Текст книги "Медноголовый"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Бернард Корнуэлл
Медноголовый
Хроники Натаниэля Старбака-2

«Медноголового» посвящаю Биллу и Анне Мойр

Часть первая

1

Вторжение началось в полночь.

Это, собственно, не было вторжением в полном смысле слова, просто лихой набег на разведанный дозорами в лесных дебрях виргинского берега реки лагерь мятежников, но двум тысячам мужчин, ожидающим переправы через серо-голубые воды Потомака, грядущая стычка представлялась чем-то гораздо значительным, нежели какой-то «набег». Схватка за рекой была их шансом доказать, насколько ошибаются злопыхатели. «Мальчики-колокольчики», так окрестила этих солдат одна из газет, – идеально вышколенные, но слишком чистенькие и прилизанные для пороха и грязи настоящих сражений. Но сегодня ночью «мальчики-колокольчики» будут драться. Сегодня Потомакская армия предаст огню и мечу лагерь мятежников и, если всё пойдёт хорошо, стремительным броском займут город Лисбург, лежащий тремя километрами дальше. Томясь ожиданием, бойцы воображали себе, как вытянутся физиономии жителей виргинского городка, когда, проснувшись поутру, они обнаружат «Звёзды и полосы» Соединённых Штатов, вновь гордо реющие над селением; а войско тем временем уже будет катиться на юг, и дальше на юг, пока мятеж не будет подавлен, и в Америке вновь не воцарятся мир и благолепие.

– Чёртов болван! – раздался сдавленный вскрик с берега, где рабочая команда спускала на воду лодку, принесённую с канала, соединяющего Чесапикский канал и Огайо.

Кто-то из носильщиков посудины поскользнулся на мокрой глине, отдавив носовой частью лодки ступню сержанту.

– Орясина косорукая! – отскочив в сторону, ругнулся сержант.

– Извини, а? – нервно сказал виновник инцидента, – Я же извинился, слышь?

– Заткнитесь оба! Тихо! – офицер, облачённый в новёхонькую серую шинель с красивой алой подкладкой, спустился к ним и помог спихнуть лодку в свинцовую речную воду, затянутую туманом, в котором терялся противоположный берег. Сверху на пыжащихся солдат с чистого неба взирали полная луна и звёзды, яркая россыпь которых казалась верным предвестием успеха. Стоял октябрь, душистый месяц, когда в воздухе витают ароматы яблок и дыма, когда изматывающая летняя жара уступает место прохладе, что обещанием скорой зимы побудила солдат надеть новёхонькие, с иголочки, шинели того же, что и дымка на реке, цвета.

Первые лодки неловко соскользнули с берега. Загремели в уключинах вёсла, плюхнулись в воду, и посудины с людьми стали таять в тумане. Вздорящих между собой вполголоса людишек, волокущих по суглинку утлые челны, дымка таинственным образом превратила увенчанные острыми штыками силуэты благородных воителей, неслышно растворяющиеся в ночи, всё ближе и ближе к неясным теням вражеского берега. Приказавший сержанту заткнуться офицер задумчиво смотрел им вслед.

– Интересно, – пробормотал он, обращаясь к окружающим, – Ночь, наверно, точь-в-точь, как та, в которую Вашингтон переправлялся через Делавер?

– Той ночью, полагаю, было холоднее. – заметил второй офицер, недоучившийся студент из Бостона.

– Нам тоже холодов недолго ждать, – качнул головой первый, носивший майорское звание, – До Рождества каких-то два месяца.

Когда майор шёл на войну, газеты трезвонили, что с мятежом будет покончено ещё до осени, но теперь офицер не был уверен, что встретит в кругу семьи, с женой и их тремя детьми, Рождество. В сочельник они собирались всем приходом, пели гимны, и лица детей освещали фонари на длинных шестах, а затем были традиционные горячий пунш с порцией жареного гуся. Рождество обычно проводили на ферме родителей жены в Стоффтоне, где катались на санях в облаках снежной пыли, и детский смех мешался со звоном бубенцов на конской сбруе.

– Очень подозреваю, что организация у Джорджа Вашингтона не хромала, в отличие от нашей. – съязвил лейтенант из студентов.

Звали его Холмс, и он был умён достаточно, чтобы это вызвало уважение у вышестоящих, и не достаточно, чтобы не вызывать у них же порой раздражение. Вот и сейчас майор буркнул, неприязненно покосившись на лейтенанта:

– С организацией у нас всё в порядке.

– Конечно, конечно. – поспешно согласился с начальством лейтенант Холмс, кривя душой.

Да и как иначе? Три полка войска северян при помощи трёх жалких лодчонок предполагалось переправить с мэрилендского берега на островок, откуда ещё на двух челнах солдат будут перевозить на более близкий к острову берег виргинский. С одной стороны, полки высадятся на том берегу в точке, самой близкой к лагерю южан, но с другой лейтенант Холмс никак не мог взять в толк, почему нельзя было организовать переправу полутора километрами ниже по течению, где путь не преграждал остров? Может быть, гадал лейтенант, переправа осуществляется именно здесь, потому что в столь неудобном месте высадки мятежникам никак не придёт в голову организовать засаду? По крайней мере, иного объяснения лейтенант Холмс измыслить не смог.

Но, как бы ни были загадочны причины выбора столь странного места для переправы, цели операции вопросов не вызывали. Войскам предписывалось вскарабкаться на высокий обрывистый виргинский берег и, ударив по лагерю мятежников, взять в плен как можно больше конфедератов. И пусть некоторым южанам удастся при этом улизнуть, ничего страшного. Беглецам преградит путь другой отряд янки, что пересекает сейчас реку восемью километрами ниже по течению. Те силы должны перерезать шоссе, ведущее из Лисбурга в штаб-квартиру мятежников под Сентервиллем и, не дав противнику отступить, обеспечить Северу хоть и маленькую, но победу, заодно уж и доказав, что Потомакская армия способна на большее, чем просто блистание на парадах. Захват Лисбурга при этом был бы желателен, но главной целью вылазки являлся не он. Главным было доказать, что Потомакская армия готова бить мятежников, бить и побеждать.

Потому и скользили теперь лодки в тумане вперёд-назад. Каждая, казалось, уплывала навсегда, и у сгорающих в нетерпении на мэрилендском берегу людей создавалось впечатление, что их ряды нисколько не убывают. Первым переправлялся 15-й Массачусетский, и кое-кто из 20-го уже побаивался, что те захватят вражеский лагерь задолго до того, как на землю Виргинии ступит нога представителей славного 20-го Массачусетского полка. Всё шло медленно и бестолково. Приклады винтовок грюкали о планшир и ножны штыков цеплялись за кусты, когда солдаты переваливались через борта лодок. Около двух утра выше по течению отыскался более вместительный баркас. Его привели к месту переправы под иронические комментарии изнывшихся от ожидания бойцов. Лейтенант Холмс опасливо подумал, что шум может переполошить врага на той стороне, но секунды шли за секундами, а ни тревожных криков, ни выстрелов не доносилось с обрывистого лесистого берега, зловеще встающего за островом.

– У этого острова есть название? – полюбопытствовал лейтенант у майора, с такой тоской констатировавшего близость Рождества.

– Остров Гаррисона, если не ошибаюсь. Да, точно, остров Гаррисона.

Лейтенант Оливер Венделл Холмс-младший

Название звучало чересчур обыденно, как на вкус лейтенанта Холмса. Он бы предпочёл, чтобы место, где предстояло принять боевое крещение 20-му Массачусетскому, именовалось более героически, вроде звенящего металлом «Вэлли-Фордж» или благородно-скромного «Йорктауна»[1]1
  Вэлли-Фордж – долина, где во время войны за независимость Соединённых Штатов провела зиму 1777–1778 гг армия Джорджа Вашингтона, потеряв десятую часть личного состава от голода и болезней. Под Йорктауном в 1781 году британские войска под началом Чарльза Корнуоллиса капитулировали перед объединённой американо-французской армией Джорджа Вашингтона и графа Рошамбо. Прим. пер.


[Закрыть]. Название должно было хорошо смотреться как на страницах исторических трактатов, так и на знамени полка, а банальное «остров Гаррисона» не годилось ни для первого, ни для второго.

– А холм тот? – с надеждой спросил лейтенант, – На том берегу?

– Боллз-Блеф. – ответствовал майор к разочарованию Холмса.

М-да, думал лейтенант, словосочетание «стычка у Боллз-Блеф» вызывает ассоциации, в лучшем случае, с покером, но уж никак не годится для боя, которому суждено открыть череду ожидающих Север оглушительных триумфов.

Холмс вместе со своей ротой ждал. Из 20-го Массачусетского им предстояло первыми переправиться на противоположный берег и, соответственно, первыми вступить в схватку (разумеется, если 15-й уже не разогнал всех мятежников). В преддверии боя людей бил мандраж. Никто из них ещё не нюхал пороху, хотя все слышали рассказы о битве на Булл-Ране три месяца назад, когда собранные с бору по сосенке серомундирники ухитрились накостылять превосходящей их числом армии федералов. Впрочем, бойцы 20-го Массачусетского и мысли не допускали о том, что их может постигнуть столь же жалкая участь. Их вёл в бой профессиональный военный. Они были вымуштрованы, великолепно оснащены и уверены в том, что любые силы мятежников им на один зуб. Пусть при этом придётся подвергнуться некоторой опасности, – на войне, как на войне, – но их усилия не могут увенчаться ничем иным, кроме победы.

Одна из вернувшихся с острова Гаррисона лодок привезла капитана 15-го Массачусетского. Он переправился на противоположный берег одним из первых и теперь вернулся обратно с докладом. Спрыгивая с носа посудины, капитан поскользнулся и упал бы, но лейтенант Холмс, подоспев, поддержал его.

– На Потомаке тишь да гладь? – с улыбкой поинтересовался лейтенант.

– И за Потомаком тоже, Венделл. – скривился капитан, – Ни слуху, ни духу противника.

– Что, правда? – переспросил лейтенант Холмс, – А как же лагерь?

Он постарался вложить в голос долю разочарования, приличествующего воину, лишённому возможности в ближайшие мгновения сойтись в схватке с супостатом. Лейтенант действительно испытывал некоторое разочарование (всё-таки, первый бой в жизни), но постыдное облегчение от вести о том, что врага на дальнем берегу нет, было сильнее.

Капитан оправил шинель:

– Бог знает, что привиделось разведчикам прошлой ночью. Мы никакого лагеря не обнаружили.

Он поспешил с новостями дальше, а лейтенант Холмс передал услышанное своей роте, присовокупив от себя, что, раз врага на том берегу нет, то их задача упрощается. Занять Лисбург, и всех делов-то. Сержант осведомился, есть ли в Лисбурге какие-либо части мятежников, и Холмс был вынужден признаться, что не имеет об этом ни малейшего понятия. Подслушавший разговор майор высказал предположение, что город обороняет горстка виргинского ополчения, вооружённая пугачами, с которыми их деды бились против британцев. Подумав, майор добавил, что, вероятно, перед полком будет поставлена цель захватить урожай, собранный в лисбургских амбарах. Провиант, несомненно, относится к законной военной добыче и подлежит конфискации, но в остальном права частной собственности должны блюстись неукоснительно.

– Мы здесь не для того, чтобы воевать с женщинами и детьми, – твёрдо продолжил майор, – Мы должны показать южным раскольникам, что северные войска им не враги.

– Аминь. – подытожил сержант.

Он добровольно возложил на себя обязанности духовного пастыря полка, сколько хватало сил борясь с пороками пьянства, карточных игр и блуда.

Последние представители 15-го Массачусетского погрузились в лодки, и обряженные в серые шинели люди Холмса перебрались ближе к воде. Бойцы выглядели обманутыми в надеждах, ведь вместо увлекательной охоты на драпающих мятежников им предстояло всего-навсего отобрать у десятка стариков десяток столь же древних мушкетов.

В тенях виргинского берега лиса молниеносным броском закогтила зайца. Длинноухий успел заверещать, коротко, пронзительно, и миг спустя о его кончине напоминал лишь запах свежей крови и эхо, гаснущее в дебрях спящего леса.

Капитан Натаниэль Старбак доплёлся до бивуака своей части к трём утра. Ночь выдалась ясная, с яркими звёздами и луной, с намёком на туман, гнездящийся в ложбинках. Капитан возвращался из Лисбурга и устал, как собака, к тому моменту, когда достиг полянки, на которой в четыре ряда были выставлены палатки и шалаши Легиона. Часовой из роты «Б» приятельски кивнул молодому черноволосому офицеру:

– Слыхали зайчишку, капитан?

– Виллис? Ты же Виллис, да? – припомнил имя часового Старбак.

– Боб Виллис, в самую точку.

– Разве ты не должен был окликнуть меня, Боб Виллис? Окликнуть, направить ружьё, потребовать назвать пароль и застрелить к чёртовой бабушке, если бы я ошибся?

– Должен, конечно. – ухмыльнулся Виллис, сверкнув белыми зубами в лунном свете, – Но я же вас узнал, капитан.

– Ну, раз уж ты не соблаговолил меня пристрелить, Виллис, тогда поведай, что тебе рассказал твой «зайчишка»?

– Вопил, как перед смертью, капитан. Наверно, лисичка сцапала.

Старбак поморщился, различив в голосе часового нотки удовольствия:

– Доброй ночи, Виллис, и «…пусть песнями святыми сонм ангелов лелеет твой покой»[2]2
  Цитата из шекспировского «Гамлета», акт V, сцена 2, в пер. Н.Маклакова. Прим. пер.


[Закрыть].

Палатка, запатентованная американским офицером Генри Гопкинсом Сибли в 1856 году. Вмещает 12 человек, размещающихся по кругу ногами к центральному шесту.

Старбак пошёл вперёд, огибая чёрные пятна кострищ между редкими палатками. Большую часть полотняных шатров Сибли подразделение потеряло в хаосе сражения у Манассаса, и личный состав Легиона, в основном, нашёл приют в построенных из ветвей и дёрна шалашах. Среди убежищ роты Старбака, роты «К», горел костёр. Сидящий у огня человек поднял на приближающего капитана хмурый взгляд:

– Трезв?

– Сержант Труслоу начеку… – констатировал Старбак, – Вы никогда не спите, сержант? Я трезв. Трезв, как священник.

– Знавал я священников, трескающих спиртное, как воду. – кисло сказал Труслоу, – В Роскилле пастор двух слов связать не может, пока не выдует бутылку виски. Однажды чуть не утоп, когда крестил баб в речке за церковью. Так нализался, что стоять не мог, в воду падал. Так что же ты делал, капитан? Шлялся?

Слово «шляться» сержант использовал, как наиболее полно выражающий его неодобрение синоним слова «блудить». Старбак, сделав вид, что обдумывает вопрос, присел к костру и лишь затем кивнул:

– Шлялся, сержант.

– И кто же она?

– Джентельмены о таких вещах не распространяются.

Труслоу засопел. Он был невысок, кряжист и держал роту «К» в ежовых рукавицах. Авторитет его основывался на страхе, но боялись не ярости сержанта, а его презрения, ибо уважение Труслоу стоило дорогого, может быть, оттого, что он был тем, кто сам устанавливал правила в своём мире. Труслоу успел побывать фермером, конокрадом, солдатом, убийцей, отцом и любящим супругом. Теперь он был вдовцом и, во второй раз в жизни, солдатом, благо в его сердце пылал огонь чистой и неугасимой ненависти к янки. Последнее обстоятельство делало донельзя таинственным факт его дружбы с капитаном Натаниэлем Старбаком, ведь Старбак был янки.

Старбак родился в Бостоне, в семье преподобного Элиаля Старбака, знаменитого бичевателя пороков Юга; непримиримого противника рабства; человека, чьи яростные проповеди будоражили в напечатанном виде весь христианский мир. Второй сын преподобного, Натаниэль, пошёл по стопам отца, и был уже на полпути к рукоположению, когда заезжая жеманница отбила у юноши вкус к занятиям на богословском факультете Йельского колледжа, закрутила, завертела и бросила в Ричмонде. Страшась гнева отца, Натаниэль возвращению домой предпочёл вступление в армию Конфедеративных Штатов Америки.

– Это та светловолосая шалашовка? – уточнил Труслоу, – С которой ты разводил шуры-муры после службы в храме?

– Она не шалашовка, сержант, – обиженно отозвался Старбак.

Труслоу вместо ответа плюнул в костёр, и капитан с досадой мотнул головой:

– Сержант, а вы, что, никогда не испытывали потребности в общении с прекрасным полом?

– То есть, не вёл ли я себя, как мартовский котяра? Вёл, конечно, но справился с собой ещё до того, как бороду отрастил, – Труслоу замолк, возможно, вспомнил свою жену и её одинокую могилу в высоких холмах, – Так где же благоверный белокурой шалашовки?

Старбак зевнул:

– С ребятами Магрудера под Йорктауном. Он – майор артиллерии.

Труслоу покачал головой:

– Ох, капитан, попадёшься ты однажды кому-то из обманутых мужей, и намотают тебя на рога…

– Это кофе у вас, сержант?

– Так они эту жидкость называют. – Труслоу плеснул капитану в кружку густой тёмной жижи, – Поспать-то хоть удалось?

– В программу вечера сон включён не был.

– Все поповские детишки одинаковы, да? СтОит запАхнуть грехом, и вы плюхаетесь в него с головой, как боров в лужу помоев.

Труслоу не пытался скрыть своего неодобрения. Он не любил донжуанов; кроме того, знал, что на кривую дорожку Старбак свернул в немалой степени при содействии дочери сержанта. Салли Труслоу, сбежав из отчего дома, стала шлюхой в Ричмонде. Сержанту не нравилось, что Старбак и Салли – любовники, но он не мог не понимать, что в странной дружбе, связывающей молодых людей, и заключён единственный шанс его дочери на спасение из той ямы, куда она сама себя загнала. Да уж, жизнь иногда вязала клубки, слишком запутанные даже для людей, вроде Труслоу, привыкших разрубать узлы одним ударом.

– А как обстоит дело с Библейскими чтениями? – сержант перевёл тему на предпринимаемые время от времени Старбаком благочестивые попытки «начать всё с нового листа».

– Увы, сержант, похоже, от церкви я отпал навсегда. – беззаботно признался Старбак.

Беззаботность была напускной. Порою, страшась ада, он чувствовал, что окончательно погряз в пороках и никогда не заслужит прощения Господа. В такие моменты его охватывало раскаяние, но вновь наступал вечер, и раскаявшийся Натаниэль Старбак вновь бросился очертя голову в пучину греха.

Сейчас он примостился на сломанном яблоневом суку и хлебал кофе. Высокий, тонкий в кости, пообтёртый несколькими месяцами солдатчины, он гладко брил лицо с правильными чертами, обрамлённое длинными волосами. Томас Труслоу замечал, какими взорами провожают Старбака девушки в городах и селениях, через которые проходил Легион, всегда и только Старбака. Даже дочь Труслоу не устояла перед долговязым северянином с серыми глазами и быстрой улыбкой. При подобном положении дел, рассуждал сержант, удерживать Старбака от греха было всё равно, что отгонять пса от мясной лавки.

– До побудки далеко? – нарушил паузу капитан.

– Пара минут.

– О, Иисусе… – простонал Старбак.

– Надо было возвращаться раньше. – Труслоу подбросил в костерок ветку, – Ты белокурой зазнобе своей сказал, что мы уходим?

– Я решил её не расстраивать. Расставание – это так печально.

– Трус. – буркнул сержант.

Старбак секунду поразмыслил, затем ухмыльнулся:

– Правда. Трус. Ненавижу, когда они плачут.

– Ну, не давай им поводов плакать. – глубокомысленно изрёк Труслоу, отдавая себе отчёт в том, что с тем же успехом можно просить не дуть ветер.

Солдаты всегда заставляют своих зазноб плакать; таков удел солдат. Они приходят, разбивают сердца и уходят, а этим утром Легион отправится прочь от Лисбурга. Последние три месяца подразделение было включено в состав бригады, которая расположилась у Лисбурга, охраняя тридцатикилометровый участок Потомака. Враг, впрочем, не давал о себе знать, и сейчас, на стыке осени с зимой, ширились слухи о том, что янки ударят по Ричмонду прежде, чем снег и лёд лишат враждующие армии возможности маневрировать. Поэтому было принято решение вывести Легион из состава бригады, передислоцировав его к Сентервиллю, где основные силы конфедератов укрепились на главном шоссе, соединяющем Вашингтон со столицей бунтарской республики. Именно на этой дороге под Манассасом тремя месяцами ранее Легион Фальконера в числе прочих подразделений Конфедерации отразил первое вторжение северян и, если слухи не врали, полку следовало готовиться отражать второе.

– Ну, на этот раз всё будет иначе… – пробормотал Труслоу и сообщил Старбаку, вороша прутом угли, – Слыхал я, что у Сентервилля всё перекопано траншеями. Так что пусть янки приходят, на этот раз мы будем палить по ним из надёжных, крепких укрытий…

Он осёкся, заметив, что Старбака всё же сморил сон. Рот его был открыт, а кружка опрокинулась, и кофе пролился.

– Вот же свинтус. – буркнул Труслоу, но беззлобно, ибо Старбак, несмотря на все свои недостатки, успел зарекомендовать себя, как дельный и толковый офицер.

Он добился того, что его рота «К» стала лучшей в Легионе, добился безжалостной муштрой и тренировками. Когда же выяснилось, что для дополнительных упражнений роты «К» в стрельбе у командования нет ни пуль, ни пороха, капитан лично пошёл за реку с дозором и под Пуллсвиллем захватил фургон армии северян, возвратившись с тремя тысячами патронов. Неделю спустя Старбак предпринял ещё один набег за Потомак, разжившись на этот раз десятком мешков отличного кофе. У капитана, несомненно, имелся природный талант, который старый солдат Томас Труслоу разглядел в нём давным-давно. Старбак был прирождённым бойцом, умным, умеющим предугадывать действия противника, и набранные в роту «К» мальчишки смотрели на своего командира снизу вверх. Старбак, это Труслоу знал точно, был хорош.

Захлопали крылья, и сержант, повернув голову, выхватил цепким взглядом тёмный хищный силуэт совы, мелькнувший поверх диска луны. Труслоу предположил, что птица возвращается с ночного промысла в полях вокруг города. Гнездо её, очевидно, располагалось где-то в чащобах на Боллз-Блеф.

Сигнальщик выдул фальшивую ноту, набрал воздуха в лёгкие и огласил ночь звонкой зорей. Старбак, бесцеремонно вырванный из сладких объятий Морфея, застонал и выругался, потому что вылившийся кофе промочил ему штанину. До рассвета было далеко, но Легион подняли затемно собирать пожитки, чтобы, оставив тихую вахту на реке, двигаться войне навстречу.

– Рожок, нет? – лейтенант Венделл Холмс, насторожившись, неуверенно спросил у своего святоши-сержанта.

– Я ничего не слышу, сэр.

Подъём на Боллз-Блеф дался сержанту нелегко, он тяжело дышал, а серая шинель распахнулась, являя миру красную подкладку дивного оттенка. Шинели подарил полку губернатор Массачусетса, желавший, чтобы подразделения его штата и выглядели наряднее иных, и были оснащены лучше всех в федеральной армии.

– Может, это кто-то из наших сигнальщиков? – поразмыслил вслух сержант, – Застрельщиков высылают вперёд или ещё там что…

Холмс неохотно кивнул, соглашаясь. Оба они вскарабкались на холм, держась змеистой тропки, что вела к вершине, на которой обосновался 15-й Массачусетский. Склон был пологим достаточно, чтобы человек мог подниматься без помощи рук, но в ночи порой ступни скользили и съёзжая вниз, останавливались лишь тогда, когда упирались в выступающей из земли корень. Реку внизу покрывала белая пелена тумана, перечёркнутая тенью острова Гаррисона. На острове было негде яблоку упасть от солдат, дожидающихся одной из двух перевозящих через протоку лодок. Лейтенант Холмс был удивлён стремительностью течения в узкой полоске воды, отделяющей остров от виргинского берега. Лодки мгновенно начинало сносить в направлении Вашингтона, и гребцам стоило немалых усилий совладать со стихией.

Командир 20-го Массачусетского полковник Ли нагнал Холмса почти у самой вершины:

– Светает! – весело сказал он, – Всё идёт положенным порядком, Венделл?

– Так точно, сэр. Исключая то, что я голоден. Лошадь бы проглотил.

– Позавтракаем в Лисбурге, – воодушевлённо заверил его полковник, – Ветчина, яйца, свежий хлеб, кофе. И, конечно, превосходное южное масло! Пир на весь мир! Вне сомнения, городской люд будет клясться и божиться: мы, мол, никогда не поддерживали мятежников, храня верность дяде Сэму…

Полковник вдруг дёрнулся и резко повернулся в ту сторону, откуда донёсся напугавший его резкий лающий крик, эхом отдающийся среди деревьев на вершине. Жутковатое уханье переполошило солдат. Они застыли, напряжённо вглядываясь во мрак и подняв ружья.

– Спокойно! – провозгласил полковник, – Просто сова!

Он уже понял, что это ночная хищница летит в своё логово с желудком, полным мышей и лягушек.

– Ведите своих парней, Венделл, – распорядился командир, – дальше по тропке, пока не сомкнётесь с левофланговой ротой пятнадцатого полка. Там дожидайтесь меня.

Лейтенант Холмс двинулся во главе роты за спинами бойцов 15-го Массачусетского, остановившись на краю крохотного лужка, залитого лунным светом с россыпью тёмных пятен теней от одиноких кустов и акаций. Где-то в этих местах разведчики и обнаружили прошлой ночью вражеский бивуак. Уж не померещилось ли здесь сутки назад находящимся на взводе дозорным вместо перемежаемого кляксами теней выбеленного луной пространства скопление вражеских палаток? Лейтенант Холмс сильно подозревал, что померещилось.

– Вперёд! – рявкнул полковник 15-го Массачусетского Дивенс, и его люди высыпали на поляну.

Полковник 15-го Массачусетского Чарльз Дивенс-младший, 1820–1891. До войны – юрист и политик.

Никто их не окликал. Никто не стрелял.

Юг мирно спал, не ведая, что Север сделал ход конём.

Восходящее солнце тронуло золотом реку и пронзило копьями лучей стену леса. Петухи пели в усадьбах Лисбурга, где поили коров перед первой дойкой. Отпирались мастерские, простоявшие пустыми целое воскресенье, и звон инструментов знаменовал начало новой трудовой недели. А за городом курились дымы кашеварских костров стерегущей реку бригады Конфедерации.

Легион Фальконера костры потушил давным-давно, хотя в спешке особой нужды не было. Денёк обещал быть отменным, поход до Сентервилля – коротким, и восемь сотен легионеров обстоятельно готовились к маршу, причём майор Таддеус Бёрд, командующий полком, подчинённых не торопил. Он лениво слонялся по лагерю, то и дело останавливаясь поболтать, будто с соседями во время утренней прогулке.

– Боже правый, Старбак… – ахнул он при виде командира роты «К», – Что с вами?

– Плохо спал, сэр.

– Больше похоже на то, что вы плохо умерли. Плохо и не до конца. – фыркнул Бёрд, – Я вам никогда не рассказывал о Мордехае Муре? Он был штукатуром в Фальконер-Куртхаусе. Как-то во вторник с ним приключилось несчастье. Умер он. Вдовушка выплакала все глазыньки, дети выли ошпаренными котами, похороны назначили на субботу. И вот, представьте себе картину: развёрстая могила, вокруг – толпа горожан в трауре, преподобный Мосс уже открыл рот, дабы обрушить на нас одну из своих нуднейших речуг, ан не судьба. Гроб открывается, и из него восстаёт виновник торжества! Живёхонький, как вы или я. Ну, по крайней мере, как я, если быть совсем точным. А видок у него был один-в-один, как у вас сейчас, Старбак. Один-в-один. Такой же помятый и не совсем от мира сего.

– Мерси за комплимент, сэр.

– Всегда пожалуйста. Потом все разошлись по домам, а док Билли вцепился в несостоявшегося покойничка, как собака в кость, и, подвергнув его тщательному осмотру, напророчил Мордехаю ещё минимум десять лет жизни. А тот возьми и окочурься на следующий же день! И теперь уже окончательно. Доброе утро, сержант!

– Доброе утро, майор. – пробурчал Труслоу.

Ни один из офицеров не мог похвастать тем, что слышал от Томаса Труслоу обращение «сэр», даже командир Легиона Бёрд, хотя майору сержант, несомненно, симпатизировал.

– Помните Мордехая Мура, Труслоу?

– Чёрт, да. Недоумок и ради спасения души не сумел бы ровно штукатурку класть. Нам с отцом однажды пришлось после него половину хлопкового склада переделывать. Бесплатно, между прочим.

– Значит, строительное дело не понесло с его кончиной той утраты, которую, несомненно, понесло бы с его воскрешением. – бодро и сложно заключил Бёрд.

Бёрд имел прозвище «Птичка-Дятел», и был высок, нескладен и тощ, как скелет. Он возглавлял крохотную окружную школу в Фальконер-Куртхаусе в тот момент, когда муж его сестры, крупнейший местный землевладелец Вашингтон Фальконер создал Легион своего имени. Сейчас Вашингтон Фальконер, получивший ранение под Манассасом, долечивался в Ричмонде, оставив вместо себя Бёрда заправлять в Легионе на птичьих (как бы каламбурно это ни звучало) правах. В Легион Таддеус Бёрд вступил, вероятно, одним из последних, да и неизвестно, вступил бы вообще, если бы сестрица не сосватала его мужу в майоры для ведения бумажной работы. На диво всем, бывший учитель проявил себя командиром даровитым и умным. Люди его любили, может, потому, что чувствовали в нём насмешливую снисходительность к слабостям человеческой натуры.

Бёрд взял Старбака под локоток, увлекая прочь от роты:

– Буквально на пару слов, капитан.

Они выбрались на полянку, расчерченную кругами: бледными и большими на местах снятых палаток, меньшими там, где выщипали траву привязанные офицерские лошади и совсем маленькими, чёрными – от кострищ. Старбаку подумалось, что долго ещё после ухода Легиона круги будут напоминать о пребывании на этом луге воинской части.

– Что ты решил, Нат? – в лоб спросил Бёрд.

Старбака он уважал, и в голосе майора Натаниэль распознал искреннее участие. Бёрд тем временем достал пару дешёвых тонких сигарок, одной угостил Старбака, другую взял сам, чиркнул спичкой.

– Я остаюсь в Легионе, сэр. – раскурив сигарку, сказал Старбак.

– Я надеялся на подобный ответ, признаюсь честно. Хотя…

Майор умолк, попыхивая сигарой, глядя на отмеченный дымами Лисбург. На отдалённые выстрелы ни майор, ни Старбак внимания не обратили. Редким утром не находилось желающих поохотиться.

– Отличный будет денёк. – обронил Бёрд.

– …Хотя мы не знаем, точно ли полковник Фальконер ушёл с поста командира Легиона? Так, сэр?

– Так. Не знаем. Мы, вообще, ничего не знаем. Солдаты, как дети, большую часть времени проводят в блаженном неведении. Но учтите, Старбак, оставшись, вы сильно рискуете.

– Вы рискуете не меньше.

– Ха! У тебя, Нат, нет сестры, которая из полковника верёвки вьёт, – жёлчно заметил майор, – И это прискорбное обстоятельство делает тебя гораздо уязвимее меня. Позволь мне напомнить: ты, бесспорно, сослужил добрую службу роду людскому, отправив на тот свет жениха моей бедняжки-племянницы, но, боюсь, нашего любезного полковника в этом не убедит даже сонм явившихся просить за тебя архангелов.

– Не убедит, сэр. – без выражения подтвердил Старбак.

В напоминаниях об убийстве Итена Ридли он не нуждался. Старбак застрелил Ридли в неразберихе, царившей на поле боя под Манассасом и с тех пор, как ни твердил себе, что сделал это в порядке самообороны, в глубине души знал: это было убийство, любовно выношенное и тщательно взлелеенное. Знал он также и то, что за это убийство ему на небесах спишутся многие иные прегрешения. Хотя, определённо, Вашингтон Фальконер, случайно оказавшийся свидетелем убийства обожаемого им Итена Ридли, Старбака не простит никогда.

– И всё-таки я хочу остаться в полку. – твёрдо сказал Натаниэль Бёрду.

Старбак был чужаком в чужом краю; северянином, сражающимся против Севера, и Легион стал для Натаниэля его новым домом. Легион его одел, накормил и дал верных друзей. В Легионе Старбак ответил для себя на самый главный вопрос юности: где моё место в жизни? Место Старбака было должностью офицера Легиона Фальконера, и это место его полностью устраивало.

– Что ж, удачи нам обоим. – промолвил Бёрд, думая о том, что удача им, ох, как понадобится, если он прав в своих подозрениях, и их передислокация к Сентервиллю – часть плана полковника Вашингтона Фальконера, замыслившего вернуть под своё начало отбившийся от его рук ещё под Манассасом Легион.