Текст книги "Медноголовый"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Спасена, мэм?

– Омыты ли вы кровью агнца? Приняли Иисуса всем сердцем? Наставлены ли на путь истинный?

– Да, мэм. – сказала Салли, не очень понимавшая, куда клонит миссис Гордон.

– Я с удовольствием почитал для вас. – предложил свои услуги преподобному Натаниэль.

– Мистер Сэмуорт отлично читает. – поджала губы миссис Гордон.

– Да, Калеб, почитаете для нас? – благодушно поддержал супругу преподобный, – Потом мы помолимся. После молитвы – свидетельства. Я всегда поощряю людей рассказывать о своём опыте милости и силы Господней. Далее споём псалом, я скажу пару слов, опять псалом и благословение. По окончании службы болящие обычно изъявляют желание побеседовать о личном, просят письма написать. Ваша помощь, – он улыбнулся Салли и Старбаку, – будет принята с благодарностью.

– А мне нужно будет помочь раздать раненым сборники церковных гимнов. – объявила миссис Гордон.

– С удовольствием. – горячо кивнула Салли.

Она была наверху блаженства. Разговор пошёл на общие темы, и комнату то и дело оглашал звонкий смех Салли. Миссис Гордон недовольно косилась, но Джулия обществом Салли наслаждалась от души.

В пять часов анемичная служанка собрала со стола посуду. Преподобный Джон Гордон вознёс молитву Богу, прося благословить предстоящее богослужение. Калеб Сэмуорт сходил за фургоном, оставленным во дворе за углом Чарити-стрит. Фургон был выкрашен в чёрный цвет, чёрное же полотно было натянуто на дуги. Внутри вдоль бортов шли две лавки, между которыми в пол были вделаны две металлические направляющие.

– Гроб ставить, да? – указала на них Салли после того, как Сэмуорт помог ей подняться в возок.

– Да, мисс Ройал.

Салли и Джулия уселись на одну скамью с Адамом, а Старбак – с четой Гордонов. Калеб Сэмуорт занял место кучера под клеёнчатым козырьком. За двадцать минут катафалк докатился до холма, где в парке Чимборазо стояли недавно построенные госпитальные бараки. Стемнело, и окна подсвечивались тусклым светом ламп. Из труб на крытых толем крышах курился дымок. Калеб Сэмуорт высадил дам с преподобным у барака, где предполагалось проводить богослужение, и вместе с Адамом (пока Джулия и Салли пошли внутрь раздавать сборники церковных песнопений) поехал привезти госпитальную фисгармонию.

Старбак увязался с ними.

– Мне надо перекинуться с тобой парой слов, Адам, – вполголоса сказал Натаниэль другу, – Ты говорил с отцом?

– Момента не выдалось. – ответил Адам, не глядя на Старбака.

– Адам, я же хочу всего-навсего получить обратно свою роту!

– Я знаю.

– Адам!

– Я же сказал, что попробую! Но это не так просто. Надо улучить подходящую минуту. Не мне тебе рассказывать, как обидчив и упрям мой отец. – Адам поиграл желваками, – С чего тебе так припекло сражаться? Пересидел бы войну здесь.

– Я – солдат.

– Скорее уж, глупец! – в сердцах бросил Адам.

Тут фургон, наконец, остановился, и они выбрались наружу грузить фисгармонию.

В деревянном бараке разместилось шесть десятков раненых. Их кровати стояли рядами, вокруг установленной в центре пузатой печки, заставленной кофейниками. Размещавшийся там же стол дежурной медсестры сейчас сдвинули в сторону, освободив место для фисгармонии. Джулия села за инструмент, поставила ноги на педали и извлекла из фисгармонии несколько пробных аккордов, прозвучавших хрипло, с присвистом.

Преподобный с женой прошлись вдоль рядов коек, пожимая руки и подбадривая увечных. Салли делала то же самое. Старбак заметил, как светлеют при виде девушки лица раненых, и подумал, что Салли он тоже никогда не видел такой счастливой. Рядом с койками находились наполненные водой вёдра, чтобы держать повязки влажными для лучшего заживления ран. Салли отыскала губку и осторожно смачивала пропитанные кровью бинты. Барак пропах гноем и человеческими испражнениями. Печка не спасала от холода и сырости, а полудюжина фонарей, свешивающихся со стропил, не могла разогнать полумрак. Несколько человек были без сознания, других мучила горячка. Раненых в бою можно было по пальцам перечесть.

– Бои начнутся, сразу раненых прибавится, – просветил Старбака однорукий сержант.

Он явился на богослужение с товарищами по несчастью из соседних бараков. С собой пришедшие принесли стулья и дополнительные фонари. Сержант, как выяснилось, конечности лишился не из-за геройства на поле брани, а в результате несчастного случая.

– Надрался, как сапожник, и под поезд угодил. Сам виноват, – посмотрев на салли, сержант прищёлкнул языком, – Редкой красоты цыпа, капитан. Цыпа, ради которой мужчине хочется жить.

На звуки фисгармонии и пение в барак стекалось всё больше народу. Подходили пациенты, подходили навещавшие приятелей офицеры. Подходили и добавляли свои голоса в общий хор, звучавший пусть и не очень стройно, но трогательно. Среди раненых было несколько янки, однако в бараке установилась атмосфера товарищества, заставившая Старбак с тоской вспомнить компанию своих солдат. Не подпевал лишь один сердяга: бородатый, бледный, исхудавший, он был в забытьи, но вдруг очнулся и застонал. Пение сбилось, но Салли села к бедолаге на кровать, положила его голову себе на колени и стала гладить впалую щёку ладонью. Руки раненого медленно опали на ветхое серое одеяло, которым он был укрыт.

Раненый оставался тих до конца псалма. Старбак перевёл взгляд на сидящую за фисгармонией Джулию. То ли из-за жёлтого света ламп, то ли из-за благоговения на физиономиях собравшихся, то ли из-за отстранённой красоты Джулии, но Натаниэль почувствовал, как в его душе оживает угасшая, как он думал, вера. И с ней на него нахлынули с удесятерённой силой загнанные в самые дальние уголки сознания чувства вины и обречённости. Мучимый раскаянием, Натаниэль слушал проповедь преподобного Джона Гордона, манера которого, мягкая и проникновенная, разительно отличалась от агрессивного красноречия преподобного Элиаля. Из Библии Калебу Сэмуорту дали читать 12 главу Книги Екклесиаста. Старбак нашёл нужное место в Библии брата Джеймса, присланной Адамом с приглашением на чай, и первая же попавшаяся на глаза фраза уязвила его до глубины души: «И помни Создателя твоего в дни юности твоей…» Рядом на полях убористым почерком Джеймса было написано; «Легче быть христианином в пожилом возрасте? Годы несут мудрость? Молись о милости сейчас» Натаниэль думал о том, что ему милости не видать, как собственных ушей, ибо он был грешником, и ждал его ад, ревущий, клокочущий, как домны Ричмонда.

– «…Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы, – читал Сэмуорт высоким надтреснутым голосом, – Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодцем…»

И от древних фраз у Старбака заныло сердце, предвещая безвременную кончину: от пули янки или разрывающей на куски неумолимой картечи, что пошлют его грешную душу в преисподнюю.

Погружённый в тёмные бездны отчаяния, Старбак не слушал выступлений раненых, благодарящих Господа за милосердие Его. После богослужения, решил Натаниэль, он попросит преподобного Джона Гордона выслушать длинный перечень его грехов. Может, преподобный посоветует, как обрести истерзанной душе Натаниэля подобающее место. Но какое место ей подобает? Из-за Салли Старбак обрёк себя на адские муки, повздорив с Итеном Ридли и убив его, ибо сколько бы Натаниэль ни твердил себе, что это была самооборона, в глубине души он знал, что это убийство. В глазах стояли слёзы, и Старбак попробовал их сморгнуть. Всё тщета, но что тщета перед лицом вечного проклятия?

В девятом часу служба закончилась, и преподобный Джон Гордон двинулся от койки к койке со словами утешения и молитвами. Раненые казались совсем юными, почти детьми даже на взгляд Старбака.

Один из старших хирургов госпиталя, облачённый в пропитанный кровью передник, пришёл поблагодарить преподобного Джона Гордона за богослужение. Лекаря сопровождал преподобный Петеркин, почётный духовник больницы и популярный в городе проповедник. Петеркин завёл разговор с Адамом, с которым был знаком, а Джулия, покончив на сегодня с музыкой, пробралась к Старбаку:

– Как вам наше мероприятие, мистер Старбак?

– Я глубоко тронут, мисс Гордон.

– Отец великолепен, правда ведь? Умеет он за живое задеть, – Джулия, очевидно, приписала взволнованность Натаниэля впечатлению от представших его глазам здесь, в бараке, ужасам, потому что спросила, – Разве не отвратит вас виденное здесь от войны?

– Не знаю. Я как-то не думал об этом. – рассеянно обронил Старбак, наблюдая, как Салли успокаивает измождённого горемыку, вцепившегося в неё, будто только она могла его спасти, – Солдаты редко думают о том, что могут закончить дни в местечке вроде этого.

– Или хуже. – подхватила Джулия, – Здесь есть бараки для безнадёжных, для тех, кому помочь уже нельзя. Хотя я бы хотела.

В голосе её Старбак уловил горечь, и галантно сказал:

– Вы же помогаете.

– Я не о богослужениях, мистер Старбак. Я бы хотела ухаживать за ними, но мама и слышать об этом не желает. Боится, что заражусь какой-нибудь болячкой. И Адам не разрешает. Оберегает меня от войны, по его словам. Вы же знаете, что он войну не одобряет?

– Знаю. – кивнул Старбак и посмотрел Джулии в глаза, – А вы?

– Одобрять в ней нечего. – вздохнула Джулия, – Но я, наверное, грешу гордыней… Мне противно думать, что Север одержит над нами верх. Наверное, я из нередкого в наши дни племени поджигателей войны. Поэтому мужчины сражаются? Из гордыни?

– Пожалуй, да. – задумчиво произнёс Старбак, – На поле битвы ты должен доказать, что лучше своего противника.

Он вспомнил, какой восторг владел им, когда они ударили янки в незащищённый фланг под Боллз-Блеф. Вспомнил панику в синих рядах, вопли врагов, прыгающих за гребень вниз, к кипящей от пуль реке. Вспомнил и испытал укол вины за то ликование. Врата ада, вероятно, распахнут для него особенно широко.

– Мистер Старбак? – обеспокоилась Джулия, заметив, как вытянулось у него лицо.

Однако прежде, чем Натаниэль успел что-либо ответить, около него появилась Салли, взяла под локоть и очень напряжённо попросила:

– Забери меня отсюда, пожалуйста.

– Са… – начал Старбак, забыв, что Джулии Салли известна, как «Виктория», – Что стряслось-то?

– Он узнал меня, Нат. – потерянно призналась Салли, не уточняя, кто этот «он», – Забери меня отсюда.

– Может, обойдётся? – мягко сказал Старбак, но Салли перебила его:

– Пожалуйста, забери!

– Я могу помочь? – вмешалась Джулия несколько недоумённо.

– Нам пора. Мы уходим. – решительно известил её Натаниэль.

Легко сказать: «мы уходим». Плащ Салли и шинель Натаниэля лежали в куче верхней одежды в конце барака, как раз там, где узнавший Салли старший хирург возбуждённо говорил что-то преподобному Петеркину. Тот кивнул и затронул миссис Гордон. Как ни жаль было Натаниэлю добротную шинель Оливера Венделла Холмса, но и её, и плащ Салли придётся бросить.

– Пойдём. – потянул он Салли к выходу, успев сконфуженно бросить ничего не понимающей Джулии, – Уж простите…

– Мисс Ройал!!! – рявкнула через весь барак миссис Гордон.

– Наплюй на неё! – велел вполголоса Старбак.

– Мисс Ройал! – повторила миссис Гордон, – Подойдите сюда!

Салли будто превратилась в смоляной столб. Адам крутил головою, пытаясь разобраться в происходящем, а преподобный Джон Гордон поднялся с колен, на которые опустился помолиться за здоровье у койки горячечного солдата.

– Мне надо побеседовать с вами. Снаружи. – объявила миссис Гордон, выходя на небольшую веранду, где в тёплую погоду пациенты дышали воздухом.

Салли взяла свой плащ. Хирург, лыбясь, отвесил ей издевательский поклон.

– Сукин сын. – прошипела ему Салли.

Старбак прихватил шинель и поспешил за девушкой на веранду.

– У меня просто нет слов! – выпалила миссис Гордон враждебно, едва Салли и Натаниэль оказались под дощатым навесом.

– О чём хотели побеседовать? – с вызовом осведомилась Салли.

– От вас, мистер Старбак, я такого не ожидала. – демонстративно игнорируя Салли, обрушилась на капитана миссис Гордон, – Вы, человек из хорошей семьи, посмели явиться в мой дом с этой… этой… особой!

– «Этой» – это какой? – не молчала Салли.

Преподобный Джон Гордон вышел на веранду и, следуя нетерпеливому жесту супруги, плотно притворил дверь, пропустив, правда, Джулию с Адамом.

– Зайди внутрь, Джулия. – приказала миссис Гордон.

– Пусть остаётся! – потребовала Салли, – Так какой же «этой»?

– Джулия! – прикрикнула на дочь миссис Гордон.

– Матушка, объясни нам, пожалуйста, что происходит? – обратился к жене преподобный.

– Доктор Петеркин, – негодующе поведала миссис Гордон, – открыл мне глаза на эту… эту…

Она запнулась, подбирая слово, которым могла бы охарактеризовать Салли при дочери, – Джулия! Внутрь, живо!

– Дорогуша? – произнёс преподобный, – Эту кого?

– Магдалину! – выплюнула имя библейской блудницы, как пулю, миссис Гордон.

– Шлюху, то есть, преподобный. – перевела Салли.

– И ты привёл её в мой дом! – выкрикнула миссис Гордон в лицо Старбаку.

– Миссис Гордон… – начал Натаниэль, но пожилая дама заткнула ему рот гневным монологом, в котором порадовалась тому, что преподобный Элиаль не ведает, насколько глубоко вовлечён в порок его сын и насколько отпал он от Господа.

– Падшая женщина! – воскликнула миссис Гордон, – Ты привёл в мой дом падшую женщину!

– Наш Спаситель привечал грешников. – осторожно напомнил преподобный.

– Но он не угощал их чаем! – взвизгнула миссис Гордон и обратила испепеляющий взор на Адама, – А вы, мистер Фальконер! Я потрясена! С кем вы водите дружбу, мистер Фальконер?! У меня нет слов, так я потрясена!

Адам очумело воззрился на Старбака:

– Что, правда?

– Салли – мой друг. – с нажимом произнёс Натаниэль, – Добрый друг, и дружбой с ней я горжусь.

– Труслоу! Салли Труслоу! – выдохнул Адам с неуместным в данной ситуации облегчением, разрешив для себя, наконец, мучившую его несколько дней загадку.

– Значит, вы знаете эту женщину? – яростно осведомилась миссис Гордон.

– Не знает. – устало помотала головой Салли.

– Я начинаю сомневаться в том, что вы, мистер Фальконер, подходящая пара для моей дочери. – давила на Адама миссис Гордон, – Волею Божией этой ночью тайное становится явным. Может, нам суждено именно сегодня выяснить вашу истинную натуру?

– Я же сказала, что он меня не знает! – повысила голос Салли.

– Так вы её знаете, юноша? – уточнил преподобный.

Адам пожал плечами:

– Её отец некоторое время был одним из арендаторов нашей земли. Давным-давно. Вот и всё знакомство.

– Но вы знаете мистера Старбака, не так ли? – не унималась миссис Гордон, – И вас не тревожило то, в каких кругах он заводит себе новых друзей!

Адам покосился на друга:

– Уверен, что Нат понятия не имел о роде занятий мисс Труслоу.

– Нет, имел. – сказал Старбак, опустив ладонь на плечо Салли, – Но, как я уже говорил, она – мой друг.

– И вы попустительствуете подобной «дружбе», да, мистер Фальконер? «Дружбе» с блудницей?

– Нет, – пробормотал Адам, – Я… нет, не попустительствую…

– Ты совсем, как твой отец, – презрительно бросила Салли, – Труха от корки до сердцевины. Без денег были бы вы, Фальконеры, хуже псов.

Она рывком высвободила плечо из-под руки Натаниэля и пошла в дождь.

Старбак дёрнулся за ней, но запнулся, невольно повиновавшись окрику миссис Гордон:

– Стойте, мистер Старбак! Учтите, вы сейчас выбираете между Господом и сатаной!

– Да, Нат! – поддержал будущую тёщу Адам, – Пусть себе идёт, оставь её!

– Почему? Потому что она – шлюха? – Натаниэля душила дикая ненависть к этим напыщенным ханжам, – Она – мой друг, Адам, а друзей бросать негоже. Будьте вы все прокляты.

Он побежал за Салли, догнал её у крайнего барака, где грязный склон парка Чимборазо уходил вниз, к любимой дуэльной площадке горожан у ручья Блади-Ран.

– Прости. – сказал Старбак Салли, беря её за руку.

Девушка шмыгнула носом. Причёска её растрепалась и намокла. Салли плакала. Старбак притянул её к себе, закрыв полами шинели. Капли дождя падали ему на лицо.

– Ты был прав. – тоскливо признала Салли, прижавшись к его груди, – Не надо было идти.

– Они не имели права так с тобой обходиться.

Салли всхлипнул:

– Просто иногда так хочется быть, как все, понимаешь? Иметь свой дом, детишек, ковёр на полу и яблоню во дворе. Не быть, как папаша, и не быть такой, как сейчас. Я не собираюсь быть такой всю жизнь, Нат. Я хочу жить, как все. Ты понимаешь меня, Нат?

Она подняла заплаканное личико, освещённое отсветами огней кузниц, день и ночь работавших на дальнем берегу ручья.

Старбак погладил её по мокрой от слёз щеке:

– Понимаю.

– А ты, разве ты не хочешь быть, как все?

– Иногда.

– Иногда… – она вытерла нос и отбросила со лба прилипшую прядку, – Я думала, что, может, когда война закончится, у меня хватит денег открыть магазинчик. Ничего особенного, Нат. Галантерея или ещё что. Я деньги-то не трачу, откладываю. Быть, как все. Больше никаких «Ройал». Но папаша прав, – в голосе её прозвучали мстительные нотки, – Все люди делятся на волков и овец. Волков и овец, Нат.

Она повернулась к госпиталю и ткнула пальцем:

– Они – овцы, Нат. И твой друг тоже. Он, как его отец. Подкаблучник.

Старбак привлёк её к себе, а сам невидяще смотрел на воду, на раздробленное дождём в мелкие чешуйки отражение огней мастерских. До этой минуты Натаниэль не понимал, насколько он одинок. Изгой. Волк-одиночка. И Салли, отверженная из-за того, что, отчаянно стремясь быть, как все, посмела пренебречь правилами «приличного общества», и это самое «общество» от неё отвернулось. И от Натаниэля тоже. Но Натаниэль был не только изгоем, а ещё и солдатом. И он станет лучшим солдатом, какого только знало это «приличное общество», и им придётся улыбаться ему, хотят они того или нет.

– Знаешь, что, Нат? Я ведь надеялась, что они мне не откажут в крохотном шансе. Шансе стать, как все. – она помедлила, – Но они не хотят пускать меня в свой мирок.

– Тебе не нужно их разрешение, Салли, чтобы жить, как тебе самой хочется.

– А, плевать мне теперь на них. Наступит день, и они будут драться друг с другом за один мой благосклонный взгляд, вот увидишь!

Старбак усмехнулся во тьме. Не сговариваясь, шлюха и отставной солдат объявили войну всему свету. Нагнувшись, Натаниэль поцеловал Салли в щёку:

– Пойдём, отведу тебя домой.

– К тебе пойдём, – решила она, – Я не в настроении сегодня работать.

Ниже по течению грохотал поезд, везущий припасы к побережью, где у полуострова горстка южан готовилась противостоять полчищам северян.

Старбак привёл Салли к себе. Он был грешником, а сегодняшняя ночь не располагала к покаянию.

Салли ушла около часа ночи, и Старбак спал один в узкой кровати до того момента, когда за ним пришли. Проснулся он лишь от грохота вышибаемой двери флигеля. В каморке было темно, и Старбак нащупал кобуру, но вынуть револьвер успел лишь к той секунде, когда прогрохотавшие по лестнице сапоги остановились у входа в его комнату. Дверь распахнулась от пинка, свет фонаря ослепил Натаниэля.

– Брось пушку, парень! Ну!

В комнату ввалились люди в форме, с винтовками, увенчанными штыками. Штыки в Ричмонде было позволено примыкать только «ухарям Уиндера», то есть подчинённым главы всей военной полиции генерала Уиндера, и Старбак положил револьвер на пол, прикрыв глаза от света фонаря ладонью.

– Твоя фамилия Старбак? – спросил тот же голос.

– Кто вы такие?

Бойцов был взвод, не меньше.

– Отвечай на вопрос! Твоя фамилия Старбак?

– Да.

– Взять его!

– Эй, одеться-то дайте!

– Шевелись, парни!

Двое служивых стащили Натаниэля с кровати и припёрли к побеленной шелушащейся стене.

– Одеялом его оберните, нечего лошадок пугать его голым задом. Только наручники сперва надень на него, капрал!

Глаза Старбака привыкли, и он рассмотрел отдававшего команды. Капитан, широкоплечий, с тёмно-русой бородой.

– Какого чёрта… – начал было Старбак, когда капрал надел ему наручники, но один из солдат ловким тычком вышиб из арестанта дыхание.

– Молчать! – рявкнул капитан, – Обыскать здесь всё, тщательно обыскать! Бутылку я приберу, это явно улика. И вот ту бутылку, Перкинс, давай сюда. Все бумаги собрать до последнего листка, под твою ответственность, сержант!

Положив обе бутылки виски в объёмистые карманы, капитан вышел. Старбака, скованного и запелёнутого в одеяло, потащили следом, через весь флигель и на Шестую улицу, где стоял чёрный рыдван, запряжённый четвёркой лошадей. Моросило, и в свете газовых фонарей у морд коней клубились облачка пара. Часы на церкви пробили четыре утра. В основном здании раскрылось окно, и какая-то женщина осведомилась:

– Что происходит?

Уж не Салли ли, подумал с надеждой Натаниэль.

– Ничего, мэм! Спите! – крикнул капитан.

Старбака впихнули в карету, капитан и трое солдат забрались следом. Остальные, по всей вероятности, остались обыскивать жильё арестованного.

– Куда вы меня везёте? – спросил Старбак после того, как экипаж со скрипом двинулся с места.

– Вы арестованы военной полицией. – официальным тоном просветил его капитан, – Пасть раскрывать только если с тобой разговаривают, понял?

– Ты же со мной разговариваешь, правильно? – хамски уточнил Старбак, – Поэтому повторяю вопрос: куда везёте-то?

В рыдване было темно, и Старбак не увидел кулака, врезавшегося ему между глаз. Затылок больно стукнулся о стену, брызнули слёзы.

– Заткнись, янки.

Длилась поездка недолго. Проехав меньше километра, карета резко свернула, взвизгнув окованными колёсами по мостовой, и остановилась. Дверца раскрылась, и Старбак очутился перед освещёнными факелами воротами Лампкенской тюрьмы, также известной, как «замок Годвин».

– Шевели мослами! – гаркнул сзади капитан, и арестанта протащили через калитку внутрь.

– В четырнадцатую его. – кивнул куда-то вбок тюремщик при виде нового узника.

Натаниэля пинками и тычками прогнали под кирпичной аркой по коридору, выложенному каменными плитами до крепкой деревянной двери с прокрашенными по трафарету цифрами «14». Страж открыл замок, и капрал, сняв со Старбака наручники, толкнул его внутрь.

– Обживайся, янки! – крикнул тюремщик.

Из обстановки в камере имелись деревянная кровать, железная лохань и на полу – лужа. Воняло дерьмом.

– Гадить в бадью, дрыхнуть на кровати, но, если хочешь, можешь и наоборот. – хохотнул надзиратель, захлопывая тяжёлую створку.

Грохот эхом отдался под потолком. Воцарилась темнота. Старбак повалился на кровать и, пытаясь согреться, свернулся клубком.

Ему выдали грубые серые штаны и пару башмаков. Завтрак состоял из кружки воды и краюхи чёрствого хлеба. Городские часы пробили девять, когда в камеру явились двое конвоиров. Ему приказали сесть на койку и вытянуть ноги, которые сковали ножными кандалами.

– Привыкай, янки. Будешь в них щеголять, пока отсюда не выйдешь, – ухмыльнулся один из конвоиров, – Ну, или пока тебя не того…

Он высунул язык и свесил набок голову, изображая повешенного.

– Вставай. – сказал второй, – Двигай.

Старбака вывели в коридор. Кандалы укорачивали шаг и делали походку шаркающей, но конвоиры его не понукали, очевидно, давно привыкнув к медленному передвижению скованных арестантов. Тюремный двор воскресил в памяти Старбака читанные когда-то мрачные истории о средневековых камерах пыток. Со стен свешивались цепи, а посреди двора красовалась доска, ребром установленная на козлах. Наказываемого садили на доску верхом, так что ноги свешивались по бокам, а ребро планки глубоко врезалось в промежность.

– Не заглядывайся, янки. – оскалился разговорчивый конвоир, – Для тебя приготовлено особое угощение. Шагай давай.

Старбака привели в комнату с кирпичными стенами и каменным полом, со сливным отверстием в середине. Забранное решёткой окно выходило на восток, на открытую сточную канаву Шоко-Крик. Форточка была открыта, и ветерок загонял с канавы в помещение амбре канализации. Конвоиры, которых Старбак теперь рассмотрел хорошенько, поставили винтовки к стене. Оба были дюжими, ростом с самого Старбака, с чисто выбритыми бледными физиономиями людей, которые от жизни хотели немного, а получили ещё меньше. Балагур плюнул табачной жвачкой и попал точно в центр сливного отверстия.

– Отличный выстрел, Эйб. – одобрил второй конвоир.

Дверь открылась, и вошёл худосочный молодой человек с жидкой бесцветной порослью на подбородке, гладкими после утреннего бритья щеками и верхней губой, облачённый в наутюженную чистенькую форму лейтенанта. На плече у него висела кожаная сумка.

– Доброе утро. – неуверенно поздоровался он.

– Отвечай офицеру, шваль северная. – ткнул кулаком Старбака в спину Эйб.

– Доброе утро. – послушно сказал Натаниэль.

Лейтенант обмахнул ладонью стул, уселся за стол, водрузил на нос очки, достав их из кармана, аккуратно заправил дужки за уши. Лицо у него было юным и старательным, как у молодого священника, назначенного в старый приход с давними традициями.

– Старбак, так?

– Да.

– Добавляй «сэр», когда говоришь с офицером, янки!

– Оставьте, Хардинг. – приказал офицер.

Положив сумку на стол, он достал из неё папку, развязал тесёмки, открыл. Разложив перед собой бумаги, уточнил:

– Натаниэль Джозеф Старбак?

– Да.

– В настоящее время обретаетесь на Франклин-стрит, в бывшем доме Бюрелла?

– Понятия не имею, чей это был дом.

– Джосайи Бюрелла, табачного заводчика. Война больно ударила по семейству, как и по многим другим. – лейтенант откинулся на спинку шаткого стула, снял очки, потёр глаза, – Я задам вам, Старбак, ряд вопросов. Ваше дело, соответственно, на них отвечать. Отвечать правдиво, заметьте, потому что сейчас, в военное время, не до соблюдения законности, и мы заинтересованы в получении правдивых ответов любой ценой. Любой. Вы поняли?

– Не совсем. Я хотел бы знать, какого чёрта я, вообще, здесь делаю?

Конвоир за спиной Старбака недовольно заворчал, но лейтенант успокаивающе поднял руку:

– Узнаете, Старбак, всему своё время. – он надел очки, – Забыл представиться. Лейтенант Гиллеспи, Уолтон Гиллеспи.

Он назвал фамилию так многозначительно, будто ожидал от Старбака удивлённого возгласа. Не дождавшись, вынул из нагрудного кармана карандаш:

– Начнём, пожалуй? Место рождения?

– Бостон.

– Улица?

– Милк-стрит.

– Там живут родители?

– Родители матери.

Гиллеспи сделал пометку в бумагах:

– А родители где живут?

– На Уолнэт-стрит.

– Я был в Бостоне два года назад и имел честь слушать вашего папеньку. Весьма поучительно он толкует Евангелие, смею заметить. – Гиллеспи улыбнулся, вспоминая, – Но продолжим…

Дальнейшие расспросы касались учёбы Натаниэля в Йельском теологическом колледже; причин, по которым Старбак очутился на Юге; службы в Легионе Фальконера.

– Ясно, ясно… – рассеянно пробормотал лейтенант, дослушав рассказ о схватке на Боллз-Блеф. Переложив верхний листок, он пробежал глазами текст следующего и сдвинул брови, – Как вы познакомились с Джоном Скалли?

– Никогда о нём не слышал.

– А о Прйсе Льюисе?

Старбак отрицательно мотнул головой.

– О Тимоти Вебстере?

Старбак пожал плечами.

– М-да. – произнёс Гиллеспи с сожалением, снял очки и помассировал переносицу, – Как зовут вашего брата?

– У меня их трое. Джеймс, Фредерик и Сэм.

– Их возраст?

– Двадцать шесть. Или семь. Семнадцать и тринадцать.

– Старшего как зовут?

– Джеймс.

– Джеймс… – задумчиво повторил Гиллеспи, делая пометку.

Со двора донёсся душераздирающий вопль и свист кнута.

– Я дверь притворил, Хардинг? – поморщился лейтенант.

– Плотно, сэр.

– Ужасно шумно. Когда вы последний раз виделись с Джеймсом, Старбак?

– Ещё до войны.

– До войны, ага. – записал лейтенант, – А списывались с ним?

– Тогда же.

– Ясно.

Гиллеспи достал перочинный нож, раскрыл, очинил карандаш и сгрёб стружку в кучку на краю стола:

– Вам что-нибудь говорит название «Общество поставки Библий в действующую армию Конфедерации»?

– Ничего.

– Ясно. – Гиллеспи откинулся на спинку стула, положив карандаш, – А как же вы, в таком случае, передавали брату информацию о дислокации наших частей?

– Эй, я никому ничего не передавал! – возмутился Натаниэль, начиная понимать, что означает его арест.

Гиллеспи снял очки и протёр стёкла о рукав:

– Как я упоминал ранее, мистер Старбак, в условиях войны мы вынуждены пренебрегать требованиями закона и гуманизмом. Устанавливая истину, нам приходится прибегать к чрезвычайным мерам. Чрезвычайные времена – чрезвычайные меры. Понимаете?

– Нет.

– Давайте-ка попробуем заново. Вам знакомы Джон Скалли и Прайс Льюис?

– Нет.

– Поддерживете ли вы в какой-либо форме связь со старшим братом?

– Нет.

– Получали вы письма, адресованные должностному лицу Общества поставки Библий в действующую армию Конфедерации?

– Нет.

– Передавали вы что-либо мистеру Тимоти Вебстеру, проживающему в гостинице «Монументал»?

– Нет.

Гиллеспи сокрушённо покачал головой.

В результате обыска у Тимоти Вебстера после ареста его и Хетти Лоутон было обнаружено убористо написанное печатными буквами письмо с подробным планом обороны Ричмонда. Адресовано оно было майору Джеймсу Старбаку, именем которого было подписано найденное у Джона Скалли послание. Попади план обороны к северянам, и раздавить Юг им не помешали бы никакие выдумки генерала Магрудера. Повезло, что Вебстер не успел передать донесение прежде, чем его свалила хворь.

Вновь спрошенный относительно сношений с Вебстером, Старбак озлился:

– Да я слыхом не слыхивал ни о каком Вебстере!

Гиллеспи скривился:

– Вы настаиваете на этом?

– Да! Потому что это правда!

– Жаль. – поджал губы Гиллеспи.

Медленно он раскрыл сумку, выставил на стол восьмигранную бутыль синего стекла и бронзовую воронку. Откупорив бутылку, дал распространиться по комнате густому кислому запаху.

– Мой папенька, Старбак, как и ваш, – человек, преданный своему делу. Он заведует Честерфилдской лечебницей для душевнобольных. Слышали?

– Нет. – Старбак, томимый нехорошим предчувствием, смотрел на бутыль.

– Существуют две точки зрения на лечение скорбных главою. – сказал Гиллеспи, – Согласно одной безумие врачуют свежий воздух, вкусная еда и хорошее обращение. Согласно другой, которую разделяет мой папенька, душевное здоровье восстанавливается скорее под воздействием комплекса жёстких мер. Проще говоря, Старбак, – Натаниэль заметил, как заблестели глаза лейтенанта, – за всякое проявление ненормальности пациент получает взбучку, и вскоре возвращается в общество цивилизованных людей.

Он любовно погладил бутыль и воронку:

– Вот это, Старбак, гораздо эффективнее любой взбучки, хотя бы потому, что это средство предложено современной наукой. Итак, вернёмся к Тимоти Вебстеру. Расскажите мне о нём.

– Да нечего мне рассказывать!

Гиллеспи кивнул конвоирам. Старбак повернулся было к Эйбу, но со спины подоспел второй солдат и сшиб арестанта на пол. Уже вдвоём они сноровисто распяли Натаниэля и связали ему за спиной руки. Он клял конвоиров на все лады последними словами, но им было не привыкать. Перекатив узника на спину, Эйб взял бронзовую воронку и поднёс ко рту Натаниэля. Старбак крепко сжал челюсти, но второй конвоир ласково посулил вбить воронку в глотку вместе с зубами. И Натаниэль сдался.