выявить его диалектику и предложить людям, чтобы они посвятили лучшее в себе существенному»[576]576
  Badiou (2005) p. 222.


[Закрыть].

Это – революционный импульс, постоянно возобновляющийся в сердце прав человека.

В центре нашего внимания, однако,– глава «Размышление Девять: Состояние общественно-исторической ситуации». Это – короткий, но богатый и глубокий очерк относительно государства. Проблематику Бадью составляет отчаяние Ленина и Мао от трудностей нападения на государство, не говоря уже о его разрушении, вопреки их вере в предсказание Маркса. Как выразился Бадью:

«Всего спустя пять лет после Октябрьской революции Ленин, находясь при смерти, сокрушался о мерзостной косности государства. Более флегматичный и предприимчивый Мао сам же объявил – после двадцати пяти лет у власти и десяти лет яростного буйства Культурной революции – что, в конце концов, не многое изменилось»[577]577
  Badiou (2005) p. 110.


[Закрыть].

Анализ Бадью начинается с представления Аристотеля, что все государственные устройства плохо кончают по той самой причине, которая предотвращает «мыслимые государственные устройства». Та же причина вызывает преобладание «патологических» режимов (тирания, олигархия и демократия) над «нормальными» (монархия, аристократия и республика). Это – существование состоятельных и неимущих[578]578
  Badiou (2005) p. 104.


[Закрыть]. Таким образом, реальные государства определяются своей не-связностью, своими внутренними оппозициями, так часто выраженной в форме партий, устроенных состоятельными и неимущими. В этом смысле Аристотель – протомарксист. Бадью полагает, что марксизм, в свою очередь, отмечен великим прогрессом в понимании, что к государству имеет отношение не множество индивидов, а множество классов индивидов. На используемом Бадью онтологическом языке теории множеств, это – «счёт-за-одно», обеспечиваемый государством: репрезентация государством общества[579]579
  Badiou (2005) p. 105.


[Закрыть].

Вопрос репрезентации имеет для Бадью величайшее значение. Он различает между «нормальностью», которая является условием презентации и репрезентации; «сингулярностью», которая презентируется, но не репрезентируется; и «избыточностью», которая репрезентируется, но не презентируется. Он добавляет: «…Остаётся пустота, которая ни презентируется, ни репрезентируется»[580]580
  Badiou (2005) p. 108.


[Закрыть]. Это – аналитическое основание, на котором он показывает, что у Энгельса, а вслед за ним у Ленина, есть «фатальная двусмысленность», когда они подчёркивали обособленный характер государства и показывали, что принуждение – обратная сторона обособления. Именно поэтому для них (и для Вебера) сущность государства есть, в конечном счёте, его бюрократическая и военная машина – «отряды вооружённых людей». Это, говоря языком Бадью, «его характер бытия как чудовищно избыточного», его избыток над общественной непосредственностью.

Анализ Бадью позиции Энгельса (и Ленина) проходит так. Для Энгельса, буржуазия – «нормальный» элемент, так как она презентирована экономически и социально, и репрезентирована государством. Пролетариат – «сингулярный» элемент, так как он презентирован, но не репрезентирован. Наконец, государственный аппарат – это «избыточность»[581]581
  Badiou (2005) p. 109.


[Закрыть]. Бадью объясняет, что на этом основании возможно надеяться на исчезновение государства; хотя коммунизм в этом отношении превратился фактически в «неограниченный режим личности». Вспоминаются обсуждавшиеся выше Роберт Файн и Сузан Маркс.

Это возвращает нас к пессимистическим замечаниям Бадью о Ленине и Мао. Для Бадью, государство «именно неполитично», и даже если направление политического изменения ограничено им, государство не может измениться, кроме как в отношении смены ответственных лиц. Политика «подпирает своё существование» в весьма ином отношении к «пустоте» и «избытку», чем у государства. Полное объяснение терминов «пустота» и «избыток» – за рамками этой книги: но Бадью проясняет, что имеет в виду. Он замечает, что правительства, «когда символ их пустоты бродит» – обычно несогласная или бунтующая толпа,– постановляет «больше трёх не собираться»; и избыток – классов или групп – вне контроля государства «обозначает потенциальное место для фиксации пустоты»[582]582
  Badiou (2005) p. 109.


[Закрыть].

В этом контексте заключительное заявление Бадью обретает полный смысл: «Скорее, чем воин под стенами государства, политический активист есть терпеливый страж пустоты, инструктированный событием, ибо лишь зацепленное событием государство ослепляется в отношении собственной власти»[583]583
  Badiou (2005) p. 111.


[Закрыть]. Это – точное описание, в терминологии Бадью, существенной характеристики анализа и ставки Ленина в апреле 1917 г.[584]584
  Žižek (2004).


[Закрыть]

Ещё один взгляд на права человека

В завершение этой главы я хочу предложить альтернативный взгляд, который уже в значительной мере подразумевается в процитированной мысли Бадью. Ибо, конечно, «права человека» были неотъемлемой частью тех «событий», честь которых отстаивает Бадью. Одним из самых революционных продуктов французской Революции, с ужасом признанным таковым Бурке и Бентамом, помимо прочих, была Декларация прав человека и гражданина. Ленин в 1917 г. провозгласил не только «право наций на самоопределение», ставшее боевым кличем антиколониальной борьбы, но также и права трудящихся, которые с тех пор были закреплены как социально-экономические права.

Можно поставить этот вопрос иначе – как продолжение гегелевской критики либерализма. Как выразился Стивен Смит:

«Права, значит, не просто даются, а являются частью более широкой исторической борьбы людей за то, чтобы завоевать или заслужить уважение или признание Без какого-то учёта возникновения прав само это понятие останется ненадёжным»[585]585
  Smith (1989) p. 114.


[Закрыть].

Жижек также утверждает, что лишь «только так, проблематизируя демократию, делая очевидным то, что либеральная демократия a priori в самом своём понятии (как выразился бы Гегель) не может выжить без капиталистической частной собственности, мы действительно можем стать антикапиталистами»[586]586
  Жижек (2003), с. 134.


[Закрыть]. Таким образом, скорее, чем голый процедурализм (Хабермас) или даже политическую риторику или согласие (Лафлин), права демонстрируют реальное, субстанциальное содержание, которое может быть прослежено исторически. Это не релятивизирует права человека. По моему мнению, концепция универсальности прав человека на основе естественного права не имеет никакого морального содержания. Она не может помочь ни в критике идеологии, ни в реальной действительности; и притом не может перебросить мост к действиям, которые нам следует предпринять.

Поэтому я считаю, что права человека реальны, и обеспечивают основание для суждения, в той мере и так, как они понимаются в своём историческом контексте, и до степени, до которой они воплощают и определяют содержание реальной человеческой борьбы. Заслуга также и доктрины ООНовской Всемирной конференции по правам человека в Вене в 1993 г., что все три поколения прав человека нераздельны. Это оказывает – и, по моему мнению, ещё окажет – намного более подрывное воздействие, чем кажется при беглом взгляде. Патрисия Уилльямс подразумевала это под «алхимией» в своей «Расовой алхимии и правах»[587]587
  Williams (1992) p. 163.


[Закрыть]. Разговоры о правах человека часто есть и всё чаще становятся бессмысленной риторикой сильного и угнетателя. Но они становятся реальными при артикулировании нынешнего, не бесконечно отсроченного, требования угнетённых.

В этой главе я подверг испытанию свой взгляд на права человека и нашёл, что двух из наиболее острых критиков прав человека в действительности можно рассматривать как поддерживающих моей позиции. В следующей главе я развиваю наступление, критикуя двух важных современных постмодернистских специалистов.

Глава 8
«Постмодернистские» реконструкции прав человека

Введение

Последняя глава была посвящена двум специалистам, бросившим вызов правам человека радикально, так сказать, вырывая их с корнем. Эта глава, что может показаться удивительным, обнаруживает меньше общего с двумя британскими специалистами, стремящимися реабилитировать права человека.

Я исследую недавнюю работу Костаса Дузинаса[588]588
  Douzinas (2000); Douzinas (2007); Douzinas & Gearey (2005).


[Закрыть] и – по совершенному контрасту – Колина Перрина[589]589
  Perrin (2004).


[Закрыть], которые оба отвергли возможность оснований для прав человека, всецело признавая существенную важность как дискурса прав человека, ныне столь широко распространённого, так и практики их защиты, демонстрируемой работой неправительственных организаций вроде «Международной амнистии». Оба также, хотя и по-разному, участвуют в критике либерализма. В последнем проекте, как это уже ясно, я с ними схожусь,– но не следую их соответствующим предписаниям.

Дузинас

Дузинас, как будет видно, в тексте, ставшим чем-то вроде классики, «Конец прав человека»[590]590
  Douzinas (2000).


[Закрыть], придал правам человека утопическую роль всегда отсроченного, искупающего закона через чисто дискурсивный набор процедур. Его опорными точками были странные партнёры – Мартин Хайдеггер и марксистский утопист Эрнст Блох. Перрин, с другой стороны, предпочитает более литературный отклик на вопрос об основаниях: следуя за Мори́сом Бланшо́, он утверждает, что «основание» для прав человека может быть прослежено до невозможности говорить вообще.

Внушительная работа Дузинаса «Конец прав человека» была и продолжением и отказом от его прежних сочинений, развившихся от восторженного принятия «постмодернизма», особенно работы Деррида́, к шагу «из Афин в Иерусалим», к «этике инаковости» Эммануеля Левинаса, к обаянию психоанализа, Лакана и Жижека. Важной особенностью этой работы была последовательная попытка возвратить возможность политики, и постоянное, хотя и настороженное, внимание к наследию Карла Маркса.

Однако работа Доузинаса, а также и его сотрудника Адама Гири, всё же описывалась ими как «постмодерн», и ниже я исследую значение, которое они придавали этому слову.

Последняя работа Дузинаса «Права человека и Империя», к которой я обращаюсь далее в этой главе, представляет другой существенный поворот в его творчестве. Блох едва упомянут, и вовсе не упомянут Хайдеггер. Даже Левинас почти исчез. На сей раз, опорная точка – Карл Шмитт[591]591
  Шмитт (1992); Шмит (2000); Шмит (2008).


[Закрыть].

Сначала, однако, я обращаю пристальный взгляд на «Конец прав человека». Это – не просто постмодернистский текст[592]592
  Следующий анализ почерпнут из авторского обзора: Bowring (2001).


[Закрыть]. Это – книга, в которой, как полагал Дузинас, он нашёл путь к тому, что было в действительности политикой права или правом политики, выведенным из марксистского утопизма Блоха. Введение Дузинаса содержит смелое заявление:

«Надежда на то, что, следуя философской критике либерализма, можно восстановить Кантово исходное определение „критики“ и спасти наше понимание прав человека от тоски аналитического здравого смысла и опустошения им политического видения и моральной цели. Это – руководство для критического взгляда и пламенного сердца»[593]593
  Douzinas (2000) p. 4.


[Закрыть].

Первый вопрос этой главы: выполнил ли Дузинас своё обещание? Заложил ли он основание для возвращения политического видения и моральной цели?

Обе его ранние работы на том же поле (первые два тома того, что он обозначил как трилогию[594]594
  Douzinas (2000) p. vii.


[Закрыть]) были по существу деконструктивными, уничтожив возможность лёгкого согласования с утверждениями «Империи права». В центре «Юриспруденции постмодерна: право текста в текстах права»[595]595
  Douzinas (1991).


[Закрыть] было игривое, но всё же колкое нападение на естественное право, а «Неудача правосудия: этика, эстетика и право»[596]596
  Douzinas (1996).


[Закрыть] осудила пропасть между правом и правосудием от имени дотеоретического, левинасовского настояния на требованиях Другого. Само право не обеспечило никакой возможности искупления. Иное дело «Конец прав человека». Дузинас постарался убедить нас, что для права есть роль, по меньшей мере, при посредничестве прав человека.

Сочинения Дузинаса всегда характеризуются удивительным диапазоном ссылок, высокой интеллектуальностью, беглостью слога и часто поражающим восприятием. Кроме того, «Конец прав человека» был самой серьёзной работой по теории прав человека из появившихся доселе на английском языке. Единственным предшественником этой работы, к которой она во множестве пунктов восходила, были недостаточно замеченные «Права человека и пределы критического разума»[597]597
  Gaete (1993).


[Закрыть] Роландо Гаэте. Но в «Конце прав человека» его постмодернистская игривость сменилась ясным красноречием, открытым для всех читателей.

Все же важно заметить, чем не является «Конец прав человека» Дузинаса, и почему он не обеспечивает никаких теоретических ресурсов моим попыткам найти адекватную теорию прав человека. Практически ни в одной точке его интересы не пересекаются с тем, что мне представляется любопытными дебатами в области прав человека, например, опубликованными в «Хьюман райтс куотерли» (Human Rights Quarterly), наиболее теоретически интересном из ряда журналов по правам человека. Дузинас, конечно, знаком с ведущим пособием «Международные права человека в контексте» Хенри Штайнера и Филипа Олстона и выдающимся положением, которое оно отдаёт известным дебатам между универсализмом и культурным релятивизмом[598]598
  Steiner & Alston (2000) Chapter 4.


[Закрыть]. Как ни удивительно, он откидывает их со следующей формулировкой:

«Дебаты между универсализмом и релятивизмом сменили старую идеологическую конфронтацию между гражданско-политическими и социально-экономическими правами, и ведутся с той же суровостью… Утверждения универсальности и традиции, вместо того, чтобы противостоять в смертном бою, стали беспокойными союзниками, хрупкая связь которых санкционирована Всемирным банком»[599]599
  Douzinas (2000) p. 138.


[Закрыть].

К сожалению, эти звонкие слова ничего не добавляют к нашему пониманию неизбежной напряжённости в области прав человека. Вышеприведённый отрывок взят из страстно полемического раздела по «гуманитарному вмешательству» и применению силы в Косо́ве и Югославии. Но Дузинас не даёт читателю как-либо почувствовать политические корни или современное развитие диалектики (всегда больше, чем просто конфронтации) между поколениями прав. Реализация – возможность юридического рассмотрения – социально-экономических прав и несводимость групповых, особенно культурных, прав, в числе насущных вопросов, а Дузинас обходит их. Надеюсь, что в этой книге я представил лучший взгляд на них.

В особенности я отмечаю отказ Дузинаса заниматься историческими и современными мировыми вопросами касательно исламской или иных не западных традиций. Никто из нас не анализирует и не критикует влиятельный тезис из «Столкновения цивилизаций» Сэмьюэла Хантингтона, в коем ислам сменяет советскую Империю зла в качестве главного противника западной, христианской цивилизации[600]600
  Хантингтон (1994), с. 48.


[Закрыть]. Я указал бы здесь на важную работу ‛Абдаллаха ан-На‛има о кросскультурных подходах к правам человека[601]601
  См.: An-Na’im (1990); An-Na’im (1992); An-Na’im (2000).


[Закрыть]. Следует также упомянуть о полемической работе Иссы Шивъи «Понятие прав человека в Африке» с её заключением, что существующая идеология прав человека «…равносильна производству и воспроизводству идеологии прав человека, которая объективно составляет опору империалистического угнетения Африки, с одной стороны, и военно-авторитарного господства в её народах, с другой»[602]602
  Shivji (1989) p. 53.


[Закрыть]. Я обращаюсь к этому вопросу в главе 9.

Я всё же более критичен к тому факту, что работа «Конец прав человека» ни в каком смысле не междисциплинарна. Она широко обращается к вопросам философии, но с точки зрения теории права. Не учтено широкое различие перспектив дисциплин политологии и социологии, антропологии и международных отношений. Это неутешительно, ввиду утверждений, что «право должно быть лишено своей гегемонистской роли в исследованиях прав человека, и перемещено в область политологии, междисциплинарной науки между философией и социологией, между общественными науками, и между политологией и международными отношениями»[603]603
  Freeman (2001).


[Закрыть]. Мой ответ состоит в том, что хорошее сочинение о правах человека располагается только в таком междисциплинарном пространстве. Иначе читатель остаётся неосведомлённым о нарождающейся взаимосвязи между правами человека и международными отношениями[604]604
  Forsythe (2000).


[Закрыть]. И этот разрыв, такая апория, является, возможно, причиной слабости следующего утверждения:

«Когда международная политика находится под властью риторики прав, никакая моральная аргументация не может сопротивляться желанию даже маленьких групп приобрести автономию и государственность. ‹…› Карта мира в виде мозаики государствишек будет естественным продолжением агрессивной логики прав, но огромная дистанция будет отделять его от того космополитического мира, к которому, как надеялся Кант, приведут права»[605]605
  Douzinas (2000) p. 242.


[Закрыть].

Это – единственная ссылка в «Конце» на колосящееся поле прав меньшинств и групп, и поразительно упрощённая. Опять же, я стремлюсь представить, по меньшей мере, более серьёзное исследование – оно последует в главе 9.

Взгляд «Конца прав человека» намного более узок, чем было обещано, и для этого, говоря словами самого Дузинаса, могло быть серьёзное основание. Дузинас стремился написать имманентную критику западной традиции прав человека. Под имманентной критикой я разумею, поэтому, критику прав человека, осуществляемую изнутри, ресурсами само́й западной философии – см. мои размышления над работой Майкла Солтера в главе 9. Такой вид критики, как показал Маркс,– часто является наилучшим. Так что Дузинаса не следует осуждать на этой почве. Он поставил вопрос несколько иначе:

«Мы исследуем с либеральной и нелиберальной перспектив основные кирпичики понятия прав человека: человека, субъект, юридическое лицо, свободу и права, и т д. Бурке, Гегель, Маркс, Хайдеггер, Сартр, психоаналитический, деконструктивистский, семиотический и этический подходы будут использованы, чтобы, для начала, углубить наше понимание прав, а затем критиковать аспекты их действия»[606]606
  Douzinas (2000) p. 4.


[Закрыть].

Обратите внимание, что как «либеральная», так и «нелиберальная», интеллектуальные тенденции – западные.

Критика Дузинаса, поэтому, не концентрируется на проблеме законности дискурса прав человека как «господствующего дискурса», как форме правового империализма; хотя в этом тексте он совершенно ясен в отношении роли права в процессах глобализации: «…Демократия и верховенство права всё больше используются во избежание подчинения экономических и технологических сил какой-либо иной цели, кроме их непрерывного расширения»[607]607
  Douzinas (2000) p. 7.


[Закрыть]. Вместо этого, Дузинас в этой книге, как и в своих более ранних работах, противостоит бездне, разделяющей право и правосудие, непреклонной тенденции права стереть человеческие различия и непосредственность во имя абстракции и универсализации. Отличие этого текста в вере, что он нашёл своего рода искупление.

Доузинас использует необычный метод организации своего пособия. Оно разделено на две части. Первая часть озаглавлена «Генеалогия прав человека», и стремится изложить историческое развитие естественного права от греческих классиков до превращения естественного права в права человека в ходе и после Французской и Американской революций. Вторая часть намного более амбициозна: «Философия прав человека». Она начинает, что не удивительно, с Бурке и Маркса в ролях «классических» критиков прав человека, за которыми следуют обращения к вопросу прав Канта (коему посвящено восемь страниц[608]608
  Douzinas (2000) pp. 188–195.


[Закрыть]) и Сартра.

Читатель может догадаться, что за Кантом последует его самый убедительный критик, Гегель. Гегелю отводится 11 страниц обсуждения после промежутка в 15 страниц[609]609
  Douzinas (2000) pp. 263–273.


[Закрыть]. Что же содержат эти вклинившиеся 15 страниц? Здесь Дузинас вновь демонстрирует свой (возможно, похвальный) недостаток почтения к интеллектуальной хронологии или развитию и свой вкус к новизне и иконоборчеству. Герой этих 15-ти страниц[610]610
  Douzinas (2000) pp. 201–216.


[Закрыть] не кто иной, как Мартин Хайдеггер, не часто рассматриваемый как теоретик прав человека. Какую роль этот спорный философ человека как «пастуха бытия» играет в экскурсе Дузинаса, будет исследовано ниже. Но ключевые доводы этой части, глав 11 и 12[611]611
  Douzinas (2000) pp. 297–342.


[Закрыть], посвящены применению психоанализа – особенно работ Лакана, Салецл, Жижека – к праву и правам человека. Читатели предыдущей работы Дузинаса уже знают, что прежним ориентиром Дузинаса была «этика инаковости» Левинаса.

Подлинный герой поисков намного более неожидан, хотя, как теперь очевидно, он только временная опорная точка для Дузинаса: это марксистско-утопический философ Эрнст Блох. Главным вкладом Эрнста Блоха была разработка «теологии освобождения»[612]612
  Мольтманн (1990).


[Закрыть] в 1960-х – он известен как «атеистический теолог». Дузинас объясняет свой выбор следующим образом:

«Его грандиозный и красноречивый утопизм, пропитанный центрально-европейской еврейской культурой и ценностями немецкого романтизма, остаётся непревзойдённым, хотя после краха коммунизма уже не фешенебелен и не „политкорректен“. Блох представляет подлинное развитие Маркса: он сохраняет главные элементы его критики прав, но обнаруживает в традиции естественного права ту исторически переменчивую, но вечную человеческую черту сопротивляться господству и угнетению, мечтать об обществе, в котором „человек будет ходить выпрямившись“, и бороться за него»[613]613
  Douzinas (2000) p. 176.


[Закрыть].

Сомнительно, превосходит ли это Маркса на самом деле. Но, что самое важное для Дузинаса, Блохова версия прав человека «принимает конкретную форму надежды, что подлинная гуманность ещё грядёт»[614]614
  Douzinas (2000) p. 181.


[Закрыть]. Собственным языком Дузинаса, на заключительной странице его работы, это изложено так: «Права человека – необходимое и невозможное требование права к правосудию[,] …интерес к политической и этической утопии, явление коей никогда не произойдёт, но чей принцип может замещать суждение нынешнего права»[615]615
  Douzinas (2000) p. 380.


[Закрыть]. Это – не стандартное обоснование прав человека, поэтому необходимо рассмотреть доводы и методику Дузинаса более пристально и критически.

Я уже отметил, что первая часть книги Дузинаса более пряма. Но она часто опускается до риторики и диких утверждений. Как можно было ожидать, взгляд Дузинаса на греческих, римских и томистских предшественников краток, но показателен[616]616
  Douzinas (2000) pp. 47–56, 56–61.


[Закрыть]. Чем ближе Дузинас подходит к нынешнему дню, тем больше он открывает себя критике. Временами это происходит из-за уже отмеченной до некоторой степени узкой опорной базы. Так, при обсуждении Локка он замечает:

«Предпосылка индивидуальных прав собственности – отсутствие политических и человеческих прав, подчинение предпосылки свободы. Это – трагедия индивидуализма, смягчённая введением демократии, но всё ещё представленная в различных формах неолиберализма»[617]617
  Douzinas (2000) p. 81.


[Закрыть].

Обсуждение было бы гораздо богаче при рассмотрении теории собственнического индивидуализма К. Б. Макферсона[618]618
  Macpherson (1964).


[Закрыть].

Последующие утверждения необоснованны и зачастую явно сделаны для эффекта. Так, Дузинас утверждает: «Если, согласно Ленину, социализм был сочетанием Советской демократии и электрификации, то для президента Картера, первого великого представителя моральной внешней политики, права человека есть сочетание капитализма и верховенства права»[619]619
  Douzinas (2000) p. 91.


[Закрыть]. Не являясь сторонником Картера, всякий вправе спросить – где он говорил такое? Далее, Дузинас заявил, что декларации ООН о правах человека «…создают и исчерпывают свою легитимность в акте их провозглашения. ‹…› Права человека устанавливают радикальную случайность лингвистического провозвещения в сердце конституционных мер»[620]620
  Douzinas (2000) p. 95.


[Закрыть]. Трудно понять, что это означает, особенно в свете намного более нюансированной дискуссии во второй части.

Когда Дузинас подходит к рассмотрению фактических деклараций прав человека, он ещё более спорен. Так, он делает потрясающее заявление:

«Если [Французская] Декларация ознаменовала наступление современности, она также положила начало национализму и всем его последствиям: геноцид, этнические и гражданские войны, этнические чистки, меньшинства, беженцы, безгражданство. Гражданство ввело новый тип привилегии, которая была защищена для некоторых, исключая остальных»[621]621
  Douzinas (2000) p. 103.


[Закрыть].

Но какое свидетельство есть в поддержку этого обвинения против Декларации 1789 г.? Многие серьёзные теоретики национализма не согласились бы с этим. А до какой степени новым было исключение?

Тут есть другая существенная апория – в том, что явно предназначено быть пособием. Дузинас демонстрирует, что не разбирается (весьма возможно, по недостатку интереса) в современных механизмах прав человека. Он утверждает, что до 1998 г. политически спорные случаи, согласно Европейской конвенции о защите прав человека, оставлялись Комитету министров Совета Европы[622]622
  Douzinas (2000) p. 119.


[Закрыть]. Это утверждение не только необоснованно, но и просто неверно. Кроме того, на той же странице о периодических отчётах в договорные органы ООН утверждается – вновь ошибочно,– что они посвящены нарушениям прав человека: следуя этой путанице, Дузинас не может предпринять серьёзную критику роли таких механизмов в защите прав человека. На следующей странице есть другое чрезвычайное, необоснованное и, на самом деле, ложное заявление: «…Адвокаты-барристеры, предстающие перед международными органами типа Европейского суда по правам человека, быстро узнают, что лучшая подготовка – это исследование политической принадлежности назначенных правительствами судей,– чем изучение прецедентного права Суда»[623]623
  Автор многократно представал перед Судом, с некоторым успехом, и никогда не предпринимал такого и не знает никого, кто предпринимал бы. Во всяком случае, что Дузинас не удосужился выяснить, судебные решения пишутся не судьями, а юристами Судебной канцелярии.


[Закрыть]. Ошибки вроде этой подрывают ценность аргументации. Я также весьма критичен к современным теории и практике прав человека – см. главу 6 этой книги и мои ссылки на новейшую литературу. Но чтобы критиковать, для начала необходимо правильно идентифицировать мишень критики.

Это общее презрение к международным механизмам прав человека, кажется, встречает возражение во второй части книги. Дузинас утверждает: «Действительно, международное право прав человека развилось из представления, что, во всяком случае, люди больше всего нуждаются в защите от своих местных блюстителей законности»[624]624
  Douzinas (2000) p. 155.


[Закрыть].

Кроме того, склонность Дузинаса цитировать газету «Гардиан» (The Guardian) как источник информации о нарушениях прав человека оставляет его гнев на уровне либерального негодования. Ноам Чомски, который выполнил такую работу намного более тщательно, был только кратко упомянут. Возможно, именно поэтому заключение этой части кажется настолько жидким, если вообще содержит какой-то значительный смысл: «Права человека, как принцип надежды, работают в промежутке между идеальным естеством и правом или между реальными людьми и универсальными абстракциями»[625]625
  Douzinas (2000) p. 145.


[Закрыть].

Вторая часть также содержит некоторые утверждения, от которых дух захватывает. Например, в начале:

«Наконец, постмодернистские подходы к праву, находящиеся под влиянием этики инаковости, связанной с философией Левинаса и Деррида, критичны к рационализму прав и подчёркивают их характер как устанавливаемых и насаждаемых. В этом они не слишком далеки от утверждения Бурке, что только индивидуализированное правосудие может защитить свободу»[626]626
  Douzinas (2000) p. 148.


[Закрыть].

Как напоминает Фриман, «то, что Бурке называет „реальными правами человека“, было не природным, но установленным обществом. Бурке противопоставляет философской концепции естественных прав социологический взгляд на права»[627]627
  Freeman (2001) p. 125.


[Закрыть]. Это, конечно, не то, что имеет в виду постмодернист Дузинас.

Кроме того, Дузинас, кажется, вступает в довольно критичное формальное противоречие с самим собой. Сначала он утверждает, что «право работает как критическая функция только в отношении горизонта будущего, этого (недостижимого) идеала эмансипированного и самоконституирующегося человечества»[628]628
  Douzinas (2000) p. 165.


[Закрыть]. Далее на той же странице следует: «Но Маркс пренебрёг той возможностью, что необоснованность дискурса прав и неопределённость понятия человека – по общему признанию, более утверждаемой, нежели реальной в восемнадцатом веке – установит неопределённость в сердце человеческой идентичности и неразрешимость в политике, тем самым создав условия будущей самореализации». Но, конечно, для Дузинаса, это невозможный идеал?

Самые удивительные утверждения возникают в отрывках, посвящённых Хайдеггеру. От первого захватывает дух: «Экзистенциализм как философская традиция идёт после диалектики Гегеля и онтологии Хайдеггера»[629]629
  Douzinas (2000) p. 200.


[Закрыть]. Обратите внимание на анахронизм – даже для Дузинаса экзистенциализм должен, конечно, начинаться с Киеркегора и Ницше. Кроме того, представление Хайдеггера оставляет читателя не уверенным, что тот имеет отношение к правам человека. Например:

«Субъективный поворот современности даёт Хайдеггеру возможность размышлять над тем, как метафизическая мысль настигла человечество с его примордиальной судьбой „заботиться о бытии“[630]630
  Douzinas (2000) p. 202.


[Закрыть]», «Ответственность человека состоит в том, чтобы найти в себе то, что приличествует судьбе охраны истины бытия, поскольку, в отличие от вещей, „человек – пастух бытия“»[631]631
  Douzinas (2000) p. 206.


[Закрыть].

Большинство читателей нужно очень настоятельно убеждать, что такая «судьба» играет роль в понимании прав человека. Вот первый и единственный признак уместности Хайдеггера:

«Метафизический гуманизм находится в сердце беспрецедентной колонизации природы в её различных смыслах – территории и материального ландшафта, природы человека или животного, природы „прирождённых“, туземного народа. Но разве права человека – не есть щит против самоубийственных ужасов метафизического высокомерия?»[632]632
  Douzinas (2000) p. 209.


[Закрыть].

Этому, конечно, следует противопоставить отмеченный выше отрывок[633]633
  Douzinas (2000) p. 242.


[Закрыть].

Не могу ничего возразить по этому поводу комментарию Бадью насчёт Хайдеггера:

«Хайдеггер полагает, что бытие „подобно фюсису[634]634
  Согласно Badiou (2005) p. 125, фюсис (φύσις) – это аутентичная мысль о бытии; для греков, произведение искусства основывалось на природе как фюсисе.


[Закрыть]“. Мы скажем скорее, что бытие максимально со-стоит как естественная множественность, т. е. как гомогенная нормальность. Не-насилие, близость которого потеряна, мы заменим на иное утверждение, у которого не будет такой „ауры“: природа – это то, что строго нормально с точки зрения бытия»[635]635
  Badiou (2005) p. 129.


[Закрыть].

Дузинас намного более убедителен в обсуждении французских пост– (или нео-) марксистов Балибара, Лефора и Льотара (в двух отрывках при обсуждении Маркса[636]636
  Douzinas (2000) pp. 170–175.


[Закрыть], и после представления Хайдеггера[637]637
  Douzinas (2000) pp. 217–227.


[Закрыть]) и английского критического теоретика Джея Бернштайна[638]638
  Douzinas (2000) pp. 285–287.


[Закрыть], написавшего образцовую статью по работе Маркса «К еврейскому вопросу»[639]639
  Bernstein (1991).


[Закрыть]; а также немецкого критического теоретика и интеллектуального наследника Хабермаса, Акселя Хоннетха[640]640
  Douzinas (2000) pp. 274–280.


[Закрыть]. Все они подвергнуты критике на пути Дузинаса к психоанализу и этике инаковости. Здесь нет места детальной деконструкции аргументации Дузинаса, но примечательно, что с этого момента и до обращения к психоанализу[641]641
  Douzinas (2000) pp. 296–297.


[Закрыть] нет никакого чувства логической последовательности или перехода.