355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бернард Корнуэлл » Медноголовый » Текст книги (страница 17)
Медноголовый
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:33

Текст книги "Медноголовый"


Автор книги: Бернард Корнуэлл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Выходит, вы заслужили тюрьму, мистер Старбак! – он засмеялся, показывая, что шутит и вновь хлопнул по столу, – Вы – храбрый человек, мистер Старбак, вне всякого сомнения!

Пинкертон говорил чистосердечно, и его подчинённые поддержали шефа одобрительным гулом.

Джеймс тронул Натаниэля за локоть:

– Я всегда верил, что ты вернёшься на правильную сторону. Отличная работа, Нат!

– Север вам очень обязан, мистер Старбак, – торжественно объявил Пинкертон, – и я лично прослежу, чтобы вас не обошли наградой. Теперь, если вы закончили с едой, можем мы побеседовать лично? И ты, Джимми, конечно же. Пойдёмте. Вино можете прихватить с собой, мистер Старбак.

Пинкертон завёл их в маленькую, элегантно обставленную гостиную. На книжных полках стояли труды по богословию. На швейной машинке лежала недошитая сорочка. Боковой столик был уставлен семейными фотографиями в серебряных рамках. Угол дагерротипного изображения ребёнка перечёркивала лента крепа. Очевидно, дитя недавно умерло. На другом фото красовался юноша в артиллерийской форме армии Конфедерации.

– Не та фотография убрана в траур, да, Джимми? – усмехнулся Пинкертон, садясь, – Как мне вас лучше звать, мистер Старбак? Нат? Натаниэль?

– Нат, сэр.

– Ну, а вы меня можете называть Бульдогом. Все меня так зовут, кроме Джимми, но Джимми слишком чистоплюист, чтобы пользоваться дружескими прозвищами. Да, Джимми?

– Именно, шеф. – кивнул Джеймс, жестом приглашая Натаниэля занять место напротив Пинкертона у пустого камина.

В дымоходе выл ветер, по закрытым шторами окнам снаружи барабанил дождь. Пинкертон достал из жилетного кармана подложное донесение:

– Новости не вдохновляют, Джимми. – озабоченно сказал он, – То, чего я боялся. Против нас сто пятьдесят тысяч мятежников. Взгляни сам.

Джеймс водрузил на переносицу очки и принялся при свете масляной лампы просматривать листки. Натаниэлю стало не по себе: а вдруг Джеймс досмотрится, что почерк не Адама? Но Джеймс тряхнул головой в знак того, что разделяет пессимизм начальника:

– Печально, очень печально.

– И Джексону они в Шенандоа послали подкрепления, обратил внимание? – осведомился Пинкертон, дымя трубкой, – Значит, могут себе позволить разбрасываться резервами. Этого-то я и боялся, Джимми. Неделя за неделей мерзавцы убеждали нас в том, что армия у них крохотная. Заманивали нас, подонки! За нос пытались водить, чтобы врезать нам исподтишка!

Он нанёс воображаемому противнику несколько мощных ударов:

– И ведь могло сработать, Джимми! Если бы не это письмо, мы попали бы в переплёт. Генерал будет благодарен. По гроб жизни обязан. Прямо сейчас иду к нему, но прежде, Нат, расскажи-ка мне, что творится в Ричмонде? И, прошу, не таи ничего, не пытайся смягчить дурные вести. Как есть, так и выкладывай.

И Натаниэль начал выкладывать. По его словам, в столице было яблоку упасть негде от солдат со всех концов Конфедерации, а рабочие Тредегара без устали отливали пушки, которые немедленно отправлялись на оборонительные линии под Ричмондом. Пинкертон слушал, не перебивая, жадно впитывая каждое свидетельство силы бунтовщиков. Джеймс, умостившийся за столом, делал пометки в блокноте. Ни один, ни другой не подвергали сомнению выдумки Натаниэля.

Закончил речь Старбак сообщением о том, что лично видел в ричмондском железнодорожном депо целый состав, гружёный британскими винтовками Энфильда, провезёнными сквозь блокаду.

– Я слышал разговор, сэр, что современного стрелкового оружия достаточно, чтобы обеспечить каждого бойца, и боеприпасов столько, что хватит на десяток битв.

Джеймс усомнился:

– Половина пленных, взятых нами на этой неделе, вооружены древними гладкоствольными пугачами…

– Так и есть. Новые ружья пока не выпускают за пределы Ричмонда. – нашёлся Натаниэль, втайне гордясь собой.

– Видишь, Джимми? На всё готовы, чтобы заманить нас в капкан! – Пинкертон поднял брови, дивясь коварству противника, – Заманить и разгромить! Но умно придумано, клянусь Господом.

Шеф секретной службы окутался клубами дыма, погрузившись в размышления. Тикали часы на каминной полке, с улицы доносилось нетрезвое пение.

– Ваш друг семьи, – нарушил молчание Пинкертон, ткнув трубкой в сторону Натаниэля, – Как он планировал держать с нами связь?

Старбак, подымив сигарой, ответил:

– Он ждёт, что я вернусь в Ричмонд, сэр, и возьму на себя функции казнённого Вебстера. Ада… – Старбак вовремя прикусил язык, чуть не выболтав имя Адама, поправился, – А да… льнейшее покажет, сэр, подхожу ли я для этого. В Ричмонде, кстати, не знают, что я ушёл к вам.

Пинкертон сосредоточенно взирал на Старбака:

– А какую должность у бунтовщиков ты занимаешь, Нат? Они, что, так глупы, что ожидают от тебя после пыток верной службы?

– Ожидают, сэр. Я испросил отпуск после заключения, но к концу месяца мне надо возвратиться к исполнению моих обязанностей в паспортном бюро. Там я работал до ареста.

– В паспортном бюро? Да ведь это чудесно, Нат! Ты нам там очень пригодишься! – Пинкертон соскочил с кресла и стал расхаживать по комнате, – Но ведь, возвращаясь в Ричмонд, ты подвергаешь себя безумной опасности. Ты уверен, что готов к этому?

– Да, сэр, коль есть необходимость. И если генерал МакКлеллан не попадёт со всей армией в Ричмонд раньше меня.

– Ты – смельчак, Нат. Настоящий смельчак. – закивал Пинкертон, меряя шагами гостиную.

Натаниэль зажёг потухшую сигару и втянул в рот дым. Д’Эмон, решил Старбак, мог бы им гордиться. Пинкертон остановился и задумчиво указал трубкой на Натаниэля:

– Мне кажется, генерал захочет перемолвиться с тобой словечком. Ты как?

Старбак постарался ничем не выдать тревоги, вызванной перспективой встречи с вражеским командиром:

– В любое время, сэр.

– Отлично! – Пинкертон забрал у Джеймса фальшивое донесение, – В общем, я, если что, у генерала. Думаю, вам двоим и без меня будет о чём поговорить.

Он вышел из гостиной, крикнув ординарцу подать его шинель и шляпу. Братья остались одни. Джеймс уселся в освобождённое Пинкертоном кресло и смущённо улыбнулся:

– Я всегда верил в то, что ты в глубине души не «медноголовый».

– «Медноголовый»? То есть?

– Это презрительная кличка, придуманная журналистами для северян, которые помогают Югу. В честь медноголового щитомордника. Знаешь, змейка такая.

– А, медянка. Знаю. С подлым нравом змейка. – кивнул Натаниэль.

В прошлом году одного из ребят его роты чуть не укусила такая медноголовая гадина. Труслоу тогда подоспел и срубил змее треугольную башку охотничьим ножом. Пахла тварь, как помнилось Натаниэлю, жимолостью.

– Как Адам? – спросил Джеймс.

– Влюблён. В дочь преподобного Джона Гордона.

– Из Американского Общества Евангельского Просвещения Бедных? Я с ним не встречался, но слышал о нём только хорошее. – Джеймс снял очки и начал протирать их полой мундира, – А ты исхудал. Они действительно накачивали тебя слабительным?

– Действительно.

– Жуть какая. – нахмурился Джеймс и сочувственно улыбнулся брату, – Пусть не суму, но тюрьму мы с тобой оба познали, Нат. Кто бы мог подумать, да? Признаюсь, когда я сам был в ричмондском узилище, утешение находил только в Новом Завете, Деяниях святых апостолов. Я верил, что Господь, извергнувший из темницы Павла и Силу, не покинет меня, грешного. Он и не покинул!

– Меня тоже. – неловко сказал Натаниэль.

Он с удовольствием заливал Пинкертону, но врать Джеймсу ему было совестно.

Джеймс светло улыбался:

– Адам убеждал меня, что со временем ты вернёшься на нашу сторону.

– Да? – поднял брови Натаниэль, дивясь про себя тому, насколько плохо, оказывается, его знал бывший друг.

– Он говорил, что ты посещал молитвенные собрания. Значит, вера не умерла в твоём сердце, благодарение Господу. Библию тебе Адам передал?

– Да, спасибо. Вот она. – Натаниэль похлопал себя по нагрудному карману. Там он её обнаружил ещё в особняке д’Эмона, – Тебе её отдать?

– Нет-нет. Пусть у тебя будет. Это подарок. – Джеймс подышал на линзы и протёр их вновь, – Я просил Адама убедить тебя вернуться домой. Просил, когда узнал его отношение к этой войне, конечно.

– Да, он убеждал. – солгал Натаниэль.

Джеймс посмотрел на него:

– У мятежников действительно так много войск? А я, признаюсь, сомневался. Думал, что Пинкертон с МакКлелланом, не успев на молоке обжечься, торопятся дуть на воду, но видно, ошибался я. Слава Богу, численное преимущество всё же на нашей стороне, но, увы, лёгкой схватки нам не суждено. Во всяком случае, ты опять встал на путь истинный, и я считаю своим долгом порадовать этим известием отца.

– Вряд ли он меня простит.

– Наверно, нет. – согласился Джеймс, – Но его сердце может смягчиться, когда я поведаю ему, как ценно было то, что ты сделал для отчизны.

Он опять занялся очками.

– Отец всё ещё зол на меня из-за девушки и украденных денег?

– Да. Но он ведь наш отец, и притча о блудном сыне ему хорошо известна. А я скажу, что сейчас самое время даровать тебе прощение. – Джеймс запнулся, разрываясь между желанием высказать всё, что накипело, и воспитанием, запрещавшим обнаруживать свои чувства. Победило первое, – Только когда ты порвал с семьёй, я понял, как мне тебя не хватает. Ты всегда был бунтарём, но без твоих проказ и выходок вдруг стало пусто. После твоего ухода я твёрдо решил, что, если наша семья воссоединится, я приложу все силы, чтобы стать тебе добрым другом. И вот мы воссоединились.

– Спасибо. – произнёс Натаниэль, глубоко тронутый признанием брата.

– Пойдём! – Джеймс порывисто вскочил с кресла и встал на колени посреди вязаного ковра у камина, – Помолимся?

– Да, конечно.

Впервые за многие месяцы Натаниэль преклонил колени. Джеймс громко возносил благодарность Богу за возвращение блудного брата в лоно семьи и призывал Спасителя благословить Ната, будущее Ната и правое дело Севера.

– Может, – повернулся Джеймс к брату, – и ты добавишь что-нибудь к молитве, Нат?

– Только аминь. – подытожил Натаниэль, мысленно вопрошая небеса, кого и что ему придётся ещё предать в ближайшие дни, чтобы сдержать обещание, данное отцу Салли, – Только аминь.

– Значит, аминь. – согласился Джеймс.

От счастья губы Джеймса сами растягивались в улыбке. Правое дело было на пороге триумфа, грешник вернулся домой, и семье больше нечего было стыдиться.

Броненосец конфедератов «Виргиния», перестроенный из остова выгоревшего до ватерлинии «Мэрримака», выбросился на мель и был сожжён после того, как южанам пришлось сдать его базу Норфолк врагу. Потеря конфедератами бронированного корабля открыла северному флоту дорогу на Ричмонд по Джеймс-ривер. Береговые батареи мятежников были подавлены артиллерийским огнём. Огромные снаряды бомбических орудий конструкции Дальгрена крошили промоченные дождём парапеты, визжащая шрапнель орудий Паррота превращала в щепу лафеты орудий и гнилые настилы. Километр за километром эскадра северян, состоящая из трёх броненосцев и двух деревянных канонерок, продвигалась вверх по течению. На реке Джеймс у южан больше не осталось ни одного судна, ни одной батареи, которые могли бы бросить вызов пяти боевым кораблям.

Десятью километрами южнее Ричмонда, в точке, где Джеймс-ривер изгибалась вправо, и откуда атакующей эскадре открылся бы прямой путь на столицу Конфедерации, высился на холме Друри-Блеф последний форт южан, форт Дарлинг, с пушками, наведёнными в сторону устья. На самом изгибе были затоплены баржи с щебёнкой. К образованному ими препятствию течение прибило огромное количество брёвен-топляков и мусора, сделав реку здесь непроходимой для вражеских судов. Эскадра северян достигла форта и заграждения перед ним ранним утром. Ночь они простояли, бросив якоря на фарватере, беспокоимые ружейным огнём с берегов, но теперь, с первыми лучами солнца, экипажи расчехлили орудия. Сначала следовало разделаться с фортом, затем пробить артиллерийским огнём проходы в заграждении.

– К сумеркам будем в Ричмонде, парни! – крикнул орудийным расчётам командир головного броненосца.

В подзорную трубу была хорошо видна столица мятежников. Солнце сверкало на высоких шпилях и крышах города на семи холмах. Глядя на теребимые ветром вражеские флаги, моряк поклялся про себя, что он не он будет, если ещё до конца дня не высадит с корабля десант и лично не сорвёт одну из этих презренных тряпок с флагштока. Но для этого надо было сперва превратить в руины форт, а уж потом прорываться к городу, дабы избавить армию от изнурительной осады. В общем, один бросок – и к вечеру Ричмонд в кармане.

Команды пяти кораблей зарядили пушки, подняли из речного ила якоря и устремились навстречу битве с гордо реющими стягами. Первыми открыли огонь мятежники, когда первый из кораблей приблизился на дистанцию в шесть сотен метров. С воем пронеслись шрапнельные снаряды вниз с холма, оставляя в воздухе дымные следы от горящих фитилей, но, не долетев, ударились о поверхность реки и взорвались фонтанами брызг с паром. Следующий залп угодил в цель, встреченный торжествующими криками пушкарей-южан.

– Не тратьте дыхание попусту! Перезаряжайте! – унял их восторги командир.

Вид на Джеймс-ривер. Форт Дарлинг, вершина Друри-Блеф.

Возглавил атаку бронированный корвет «Галена», под снарядами мятежников выруливший на огневую позицию. Крепко встав на якорь, корабль застопорил винт, дав течению развернуть корпус для бортового залпа. Капитан собирался, дождавшись момента, когда все пушки одного борта смогут выстрелить по форту на холме, отдать ещё и носовой якорь, остановив вращение судна, но помешал огонь бунтовщиков. Броневые пластины, которыми был обшит деревянный корпус «Галены» не сдюжили против пушек форта, деформируясь и отваливаясь целыми пластами. Последующие снаряды легко пронизывали оголившиеся деревянные борта, сея во внутренних помещениях смерть и разрушения. Вопли боли эхом отдавались под обшивкой, из верхних люков валил дым, сквозь крышки орудийных портов пробивалось пламя. Капитан приказал рубить якорную цепь, и корабль, чьи шпигаты сочились кровью, поволокся назад из пределов досягаемости орудий форта.

«Галену» сменил серьёзнее бронированный «Монитор». Металлом у него были обшиты и палуба, и башня. Почти трёхметровый винт взбивал коричневую пену, гоня к поверхности донную муть. Пушкари форта дали рассеяться дыму и навели орудия на новую, более трудную мишень. «Монитор» имел плоский, почти не поднимающийся над уровнем воды корпус, посреди которого была установлена круглая шестиметровая башня. С вершины холма он выглядел, как железный торт, плывущий на мокром жестяном подносе по реке. Клуб дыма вырвался из башни, свидетельствуя, что дополнительная паровая машина задействована для поворота башни, и два огромных башенных орудия наводятся на форт.

– Пли! – рявкнул командир батареи южан.

Пушки форта изрыгнули пламя и отлетели назад. Ядра и шрапнель стеганули по броненосцу и рядом. Большей частью – рядом, подняв водяные столбы без вреда для корабля. Впрочем, те, что попали в цель, отскочили от палубы и тоже канули в реку.

Моряки «Монитора» открыли орудийные порты. Судно содрогалось при попадании вражеских снарядов в корпус, а в башню ядро ударило, как в барабан.

– Огонь! – скомандовал башенный офицер.

– Выше не идёт! – доложили ему, – Мы не можем задрать стволы, чтобы бить по гребню холма!

На обшивке башни разорвалась шрапнель, выбив из-под заклёпок внутри башни тучу пыли. Фонтан недолёта плеснул через порты водой.

Командир башни прикинул взглядом, куда направлены орудия. В склон. Прямо под фортом.

– Выше не идут… – оправдывался старший расчёта под визг осколков по многослойной броне толщиной в двадцать сантиметров.

Главная паровая машина пыхтела в недрах броненосца, противостоя течению. Каждые несколько секунд по броне щёлкала винтовочная пуля солдат-южан, засевших на берегах.

– Всё равно огонь! – рявкнул башенный офицер.

«Монитор» выстрелил, вздыбив два грязевых фонтанчика ниже форта. Вражеские снаряды молотами били по броне палубы и плюхались в воду, заливая брызгами воздуховоды двигателя. Рулевой броненосца, отчаянно борясь с боковым тяговым усилием винта, пялился в смотровые щели рубки, не видя ничего, кроме воды и дыма. Броненосец дал второй залп, и отдача башенных орудий утопила корму в воду на три десятка сантиметров, но форт южан был построен слишком высоко.

– Поворачивай назад! – зло распорядился капитан, и рулевой послушно завертел штурвал.

«Монитор» убрался ни с чем вслед за «Галеной», провожаемый улюлюканьем пехоты южан с берегов.

Мимо «Монитора» проплыл третий броненосец, «Наджетак». Заряды его первого бортового залпа упали с недолётом, второго, наоборот, провизжали над фортом, сшибив деревья за ним. Третий залп должен был точно накрыть упрямую батарею южан. Сорокапятикилограммовые заряды ждали искры во чреве морских пушек Паррота. Расчёты отступили назад, сержант одного из орудий первым рванул шнур фрикционного воспламенителя. Но тяжеленная громадина вместо того, чтобы выстрелить, взорвалась сама, в куски разнеся орудийную прислугу и расшвыряв со свистом осколки казённика. От взрыва детонировал заряд, приготовленный у соседней пушки. Полыхнув, он выпотрошил ближайшего к нему артиллериста, увешав внутренностями несчастного, как в лавке мясника, туго натянутую верёвку лебёдки подъёмника боеприпасов. Вражеская шрапнель добавила хаоса, она влетела через открытый порт и убила на месте двух тянущих пожарный рукав матросов. Вспыхнувший на орудийной палубе пожар выгнал артиллеристов на корму, где они стали добычей метких стрелков с берега. Корабельные помпы справились с пожаром, но «Наджетаку», так же, как и «Галене» с «Монитором» мгновениями раньше, пришлось бесславно ретироваться. Две канонерки так и не рискнули подставить деревянные борта под снаряды пушек форта, постреляли издалека для острастки, а затем флотилия северян оставила форт Дарлинг в покое, вернувшись восвояси.

В Ричмонде канонада слышалась, как весенний гром. От неё дрожали оконные стёкла, и покрывалась рябью поверхность разноцветных зелий в бутылочках на витрине салона мсье Дюкена. Двенадцать сотен негров, гнущих спины в преисподних Тредегара, с надеждой прислушивались к отдалённому громыханию, а надсмотрщики беспокойно поглядывали сквозь пыльные окна наружу, словно ожидая увидеть флот уродливых броненосцев янки, пачкающих чёрным дымом небо над пристанями Рокетт-лэндинг. Но река была девственно пуста, и её воды тревожил разве что ветер. А пушки продолжали греметь всё долгое и душное утро.

Здание ратуши в Ричмонде.

Под грохот пушек у подножия лестницы ратуши собрался митинг свободных граждан. На верхних ступенях под величественными колоннами мэр Ричмонда и губернатор Виргинии клялись, что город не будет сдан врагу, пока в их жилах течёт хоть капля крови, а в сердцах есть хоть капля гордости. Они обещали драться за каждую улицу, за каждый дом, и заверяли, что Джеймс-ривер покраснеет от крови янки, прежде чем Ричмондом завладеет северная тирания. Слушатели, вооружённые чем Бог послал, подбадривали ораторов криками.

Джулия Гордон, возвращаясь с базарчика на Юнион-стрит, где поменяла узорчатую скатерть камчатного полотна из матушкиного приданого на двух освежёванных кроликов, остановилась послушать выступающих. Когда гул толпы затихал, становился слышен далёкий рокот артиллерии, то слабеющий, то нарастающий вновь. На ступени поднялся известный политик, член Конгресса Конфедерации. Начал он с того, что зачитал заметку из «Нью-Йорк Геральд», в которой говорилось о том, как жители Олбани, столицы штата Нью-Йорк, заранее отпраздновали скорую победу МакКлеллана и падение Конфедерации. Почему на улицах Олбани уже устроили танцульки, вопрошал сенатор и сам же ответил: потому что самонадеянные янки решили, что выиграли войну. А почему они так решили? Потому что МакКлеллан движется к Ричмонду.

– Значит, МакКлеллан нам не по зубам? – хитро прищурился конгрессмен.

– По зубам! По зубам! – возмутилась толпа.

По зубам, согласился со слушателями конгрессмен. «Юный Наполеон», продолжил оратор, под Ричмондом найдёт своё Ватерлоо, и дрыганье плясунов на улицах Олбани сменится шарканьем похоронных процессий. Вместо пения труб будут бить барабаны, а вместо смеха будет слышаться плач. На каждого героя, упокоенного в земле ричмондского кладбища Холливуд-семетери, сулился конгрессмен, земля Севера примет два десятка трупов поганых янки, а за каждую слезинку, пролитую вдовой-южанкой, на Севере прольют ведро слёз. Ричмонд не сдастся, Юг не падёт, война не окончена. Толпа одобрительно гудела под аккомпанемент далёких пушек.

Джулия двинулась дальше, держа тушки кроликов, с которых капала кровь, подальше от платья. У ограды Белл-тауэр сидели калеки-нищие, все из числа изувеченных под Булл-Раном. За каланчой, у собора святого Павла на Девятой улице дожидался конца панихиды и выноса гроба катафалк. Головы коней украшали плюмажи из чёрных перьев; негры-форейторы были облачены в чёрные сюртуки и белые перчатки. Рядом с катафалком переминались с ноги на ногу военные музыканты с креповыми повязками на руках.

Джулия прошла мимо них и поднялась на крыльцо военного министерства. Офицер за стойкой в вестибюле на её вопрос, не приехал ли майор Фальконер из штаба генерала Джонстона, ответил, даже не заглядывая в свой гроссбух:

– Никого из штаба Джонстона сейчас в городе нет, а майора Фальконера, мисс, мы уже с месяц не видели.

– А письма от него для мисс Гордон нет?

(Иногда офицеры посылали с военной корреспонденцией личные письма)

Офицер перебрал стопку писем и покачал головой. Поблагодарив его, Джулия вышла на улицу и направилась к повороту на Франклин-стрит, не уверенная, разочарована она отсутствием писем от Адама или всё же обрадована?

Джулия написала Адаму сразу после разговора со Старбаком, но ни ответа, ни привета так и не получила, и подозревала, что молчание жениха может свидетельствовать о переменах в его сердце.

Джулия была в своё время очень удивлена, когда Адам стал за ней ухаживать. Удивлена и польщена, конечно. Фальконер-младший был известен, как человек прямодушный и благородный. Кроме того, он являлся наследником огромнейшего состояния, и сколько бы ни убеждала себя Джулия, что это не имеет значения, в глубине души она знала: имеет и будет иметь, пока солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Из-за необходимости экономить каждый цент мать Джулии превратила в ад жизнь мужа, и девушка надеялась, выйдя замуж за Фальконера, сделать родителей счастливее.

Медленно шагая по улицам родного города, Джулия пыталась разобраться в своих чувствах к Адаму. Слово «любовь», заключила она, подходило не очень точно. Любила ли она Адама, вообще? Долгое время Джулия полагала, что да, предвкушая долгую жизнь, полную добрых дел. Но сейчас она вдруг осознала, что в её представлениях о супружестве, простирающемся вплоть до грядущего столетия, было всё: дети, внуки, благотворительность; не было только одного – счастья. Нет, с Адамом она не была бы несчастлива, но и счастлива тоже. Впрочем, уговаривала себя Джулия, счастье – это не погоня за удовольствиями, а неустанное следование заповедям христовым. Уговаривала, и невольно вспоминала ночи, когда ветер выл в дымоходе, а дождевая вода клокотала в водосточных трубах, нагоняя тоску по несбыточному. Интересно, а знакома ли была эта тоска Адаму? Оставался ли в его душе, исполненной высоким предназначением и самокопанием, крохотный уголок для светлой тоски? Адам всегда утверждал, что это война очерствила его, но Джулия видела множество пар, которым война помогла слить обоюдную жажду несбыточного в высокое светлое чувство, именуемое «любовь».

Очнувшись от дум, Джулия огляделась. Она всё ещё находилась на Франклин-стрит, и впереди показался особняк, где обитала Салли Труслоу. Джулия так и не набралась смелости проведать её и очень этого стыдилась. Усадьба подавляла своим великолепием. Слабый дневной свет отражался в окнах, но сквозь стёкла всё равно было видно роскошное внутреннее убранство помещений. Проходя мимо подъезда, Джулия испытала сильнейшее искушение перейти дорогу и нажать ручку звонка, но удержалась. Приходить в гости (пусть даже в дом с дурной славой), размахивая двумя кровящими тушками, – не самый удачный способ спасти заблудшую душу. А именно ради спасения заблудшей души, убеждала себя Джулия, её так влекло к Салли Труслоу.

За особняком потянулись кварталы домов с наглухо запертыми дверями и ставнями. Здешние жители бежали от янки. Последние дни город стал безопаснее. Увеличилось количество военных патрулей, охраняющих покинутые здания и переворачивающих вверх дном бедные районы в поисках дезертиров (газеты, правда, утверждали, что власти ловят не дезертиров, а шпионов). Ричмонд полнился страхом и слухами. Враг был у самых ворот столицы.

Добравшись до родительского дома, Джулия задержалась на миг у порога. С реки доносилось приглушённое громыхание пушек. Джулия закрыла глаза и мысленно вознесла молитву Господу, прося, чтобы все молодые люди вернулись домой невредимыми, а перед её внутренним взором внезапно появился образ Натаниэля Старбака. И это было так странно, что она не удержалась от смеха. Смеясь, она внесла двух кроликов в дом и плотно притворила за собой дверь.

Письмо Бельведера Делани к подполковнику Торну неделю пролежало в тайнике у чернокожего сапожника на станции Кэтлетт-стейшн. Ежедневно сапожник добавлял в тайник другие письма, пока их не набралось достаточно, чтобы стоило предпринимать ради них дальний поход. Все шестнадцать посланий сапожник вложил в один большой конверт, адресованный подполковнику Торну, запер мастерскую и, оповестив соседей, что идёт разносить готовые заказы далеко живущим клиентам, с полной сумкой латаных башмаков, в подкладке которой был зашит конверт, поковылял на север. Выйдя за пределы родных мест, он путешествовал только по ночам, чтобы не попасться в лапы конным разъездам партизан Конфедерации, сначала вздёргивавшим встреченного негра на ближайшем суку, а уж потом разбиравшимся, свободный негр или беглый. Спустя две ночи сапожник вышел к лагерю пенсильванской пехоты южнее Потомака:

– Работу ищешь, Самбо? – окликнул негра сержант[11]11
  «Самбо» – наименование потомства от смешанных браков между неграми и индейцами. Использовалось, как презрительная кличка для чернокожих. Прим. пер.


[Закрыть]
.

– Нет, только почтальона, сэр. – смиренно ответствовал сапожник, сдёрнув с голову шляпу.

– Почтовый фургон найдёшь около палатки маркитанта, но учти, я за тобой слежу! Слямзишь что-нибудь, рвань черномазая, шкуру с тебя спущу и повешу, как стрелковую мишень для моих парней. Усёк?

– Усёк, сэр! Спасибо, сэр!

Почтовый чиновник принял у сапожника толстый конверт, франкировал его и, отсчитав сдачу, велел чёрному убираться с глаз долой. На следующий день конверт был добавлен к доброй сотне других конвертов на столе подполковника Торна, служащего в ведомстве Генерального инспектора. Отдел подполковника испытывал отчаянную нужду в людях, как, впрочем, и ведомство в целом, ибо на департамент главного инспектора взваливали все заботы и задания, от которых смогли отвертеться прочие службы. В числе иных ведомству был вменён разбор разведданных, получаемых из Конфедерации; работа, с которой лучше справилось бы бюро Пинкертона, но правительство США не разделяло веры генерала МакКлеллана в способности бывшего полицейского детектива, а потому все сведения направлялись в привычный отстойник – в ведомство Генерального инспектора.

Донесения Бельведера Делани и других сочувствующих делу Севера доброхотов стекались к подполковнику Торну, а у него и без того хлопот был полон рот. К моменту, когда последнее письмо ричмондского законника достигло Вашингтона, Торн инспектировал форты на северном побережье и обратно должен был возвратиться не раньше мая. Донесение Делани зарастало пылью в Вашингтоне, а Торн считал швабры и уборные форта Уоррен. Неужели ради этого он поступил в армию, скорбно думал подполковник, не теряя, тем не менее, надежды промчать на боевом коне в дыму сражения за родину до того, как «юный Наполеон» покончит с бунтовщиками.

А письмо Делани пылилось на конторке.

Обезвреженную «наземную торпеду» выставили на видное место так, чтобы командующий Потомакской армией мог оценить всю глубину морального падения мятежников.

– Чудо Господне, что мы выяснили предназначение этой штуки прежде, чем она рванула, хотя только Иисусу ведомо, сколько их ещё здесь понатыкано.

Говоривший, крепкий коренастый майор инженерных войск в одной перетянутой подтяжками рубахе манерой разговора и напористостью напомнил Старбаку Томаса Труслоу.

Генерал-майор МакКлеллан, облачённый в отглаженный мундир без пылинки с двумя рядами блестящих пуговиц, перепоясанный золочёным ремнём, соскочил с лошади и осторожно, бочком, приблизился к пресловутой «наземной торпеде». Корпусом для неё послужил бочонок с нанесённой по трафарету надписью, в которую вкралась орфографическая ошибка: «Сушёные устрецы. Мур и Карлайн, Маунт-Фолли, Виргиния»

– Мы её обезвредили, сэр. – заметил майор то, с какой неохотой подбирается к адской машине командующий, – Безбожная штука, клянусь своей бессмертной душой, сэр.

– Позорище! – высказался МакКлеллан, держась от бочонка на расстоянии, – Истинное позорище!

– Мы обнаружили её вон в том доме, сэр. – майор указал на брошенную ферму метрах в стах от дороги, – Сюда перетащили, чтобы вам показать, сэр.

– Правильно поступили, пусть весь мир полюбуется! – выпрямил спину МакКлеллан и заложил руку за борт мундира, сурово сдвинул брови, что, как уже обратил внимание Старбак, было привычным выражением лица генерала.

– Никогда бы не подумал, – продолжил МакКлеллан громко и отчётливо, так, чтобы группа сопровождавших его всадников не упустила ни слова из его речи, – что люди, рождённые и взращённые в Соединённых Штатах Америки, пусть даже тронутые гнилью сецессионизма-раскольничества, могут опуститься до грязных трюков, подобных этому дьявольскому устройству!

Адъютанты генерала закивали, а Пинкертон и Джеймс, с которыми Старбак отправился в эту поездку, громко ахали. Иностранные журналисты (на них и была рассчитана филиппика генерала) строчили в своих блокнотах. Удивления или негодования не проявил только одноглазый французский наблюдатель. Он с любопытством разглядывал «дьявольское устройство». Впрочем, Старбак успел заметить, какой жадный интерес у француза вызывали любые новинки этой войны.

Бочонок был наполовину набит песком, из которого торчал трёх-с-половиной-дюймовый шрапнельный снаряд. Медный взрыватель отсутствовал. Вместо него отверстие, уходившее вглубь снаряда, наполнял порох, а у самого края был припаян древний кремневый замок, от которого ко внутренней крышке бочонка шёл провод. Всякий, кто вынул бы крышку, спустил бы курок замка и погиб, разнесённый на куски.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю