Текст книги "Медноголовый"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Поторопитесь. – напутствовал Ли офицеров.

Он желал, чтобы его голос звучал уверенно, да только пули продолжали свистеть, и нервы у полковника сдавали.

– Поторопитесь! – почти попросил он.

С открытого правого фланга донёсся шум. Ли, холодея, повернулся и понял, что гарвардцам для драки нет нужды спешить на левый край обороны. Потому что драка пришла к ним сама. Ли вытащил саблю, провёл языком по сухим губам и вверил: душу – Господу, а полк – его несчастной фортуне.

3

– Мы слишком далеко забрались влево, – пробурчал Старбаку Труслоу, едва рота «К» достигла передовой, – Недоноски вон там.

Труслоу махнул рукой куда-то за прогалину, по которой змеились ленты порохового дыма. Серая дымная пелена заканчивалась правее позиции роты «К», а прямо перед солдатами Старбака не было видно ни дыма, ни врагов. Тёмная стена безлюдного леса, кое-где прерываемая яркими пятнами жёлтых клёнов. Кое-кто из бойцов не устоял перед искушением пальнуть туда, но Труслоу грубо приказал не тратить даром порох.

Пока рота ожидала распоряжений своего капитана, на позиции появился другой офицер. Звали его Мокси, он носил лейтенантское звание и полагал себя героем из-за царапины на левой руке, заработанной под Манассасом.

– Майор хочет, чтобы ты сдвинулся ближе к центру. – обратился к Старбаку Мокси, воинственно помахивая револьвером, – Хочет, чтобы ты усилил парней Мерфи.

– Рота! – гаркнул Труслоу, не дожидаясь от капитана приказа выступать.

– Нет, погоди! – остановил его Старбак, продолжая всматриваться в лес впереди.

Переведя взгляд вправо, капитан отметил, что огонь янки то возносится до смертельного крещендо, то стихает вовсе. Секунду Старбак прикидывал, что бы это могло значить. В тот же миг ватага южан с боевым кличем на устах бросилась в атаку на северян. Те встретили противника градом пуль, но, стоило южанам отойти, стрельба смолкла. Конфедераты же вели огонь без перерывов. По-видимому, предположил Старбак, у северян, в отличие от их врагов, патронов осталось негусто.

– Майор хочет, чтобы ты выдвигался сейчас же. – талдычил Мокси.

Он был тщедушным бледным юнцом, чрезвычайно обиженным тем фактом, что Старбак выбился в капитаны прежде него. Мокси, как и пару-тройку его приятелей, раздражало присутствие в набранном из уроженцев Виргинии Легионе перебежчика-северянина, но высказывать недовольство лейтенант остерегался, зная, что вызвать гнев Старбака просто, а на расправу тот скор и кулаки пускает в ход без раздумий.

– Ты слышал меня, Старбак?

– Слышал. – бросил ему капитан, размышляя.

Янки дерутся здесь день напролёт. С подвозом через реку у них что-то не ладится, иначе берег кишмя-кишел бы синими мундирами. Следовательно, с боеприпасами у них и вправду дело худо. А солдаты, у которых не хватает патронов, легко поддаются панике. Он видел панику северян под Манассасом и считал, что она обеспечила победу южанам. Возможно, обеспечит и сегодня.

– Старбак! – окликнул его Мокси, – Майор требует усилить роту капитана Мерфи!

– Я слышал тебя, Мокс. – буркнул Старбак, вновь ничего не предпринимая.

Тогда лейтенант устроил целое представление. Будто Старбак был деревенским дурачком, Мокси похлопал его по плечу, знаками показал вправо и преувеличенно умильно произнёс:

– Ту-да, Стар-бак. Ту-да, понимаешь?

– Свободен, Мокс. – Старбак опять взглянул на пустой лес перед позицией его роты, – Майору передай, что мы переберёмся через луг здесь и погоним янки влево. Наше лево. Ту-да, понимаешь?

– Вы… Что?! – раззявил рот Мокси и, подобрав челюсть, повернулся к сидящему на жеребце Фальконеру-младшему, – Адам, ты хоть ему скажи! Приказ ведь…

– Мы переберёмся на ту сторону здесь, Мокси. – сказал Старбак мягко, словно несмышлёнышу, – И атакуем грязных янки из чащи. Так и передай Бёрду.

Задуманный Старбаком манёвр лежал на поверхности и диктовался тупиком, в котором оказались южане с северянами. Противники укрепились в лесу по бокам луга, достаточно широкого, чтобы атаку одной стороны смогла обескровить сосредоточенным огнём другая прежде, чем наступающие достигнут вражеских позиций. А Старбак и его рота могли пересечь прогалину в полной безопасности там, где боевые порядки противника заканчивались, и атаковать с фланга, откуда северяне не ждут удара.

– Убедитесь, что оружие заряжено! – напомнил бойцам капитан.

– Эй, ты что вытворяешь, Старбак? – вознегодовал Мокси. Старбак его игнорировал и лейтенант разозлился, – Ты хочешь, чтобы я доложил майору о твоём неповиновении приказу?

– Умничка. – похвалил Старбак, – Так и доложи. Как и то, что мы зайдём янки с фланга. Ну, чего встал? Шевелись!

Адам нахмурился:

– Надеюсь, Нат, ты действительно знаешь, что делаешь.

– Знаю, Адам. Действительно знаю.

По правде, фланговый отход янки был прямолинеен и прост. Сообразить, что предпринять, смог бы и олух с одной-единственной извилиной в мозгу. Впрочем, мысленно попенял себе Натаниэль, олух уже с двумя извилинами озаботился бы заручиться разрешением начальства. Тем не менее, капитан не сомневался в своей правоте, а разрешение… Обойдёмся без разрешения, решил он.

– Сержант!

Труслоу понял командира с полуслова.

– Штыки примкнуть! – приказал он, – Убедитесь, что они сели на место! Не забудьте довернуть лезвие после того, как наденете его на ствол!

Сержант говорил неторопливо, будто дело происходило на одной из ежедневных тренировок.

– Не суетись, в шею никто не гонит. – благожелательно сказал он парню, от волнения выронившему штык на землю, и проверил, правильно ли примкнуто лезвие на винтовке его товарища.

Хаттон и Мэллори, два других сержанта роты, занимались тем же самым в своих взводах.

– Капитан! – окликнул Старбака капрал из взвода Хаттона.

Его звали Питер Вагонер, и его брат-близнец тоже служил капралом в роте «К». Питер Вагонер, медлительный, рослый, отличался чрезвычайной набожностью и фанатичной верой.

– Вы остаётесь или уходите, капитан? – спросил он.

– Ухожу. Во-он туда. – Старбак, сделав вид, что не уловил истинного смысла вопроса, указал на деревья за лугом.

– Вы же поняли, о чём я. – мягко укорил капрал.

Рота тоже поняла и навострила уши, напряжённо ожидая ответа капитана. То, что Натан Эванс предложил ему должность в штабе, являлось секретом Полишинеля, и солдаты боялись, что честолюбивый молодой янки ухватится за такое многообещающее в карьерном плане назначение руками и ногами.

– Ты продолжаешь верить в то, что человек, пьющий виски, попадёт в ад, Питер? – полюбопытствовал у капрала Старбак.

– Но ведь это так, разве нет? Разве не сказано в Писании, мистер Старбак: «…Испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас».

– И я решил, Питер, не уходить из роты, пока ты и твой брат со мной не выпьете на прощанье. – ухмыльнулся Старбак.

На миг повисла тишина, затем до бойцов дошло, что означают слова капитана и радостно загомонили.

– Тише вы! – прикрикнул на роту Труслоу.

Старбак вновь вперился в лес на вражеской стороне луга. Для капитана не было секретом то, что в роте он пользуется любовью и уважением солдат. Причин этой любви он не понимал, но очень ею дорожил, так дорожил, что скорее согласился бы уйти в отставку, нежели предать эту трогательную привязанность солдат. Когда он пришёл в роту капитаном, люди приняли его, потому что принял Томас Труслоу, но с тех пор у них было время открыть для себя в командире-янки такие качества, как незаурядный ум, неукротимость и воинственность. Он не сюсюкал с солдатами, как некоторые другие офицеры, и не подлаживался под подчинённых. Ледяную замкнутость капитана рота «К» относила на счёт его северного происхождения. Всем было известно, что янки – холодные рыбы с причудами, и бостонцы из них самые холодные и самые блажные. Но рота также видела, что их холодный капитан готов костьми лечь за каждого из своих людей и пойти против кого угодно – Линкольна, Дэвиса, Вельзевула, лишь бы вытащить своего бойца из неприятностей. Ходили слухи, что прошлое у капитана не столь кристально, сколь пристало бы молодому человеку его круга, но эти слухи парадоксальным образом также играли ему на руку. Рота рассуждала так: раз мошенник, – значит, счастливчик; а удачливость командира ценилась на войне гораздо выше таких пустяков, как честность и незамаранность.

– Вы на самом деле остаётесь, сэр? – уточнил Роберт Деккер.

– На самом деле, Роберт. Давай, готовься.

– Да я готов. – смущённо улыбнулся Деккер.

В роте он был самым младшим. Из пятидесяти семи бойцов почти все родились и выросли в округе Фальконер. Их учил Таддеус Бёрд, а лечил доктор Дэнсон; хлеб духовный им давал преподобный Мосс, а хлеб насущный (за редким исключением) – Вашингтон Фальконер. Несколько человек в роте разменяли пятый десяток, чуть больше было двадцати– и тридцатилетних, но костяк части составляли восемнадцатилетние, семнадцатилетние и шестнадцатилетние юнцы. Всех их связывали тесные узы давнего родства, дружбы или вражды. Приходясь друг другу братьями, кузенами, шуринами, они знали всю подноготную семей своих товарищей, знали их сестёр, матерей, собак, их надежды и слабости. Чужаку рота представлялась компанией свирепой и неопрятной, как свора длинношёрстных псов после гонки за лисой в дождливый день, но Старбак чужаком в роте больше не был. Он знал, чего стоит каждый из них. Некоторые, подобно юным близнецам Вагонерам, отличались крайней богобоязненностью, вечерами проповедуя у костров слово Божье и горячо молясь о спасении души их капитана. На других, продувных бестиях вроде Эдварда Ханта или Абрама Стэтхэма, пробы негде было ставить. Имелись в роте честные простецы-работяги, как пришедший из долины Блю-Ридж вместе с Труслоу Роберт Деккер, хватало и лентяев вроде двойняшек Коббов.

– Тебе приказано усилить роту Мерфи. – промямлил в спину Старбаку лейтенант Мокси, у которого никак не укладывалось в голове тот факт, что северянин отказывается исполнять распоряжение начальства.

Старбак резко повернулся к нему:

– Кончай блеять, Мокс, иди и передай мои слова майору. Ради Бога, Мокси, взялся разносить сообщения – так иди и разноси. Ну!

Когда Мокси, наконец, убрался, Старбак посмотрел на Фальконера-младшего:

– Могу я попросить тебя поехать к Бёрду и объяснить, что мы тут затеяли? Не доверяю я Мокси.

Адам медленно кивнул и пришпорил коня, а Старбак обратился к роте, растолковывая суть его задумки. Им требовалось беглым шагом пересечь прогалину, на той стороне развернуться в линию, перпендикулярную боевым порядкам янки и гнать их к дальнему флангу.

– Не стреляйте без необходимости. – остерёг капитан, – Дайте им услышать ваш боевой клич и увидеть блеск ваших штыков. Побегут, как миленькие, обещаю!

Он не сомневался в том, что неожиданное появление толпы воющих, как демоны, южан со штыками наголо оттуда, откуда их не ждут, посеет панику в рядах федералов. Солдаты Старбака растягивали губы в немного нервных ухмылках. Джозеф Мей, тот, что во время подъёма сюда молил Господа уберечь его, неуверенно щупал втулку насаженного на дуло штыка. Старбак обратил внимание, что юноша подслеповато щурится:

– Где твои очки, Джо?

– Нету, капитан. – шмыгнул тот носом, – Разбились.

– Эй, если кто-то заметит убитого янки в очках, потрудитесь прихватить их для Джозефа! – повысив голос, распорядился Старбак и примкнул штык к собственной винтовке.

Усилиями Вашингтона Фальконера перед Манассасом офицеры Легиона были вооружены саблями, но битва показала, что нет для вражеских стрелков более лакомой цели, чем размахивающий заточенной железкой болван в сверкающем от канители мундире. Поэтому те из офицеров части, кому посчастливилось пережить сражение, вскоре избавились от элегантных, но бесполезных в бою клинков, сменив их на более практичные винтовки, и вдобавок безжалостно ободрали золотое шитьё с рукавов и воротов. Кроме винтовки у Старбака из оружия имелся добытый под Манассасом пятизарядный английский револьвер, отделанный слоновой костью, но капитан сейчас больше полагался не на изящное творение оружейников Альбиона, а на «миссисипское» ружьё с его длинным, кривым, как ятаган, штыком.

– Готовы? – громко осведомился Старбак.

– Готовы! – ответили солдаты, желая, чтобы всё поскорее началось и закончилось.

– Ни звука, пока не окажемся на той стороне. – предупредил Старбак, – Незачем извещать о себе янки раньше срока. Движемся быстро и тихо!

Он огляделся. На лицах его людей были написаны смятение и азарт. Томас Труслоу, поймав взгляд командира, едва заметно кивнул, словно говоря: не дрейфь, капитан, всё правильно решил.

– За мной! – выдохнул Старбак, швыряя себя вперёд, на зелёную прогалину, залитую золотом солнечных лучей, перламутрово подсвечивающих дым, что, расслаиваясь, лёгкими паутинками тянулся меж стволов деревьев.

Это был чудесный осенний вечер. Старбака вдруг охватил страх, страх умереть в этих ласковых лучах, и юноша ускорил бег, ежесекундно ожидая удара картечи из пушки или подобного пинку мула толчка ружейной пули. Обошлось. Никто из северян так и не выстрелил по роте, и она благополучно перемахнула луг, влетев в подлесок на вражеской стороне. Впереди за деревьями виднелась сверкающая лента реки, что, изгибаясь, уходила от обрывистого берега, а дальше, за меандром, лежали зелёные, разлинованные вечерними тенями поля Мэриленда, при виде которых капитан испытал мимолётный укол грусти. Старбак скомандовал бойцам сворачивать вправо, разворачиваясь в линию, и даже крутанул левой рукой в воздухе для ясности.

Приказывать солдатам, впрочем, не требовалось. Они и так уже устремились к врагу, правда, не цепью, как желал бы того их капитан, а маленькими сплочёнными группами, боевой настрой которых искупал любые огрехи построения. Старбак бежал вместе с ними, не замечая, что воет во всё горло, как облёкшийся плотью баньши. Слева от командира рысил Томас Труслоу, сжимая охотничий нож с почти полуметровым лезвием. В начале войны многие из легионеров вооружились ими, но тесаки были штуками увесистыми и в бою неудобными, так что к настоящему моменту охотничьи ножи сохранили только редкие упрямцы вроде Труслоу. Единственный из роты сейчас, он бежал молчком, полагая, вероятно, драку слишком серьёзным делом для воплей.

Старбак заметил первых янки. Двое солдат засели за корягой. Один перезаряжал, орудуя длинным шомполом в дуле винтовки. Его товарищ прицелился и нажал курок. Старбак видел, как солдата толкнуло отдачей в плечо, видел пучок искр с дымом на месте воспламенившегося капсюля. Дальше этих двоих лес был битком набит синемундирниками, рядом с которыми качались от попадающих в них пуль повешенные на сучья серые шинели.

– Бей их! – заорал Старбак, и двое у коряги в ужасе вытаращились на несущихся к ним южан.

Тот, что перезаряжал винтовку, вскинул её, нацелил прямо в лицо Натаниэлю и дёрнул спуск, забыв, что не поставил капсюль. Боёк сухо щёлкнул по голому стальному штоку. Солдат вскочил на ноги и пустился наутёк мимо офицера, застывшего с саблей в руке и выражением абсолютного замешательства на обрамлённой бакенбардами физиономии.

– Бей их! – кричал Натаниэль, опьянённый восторгом человека, перехитрившего врага и навязавшего ему свою волю на поле боя.

Чувство было дурманящим, от него захватывало дух, и Старбак вновь заорал:

– Бей их!

И после его слов оборона янки посыпалась. Северяне побежали. Некоторые прыгали через кромку обрыва, кубарем скатываясь или съезжая к реке, но основная масса улепётывала вдоль гребня, вовлекая в заполошное бегство солдат других полков. Старбак споткнулся о раненого, тот застонал, и капитан свернул на луг по широкой борозде от рухнувшей с обрыва пушки род-айлендцев, перескочил через зарядный ящик, рыча что-то вызывающее вслед бегущим врагам.

Бежали, однако, не все. Практически все офицеры, почитая долг выше жизни, с самоубийственной храбростью бросались на южан. Безвестный лейтенант спокойно прицелился из револьвера, выстрелил и был свален сразу двумя вонзившимися в его тело штыками. Он успел пальнуть ещё раз, уже умирая на земле, и разбил пистолетной пулей череп третьему конфедерату. Оба товарища застреленного с остервенением гончих, терзающих затравленного оленя, кромсали тело мёртвого офицера штыками, пока Старбак не рявкнул на солдат оставить мертвеца в покое и двигаться дальше. Он не собирался давать янки время придти в себя.

Адам Фальконер скакал на коне по солнечной прогалине, громко призывая остальные роты Легиона поддержать Старбака и его людей, а майор Бёрд уже вёл знамённую группу к чаще, оглашаемой рёвом атакующих южан, выстрелами и командами северных офицеров, которых никто не слушал.

Труслоу предложил северянину, что встал у него на дороге, бросить винтовку, но тот то ли не разобрал в общем гаме слов сержанта, то ли плевать на них хотел, и охотничий нож одним скупым движением оборвал его бренное существование. Группа северян, которым пути к отступлению отрезал наступающий через луг Легион, в растерянности развернулись и помчали прямиком в объятия роты Старбака. Осознав на бегу ошибку, они запнулись и поспешно подняли руки вверх, показывая, что сдаются. Лишь их офицер метнулся к Старбаку. Натаниэль ушёл от выпада его сабли и ударил штыком вперёд снизу вверх. Кривое лезвие скользнуло по рёбрам северянина. Старбак пришипел сквозь зубы ругательство. Надо было бить сверху в живот.

– Нат! – умоляюще выпалил северянин, – Не надо, прошу!

– Иисусе! – вырвалось у Старбака.

Человек, которого он ранил, был прихожанином церкви преподобного Элиаля и старым приятелем Натаниэля, делившим с ним тягучую бесконечность занятий в воскресной школе. Последнее, что слышал о нём Старбак, это то, что Уильям Льюис будто бы поступил в Гарвард. Сейчас же Уильям Льюис хрипел, зажимая рану на рёбрах:

– Нат, неужели это ты?

– Брось саблю, Уилл.

Уильям Льюис помотал головой. Нет, он не отказывался разоружаться, просто не мог поверить до конца в то, что чуть не прикончивший его мятежник оказался старым знакомцем. Заметив не сошедшее с лица Старбака выражение боевой ярости, он торопливо кинул клинок наземь:

– Я сдаюсь, Нат!

Старбак оставил его стоять над брошенной саблей и побежал догонять своих бойцов. Встреча с человеком из прошлой жизни лишила его душевного равновесия. Неужели этот батальон – его земляки-бостонцы? Если так, то сколько из бегущих, стреляющих, сражающихся врагов узнали его? Сколько из знакомых ему семейств наденут траур по его вине? В следующий миг тоскливые мысли вылетели у него из головы. Солдаты Старбака обступили бородатого детину без форменной куртки, в одной только перетянутой подтяжками сорочке. В левой руке верзила держал на манер дубины артиллерийский прибойник, в правой – короткий, похожий на римский гладиус, тесак, которыми вооружались за казённый счёт пушкари. Бежать бородачу было некуда, да он и не собирался сдаваться в плен, выбрав геройскую смерть вместо скулежа о пощаде. Детина свалил одного из парней Старбака и рычал оскорбления остальным. Сержант Мэллори, брат покойной жены Труслоу, выстрелил в пушкаря, но промахнулся, и тот, как разъярённый медведь, пружиной развернулся к худенькому жилистому ирландцу.

Палаш пешей артиллерии образца 1832 года. Справа – сержант с палашом на поясе.

– Он мой! – выкрикнул Старбак, отталкивая Мэллори в сторону, и шатнулся назад, увёртываясь от прибойника.

Ввязался в схватку Натаниэль потому, что полагал это своим офицерским долгом. Рота должна видеть, что её командир неустрашим и от драк не бегает. Тем более, сегодня он ощущал себя непобедимым. Азарт боя тёк в его жилах жидким огнём. Он сделал выпад штыком и засмеялся, когда кривое лезвие отбило вбок клинок пушкаря.

– Сволочь! – выплюнул бородач, закрутив тесак в серии бешеных ударов.

Он надеялся отвлечь внимание Старбака клинком, чтобы, изловчившись, огреть прибойником. Детина был абсолютно уверен, что обвёл вражеского офицерика вокруг пальца, и щерил зубы, предвкушая, как брызнут мозги из-под утолщённого навершия прибойника. Но Старбак был начеку и успел присесть. Прибойник рассёк воздух над верхушкой его мягкой шляпы. Бородача, не ожидавшего, что противник уклонится от его могучего замаха, повело вслед за импровизированной дубиной, и Старбак поймал его на штык, чувствуя, как сталь входит в тугую плоть. Капитан заорал, а детина дёрнулся и завалился, трепыхаясь на лезвии, будто пронзённая острогой рыбина.

Задыхаясь, Старбак пытался высвободить штык, но тот застрял. Детина выронил оружие и тоже схватился за торчащую из тела винтовку. Штык упорно не желал покидать внутренности артиллериста. Старбак нажал на спуск, надеясь, что это поможет. Пушкарь всхлипнул, когда пуля проложила себе путь сквозь его тело. Капитан дёрнул винтовку ещё раз и, окончательно распрощавшись с надеждой извлечь её, отпустил оружие. Достав из кобуры английский револьвер, Старбак побежал от умирающего бородача догонять своих. В глаза бросилось то, что рота «К» больше не была в лесу по эту сторону прогалины единственным подразделением южан. Меж деревьев всюду мелькали серые и крашеные орехом мундиры. Их было столько, что северяне заметались и от безвыходности посыпались через обрыв вниз, к узкой слякотной полоске у воды. Сержант из Нью-Йорка, съезжая, не удержался на ногах, покатился и сломал о валуны у подножия обрыва голень.

– Нат! – осадил жеребца Адам, – Отзови их!

Старбак непонимающе уставился на друга.

– Всё кончено! Ты победил! – Адам ткнул рукой в направлении усеявших гребень обрыва конфедератов, открывших огонь по сгрудившимся внизу меж водой и склоном янки, – Останови их!

Тон его был обвиняющим, будто Старбак был лично ответственен за это стихийное выражение торжества над поверженным врагом. Адам гневно сверкнул глазами и поскакал искать того, у кого достаточно власти и гуманности, чтобы прекратить начинающуюся бойню.

Но прекращать её никто не хотел. Северянам внизу было некуда деться, и южане без жалости палили в плотную шевелящуюся массу. К вернувшейся лодке кинулись, топча раненых, сразу десятки людей, и она под их весом перевернулась. Отчаянно заверещал подхваченный стремниной бедолага. Другие пытались плыть, но воду вспенивали, поднимали фонтанчиками пули, и она окрасилась кровью. Люди тонули, люди умирали, люди истекали кровью, а расстрел без конца и жалости продолжался. Южане заряжали и палили, заряжали и палили, заряжали и палили, насмехаясь над разбитым и пойманным в ловушку противником.

Старбак подобрался к краю обрыва и заглянул вниз. Там был ад. В сгущающихся сумерках казалось, что там ворочается многоногое, многорукое и многоголовое чудовище, издыхающее, но всё ещё огрызающееся выстрелами. Старбак сунул револьвер за пояс и, сложив ладони рупором, проорал янки предложение перестать валять дурака и сдаваться, но единственным ответом ему были вспышки выстрелов внизу и свист пуль над макушкой. Старбак выхватил пистолет и опорожнил барабан, не целясь. Труслоу поодаль, наоборот, вёл огонь, тщательно выбирая мишени из числа плывущих на другой берег. Нажимал спуск, отдавал винтовку и принимал другую, заряженную, у стоящих позади него бойцов. Проток был заполнен людьми, сколько хватало глаз: живые барахтались, мёртвых уносило течение, выбрасывало на берег дальше, прибивало к топлякам. Потомак превратился в реку смерти, кипящую от пуль, разбавленную кровью, заполненную трупами.

Майор Бёрд морщился, глядя вниз, но приказывать подчинённым прекратить огонь не спешил.

– Дядя! – окликнул его Адам, – Останови их!

Но Бёрд и в ус не дул. На происходящее он взирал с невозмутимостью исследователя, наблюдающего любопытное природное явление. По мнению майора, коль ты стал солдатом, то будь добр, принимай войну такой, какая она есть, а резня, как ни крути, – неотъемлемая часть любого военного конфликта. К тому же янки не складывали оружия, продолжая палить снизу по врагу, а потому Бёрд, не тратя слов на ответ племяннику, демонстративно вытащил из кобуры револьвер и выстрелил в самую гущу северян.

– Дядя! – с болью в голосе воскликнул Адам.

– Наше дело – убивать янки, – спокойно пояснил Бёрд, – А их дело – убивать нас.

Адам уже удалялся, не жалея шпор, и майор добавил, несмотря на то, что племянник не мог его слышать:

– …Если оставить их в живых сегодня, то далеко не факт, что мы дождёмся от них ответной любезности завтра.

Он повернулся к реке и выпустил оставшиеся пули в молоко. Солдаты вокруг кричали и гримасничали, пуская вниз пулю за пулей, и на их лицах отражалась свирепая радость победы, но тени удлиннились, огонь снизу сходил на нет, и эмоции остывали. Бойцы прекращали стрелять и уходили прочь от текущей водой и кровью реки.

Старбака Бёрд застал за стягиванием очков с физиономии убитого северянина. На линзах запеклась кровь, и капитан обтёр очки о мундир.

– Зрение ухудшилось, Нат? – осведомился Бёрд.

– Джо Мей свои разбил. Хотим подобрать ему подходящие из трофеев.

– Вы ему лучше мозги подходящие из трофеев подберите. Свои у него ещё слабее глаз. Одно из самых тупых созданий, которых я имел несчастье учить. – проворчал Бёрд, пряча в кобуру револьвер, – Должен выразить вам, Старбак, своё крайнее возмущение и благодарность за ваше неповиновение моему приказу. Отличная работа.

Старбак улыбнулся похвале, и при виде его лица, всё ещё озарённого упоением битвой, Бёрд в который раз поймал себя на мысли, что есть люди, рождённые быть врачами; есть люди, рождённые быть фермерами, а Старбак, несомненно, рождён для войны.

– Мокси пожаловался на тебя. – оповестил капитана Бёрд, – И что прикажешь с Мокси делать?

– Подарите гадёныша янки. – предложил Натаниэль, углубляясь вслед за Бёрдом в чащу.

Миссисипцы сгоняли в кучу угрюмых пленных. Старбак отвернулся, опасаясь новой встречи с кем-то из знакомых по Бостону людей. Кто-то из южан нашёл потерянное в суматохе бегства вражеское знамя и взмахнул им над головой. Перед глазами Старбака промелькнул вышитый на запятнанном кровью белом шёлке герб Массачусетса. Интересно, подумал капитан, Уилл Льюис сдался таки в плен или рискнул попытать счастье вплавь? А что скажут в Бостоне, услышав рассказы о сыне преподобного Элиаля, одетом в серые форменные лохмотья и с воем кидающимся на благочестивую паству его отца? Проклят, вот что скажут. Проклят, и самое место ему на безбожном Юге, а не в стройных шеренгах чистеньких, умненьких северных солдат, рядом с которыми косматые южане кажутся какой-то иной породой людей, ошибкой природы.

У знамён Легиона Натаниэль покинул Бёрда, отправившись рыскать среди деревьев в надежде отыскать очки для Мея или что-нибудь ценное для себя, тем более, что мёртвых, которым вещи уже ни к чему, вокруг хватало. Некоторые из них выглядели умиротворёнными, другие удивлёнными. Они лежали с запрокинутыми головами, раскрыв рты и разбросав руки со скрюченными пальцами. Мухи ползали по остекленевшими глазами и забирались в ноздри. Над телами свисали с ветвей изорванные пулями серые шинели с алой подкладкой, кажущиеся в меркнущем свете трупами висельников. Одну из шинелей Старбак нашёл бережно сложенной под деревом. Решив, что близящейся зимой она ему не помешает, капитан взял её и развернул посмотреть, нет ли прорех от пуль или штыков. У ворота с изнанки белела нашивка с именем владельца. Старбак поднёс её к глазам. «Оливер Венделл Холмс-мл. 20-й Масс.» – гласила старательно выведенная чернилами надпись. На Старбака нахлынули воспоминания. Он знал это уважаемое бостонское семейство, помнил кабинет профессора Оливера Венделла Холмса-старшего, уставленный прозрачными банками с препаратами человеческих органов. В одной плавал сморщенный обесцвеченный мозг, в другой – большеголовый, похожий на гомункулуса зародыш. Церковь Холмсы не посещали, но, тем не менее, преподобный Элиаль относился к профессору вполне благожелательно, даже разрешал Натаниэлю посещать их дом и дружить с Оливером Венделлом-младшим, порывистым общительным юношей, заядлым спорщиком. Дай Бог, чтобы он пережил сегодняшний бой. Старбак набросил шинель Холмса на плечи и пошёл искать свою винтовку да выяснять, чего стоила его победа его роте.

Адама Фальконера рвало. В темноте он стоял коленопреклонённым на мягкой палой листве у клёна и блевал, пока блевать стало нечем, а в глотке кисло и едко запершило. Тогда он закрыл глаза и обратился к Создателю так истово, словно от силы молитвы зависело будущее человеческого рода.

Он осквернил себя самообманом. Он придумал себе красивую сказочку и усыпил ею свою совесть, почти поверив в то, что одна-единственная битва необходима. Она, де, станет кровопусканием, после которого жар спадёт, и больная Америка начнёт выздоравливать. А вышло наоборот. Жар только усилился, и сегодня у Адама на глазах люди рвали друг друга, как дикие звери. Его лучший друг, его дядя, его соседи и приятели обратились вдруг в диких кровожадных зверей. Он видел, как самозабвенно люди предавали свои души сатане, истребляя себе подобных, словно каких-то насекомых.

Ночная мгла опустилась милосердно скрыв свидетельства человеческой жестокости и насилия, но стоны продолжали доноситься от подножия обрыва, где десятки северян истекали кровью и умирали. Адам хотел спуститься к ним, помочь, чем сможет, однако был остановлен грубым ругательством, подкреплённым вспышкой и грохотом выстрела, что вызвал новую вспышку пальбы со стороны южан. И стонов стало больше, и всхлипов, и рыданий.

Вокруг Адама горели костры, около которых сидели торжествующие победители, растягивая губы в дьявольских ухмылках. Они ограбили мёртвых и обобрали пленных. Полковник 20-го Массачусетского Ли вынужденно уступил свой нарядный, обшитый галуном мундир погонщику мулов из Миссисипи, который теперь сидел у огня и жадно ел, вытирая текущий по рукам жир полами шитой у дорогого портного полковничьей куртки. В ночном воздухе разносился крепкий дух виски, смешиваясь с кислой вонью крови и сладковато-тошнотворным запахом начинающих разлагаться трупов. Немногих своих погибших южане похоронили на лугу, полого стелющемся к югу, на Катоктен-Маунтин. Северян же, исключая нескольких не найденных в подлеске, собрали и свалили в кучу дожидаться утра, когда присланные с окрестных ферм чернокожие выкопают яму, достаточно глубокую, чтобы вместить всех янки. У ближайшего к груде окровавленных тел костерка играла скрипка, и пели, негромко, печально, солдаты.

Господь, пришёл к выводу Адам, отвернулся от этих людей. Так же, как и они отвернулись от Него. Сегодня, на обрывистом берегу Потомака, они дерзнули уподобиться Богу, самовольно решая, кому жить, кому умереть. Они отдали себя злу. И не имело значения то, что кто-то из них сейчас молился или облегчал страдания побеждённых. Все они, убеждён был Адам, опалены смрадным дыханием дьявола.