Текст книги "Медноголовый"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

В конце концов, именно Вашингтону Фальконеру Легион был обязан появлением на свет. Вашингтон Фальконер дал ему своё имя, собрал и оснастил лучшим, что только можно было купить за деньги. Никто иной, как Вашингтон Фальконер привёл Легион для боя на берега ручья Булл-Ран. Полковник и его сын (тоже раненый в том сражении) сразу после битвы отбыли в Ричмонд, где их чествовали, как героев, что истине несколько не соответствовало, ибо, в отличие от сына, сам полковник пребывал в нетях тогда, когда Легион ценою немалой крови сдержал натиск рвущихся в тыл южного воинства янки. Рассказывать правду о роли Фальконера-старшего было поздно: Виргиния, а, вслед за ней и весь Юг, считали Вашингтона Фальконера новым царём Леонидом и требовали, чтобы ему дали под командование бригаду. И в этом случае, понимал Бёрд, новый Леонид пожелает, чтобы сердцем его бригады стал Легион его спартанцев.

– Что слышно, получит наш герой-голова-с-дырой свою бригаду? – Старбак подавил мучительный зевок.

– Поговаривают, что ему взамен предложат дипломатический пост. – скривился Бёрд, – Самое занятие для него. Лизать афедроны сильным мира сего у моего зятька выходит лучше, чем воевать. К сожалению, наши газеты воют, что наша армия не обойдётся без его полководческого таланта, и наши политики, вероятно, уступят их требованиям, как всегда и происходит, ведь уступить легче, чем шевелить собственными мозгами.

– И всё же я рискну. – сказал Старбак.

Нет, конечно, на Легионе Фальконера для него свет клином не сошёлся. Старбака звал к себе в штаб Натан Эванс, ставший генералом и командовавший по соседству разношёрстной бригадой. Капитану Эванс нравился, но Легион был родным домом, к тому же не мог Старбак поверить до конца, что командование решится доверить Вашингтону Фальконеру целую бригаду.

Вновь загремели ружья, теперь к северо-западу на расстоянии километров трёх. Офицеры переглянулись.

– Что-то очень уж энергично… – нахмурился Бёрд.

– Может, дозоры обмениваются любезностями? – с сомнением высказался Старбак.

Время от времени среди пополнений, поступающих к обеим враждующим сторонам, находились ретивцы, полагающие, что война идёт слишком вяло, и считающие своим долгом побудить врага к более активным действиям.

– Дай-то Бог, дай-то Бог. – кивнул Птичка-Дятел.

Подошёл старшина Проктор и доложил, что задерживающая выступление Легиона сломанная ось починена.

– То есть, мы готовы выступать, старшина? – уточнил Бёрд.

– Ну, ось, по крайней мере, нас больше не задерживает. – осторожно сказал Проктор, человек пессимистичного склада характера, всегда ждущий подвоха со стороны насмешницы-судьбы.

– Тогда выступаем, мой дорогой старшина, выступаем немедленно! – жизнерадостно воскликнул Бёрд и замер, прислушиваясь.

На этот раз стреляли где-то восточнее, на дороге. Бёрд запустил в клочковатую бороду длинные пальцы:

– Как, по-вашему…?

Закончить вопрос он не успел, прерванный пальбой, вспыхнувшей и там, где она слышалась минутой ранее, на северо-западе. Майор начал качать головой вперёд-назад, что служило признаком охватившего его волнения:

– Думаю, мистер Проктор, мы таки задержимся. М-да. – Бёрд щёлкнул пальцами, – Похоже, Господь Бог и господин Линкольн настаивают на том, чтобы мы задержались. Придётся уважить.

Наступающие массачусетцы наткнулись на затаившийся в подлеске секрет из четырёх южан случайно. Дозорные открыли по северянам огонь, обратив в бегство, и прыснули в противоположном направлении с докладом командиру роты, капитану Даффу. Тот первым делом отправил гонца к генералу Эвансу, а сам с сорока входившими в состав роты бойцами двинулся к вершине холма навстречу рассыпающимся у границы леса вражеским застрельщикам. Янки появлялось из леса всё больше, и Дафф потерял им счёт.

– Многовато ублюдков. – пробормотал один из солдат Даффа, по приказу капитана расположившихся за изгородью и открывших огонь.

Изгородь проросла облачками порохового дыма, пули со свистом ушли вверх по склону. Тремя километрами позади роты Даффа жители Лисбурга услышали пальбу, и кто-то догадался ударить в набат, созывая ополчение.

Едва ли ополченцы могли бы собраться и поспеть на помощь капитану Даффу, который только сейчас осознал, насколько огромен численный перевес северян над его несчастным подразделением. Рота янки обошла его с левого фланга, и капитан был вынужден отвести бойцов ещё ниже по склону, что вызвало взрыв насмешек и улюлюканья со стороны противника. Вслед южанам палили из ружей, и бойцы Даффа стреляли в ответ на ходу. Обряженные в грязное, потрёпанное, частью выгоревшее серое, частью и вовсе домотканое, крашеное орехом, обмундирование конфедераты заметно превосходили врагов в меткости, тем более, что две трети тех были вооружены допотопными кремневыми ружьями (очень уж спешно снаряжался 15-й Массачусетский). Никто из парней Даффа не получил пока ни царапины, зато застрельщики противника от их огня несли немалый урон.

Но на подмогу землякам уже спешили ребята из 20-го полка с их современным нарезным оружием, и Дафф отступил ещё дальше по длинному пологому косогору, очутившись со своими сорока бойцами на поле сжатого овса, покрытого копнами сена. Откатываться по жнивью, где толком-то и не укрыться, было равносильно самоубийству, да и отдавать янки очередную пядь родной земли капитану не хотелось, а потому он остановил роту посреди поля и приказал держать позицию. Конечно, врагов хватало, однако парни Даффа, во-первых, были родом из Пайка и Чикасо, во-вторых, муштровал их капитан на совесть и искренне считал лучшими бойцами, каких только можно сыскать в Америке.

– Преподайте урок этой шайке ниггеролюбцев, парни! – рявкнул Дафф.

– Да это ж наши, капитан! Глядите! – воскликнул кто-то из солдат, указывая на опушку леса, откуда выбиралась рота в серых шинелях. Сердце Даффа тревожно забилось. Неужели он палил по своим? По парням в серых, не синих шинелях. Шинель ведущего их офицера была расстёгнута, он помахивал на ходу обнажённой саблей, рассеянно срубая сухие соцветия редких сорняков, словно на прогулке.

Воинственный пыл Даффа разом остыл. Его горло пересохло, под ложечкой сосало, а ноги дрожали. Стрельба с обеих сторон стихла. Рота в сером тем временем домаршировала до овсяного поля, и Дафф поднял руку:

– Эй, вы! Стоять!

– Свои! – крикнул кто-то из серых.

Их было человек шестьдесят-семьдесят, с винтовками, оканчивающимися длинными острыми штыками.

– Стоять! – повторил капитан

– Свои, приятель! – опять донеслось из рядов приближающейся серошинельной пехоты.

Дафф уже мог разглядеть, как напряжены их физиономии. У одного дёргалась щека, другой косился на усатого флегматичного сержанта, шагающего сбоку строя.

– Стоять! – в очередной раз рявкнул Дафф.

Кто-то из его парней сплюнул на жнивьё.

– Да свои же, свои!

Подкладка на шинели у офицера была ярко-красной, но цвет формы разглядеть мешало солнце, встающее прямо за спинами у приближающейся роты.

– Это не наши, капитан. – сказал один из бойцов Даффа, и капитан позавидовал его уверенности.

Свои или нет?

– Приказываю вам остановиться! – рявкнул Дафф.

Серошинельные ухом не повели, и капитан отдал команду: «Цельсь!»

Сорок винтовок легли к плечам.

– Свои! – продолжали орать серошинельники.

Они приблизились на дистанцию полусотни метров. Капитан слышал, как хрустят под подошвами пеньки от срезанных колосьев.

– Это янки, капитан! – настаивал миссисипец Даффа.

Офицер надвигающейся роты споткнулся, и под разошедшейся серой шинелью мелькнула форма.

Синяя.

– Пли! – в тот же миг рявкнул Дафф.

Выстрелы его роты затрещали, будто горящий тростник. Поле огласил вопль раненого северянина.

– Огонь! – скомандовал офицер-янки.

Пули массачусетцев пронзили завесу порохового дыма, затягивающего поле.

– Пли! – кричал Дафф, опустошая каморы револьвера в сторону скрытого дымкой пеленой врага.

Бойцы капитана рассредоточились за копнами, перезаряжая оружие. Северяне делали то же самое, кроме раненого, истекающего кровью на жнивьё. Справа выше по склону капитан видел других янки, но не беспокоился. Какой смысл? Он сделал свой выбор и будет сдерживать сукиных детей здесь, на сжатом овсяном поле, пока хватит сил.

Девятью километрами дальше, под Эдвардс-Ферри, через Потомак перебирались новые и новые полки северян. Они перерезали шоссе к Сентервиллю, но Натан Эванс, зажатый между двумя крыльями вторжения, не выказывал ни малейших признаков тревоги:

– Первые парят мне мозги, чтобы дать шанс вторым подобраться поближе к моей заднице. Так это делается, Бостон?

«Бостоном» Эванс звал Старбака. Они познакомились под Манассасом, где Эванс спас Конфедерацию, успешно отбиваясь с пригоршней бойцов (среди которых был и Легион Фальконера) от северян, пока командование конфедератов не сообразило, что наступление враг предпринял не там, где его ожидали.

– Брехливые, жадные до чужого добра ханжи! – высказался Эванс, очевидно, имея в виду армию северян в целом.

Он примчался с приказом Легиону Фальконера оставаться там, где есть, и обнаружил, что Таддеус Бёрд уже отдал все необходимые распоряжения. Эванс пристально прислушивался, пытаясь уловить, с какой стороны огонь интенсивнее. В Лисбурге продолжал бить набат, поднимая ополчение.

– Что, Бостон, не захотел, выходит, ко мне переходить? – подмигнул Старбаку Эванс.

– Мне нравится командовать ротой, сэр.

Эванс буркнул что-то неразборчиво, но Старбак мог биться об заклад, что яростный грубиян из Южной Каролины пропустил слова «Бостона» мимо ушей, вертя головой и напряжённо вслушиваясь в пальбу, звучащую с двух сторон. Отто, его немец-вестовой (главной обязанностью которого было возить за Эвансом «баррелито» виски, чтобы генерал мог в любую минуту промочить горло), следуя примеру патрона, тоже вовсю крутил головой. В конце концов, Эванс досадливо щёлкнул пальцами, осушил споро нацеженную ординарцем кружку виски и приказал Бёрду:

– В общем, оставайтесь здесь. Будете в резерве. Вряд ли псов-янки много, иначе шумели бы сильнее, так что мы попробуем пустить им юшку. Отличное начало недели – прикончить десяток-другой северных подонков, а? – он захохотал, – Конечно, если я обмишурился, мы сдохнем ещё дотемна. За мной, Отто!

Эванс пришпорил коня и ускакал в форт с земляными валами, занятый им под штаб-квартиру, а Старбак забрался в фургон со сложенными палатками и уснул. Солнце разогнало туман на реке и высушило росу на полях. Войска северян продолжали переправляться, скапливаясь под деревьями. Генерал Стоун, командир стерегущих Потомак федеральных сил, решил сосредоточить на том берегу столько войск, сколько удастся, и отправил им приказ не только занять Лисбург, но и провести разведку боем территории округа Лаудон. Если мятежники убрались, Стоун предписывал взять округ под контроль, если же передовые отряды столкнутся с сильным сопротивлением, федеральным войскам следовало вернуться обратно за реку, прихватив весь трофейный провиант. Стоун также отдал распоряжение артиллерии поддержать наступающих огнём, и дал право окончательного решения, – оставаться в Виргинии или отступить за Потомак, – офицеру, осуществляющему непосредственно вторжение.

Эдвард Д. Бейкер, конгрессмен, близкий друг Авраама Линкольна.

Офицером этим был полковник Эдвард Бейкер, лощёный седовласый политикан с хорошо подвешенным языком. Начинавший законником в Калифорнии, он стал сенатором Соединённых Штатов от Орегона, сблизившись с Авраамом Линкольном настолько, что тот в его честь назвал второго сына. Бейкер отличался горячностью и кипучей энергией, которая невольно передалась его солдатам, когда полковник прибыл на берег, заполненный не успевшими переправиться остатками массачусетцев и Нью-Йоркским Тамманийским полком. Бейкер привёл и свой полк – 1-й Калифорнийский, набранный хотя и в Нью-Йорке, но из людей, имеющих с Калифорнией тесные связи. С полком прибыли пара гаубиц и четырнадцатифунтовик с Род-Айленда, укомплектованные расчётами из числа профессиональных артиллеристов.

– Всех на тот берег! – объявил Бейкер, – До последнего солдата! До последней пушки!

– Лодок не хватает. – обратил его внимание командир тамманийцев.

– Так отыщите! Украдите, отберите! Срубите кедров и постройте ковчег! Найдите Елену Троянскую и пусть она из тех тысяч кораблей, которые, как известно, посылала в море её красота, отжалеет вам парочку!

Бейкер рысцой пробежался по берегу, трескотня ружей за рекой вдохновила его на речь:

– Слышите, ребята? Там десятками бьют проклятых мятежников! Так поспешим же и мы!

Командира тамманийцев интересовало, какие конкретные задачи ставятся перед его подразделением по достижении виргинского берега, но вставить хоть слово в излияния вошедшего в раж конгрессмена не представлялось возможным. Бейкера набег или захват Виргинии не интересовали, он мыслил шире. Имея под началом три пушки и четыре полнокровных полка пехоты, он намеревался ни больше, ни меньше, как преподнести горячо любимой родине и мистеру президенту на блюдечке с голубой каёмочкой долгожданную великую победу.

– На Ричмонд, ребята! – выкрикивал Бейкер, с горящими глазами пробираясь сквозь ряды солдат, – На Ричмонд, и пусть сатана пожрёт их души! За Союз, друзья! Ура!

И они кричали: «Ура!» так громко, что заглушали стрельбу на той стороне Потомака, где пороховой дым заволок овсяное жнивьё, и минуты долгого дня утекали, приближая закат.

2

Майор Адам Фальконер прибыл в походный лагерь Легиона Фальконера около полудня.

– Там на тракте янки! Погнались за мной!

Адам выглядел весёлым и возбуждённым, словно бешеная скачка по пересечённой местности была детской игрой в салочки а не отчаянным бегством от врага. Конь Адама, рослый чалый жеребец с конного завода Фальконера-старшего, ронял с удил хлопья пены, нервно прядая ушами.

– Дядя! – радостно воскликнул Адам при виде майора Бёрда, затем повернулся и, увидев Старбака, с которым их связывала многолетняя дружба, возопил, – Нат! Судя по твоей помятой физиономии, привычка спать по ночам – не для тебя!

– По молитвенным собраниям шастает вместо того, чтобы спать, как все добрые люди. – с немым укором покосившись на командира, вступился за него Томас Труслоу.

– Рад за тебя, Нат! – просиял Адам и вновь обратился к Птичке-Дятлу, – Ты слышал, что я сказал, дядя? На шоссе янки!

– Ну, янки… Мы в курсе, Адам. – невозмутимо пожал плечами Бёрд, будто северяне на тракте были самой обычной деталью осеннего пейзажа, вроде жёлтых листьев или улетающих на зимовку птиц.

– Стреляли по мне, прощелыги. – с какой-то детской обидой признался Адам, – Но мы от них умчались, да, мальчик?

Он ласково похлопал по шее жеребца, соскочил на землю и передал поводья Роберту Деккеру, бойцу роты Старбака:

– Поводи его, Роберт, хорошо?

– С удовольствием, мистер Адам.

– Только пить сразу не давай. Пусть сначала остынет. – напомнил Адам и поведал дяде, что выехал из Сентервилля поутру в надежде встретить Легион на дороге.

– Ехал-ехал, а вас нет и нет. – хохотнул он.

Адам слегка хромал, – сказывалась полученная под Манассасом рана. Зажила она хорошо, но лёгкая, едва заметная хромота пока осталась. В том сражении Адам был в самой гуще схватки, хотя ещё перед самой битвой его терзали сомнения в правоте их дела, в справедливости войны, как таковой, и прочая, и прочая, и прочая, вплоть до решения не принимать участия в бою лично. После сражения, когда он лечился в Ричмонде, Адама повысили в чине до майора и предложили должность при штабе Джонстона. Генерал Джозеф Джонстон был одним из многих южан, полагающих отца Адама тем, кто плечом к плечу с Натом Эвансом сдержал под Манассасом янки, и майорство вкупе с новым назначением Адама являлись средством выказать благодарность его родителю.

– Приказы нам привёз? – осведомился Бёрд.

– Только себя, дядя. В такую погоду тошно глотать бумажную пыль в штабе, и я решил развеяться конной прогулкой. – Адам хмыкнул, – Вот тебе и развеялся.

Он поднял голову, вслушиваясь в пальбу. Стреляли размеренно, без всплесков и спадов. Создавалось впечатление, что противники обмениваются пулями, оттягивая момент, когда им придётся сойтись в рукопашной.

– Что, вообще, происходит? – спросил Адам.

Майор Таддеус Бёрд просветил племянника, что два отряда янки форсировали реку. На один из них Адам и наткнулся, другой же держит плацдарм у острова Гаррисона. Что янки намерены предпринять, неясно. На подступах к Лисбургу их продвижение затормозилось из-за яростного сопротивления храбрецов-миссисипцев числом всего-то в роту.

– Фамилия их капитана Дафф, – говорил Бёрд, – Заняли оборону в чистом поле и всаживали в наступавших северян пулю за пулей, пока те не побежали, как отара овец, обратно.

История стойкости роты Даффа мгновенно распространилась в войске южан, наполнив их сердца гордостью за мужество земляков. Люди решительного капитана до сих пор находились на своей позиции посреди овсяного жнивья, не давая янки носа высунуть с опушки леса на вершине холма.

– Обязательно расскажи Джонстону про Даффа. – с жаром сказал Адаму Бёрд.

Адам рассеянно кивнул и спросил:

– А вам, дядя, что предстоит?

– Ждём распоряжений. Думаю, Эванс колеблется, какую из двух дыр в обороне нами заткнуть. Как только решит, мы пойдём и остудим пару-тройку горячих голов кровопусканием.

Дядин тон неприятно резанул Адаму ухо.

Человек сугубо штатский, Таддеус Бёрд всегда с иронией относился ко всему, связанному с военными, но одна битва и свалившееся, как снег на макушку, командование Легионом сделали Птичку-Дятла жёлчнее и мрачнее. Нет, его ум был всё так же остр, но это не была более острота хорошо очиненного пера, а, скорее, смертельная острота отточенного штыкового лезвия. Адам уже замечал подобное: война портила и огрубляла всё, чего ни касалась.

Офицеры, с которыми он работал, бок-о-бок в штабе армии, войной упивались, рассматривая её, как некий опасный спорт, в котором победа даруется самым рьяным и заядлым из участников.

В споры с коллегами Адам не вступал, держа при себе своё мнение, ибо сознавал, что оно вызовет в лучшем случае недоумение, в худшем – обвинения в трусости. А трусом Адам не был. Он верил, что война – трагедия, дитя гордыни и глупости, но выполнял свои обязанности, скрывал истинные чувства и тосковал по миру, стараясь не думать, насколько достанет у него сил жить такой двойной жизнью.

– Мне хотелось бы надеяться, что мы обойдёмся без кровопусканий. – сказал дяде Адам, – Зачем портить прекрасный день убийством?

Кашевар роты «К» снял с огня парующий котёл, что не укрылось от взгляда не успевшего позавтракать Адама:

– Обед?

Кормили на славу: тушёная говядина, копчёная грудинка с кукурузным хлебом под картофельно-яблочное пюре. Недостатка в продовольствии округ Лаудон не испытывал, ибо ферм здесь было много, а войск – мало. Сентервилль и Манассас, по словам Адама, снабжались хуже.

– Последний месяц даже с кофе перебои. Я уж опасался, что до голодных бунтов дело дойдёт.

С вежливым интересом выслушал Адам рассказ перебивавших друг друга Роберта Деккера и Амоса Танни о «Великом кофейном налёте капитана Старбака». Перебравшись ночью через реку, группа по лесам прокралась до ближайшего лагеря северян и на его окраине обобрала лавку маркитанта – купчишки, кормившегося с продажи солдатом всякой нужной всячины. Со Старбаком ушло восьмеро и вернулось восьмеро, а единственный, кто пострадал – это сам маркитант, имевший неосторожность ночевать в своём лабазе.

– Бедолага. – пожалел неведомого торговца Адам.

– Бедолага?! – возмутился Старбак, – Да этот бедолага спал с револьвером в руках!

– И что вы сделали с маркитантом?

– Глотку перерезали. Благо, выстрелить он не успел, а то весь лагерь бы на уши поднял.

Адам поёжился:

– Вы убили человека за пригоршню зёрен кофе?

– И ещё виски и сушёные персики! – восторженно дополнил Роберт Деккер, – Газеты писали, что это работа пособников Юга. «Партизан», так они нас назвали! Партизаны! Мы!

– А днём позже мы продали пять килограммов кофе обратно янки! Сторожевым дозорам за рекой! – подключился Амос Танни.

Адам, слабо улыбаясь, отказался от предложенной чашки кофе и попросил воды. Он сидел на земле, морщась, когда приходилось опираться на раненую ногу. У Адама было широкое, как у его отца, лицо, подстриженная коротко белокурая борода и голубые глаза. Лицо Адама всегда представлялось Натаниэлю воплощением неподдельной честности, хотя был момент, когда Старбак опасался, что его друг навек растерял весёлость, слишком глубоко поглощённый проблемой несовершенства мира сего.

После еды друзья пошли прогуляться по краю лужка. Шалаши Легиона стояли на своих местах. Старбак, вполуха слушая Адама, увлечённо озвучивавшего последние штабные сплетни, поймал себя на мысли, что, пожалуй, ему нравилось жить в этих покрытых дёрном логовах. В них Нат чувствовал себя, как зверь в норе: безопасно, покойно, затаённо. Бостонская спальня с дубовыми панелями, газовым камином и тёмными книжными полками казалось сном, чем-то не из этой жизни.

– Кто бы мог подумать, что мне понравится жить дикарём… – вырвалось у Старбака.

– Эй, ты меня, вообще, слушаешь?

– Прости, – повинился Нат, – Отвлёкся.

– Я о МакКлеллане рассказывал. Все в один голос утверждают, что он – гений. Даже Джонстон признаёт, что МакКлеллан – способнейший из командиров армии старых США.

Адам говорил с энтузиазмом, будто не о янки, командующем Потомакской армией, а о восходящей звезде военной стратегии Юга. Стрельба над рекой усилилась, и Фальконер-младший, не прерывая монолога о достоинствах МакКлеллана, бросил вправо тревожный взгляд. Последний час палили беспрерывно, но без особого пыла, сейчас же выстрелы загремели чаще, сливаясь в треск, схожий с тем, что издаёт горящее сухое дерево. Продолжалось так полминуты-минуту, затем накал спал.

– Пусть убираются обратно в Мэриленд. Нечего им делать по эту сторону реки. – с неожиданной злостью буркнул Адам.

– Так что насчёт МакКлеллана? – напомнил ему Старбак.

– МакКлеллан? Он на подъёме. Так обычно бывает на войне. Старики её начинают, но постепенно им на смену приходят молодые, со свежими идеями, незашоренные. У МакКлеллана репутация нового Наполеона, Нат. Он – приверженец порядка и дисциплины!

До Адама вдруг дошло, что он поёт вдохновенные дифирамбы вражескому генералу. Он смущённо замолчал и после неловкой паузы спросил:

– Ты правда перерезал горло человеку за горсть кофе?

– Ну, не столь хладнокровно, как в пересказе Роберта Деккера. Я не хотел его убивать, но по-другому утихомирить не вышло.

Его дико трясло тогда, он находился на грани истерики, но он знал, что на одной чаше весов смерть этого несчастного маркитанта, а на другой – смерть самого Натаниэля и его ребят.

Адама передёрнуло:

– Не могу представить себя убивающим человека ножом.

– Мне и представлять было тошно, – сознался Старбак, – Труслоу настоял, чтобы я потренировался на предназначенных в ротный котёл свиньях, и это оказалось противно, однако не так страшно.

– Господь Всемогущий, на свиньях?!

– Причём на молоденьких. Невероятно трудно себя пересилить. Труслоу делает это шутя, но он всё делает шутя.

Мысль воспитывать навыки убийства, лишая жизни свиней, показалась Адаму рациональной. Омерзительно рациональной.

– Почему ты того торговца просто не оглушил, Нат?

Старбак криво ухмыльнулся:

– Я должен был быть уверен, что он не поднимет тревогу, понимаешь? Жизни моих парней зависели от его молчания, а ведь я – их командир. Командир в ответе за своих людей, таково главное правило солдатского ремесла.

– Главному правилу тебя тоже научил Труслоу?

– Нет. – удивлённо ответил Натаниэль, – Правило-то очевидное, разве нет?

Адам смотрел на друга и думал (в который раз за годы их дружбы?) о том, насколько же они разные. Они накоротке сошлись в Гарварде, привлечённые друг в друге качествами, которых, по их мнению, не хватало самим: Старбаку – болезненной совестливости и рассудительности Адама, Адаму – способности Ната жить чувствами. Эта абсолютная несхожесть крепчайшим цементом скрепила их дружбу, разрушить которую не смог даже возненавидевший Старбака после Манассаса отец Адама. О Фальконере-старшем и спросил сейчас Натаниэль, поинтересовавшись, насколько велики шансы полковника получить под начало бригаду.

– Джо готов дать ему бригаду хоть сейчас. – пожал плечами Адам.

«Джо» – это был Джозеф Джонстон, командующий Виргинской армией Конфедерации.

– Только к Джо президент мало прислушивается. Ему нравятся колыбельные, которые поёт «Бабулька Ли».

Генерал Роберт Ли, начавший войну в ореоле народного героя, за неудачную кампанию в западной Виргинии удостоился малоприятной клички «Бабулька Ли».

– А Ли продвигать твоего отца не намерен?

– Так мне рассказывали. Его больше устроит, если отца отошлют уполномоченным в Англию. – Адам ухмыльнулся, – Надо ли упоминать, какое из двух возможных назначений вызывает больший отклик в сердце матушки? Думаю, перспектива файф-о-клока у королевы мигом гонит всю матушкину невралгию.

– А твой отец жаждет командовать бригадой?

Адам кивает:

– И, конечно, хочет обратно свой Легион. – последнее он добавил специально для Ната; нетрудно было догадаться, что того волнует, – А если он вернёт себе бразды правления Легионом, то потребует твоей отставки. Он всё ещё убеждён, что ты застрелил Итена.

Итеном звали жениха Анны, дочери Фальконера.

– Его убило прямым попаданием картечи.

– Ты это знаешь, я это знаю, а отец верит, что Итена убил ты, и он тебя в покое не оставит.

– Тогда лучше уж пусть едет в Англию и порадует твою матушку чаепитием с королевой.

– Тебе что, так мил Легион? – удивился Адам.

– Легион мне подходит. И я Легиону подхожу. – уклончиво ответил Старбак.

Некоторое время оба молчали под аккомпанемент далёкой стрельбы. Потом Адам разомкнул уста:

– Твой брат… – поколебавшись (очень уж деликатную тему затронул), повторил, – Твой брат. Он надеется, что ты вернёшься на Север.

– Мой брат? – изумился Старбак.

Его старший брат Джеймс угодил под Манассасом в плен. Держали его в Ричмонде, и Натаниэль регулярно посылал брату книги, но сам не ездил ни разу. Обратись Натаниэль с просьбой об отпуске для свидания с братом, начальство бы ему не отказало. Но он не обращался. Ни разу. Разрыв с роднёй не дался ему легко, и бередить эту рану встречей с братом Старбак не имел ни малейшей охоты.

– Ты виделся с ним?

Адам кивнул:

– По службе.

Фальконер-младший объяснил другу, что в его обязанности входит составление списков пленных офицеров-янки для последующего обмена их на взятых в полон северянами южан.

– Мне приходится часто бывать в Ричмондском узилище, и на прошлой неделе я встречался с Джеймсом.

– Как он?

– Худой, бледный, однако полон надежд выйти по обмену на свободу.

– Эх, Джеймс, Джеймс…

Натаниэль до сих пор не мог поверить, что его старший брат, скрупулёзный и педантичный, надел военную форму. Джеймсу, чувствующему себя в дебрях законов и судебных прецедентов, как рыба в воде, присущий солдатчине дух авантюризма был чужд и ненавистен.

– Он волнуется о тебе… – сообщил Адам.

– Я о нём тоже. – соврал Натаниэль, соображая, как бы перевести разговор на другую тему.

– Его бы порадовала весть о том, что ты посещаешь молитвенные собрания. Он беспокоится, не поколебался ли ты в вере. В церковь каждую неделю ходишь?

– Там, где удаётся. А ты? Сам-то как?

Адам расплылся в улыбке, покраснел, открыл рот, но вместо ответа засмеялся. В нём явно боролись стеснение и желание поделиться с другом новостью личного свойства.

– Я… Отлично я. – наконец, выдавил он из себя.

Новость была написана у Адама на счастливой физиономии, и Натаниэлю осталось лишь поставить диагноз вслух:

– А ты влюблён.

– Да. Ну, то есть, наверное… В общем, да.

Смущение друга позабавило Старбака:

– Скоро свадьба?

– Нет… То есть, скоро, если война… Видишь ли, мы, пока война идёт… Мы с ней… Одним словом, мы договорились после войны всё. – Адам, красный, как рак, но довольный собой, расстегнул карман мундира, в котором, очевидно, хранил фотопортрет невесты, – Ты даже не спросишь, как её зовут?

– Спрошу. Как её зовут? – улыбаясь, покорился Старбак.

Ружейный огонь стал оглушительным и Натаниэль повернулся посмотреть. Над деревьями поднимался пороховой дым, который превратился в густой туман, если в бой вступит артиллерия.

– Её имя… – начал Адам.

Его прервал топот копыт и истошный крик:

– Сэр! Мистер Старбак, сэр!

К друзьям на жеребце Адама во весь опор мчался Роберт Деккер.

– Сэр! – замахал он рукой, – Приказ, сэр! Мы получили приказ, сэр! Сражаемся, сэр!

– Слава Богу. – выдохнул Старбак и, метнув в сторону Адама извиняющийся взгляд, порысил к своей роте.

– …Джулия. – тихо закончил в спину ему Адам, – Её зовут Джулия.

– Э-э, сэр? – переспросил Роберт Деккер, соскользнув с седла и протягивая поводья жеребцу Адаму.

– Ничего, Роберт. Ничего. Возвращайтесь к товарищам.

Адам, наблюдая, как сыплет приказами Нат, как оживляются в предвкушении смертоубийства лица парней его роты, застегнул карман, в котором покоился кожаный футляр с фотографией наречённой. Затем взлетел в седло и послал жеребца вперёд, спеша присоединиться к Легиону отца, идущему в свой второй бой.

На тихих берегах Потомака.

Оба крыла переправившихся войск северян разделяло расстояние в восемь километров, и перед генералом Натаном Эвансом стоял нелёгкий выбор: надо было решить, которое из двух представляет для его бригады наибольшую опасность. Восточная группировка перекрыла тракт, отрезав южан Эванса от штаб-квартиры в Сентервилле, но подкреплений эти не получали, не в пример тому отряду, что переправился у острова Гаррисона. К последним непрерывным потоком прибывали бойцы, взбирались по пологому склону, накапливаясь на вершине Боллз-Блеф. По зрелому размышлению сюда и надумал направить Эванс своих миссисипцев и оба виргинских полка. Восьмому виргинскому выпало занять ближние подступы к Боллз-Блеф. По зрелому размышлению сюда и надумал направить Эванс своих миссисипцев и оба виргинских полка. Восьмому виргинскому выпало занять ближние подступы к Боллз-Блеф, а Бёрду Эванс приказал прикрыть дальний западный фланг.

– Жарьте прямо через город, – инструктировал Птичку-Дятла Эванс, – Выйдете слева от миссисипских головорезов и тогда уж всыпьте янки так, чтобы им небо с овчинку показалось.

– С удовольствием, сэр. – оскалился Бёрд.

Легионеры оставили ранцы и пожитки под небольшой охраной, и каждый боец двигался на запад лишь с шестью десятками патронов, ружьём и другим оружием по личному выбору. Летом, когда они шли в свой первый бой, людей гнули к земле сухарные сумки и ранцы, фляги и подсумки, одеяла и подстилки, охотничьи ножи и револьверы, штыки и винтовки, да сверх того – куча барахла, которым снабдили своих отцов, мужей и сыновей южанки, заботясь, чтобы дорогой им человек был сыт, обут, обогрет и в безопасности: от металлических нагрудников (якобы защищающих от пуль) до накидок из буйволиной шкуры. Теперь же редко кто таскал на себе что-то помимо ружья со штыком, фляги, сухарного мешка и одеяла в скатке, надетого через плечо. Прочее являлось обузой. Многие сменили свои жёсткие шако на мягкие широкополые шляпы, прикрывавшие шеи от солнца. Два ряда бронзовых пуговиц исчезли с сюртуков, уйдя в оплату за стаканы парного молока или яблочного сока на фермах округа Лаудон, а длинные полы самих сюртуков укоротились, обрезанные для починки прорех на локтях и коленях. В июне, когда Легион тренировался в лагере под Фальконер-Куртхаусом, бойцы выглядели, как новёхонький набор ярких оловянных солдатиков, теперь же, после одного сражения и трёх месяцев бивуачного житья-бытья лак с краской облупились, знаменуя появление на свет настоящих, не игрушечных, солдат. Они стали поджарыми, загорелыми, опасными…