Текст книги "Медноголовый"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Дьявола, намертво вцепившегося в Америку и тянущего лучшую страну на земле к себе в зловонное логово. Адам, казня себя за тот компромисс, когда он согласился с тем, что Югу нужна военная победа (дабы облегчить дальнейшие переговоры о мире), вдруг ясно осознал: он должен сделать выбор. Здесь и сейчас. Нелёгкий выбор, чреватый разрывом с родными, друзьями, соседями. И любимой. Ну и пусть, ожесточённо подумал Адам. Лучше потерять Джулию, чем потерять душу.

С войной надо покончить, в этом сомнений у Адама не было. Он пытался предотвратить её начало, работая в Христианской Миротворческой комиссии, но горстка добродетельных верующих людей была бессильна остановить охватившее страну безумие, поэтому Адам намеревался покончить с войной посредством самой войны. Он предаст Юг, ибо только предательство – единственный путь спасти страну. Он окажет Северу любую помощь, какую только сможет оказать, будучи адъютантом одного из командующих армий Юга.

Адам стоял на коленях во тьме и знал, что молитва его услышана. Знал, потому что в душе его, наконец, воцарился покой – знак того, что принятое им решение правильно. Он предаст свою страну заклятым врагам во имя Господа и ради Америки.

Мертвецы дрейфовали вниз по тёмному Потомаку к Чесапикскому заливу и океану. Часть трупов прибило к камням водопада Грейт-Фоллз, другие миновали пороги, и их вынесло к опорам моста Лонг-Бридж, по которому проходило шоссе, ведущее из Вашингтона в Виргинию. Вода смыла кровь и грязь с покойников, и на следующий день, когда вашингтонцы вышли к реке, их взорам предстали их ушедшие на войну близкие, с бледной, напитавшейся влагой кожей и телами, раздутыми от газов так, что полопались швы и отлетели пуговицы нарядной синей формы.

А в Белом Доме президент оплакивал гибель друга, сенатора Бейкера, в то время как Юг, видя руку Господню в одержанной на реке победе, возносил Ему хвалы.

Листва пожухла и опала, укрыв багряно-золотым ковром свежие могилы на Боллз-Блеф. Полки южан передислоцировали от реки на зимние квартиры под Ричмондом, против которого, как трезвонили газеты, северяне сосредотачивают армию. Генерал-майор МакКлеллан, прозванный «юным Наполеоном», хвастал, что добьётся от своего умножающегося воинства идеальной выучки и дисциплины. Стычка под Боллз-Блеф наполнила северные церкви скорбящими родственниками, но Север утешал себя тем, что отмщение близко, ибо весной превосходно вымуштрованная армия МакКлеллана предаст Юг огню и мечу. Флот же Союза весны не дожидался. В Южной Каролине, за островом Хилтон-Хед, военные корабли проложили себе дорогу в пролив Порт-Ройал-Саунд и высадили десант, выбивший мятежников из стерегущих гавань Бофор-Харбор фортов. Северный флот блокировал побережье Конфедерации, и, хотя южные журналисты старались преуменьшить военное значение порт-ройалской неудачи, в рабских бараках Юга тайком торжествовали. И торжествовали ещё больше после большого пожара, уничтожившего Чарльстон. «Сам ангел мщения покарал грешников пылающим мечом!» – так трактовали данное событие пасторы северных церквей, и те же пасторы ликовали, когда военный корабль северян, презрев морские законы, остановил британское почтовое судно и пленил двух плывших из Ричмонда в Европу уполномоченных Конфедерации. На Юге тоже нашлись оптимисты, радостно воспринявшие весть об этом, предрекая, что после такого плевка в рожу заносчивые лорды точно пришлют весь флот Её Величества к американским берегам. В декабре прогнозы оптимистов, казалось, начали сбываться: ричмондская пресса с удовлетворением сообщила о прибытии в Канаду дополнительных пехотных батальонов на случай, если Север дерзнёт вступить в войну с Англией, а не поспешит вернуть с извинениями двух похищенных с её судна пассажиров.

Снег лёг на горы Блю-Ридж, выбелив могилу жены Томаса Труслоу и завалив дороги в западную часть Виргинии. Часть эта бросила вызов Ричмонду, отделившись в самостоятельный штат, мигом примкнувший к Союзу. Вашингтон праздновал отпадение Западной Виргинии, видя в нём первую ласточку скорого развала Конфедерации. Бесконечные колонны новобранцев маршировали по Пеннсильвания-авеню, спеша в учебные лагеря на территории оккупированной северной Виргинии, где «юный Наполеон» делал из рекрутов сверхсолдат. Каждый день из северных литеек привозили новые пушки, выстраивая их в десятки рядов у здания Капитолия, в лучах зимнего солнца слепящего белизной стен под неоконченным, покрытым строительными лесами куполом. Северные газеты самоуверенно пророчили конец Конфедерации, которая скоро обратится в пыль, будто мёртвое трухлявое дерево.

А в столице Юга царило уныние. Зима принесла дурные вести и дурную погоду. Рано выпал снег, похолодало, и янки всё туже сжимали петлю блокады на шее Конфедерации. Адам Фальконер, воспринимавший новости об успехах северян с удовлетворением, за две недели до Рождества приехал на каменные пристани Рокетс-лэндинг. Ветер гнал по воде серые волны и стенал в оснастке судна, которое раз в неделю под белым флагом перемирия ходило из Ричмонда вниз по реке Джеймс-ривер, проходя мимо удерживаемого южанами форта Друри-Блеф, к Аппоматоксу, а оттуда до Хэмптон-Роудз к причалам форта Монро. Находящийся в доброй сотне километров от Ричмонда форт стоял на виргинской земле, но хозяйничали там с начала войны северяне. В форте пароход высаживал пленных северян и забирал обменянных на них южан.

Студёный зимний ветер колол Рокетс-лэндинг иглами срывающейся с небес мороси, осаживая угольную гарь из труб соседних литейных цехов на камни пристани, на чугунные швартовные тумбы, на обшивку корабля, на поношенные мундиры трёх десятков мужчин, зябнущих у сходней. Мужчины были офицерами-янки из числа пленённых под Манассасом. Их договорились поменять на конфедератов, взятых МакКлелланом на территории, известной с недавних пор, как штат Западная Виргиния. Физиономии северян были бледны после пяти месяцев пребывания в арендованном властями под тюрьму заводском корпусе Кэстл-Лайтнинг на Кэри-стрит около двух газгольдеров с горючим для городского уличного освещения. Форменная одежда пленников висела мешками, свидетельствуя, что кормили северян все эти месяцы скудно.

Офицеры дрожали и ёжились, дожидаясь разрешения подняться на борт. У многих были в руках узелки с нехитрым скарбом, накопившимся за время заключения: расчёска, Библия, пара монеток, письма из дома. Пленные закоченели от холода, но мысли о скором освобождении и особенно о пире, который им закатят в форте Монро, придавали сил. Северяне грезили вслух о лобстерах и бифштексах, о черепаховом и устричном супе, о яблочном повидле и мороженом, об оленине под клюквенным соусом и утке под апельсиновым, о мадере и бренди, но больше всего – о кофе, настоящем крепком кофе.

Лишь один пленник не трепетал вместе с прочими от холода и нетерпения. Майор Джеймс Старбак расхаживал по молу с Адамом Фальконером. Толстые некогда щёки майора обвисли, а роскошная борода торчала щёткой, и он, всегда выглядевший старше своих лет из-за рано поредевших волос и вечно хмурого выражения лица, казался почти стариком. В Бостоне Джеймс был восходящей звездой адвокатуры, и в начале войны, записавшись на военную службу, попал в адъютанты к генералу Ирвину МакДауэллу. Но МакДауэлл проиграл битву под Манассасом, а Джеймс угодил в плен к южанам, и что ждало его на родине, не имел ни малейшего представления.

Адам отвечал за то, чтобы на судно погрузились именно те лица, чьи имена были обозначены в списке обмениваемых, то есть обязанности его сводились к перекличке и счёту по головам. Покончив с делами службы, Фальконер-младший отозвал в сторонку Джеймса Старбака и попросил о личном разговоре. Тот, конечно, предположил, что предметом беседы станет его брат.

– Какова, по-вашему, вероятность того, что Нат сменит сторону в этой войне? – с тоской спросил он Адама.

Адаму отвечать прямо не хотелось. Он разочаровался в своём лучшем друге Натаниэле Старбаке, который упивался войной, как донжуан упивается новой любовницей. Нат забыл Бога, и Адам желал бы надеяться, что Бог не забыл Ната. Джеймса расстраивать соображениями подобного рода Фальконер не стал, ограничившись новостью, что, несомненно, должна была порадовать его собеседника:

– Он говорил, что регулярно посещает молитвенные собрания.

– О, отлично! – оживился северянин, отчаянно скребя живот.

Как и прочие узники Кэстл-Лайтнинг, он быстро завшивел. Поначалу находил это обстоятельство постыдным, но со временем обвыкся.

– Относительно же смены Натом стороны… – Адам помедлил, – Не знаю. Если мой отец вернётся в Легион, то, думаю, Нату придётся искать себе другое занятие. Отец, видите ли, Ната недолюбливает.

Паровоз на проходящей рядом железнодорожной ветке с шумом выпустил струю пара, и Джеймс подскочил от неожиданности. За первой струёй последовала вторая, и высокие ведущие колёса пронзительно завизжали, проворачиваясь на влажных и скользких рельсах. Надсмотрщик пролаял приказы двум неграм, и рабы пробежали вперёд, подсыпая под колёса песок для сцепления. Паровоз с натугой сдвинулся с места, волоча за собой длинную череду товарных вагонов. Адама и Джеймса обдало удушливым дымом. В топке паровоза горели смолистые сосновые дрова, и верх пузатой дымовой трубы был чёрен от густой жирной сажи.

– Как вы догадываетесь, я не случайно попросил вас о беседе с глазу на глаз… – неловко начал Адам, дождавшись, пока поезд проедет.

– Хотели попрощаться? – понимающе кивнул Джеймс.

Его ботинок просил каши. Иногда подошва подворачивалась, и тогда Джеймс спотыкался.

– Буду откровенен… – волнуясь, сказал Адам и замолк, обходя лежащую рыжей мокрой кучей якорную цепь.

– Война, – продолжил он, объясняя скорее себе, нежели Джеймсу, – должна быть приведена к скорейшему окончанию.

– Абсолютно согласен. – энергично мотнул головой Джеймс, – Абсолютно. Все мои молитвы об этом.

– Не могу описать вам, каких бедствий стоила эта проклятая война Югу, – ободрённый поддержкой собеседника, жарко заговорил Адам, – И мне страшно представить, что то же самое может однажды повториться на Севере.

– Аминь. – Джеймс понятия не имел, о чём толкует Адам.

Из камеры Кастл-Лайтнинг война представлялась почти выигранной конфедератами, особенно после рассказов переживших стычку под Боллз-Блеф везунчиков.

– Чем дольше длится война, тем больше мы теряем. Над нами смеются в Европе. Наш авторитет наиболее разумно и справедливо устроенного государства в мире падает всё ниже. – Адам болезненно скривился от бессилия выразить точнее то, что мучило его долгие месяцы.

За пристанями поезд набирал ход, колёса гремели на рельсовых стыках. Вырывающийся из трубы дым казался белым на фоне серого неба. Кондуктор запрыгнул на подножку служебного вагона, зябко передёрнул плечами и скрылся внутри.

– Война – наша катастрофа! Роковая ошибка! – выпалил Адам, – Она – вызов воле Господа, поймите меня правильно.

– Я понимаю вас. – осторожно произнёс северянин.

Джеймс верил, что вызов воле Господа – само существование раскольничьей Конфедерации, но высказывать вслух своё мнение постеснялся, чтобы не обижать нового друга, потому что Адам, чьи чувства были так близки и понятны Джеймсу, носил серый мундир этой самой Конфедерации. Как всё запутано, печально подумалось Джеймсу. Его товарищи по заключению в Кэстл-Лайтнинг открыто хвалились супружескими изменами, сквернословили, богохульствовали. Были среди них пьяницы, игроки, распутники, нарушители святости дня воскресного, люди, отмеченные всеми мыслимыми и немыслимыми пороками, но все они сражались за правое северное дело, в то время как Адам, совестливый и богобоязненный молодой человек, был мятежником.

Однако следующая фраза Адама заставила Джеймса усомниться в данном утверждении.

– К моему глубочайшему сожалению, я пришёл к выводу, что мир, окончательный и бесповоротный, возможен лишь в одном случае… – Адам помолчал и добавил твёрдо, – В случае окончательной и бесповоротной победы Севера. Вы мне верите?

– Э-э, да… Разумеется. – пробормотал ошеломлённый Джеймс.

Признание Адама поразило его, как громом. Остановившись, Джеймс смотрел на собеседника и не слышал звона корабельной рынды, что звала пленных на борт.

– Молюсь об этом вместе с вами. – присовокупил северянин уже более осмысленно.

– Молитв мало. – Адам достал из кармана небольшую, напечатанную на тончайшей бумаге Библию и вручил Джеймсу, – Прошу вас передать это на Север. В обложку зашиты полный список частей нашей армии, их численность к настоящему моменту и дислокация в Виргинии.

Адам скромничал. Тайник, в который он превратил кожаную обложку Библии, хранил самые подробные сведения об укреплениях обороны северной Виргинии, какие только мог собрать, будучи штабным работником, Адам: количество солдат в каждой из бригад, исходя из отпускаемого им продовольствия, и предположительное число новобранцев, которыми может пополнить армию Конфедерация весной в случае введения всеобщей воинской повинности; сколько новых орудий еженедельно поставляют армии литейные цеха Ричмонда и какие из редутов вокруг Сентервилля с Манассасом за неимением настоящих пушек оснащены макетами. Адам передавал Северу подробный план строящихся укреплений южной столицы со сроками окончания строительства каждого из сооружений; сообщал об идущих в обстановке строгой секретности на верфях Норфолка работах над новым броненосцем и о фортах, стерегущих речные подходы к Ричмонду. Фальконер-младший описывал слабости Юга и его силу, пытаясь донести до северян простую мысль: один мощный удар сметёт Конфедерацию, будто порыв ветра – карточный домик.

Адам питал надежду, что переданной им информации будет достаточно, чтобы покончить с войной, но сознавал, что от него могут потребовать ещё. Меряя шагами грязный причал, кропимый стылой моросью, Адам инструктировал Джеймса, как держать связь. Он тщательно продумал схему, стараясь предусмотреть малейшие из случайностей, что могут его выдать.

– В идеале я предпочёл бы избежать любых будущих контактов, однако идеалы редко совпадают с жизненными реалиями, поэтому прошу вас никогда не упоминать моего имени ни в личных разговорах, ни, тем более, в переписке.

– Само собой, само собой. – кивал Джеймс, сжимая холодную кожу обложки Библии.

Ему было стыдно. Стыдно за эгоистичное, недостойное христианина ощущение счастья, потому что вызвано оно было лишь в малой степени открытием, что приятный ему человек сочувствует делу Севера и готов помогать с риском для жизни. Главным было другое: с бумагами, спрятанными в Библии, Джеймс возвращался домой не пленённым адъютантом битого генерала, а триумфатором. Вестником грядущей победы. На его молитвы было отвечено стократ.

Адам истолковал его замешательство на свой лад:

– Нет, если потребуется, я могу и далее снабжать вас сведениями, но именно вас. Лично вас. Никого более. Кроме вас, я никому не доверяю.

По обе стороны фронта хватало господ, готовых за понюшку табаку и бутылку виски мать родную продать, не то, что имя поставщика секретных сведений из вражеского стана. Джеймсу Старбаку Адам доверял. Но только ему.

– Вы дадите мне слово честного христианина, что будете держать в секрете моё имя?

– Да. – выдохнул Джеймс, ослеплённый нежданной-негаданной улыбкой фортуны.

– В секрете абсолютно от всех. – уточнил Адам, – Если вы откроете моё имя самому МакКлеллану, я не могу быть уверен в том, что генерал не проговорится кому-либо ещё, а этот «кто-то» может стать моей погибелью. Обещайте мне. Никому. Пусть всё останется лишь между нами двумя.

– Обещаю. – торжественно сказал Джеймс.

Вновь ударили в рынду. Северянин оглянулся на судно и торопливо полез во внутренний карман потрёпанного мундира. Достав оттуда свёрток промасленной бумаги, стряхнул обёртку. Внутри оказалась карманная Библия в захватанной пальцами обложке.

– Передадите её Нату? – попросил Джеймс, – Я хочу, чтобы он читал её.

– С удовольствием. – Адам принял томик.

Джеймс обернул бумагой Писание, отданное ему южанином, и добавил с теплотой в голосе:

– И скажите ему, что, буде он решится вернуться на Север, я приложу все силы, чтобы примирить его с отцом и матушкой.

– Скажу. – согласился Адам, хотя сомневался, что Нат может вдруг пожелать возвратиться.

– Эй, мистер, надумали остаться? – окликнул Джеймса матрос с судна.

– Помните. Вы обещали. – быстро сказал Адам, – Ни слова о том, от кого вы получили информацию.

– Никому. – заверил его Джеймс.

– Благослови вас Господь. – Адама захлестнула волна приязни к этому неуклюжему человеку, в котором он нашёл истинного брата во Христе, – Благослови Господь Соединённые Штаты.

– Аминь в том. – Джеймс протянул ладонь, – Буду молиться за вас.

– Спасибо.

Адам потряс ему руку, и северянин подбежал к трапу.

Едва Джеймс очутился на борту, сходни убрали и отдали швартовы. Майор стоял у поручней с Библией в руках. Пароход сдвинулся с места, и пленники издали радостный крик. Боковые колёса начали вращаться, взбивая лопастями мутную речную воду. Северяне приветствовали движение гребных колёс новым воплем, безмолвствовал лишь Джеймс Старбак. Дымовая труба корабля выкашляла клуб грязноватого дыма, тут же растянутого ветром над рекой.

Адам наблюдал, как судно идёт мимо верфи, подгоняемое течением. Он помахал напоследок Джеймсу и перелистал Библию северянина. Поля её были густо исписаны пометками и примечаниями. Это была Библия человека, выше всего на свете ставящего волю Господа, Библия настоящего христианина. Адам закрыл книгу, стиснув её, будто надеялся, что слово Божье придаст ему крепости духа, и пошёл к своей лошади. Ни холод, ни пронизывающий ветер не могли испортить ему настроения. Он поступил правильно. Он выбрал путь мира, единственный путь, который мог принести покой его многострадальной стране, вновь слитой воедино из двух половинок Севера и Юга, ибо такова воля Господня.

Адам скакал в город. Позади юноши пароход плюхал и дымил по речному изгибу, неся груз измены и мира.

Часть вторая

4

Днём официального вступления Джефферсона Дэвиса в должность президента Конфедеративных Штатов Америки стал день рождения Джорджа Вашингтона. Это была вторая инаугурация Дэвиса. Первая состоялась в Монтгомери, штат Алабама, но там Дэвис принимал на себя обязанности президента временного правительства. Теперь, избранный должным образом и по праву обосновавшийся в новой столице, он готовился официально принять высокий пост второй раз, и то, что это должно было произойти в день рождения Джорджа Вашингтона, имело огромное символическое значение, но денёк выдался гадостный. С утра зарядил дождь, вынудивший огромную толпу, собравшуюся на Капитолийской площади Ричмонда, прятаться под зонтами, так что со стороны казалось, будто ораторы выступают перед полем блестящих чёрных валунов. Капли барабанили по кожаному верху экипажей и зонтам так громко, что никто, кроме стоявших у самой трибуны, не разобрал ни речей, ни молитв, ни даже слов принесённой президентом присяги. После клятвы новоиспечённый президент под кашель и чих окружения призвал Господа благословить дело Юга. Мрачные февральские облака низко плыли над городом, темня и лишая его ярких красок. Не могли они справиться лишь с новым флагом Конфедерации. Стяги, висящие на флагштоках за трибуной и на каждой крыше, сколько хватало глаз, представляли собой алое поле с косым крестом святого Андрея. Крест был синим и на нём размещались тринадцать белых звёзд, из которых одиннадцать означали одиннадцать взбунтовавшихся штатов, а ещё две – Кентукки и Миссури. На верность последних двух претендовали обе воюющие державы, но для южан, с их склонностью всюду искать добрые предзнаменования, их наличие в составе Конфедерации было важнее. С Кентукки и Миссури южане могли утверждать, что их государство состоит из тринадцати штатов, так же, как и другое государство, основанное восемьдесят шесть лет назад. Впрочем, в жмущейся под зонтами толпе находились и такие, кто напоминал, что тринадцать – число несчастливое, да и погодка в день инаугурации не предвещает новому президенту ничего хорошего.

После церемонии по Двадцатой улице потянулась длинная процессия приглашённых на торжественный приём, организованный в арендованной на Клей-стрит под правительственную резиденцию усадьбе Брокенборо-Хаус. Особняк вскоре наполнился мокрыми людьми, вешавшими в вестибюле свои сырые пальто на статуи Трагедии и Комедии и бродившими из комнаты в комнату, язвя по поводу вкуса нового президента в выборе картин да мебели. Рабы Дэвиса заблаговременно покрыли дорогие ковры на полу хлопчатобумажными чехлами, но гости, желая посмотреть узоры на коврах, по-простецки стягивали чехлы, и скоро прекрасные ковры были затоптаны грязными башмаками до неузнаваемости, а двойной ряд павлиньих перьев, украшающий каминную комнату в дамской гостиной, раздёрган на сувениры. Хмурый президент в парадной столовой принимал у белого мраморного камина поздравления, устало упражняясь в сочетании на разный лад словосочетаний «торжественная церемония» и «дни тяжких трудов». Развлекать гостей позвали армейских музыкантов, но гостей набилось столько, что скрипачу не хватало пространства для смычка, поэтому солдат отослали на кухню, где повара угостили их мадерой и холодным цыплёнком.

Полковник Вашингтон Фальконер, ослепительную элегантность мундира которого подчёркивала скромная чёрная перевязь, поддерживающая его повреждённую под Манассасом руку, протолкался к президенту, поздравил его и, сокрушаясь, что не может дать для пожатия правую ладонь, протянул левую.

Президент Дэвис неловко потряс её, бормоча, что присутствие Фальконера на данной торжественной церемонии – великая честь в эти дни тяжких трудов.

– Дни тяжких трудов требуют великих людей, мистер президент, – расшаркался Фальконер, – Следовательно, нам повезло, что у нас есть вы.

Тонкие губы Дэвиса дёрнулись, давая понять, что комплимент замечен. Президента мучила сильнейшая мигрень, делавшая его ещё холоднее и отчуждённее, чем обычно.

– Печально, – сказал он свысока, – что вы не пожелали разделить эти труды со всеми нами, отказавшись стать уполномоченным в Европе.

– И тем самым избавив себя от множества хлопот, мистер президент. – не подумав, брякнул Фальконер и осёкся.

Искренняя фраза плохо укладывалась в старательно лелеемый им образ пламенного патриота, который в дни войны рад любым хлопотам, даже если они заключаются в похищении тебя вражеским флотом из уютной каюты британского судна.

Обоих незадачливых уполномоченных, впрочем, уже освободили (Север не желал вести войну ещё и с Англией), но их пребывание в Европе пользы не принесло. Франция оказывать помощь Конфедерации не хотела, пока не определится Англия, а британцы ввязываться намеревались лишь в том случае, если южане покажут, что способны победить и без посторонней поддержки. Размышляя над причинами дипломатического краха, Дэвис заключил, что кроются они в неверном выборе уполномоченных. Слайделл и Мейсон, люди прямолинейные, были достаточно искушены, чтобы ориентироваться в хитросплетениях американской политики, но не имели шансов против прожжённых европейских интриганов. Возможно, думал президент, уполномоченные с лучшими манерами и даром располагать к себе людей достигли бы большего.

И Вашингтон Фальконер соответствовал данному определению на все сто: светлая шевелюра, открытое и честное лицо; приятное, но не до смазливости. Он был подтянут и широкоплеч, а, кроме того, являлся обладателем одного из крупнейших в Виргинии состояний, позволившего ему на свой счёт снарядить целый полк, оснастив его всем самым новейшим, что нашлось на складах и арсеналах. Слухи утверждали, что Фальконер мог снарядить дюжину таких полков без чувствительного ущерба кошельку. Любой согласился бы с тем, что Вашингтон Фальконер – баловень судьбы, и президентДэвис вновь испытал приступ раздражения из-за отказа Фальконера стать уполномоченным в угоду ребяческой мечте повести в бой бригаду.

– Сожалительно видеть, что вы не оправились от раны, Фальконер. – указал президент на перевязь.

– Просто пока ещё плохо владею правой, мистер президент, что однако же не помешает мне поднять меч в защиту своей страны… – с пафосом произнёс Фальконер.

Рукой он уже владел вполне сносно, но продолжал носить её на перевязи, ибо перевязь придавала его облику героичность, неотразимо действовавшую на прекрасный пол (чрезвычайно полезный эффект в отсутствие законной супруги, изнемогающей от каких-то таинственных хворей в тиши и отдалении загородного поместья).

– …От всей души надеюсь, что меч мой окажется востребован в самое ближайшее время. – добавил Фальконер, прозрачно намекая на то, что президент мог бы и помочь в получении им вожделенной бригады.

– Как мне кажется, в ближайшее время все мы будем востребованы в той степени, в какой потребуют обстоятельства. – уклонился от прямого ответа президент.

Он страстно желал, чтобы его жена была сейчас здесь и помогла управиться со всем этим сонмом суетливых господ, требующих от него больше энтузиазма, чем он мог им дать. Варина была великой мастерицей вести светские беседы, сам же вновь избранный президент в таких случаях с трудом выдавливал слово-другое. Интересно, Линкольну так же досаждают назойливые просители, или коллега-президент нашёл способ избегать их утомительного внимания? Президент заметил знакомое лицо рядом с Фальконером. Человек улыбнулся Дэвису и кивнул. Имя президент после некоторого усилия всё же вспомнил и произнёс вслух:

– Мистер Делани.

Бельведер Делани был адвокатом и сплетником. В списке приглашённых на приём Дэвис его фамилии не видел, но людь такого сорта просачиваются и без приглашений.

– Мистер президент. – почтительно склонил голову законник. Внешность пухлого улыбчивого говоруна была обманчива, скрывая ум острый и ядовитый, как зубы змеи, – Позвольте мне принести вам мои искренние поздравления по такому торжественному случаю.

– Торжественные церемонии, Делани, предваряют дни тяжких трудов.

– О чём и предупреждает нас погода, не так ли, мистер президент, – на дворе лило, но Делани сиял, как всегда, – С вашего позволения, сэр, я позволю себе украсть у вас полковника Фальконера. Вступление в должность ещё не даёт вам права лишать нас общества наших героев.

Дэвис кивнул, признательный Делани за избавление от Фальконера. Увы, одну докуку немедленно сменила другая, и вместо полковника к Дэвису энергично протиснулся тучный конгрессмен, жаждавший поприветствовать земляка-миссисипца, выбившегося в первые президенты Конфедерации.

– Дни тяжких трудов увенчиваются торжественными церемониями. – тоскливо пробормотал президент.

– Да брось, Джефф, какие церемонии? – по-свойски хлопнул его конгрессмен с хохотком по плечу, – Просто пошли наших бравых ребят на север, они отчикают старине Эйбу Линкольну его колокольчики. Глядишь, он запоёт по-другому, а?

– Стратегия – дело генералов. – сухо отрезал Дэвис.

За плечом конгрессмена маячил священник епископальной церкви со своей порцией поздравлений, но отделаться от миссисипца было не так-то просто:

– К чёрту, Джефф, у тебя котелок в этих военных фиглях-миглях варит не хуже наших солдафонов. – конгрессмен смачно харкнул табачной жвачкой в плевательницу, но в плевательницу не попал, а попал на юбку с кринолином супруге священника.

Кринолин – жесткая основа для пышной юбки.

– Пора врезать вшивым янки раз и навсегда! – заявил конгрессмен и предложил именитому земляку приложиться к фляжке, – Лучшее виски по эту сторону реки Теннесси, Джефф. Забористая штукенция, один глоток вышибет из тебя все болячки!

– Что вам угодно от меня, Делани? – сердито осведомился Фальконер у проныры-адвоката, нахально уволокшего его от президента.

– Мне? – удивился Делани, – Мне от вас ничего не угодно, Фальконер. Вас хотел видеть Дэниел, а Дэниелу благоразумные люди не отказывают во встрече.

– Дэниел? – настал черёд изумляться Фальконеру.

Джон Дэниел, весьма влиятельный в Ричмонде господин, славился крайней нелюдимостью. Он был некрасив, груб, как каторжник, но обладал огромной властью, ибо решал, какое дело или человека поддержит популярная ричмондская газета «Экзаминер» Жил он одиноко, деля кров с двумя злобными псами, которых обожал между собою стравливать и наблюдать с хихиканьем за схваткой с безопасной высоты специально купленного парикмахерского кресла. Он и сам был боец не промах: дважды побывав на привычной дуэльной площадке ричмондцев у ручья Блади-Ран, пережил обоих противников, лишь умножив свою жутковатую славу. К его мнению прислушивались многие южане, видя в нём идеолога первой величины, а его памфлетом «Ниггерский вопрос» зачитывались все поборники рабства.

Джон Монкьюр Дэниел, 1825–1865. Фигура противоречивая и весьма незаурядная. Из-за смерти отца и необходимости кормить мать с братом вынужден был оставить учёбу. Поступил на работу библиотекарем, попутно писал статьи в журнал «Саутерн Плэнтер», где его хлёсткое перо было замечено, и ему предложили занять пост редактора в новообразованной газете «Экзаминер». Благодаря Дэниелу никому не известный листок в считанные месяцы стал самой популярной газетой Юга. Дэниел дружил с Эдгаром Алланом По и помогал ему. В 1853 году президент Бьюкенен назначил Дэниела послом при дворе сардинского (будущего итальянского) короля Виктора-Эммануила, где американец познакомился и подружился с Джузеппе Гарибальди и его соратниками. С началом Гражданской войны в США Дэниел вернулся на родину и предложил свои услуги армии Конфедерации. Получил тяжелое ранение (из-за которого правая рука практически не действовала) и ушёл с военной службы в конце 1861 года.

И вот этот самый пугающий Джон Дэниел ждал Фальконера с хлыстом в руке на задней веранде новой правительственной резиденции, угрюмо глядя на дождь.

Удостоив Фальконера косого взгляда, Дэниел ткнул хлыстом в сторону заливаемых водой с неба голых деревьев.

– Дерьмовая примета для нового президента. А, Фальконер? – спросил он резким скрипучим голосом, не утруждая себя приветствием.

– Надеюсь, нет, Дэниел. Как поживаете? Полагаю, ничего?

Дэниел не обратил на потуги собеседника быть вежливым ни малейшего внимания:

– Что думаешь о нашем новом президенте, Фальконер?

– Думаю, нам повезло с ним.

– Звучит, как передовица в «Сентинел». – гадливо сморщился Дэниел, – Господи, Фальконер, да в конгрессе старых США было полно таких рохлей, как Дэвис. Свиная задница больше годится на роль вождя нации, нежели Дэвис. Чем он всех вас покорил? Хотя, отдадим ему должное, он величественен. Только величественность эта – величественность мумии. И как с мумиями до потомков доходят всякие древние бесполезные черепки, так и Дэвис принёс в мир живых мёртвые, засушенные, как он сам, понятия о чести и достоинстве. А нам, Фальконер, не это надо, а напористость. Нам нужны люди, которые способны пойти и выбить из янки дух. Нам надо утопить Север в крови, а не трепать языком с высокой трибуны. Если бы болтовня выигрывала битвы, мы бы уже топтали Мэйн на пути в Канаду. В курсе, что Джо Джонстон был в Ричмонде два дня назад?