Текст книги "Бессмертник"

Автор книги: Белва Плейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

– Кто это? – спросил он.

– Моя мама, – ответил отец. – Твоя бабушка. Еще до того, как она вышла замуж.

Мори всмотрелся. Одной рукой девушка вызывающе уперлась в бедро. Она смеется, – верно, фотограф ее специально рассмешил.

– Мне всегда говорили, что она была очень красивой женщиной, – сказал папа. – Теперь ты сам видишь, люди говорили чистую правду.

Эта девушка – и сегодняшняя полубезумная старуха?! Эта девушка?..

Он застыл, и вдруг его потрясенному сознанию открылось все, что могло открыться, и он понял все, что возможно было понять. В памяти всплыла строчка из какого-то стихотворения, которое они учили в школе по английской литературе: «А коридоры времени длинны…» Да, подумал он, длинны, и я знаю теперь, что ждет нас в конце коридора.

В безотчетном порыве он наклонился и поцеловал папу, хотя стеснялся делать это уже много лет, с раннего детства.

15

«Беренгария» отчалила ровно в полдень, взяв курс на Саутгемптон. На речном ветерке весело развевались вымпелы, бравурная музыка разносилась далеко по водной глади. Машина в трюме работала на полную мощность, с диким лязгом и грохотом. От пристани судно отвалило кормой, попятилось чуть вверх по Гудзону, а потом на всех парах понеслось к океану: мимо статуи Свободы, мимо берега, где располагался когда-то Касл-Гарден и где Анна впервые ступила на американскую землю. Самое удивительное, что тогда она была куда спокойнее, чем сейчас.

Стол в каюте еще заставлен пустыми бутылками из-под шампанского – на проводы собралась уйма народу. На подзеркальниках подарки: три блюда с фруктами, которых хватит на десятерых; коробки с шоколадными конфетами и печеньем; стопка дорожного чтива, цветы и перевязанный ленточкой сверток – сувенир от Солли и Руфи.

Анна развязала бант. Дневник! В кожаном переплете, с золоченым обрезом. И золотыми буквами вытеснено: «Мое путешествие в Европу».

Джозеф улыбнулся:

– Уж кто-кто, а Руфь знает, что ты у нас сочинитель.

– Я буду писать в дневнике каждый день, – решительно сказала Анна. – Чтобы потом ничего не позабыть.

4 июня

Мы и вправду плывем! Так далеко, почти на край света! Я все еще не могу поверить.

В один прекрасный вечер, в марте, Джозеф сказал: «На этот раз отпразднуем годовщину нашей свадьбы как следует. Поедем в Европу. Мы можем себе позволить».

Смешно! Когда мы едва сводим концы с концами в Европе, мы только и думаем о том, чтобы перебраться в Америку! Для чего? Чтобы разбогатеть и съездить в Европу!

«Ну, положим, Европы ты тоже не знаешь, – возразил мне тогда Джозеф. – Ты же родом не из Парижа».

И скоро я в самом деле увижу Елисейские Поля, Лувр, Тюильри, бульвар Кур-ла-Рен, через который Мария-Антуанетта ехала из Версаля! Париж представляется мне огромной хрустальной люстрой – везде искрится вода в фонтанах, сияют огни.

Но больше всего мне хочется в Вену, к братьям. Узнаем ли мы друг друга?

Провожать нас пришла целая толпа: друзья, деловые партнеры Джозефа и, разумеется, Малоуны. Малоун с Мери будут отдыхать после нашего возвращения, в сентябре, поедут месяца на полтора в Ирландию. Хотят посмотреть на землю предков. Джозеф на это сказал, что его на землю предков не тянет и в Россию он определенно не поедет.

Малоун такой… настоящий! Да, пожалуй, это самое точное слово – настоящий. И невозмутимый. Похоже, он никогда не волнуется. Я спросила Мери, так ли это, и она подтвердила. Как, должно быть, легко жить с таким человеком. И он все время шутит, по любому поводу. Когда мы стояли на палубе и смотрели, как по трапу поднимаются пассажиры, Малоун каждому дал прозвище, да какое точное! «Вот лорд Гороховый Стручок». И правда – длинный, тощий господин с усами, которые вышли из моды тридцать лет назад. «А это леди Губки-в-ниточку». Говорит он это совсем не зло, просто в шутку.

А потом капитан сказал в рупор: «Прошу провожающих сойти на берег». Мы поднялись на верхнюю палубу. Мори и Айрис казались сверху такими маленькими, Солли с Руфью тоже. Я с удовольствием взяла бы детей с нами в Европу, но Джозеф твердо сказал: отпуск проведем без детей. У нас ведь его вообще не было, за всю жизнь ни денечка! И мне до сих пор не верится, что Джозеф наконец решился отдохнуть. Сколько я его знаю, он работает шесть, а то и семь дней в неделю и поблажек себе не дает. И вдруг такое счастье – отпуск! Жаль только, что без детей, я буду скучать.

На пристани Руфь положила руку на плечо Айрис – послала мне знак: «Не тревожься». Я все-таки немного волнуюсь, девочке всего десять лет, она совсем заморыш и такая робкая. Только подумаю, как она тут без меня, – сердце обрывается. Но Руфь о ней позаботится, я знаю, на нее можно положиться.

Добрая моя, хорошая Руфь! Ты первая приветила меня в Америке, первая сказала мне добрые слова. Я так ясно помню, как ты подняла голову от швейной машинки, когда я вошла в эту ужасную, душную кухоньку под самой крышей. Помню, словно это было вчера. Как же много воды утекло с тех пор, как мы все изменились…

Наша каюта высоко, на прогулочной палубе. Я только что гуляла. Удивительное зрелище: океан уж почернел, а небо по-дневному светлое. Земли нигде не видно. Прямо как в книгах: вышли в открытое море. Вокруг ничегошеньки, кроме воды и неба.

5 июня

Сегодня утром Джозеф ужасно на меня рассердился. Я к этому совсем не привыкла: он сердится редко и как-то не всерьез, из-за мелочей. А сегодня! Мы сидели на палубе, читали, и вдруг он как закричит: «Где твое кольцо?» (бриллиантовое кольцо, которое он подарил мне в мае, на годовщину свадьбы). Я ответила, что кольцо в каюте, в ящике среди вещей. Джозеф прямо рассвирепел. Я ни в коем случае не должна снимать кольцо, ни на минуту, ни на секунду! Я пыталась возразить: бриллиант слишком крупный, к обыденной одежде, свитеру и юбке, не подходит. Но Джозеф закричал: наплевать, подходит или не подходит, кольцо слишком ценное, его нельзя оставлять без присмотра. Он велел мне срочно бежать в каюту за кольцом, и я побежала, содрогаясь от мысли, что его уже украли. Я-то не задумывалась, а оно, наверное, стоит целое состояние! Слава Богу, кольцо оказалось на месте, в мешочке с чулками.

Самое забавное, что мне вовсе не хотелось его покупать. Меня такие вещи не очень интересуют. Но понять это Джозеф решительно не может. Он считает, что абсолютно все женщины помешаны на драгоценностях. Вообще-то он, видимо, прав, поскольку мои подруги восхищались кольцом куда больше, чем я сама. Подозреваю, что в этом-то все и дело: главное не сторожить кольцо, а показывать его всем и каждому – даже на корабле и в Европе… Джозеф хочет, чтобы все вокруг восторгались и ахали.

7 июня

Оказывается, есть люди, для которых путешествовать по морю так же привычно, как для нас проехать на автобусе до Пятой авеню. Что для нас приключение, для них – образ жизни. У таких людей свой круг, свой чуждый нам мир. С нами за столом, например, сидят супруги из-под Филадельфии, примерно нашего возраста. Они плывут с тремя детьми и няней. Родители едят в кают-компании, а дети с нянькой – в каюте. Они ездят в Европу каждый год и снимают на лето дом в Англии, Швейцарии или Франции. Джозеф, когда узнал, был несказанно удивлен – на богачей они не похожи. Он, видимо, не осознает, что простота их одежды обманчива, все это стоит очень и очень дорого. Они немногословны, а если вдруг заговорят, то обращаются в основном к пожилой даме, вдове нью-йоркского банкира. Она путешествует с дочерью. По-моему, они уже весь мир объездили. Дочери под тридцать, и она, бедняжка, явно тяготится такой жизнью и собственным одиночеством.

Все эти люди образуют некое плавающее братство, и я с интересом слушаю их беседы. Они знают, как зовут капитанов и стюардов на всех больших кораблях. Обсуждают, кого из знакомых встретили по пути туда и по пути обратно, на каких званых вечерах успели побывать. А однажды их всех пригласил на ужин сам капитан, и мы с Джозефом остались за столом вдвоем. Такая вот на кораблях иерархия! Понятно, что мы за этот стол попали по чистой случайности, видно, как раз два места осталось. На самом-то деле нам здесь сидеть не по чину. Джозеф ведет себя тише обычного – он явно не в своей тарелке. Я, разумеется, тут тоже чужая, но меня это нисколько не смущает. Я наблюдаю, и меня все очень занимает, как в театре. Например, процессия, которая ежедневно спускается к обеду: увядающие женщины в парче и бриллиантах; усталые, скучающие мужчины; новобрачные. Вертят головами, сияют улыбками, радостно щебечут: «Как поживаете? Сколько лет, сколько зим!»

А еще мне нравится рассматривать еду. Каждое блюдо – произведение искусства! Вот огромная рыба: торчит из желе, точно барельеф. Вот овощи – натюрморт старых голландцев: сахарные корзиночки сложнейшего плетения; букет из маленьких, покрытых глазурью пирожных. В каждое блюдо вложен такой труд! Я вглядываюсь в лица всегда подтянутых мальчиков-официантов: улыбчивые, предупредительные. Добрый вечер, мадам! Надеюсь, вы хорошо провели день? Интересно, как они на самом деле к нам относятся?

Вчера вечером, после ужина, мы ходили на танцы. И там я выложила все эти наблюдения Джозефу. Он был заметно недоволен. «Неужели ты не можешь получать удовольствие и не думать ни о чем серьезном?» – упрекнул он меня. Я ответила, что удовольствие получаю, но не думать не могу, не умею. «Наверное, просто не стоит морочить тебе голову моими рассуждениями», – добавила я. «Глупости, – заявил Джозеф. – Мне можешь говорить все, что захочешь». После этого он повеселел, и мы танцевали далеко за полночь. Такая чудесная музыка, и Джозеф так хорошо танцует! Надо почаще ходить на танцы! Помогает развеяться. Жизнь кажется простой, легкой, и думать о сложностях действительно не хочется. Джозеф прав, я чересчур много рассуждаю.

8 июня

С утра зарядил дождь; на палубе ветер прямо сбивает с ног. Никто и не высовывается. Джозеф нашел родственные души – картежников; их теперь за уши от карточного столика не оттащишь. Некоторые коротают время в кино. Меня же все тянет смотреть на море: оно такое изменчивое, ни мгновения упускать не хочется! Я все-таки вышла на палубу, совсем одна, и постояла, вцепившись в поручень. Брызги окатывали меня с головы до ног. Стихия! Никому не подвластная, необоримая стихия – Северная Атлантика. И это – летом! А каково здесь зимой?! Я даже вздрогнула, хотя на борту огромного современного корабля бояться, разумеется, нечего. Вечно я забиваю голову глупостями.

Говорят, послезавтра с утра покажутся берега Ирландии. Скоро туда поедут Малоуны. Дрогнут ли их сердца, когда они увидят родину предков?

11 июня

Похоже, я знаю все улицы в Лондоне! В первый же день мы пошли прогуляться. Гостиница наша расположена на Парк-Лейн. А задумали мы посмотреть смену караула возле Букингемского дворца, да потом Джозеф потребовал отвезти его в Гайд-парк, на то место, где выступают пустобрехи-радикалы. Когда я, не помню уж где, сказала, что сейчас надо свернуть налево, Джозеф ошарашенно на меня уставился и спросил: «Ты уверена, что прежде здесь не бывала?» Я ответила, что бывала: вместе с героями Диккенса, Теккерея и других писателей из тех, что когда-то мне посоветовала прочесть мисс Торн. Прошло восемнадцать лет, а я одолела весь список только в прошлом году. Ну, конечно, кое-что я читала и помимо списка, да еще на лекциях по истории живописи и музыки нам рекомендовали много книг.

Я часто вспоминаю мисс Мери Торн. Наверно, она уже на пенсии. Вероятно, вернулась в Бостон и пьет чай в маленькой, полной книг гостиной. Ни она, ни я даже представить себе не могли, сколько всего произойдет за эти годы.

13 июня

У Джозефа деловая встреча. Какие-то англичане решили вложить капитал в нью-йоркскую недвижимость. Я очень расстроилась, что вместо красот Лондона Джозефу надо опять заниматься делами, но он ничуть не возражает. По-моему, даже рад. Поэтому я поехала в Кью-Гарденс одна – на большой лодке с гребцами. «Доводилось ли вам бывать в этих садах, когда цветет сирень?..»

Моим соседом в лодке оказался очень приятный американец из Нью-Гемпшира. Он преподает историю в какой-то знаменитой школе, не помню в какой. Полгода назад скончалась его жена. Он рассказал, что они собирались в Европу много лет и жена перед смертью взяла с него обещание, что он непременно поедет – потом, когда ее не станет. Она сама наказала ему не затворничать, не предаваться скорби. Какая мудрая, любящая душа!

Он спросил, откуда я родом, предположив по акценту, что я француженка. И очень удивился, услышав, кто я на самом деле.

Мы разговорились, в основном – об Англии. Он уже объехал почти всю страну, исходил пешком Озерный край – места Уильяма Вордсворта. Я посетовала, что мы туда не попадем. Мне бы пришелся по душе такой отдых – в деревне, среди простых людей. Это куда лучше, чем в фешенебельных отелях, в скопище туристов. Мой сосед согласился. Мы очень мило беседовали и, добравшись наконец до Кью-Гарденс, решили составить друг другу компанию и на прогулке. Какое же восхитительное место! Как жаль, что Джозеф не смог поехать! Он, правда, сказал, что ему все это малоинтересно, но этого просто не может быть!

Фамилия моего спутника Джефферс. У них с женой не было детей, и это очень плохо – ведь у него теперь совсем, совсем никого не осталось. Я рассказала ему о моих детях, в основном – о Мори, рассказала, что он собирается поступить в Йель и увлечен литературой. Джефферс назвал несколько йельских профессоров, самых лучших и знаменитых: мол, неплохо бы у них поучиться. В общем, мы очень приятно провели время и болтали, словно знаем друг друга много лет. Мне редко, а может, и никогда не встречались мужчины, которым нравится разговаривать с женщинами. На меня такая беседа подействовала как-то умиротворяюще, на душе стало тепло. Нет, пожалуй, не умиротворяюще, а наоборот – вдохновляюще. Да, так точнее.

На обратном пути – мы уже готовились сойти на пристань – мистер Джефферс сказал, что провел неожиданно хороший день.

«Мне больно думать, что я вас никогда больше не увижу». Он сказал это, глядя мне прямо в глаза, и лицо его было серьезно и печально. Он совсем не был похож на бойкого ловеласа – этих-то я распознаю безошибочно. Просто он искренне сказал то, что думал, и я искренне ответила: «Мне тоже очень жаль. Я надеюсь, что когда-нибудь вы снова будете счастливы». Мне кажется, что разговор наш только начался. Так много еще хотелось бы сказать и услышать. Но – слишком много «бы»…

На пристани меня встретил Джозеф. Спросил, понравилась ли мне поездка, и – тут же: «Кто этот человек? Вы так оживленно беседовали, до последней секунды, я следил за твоим лицом!»

«Да, мы разговаривали. Он американец, преподает в школе. Дал мне много полезных советов насчет Мори». – «Так вы весь день говорили о Мори?» – «Джозеф, я вовсе не разговаривала с ним целый день!» – «Ты разве не знаешь, что я очень ревнив?» Но ревновать у него нет причин и никогда не будет. Он может доверять мне абсолютно, безраздельно. Клянусь жизнью.

26 июня

Мы в поезде, пересекаем границу Австрии. Через несколько часов я увижу Дана и Эли! Джозеф взволнован ничуть не меньше меня. Он всегда мне сочувствовал, всегда сожалел, что жизнь разлучила меня с братьями. «Семьи должны быть вместе», – говорит он, и это чистая правда. Но что поделаешь?

Пейзаж напоминает фильм «Принц-студент», мы смотрели его пару лет назад. Сначала показался замок на вершине горы над Зальцбургом, потом пошли озера – точно землю оросили большие голубые слезы. Потом монастырь, могучий, угрюмый, таинственный. В путеводителе написано «Мельк». А теперь за окном лес, и это наверняка Винервальд, Венский лес. Еще немного – и Вена, вокзал, где меня ждут братья.

Джозеф наблюдает за мной. «Неужели не надоело строчить?» – спрашивает он и с улыбкой берет меня за руку. Он знает, что внутри у меня все дрожит, и поглаживает мою ладонь, чтоб успокоить. Сейчас я уберу дневник.

26 июня, позже

Моего брата Эли теперь зовут Эдвард. Он и его жена Тесса встретили нас на вокзале. Честно признаюсь, я бы его не узнала! Прошло как-никак девятнадцать лет! Но волосы у него все еще рыжие. Мы оба не удержались и заплакали, Джозеф тоже был очень тронут, а Тесса, по-моему, смутилась – такая сцена на глазах у шофера! Она тем не менее поцеловала меня и была очень мила и приветлива. Она не особенно красива, но стройна и элегантна. На нее хочется смотреть, хотя Джозеф со мной не согласен. Ему она, судя по всему, не понравилась с первого взгляда, даже не похоже на него: он редко судит о людях, да еще так категорично.

Эли-Эдвард ожидал, что мы остановимся у них, и был очень огорчен, узнав, что мы зарезервировали номер в отеле «Захер». Но Джозеф непреклонен: две недели – чересчур долгий срок, мы не вправе так злоупотреблять гостеприимством родственников. Можно видеться с ними каждый день, но не мешать им при этом жить. Это в стиле Джозефа, он всегда думает об удобстве других. Или просто не любит от кого-то зависеть?

26 июня, позже

Мы снова в гостинице, заехали переодеться к ужину. Эдвард пришлет за нами машину. Мы уже побывали у него дома, в Восьмом квартале. Это довольно далеко от центра, почти в пригороде. Огромные приземистые дома, окруженные лужайками и парками, хозяева называют их виллами, но по американским меркам это миниатюрные дворцы! На потолках в доме Эдварда золоченые лепные херувимы. Я все сдерживалась, старалась вести себя пристойно – не крутить головой и не тянуть шею, – пока Тесса поила нас кофе с пирожными. А потом мы немного посидели в саду, в беседке, в окружении высоких деревьев. Прямо как комнатка – яркая, светлая, уставленная алыми, розовыми и лиловыми цветами. Мне все-таки надо выучить названия цветов! Я ни одного не знаю, кроме розы и ромашки! Ой, да, еще меня поразило, что во всех комнатах стоят огромные печи, почти до потолка. Облицованы они керамической плиткой с чудесными рисунками и узорами. Называется – изразцы. Джозефа такое отопление немало позабавило. На обратном пути он сказал: «Подумать только! Печки в двадцатом веке! Как все-таки отстала от нас Европа!»

Нас познакомили с детьми – у Эли и Тессы прелестный мальчик и две девочки-блондинки. Лизл – ровесница нашей Айрис. Она великолепно играет на фортепиано. Я, конечно, не большой знаток, но мне очень понравилось. И все трое детей прекрасно воспитаны.

27 июня

Мы провели с Эдвардом целый день. Теперь-то я узнаю подростка, с которым рассталась когда-то, много лет назад: та же обезоруживающая улыбка, выступающий подбородок, глаза с прищуром. И в то же время он превратился в истинного австрийского джентльмена. Очень заботится о своей одежде. Или это делает Тесса?

А вот Дан меня огорчил. Он теперь совсем не похож на брата, а ведь они близнецы и в детстве походили друг на друга как две капли воды! Он совсем ссутулился и улыбается как-то робко, точно извиняясь. Его жена Дена вполне хорошенькая, только слишком полная. И она совершенно не следит за своей фигурой: съела две порции взбитых сливок. Она очень приветлива, я к ней как-то сразу потянулась. Мне с ней легко, не то что с Тессой.

Тесса, по всему видно, не очень-то жалует Дана с Деной, они явно люди разного круга. Дена помогает Дану в меховом магазине, хотя и дома едва управляется с хозяйством. Шутка ли – шестеро детей! И она шепнула мне украдкой, что ждет седьмого!

Мне бы тоже хотелось иметь много детей. И сейчас еще, наверное, не поздно, ведь мне даже нет тридцати пяти. Джозеф тоже разочарован, что у нас всего двое, хотя не говорит об этом вслух. Должно быть, боится, что я восприму это как упрек. Или просто решил, что раз не получается, то и обсуждать нечего. Он ведь очень практичен, зря слов не тратит, пора бы мне с этим смириться – раз и навсегда.

Ужин получился натянутым. Мои братья, судя по всему, видятся редко. Но больше всего меня потрясло, что между ними существует языковой барьер. Разумеется, совершенно искусственный. Дан с Деной дома говорят на идише. Дена из бедной семьи, никакого образования не получила и ни с кем, кроме таких же бедняков, никогда не общалась. Тесса, естественно, на идише не говорит, только по-немецки и по-французски, и всячески это подчеркивает. Но идиш очень похож на немецкий, и понять его можно без труда – было бы желание. Джозеф уверен, что Тесса только прикидывается, а на самом деле понимает все до последнего слова. Во всяком случае, он, не зная немецкого, понимает Тессу отлично. Да, непреклонная женщина. Интересно, счастлив ли Эдвард?

1 июля

Мы целыми днями осматриваем Вену, здесь столько достопримечательностей, я даже дневник забросила: не успеваю писать. Мы посетили все музеи и Хофбург, огромный дворец, где до последнего времени жил император. Еще мы побывали в Испанской конной школе. Какой блеск! Отточенные движения всадников, великолепные белые лошади – незабываемое зрелище! Джозефу тоже понравилось, я сама видела, но позже он проворчал, что все это в лучшем случае детские забавы, а в худшем – порочное времяпрепровождение и хорошо оно только для праздных людей, которые таким образом еще больше утверждаются в своей праздности. Для Джозефа праздность, бесспорно, худший из пороков. Я боялась, что нам не удастся залучить его в капеллу, послушать хор мальчиков, но он, к моему удивлению, пошел и признал, что капелла действительно блистательна, в буквальном смысле слова. Она блестит и сияет!

Еще мы видели Бургтеатр и чудесные Бурггартен, городские сады. Эдварду хочется показать нам как можно больше, а поскольку он сам себе хозяин, то волен посвятить нам столько времени, сколько пожелает. Мы ездили в Шенбрунн, в тот самый, где жила Мария-Терезия. А скоро мы попадем во Францию и увидим Версаль, где жила и умерла ее дочь. Когда вернусь, непременно перечитаю «Марию-Антуанетту» Стефана Цвейга. Теперь, когда я увидела все воочию, жизнь героинь будет мне понятнее, они встанут со страниц как живые. Ах, если б еще выполнить все свои благие намерения!

2 июля

Эдвард такой хороший! Я даже призналась ему, что жалею, что провела с ним столько времени, – теперь будет так трудно расставаться. Кстати, без Тессы он ведет себя совсем иначе – мягче и проще. И при этом он, я уверена, ее любит: он смотрит на жену с такой гордостью.

Сегодня мы были в гостях у Дана. Эдвард взялся нас отвезти.

День воскресный, звонят колокола всех церквей – сотни, тысячи колокольчиков. Такой мне и запомнится Европа, окутанная вынимающим душу сладким перезвоном. Джозефу этот «шум» не нравится. Но по-моему, он просто не любит церкви.

Итак, мы отправились к Дану. Он живет в бедняцком районе, на узкой улочке, где все магазины, несмотря на воскресный день, открыты. Похоже на Нижний Ист-Сайд, иммигрантский район Нью-Йорка. Продают в основном ткани, платяные и костюмные, и прочую мануфактуру – оптом и в розницу. Продавцы сидят на пороге и зазывают покупателей. Да, очень похоже на Нижний Ист-Сайд, только потише, и порядку больше, и не снуют взад-вперед разносчики с тележками. А люди, как и в Нью-Йорке, живут над лавками и магазинчиками.

Квартира у Дана темная и тесная. Мебель чересчур громоздкая для маленьких комнатушек. Дене, должно быть, нелегко поддерживать тут порядок: дети все время крутятся под ногами, да и за отцом надо ухаживать, он тоже с ними живет. Он очень-очень старенький, с длинными пейсами, в длинном черном лапсердаке. По виду он годится ей в дедушки.

Эдвард привез нас и на часок задержался. Дена подала на стол кофе с пирожными. Похоже, венцы ничего другого не едят. Мне-то кофе с пирожными очень нравится – и вкусно, и питательно. Вчера, кстати, Эдвард возил нас в кондитерскую Демеля – пальчики оближешь. Мы втроем стали вспоминать детство, дом. Было очень хорошо и вовсе не грустно. Джозеф с Деной тихонько слушали и радовались, что мы снова вместе. Джозеф сказал, что ему мое общение с братьями доставляет особое удовольствие, потому что сам он – единственный ребенок в семье. У Дены три сестры, только все они живут в Германии, и она не виделась с ними много лет.

«Но Германия близко!» – воскликнула я и тут же прикусила язык, потому что Дан сказал: «Нам, Анна, путешествовать не по карману». А Дена добавила: «В Австрии жизнь тяжелая, но в Германии еще хуже. Там многие голодают».

«Зато Америка процветает, – сказал Джозеф. – Там можно нажить неплохие деньги. Ты никогда не думал переехать в Америку, Дан?»

Дан ответил, что у него таких мыслей нет. Концы с концами он сводит. Здесь, в Вене, теперь его дом. Неохота снова сниматься с места, где-то скитаться. И добавил с усмешкой: «Брата моего ты почему-то не зазываешь».

Джозеф растерялся, а Эдвард просто сказал: «Да, мне повезло».

Здесь, в этом доме, он совсем другой: болтает на идише с Дениным отцом, шутит, смеется. Когда же он наконец поднялся и сказал, что должен нас покинуть, хотя и очень не хочет, мы поняли, что сожалеет он искренне и вправду хотел бы остаться с нами.

Дан в своем доме тоже другой. Угощали нас хорошо: на первое густой, жирный суп, на второе – курица с клецками; Дена внесла ее на блюде и поставила посреди стола.

«Без деревянных чурбанов, что стоят за твоей спиной в доме Эдварда, как-то легче дышится, – заметил Дан. – Можно и самим себя обслужить, беседе это не помешает». Он говорил без всякой зависти, но я все-таки решила не рассказывать, что у нас в доме тоже есть прислуга, хотя наши Элен и Маргарита, конечно, не такие вышколенные и чопорные, как слуги у Тессы.

Я спросила Дана, как Эдвард познакомился со своей женой.

«A-а, с графиней-баронессой?» – язвительно сказал он, но Дена тут же шикнула на него: «Дан, веди себя прилично!»

«Я против нее ничего не имею, просто называть ее иначе не могу. Она из другого теста сделана. Как он с ней познакомился? Ты же помнишь, Эли во время войны прославился, а у кого-то из этих богачей была вечеринка, ужин в честь славных героев, там-то они и встретились. Насколько я знаю, ее отец поначалу не очень приветствовал ухажера-бедняка, но потом оценил его очень высоко и взял в дело. Эта семья чем только не занимается – и текстильным производством, и банковскими операциями, и в правительстве у них связи имеются. Такая вот история».

После ужина было еще светло. Я помогла Дене убрать со стола, а Дан с Джозефом отправились прогуляться. Дан сказал, что, поскольку Джозеф строитель, ему будет интересно кое на что поглядеть. Вернулись они через час с лишним, оба очень довольные. Оказывается, Дан водил его к школьному зданию семнадцатого века с толщиной стен больше трех футов. И в нем по-прежнему учатся дети!

Нам было так хорошо в этом доме! Как же обидно, что приходится жить врозь, да еще так далеко… Когда мы прощались, Дена обняла меня и сказала точно то же самое: «Жаль, что мы не можем жить как родные, близкие люди».

4 июля

Сегодня Четвертое июля. Непривычно не быть в этот день на берегу, не смотреть на осыпающийся в воду фейерверк. Айрис в этом году отмечает праздник в семье Руфи. Она всегда ждет его с таким трепетом. А мне вспоминается первый в моей жизни фейерверк, когда мы Четвертого июля ездили на Кони-Айленд – перед рождением Мори. Как же далеко я от Америки, от дома…

6 июля

Должна признать, что Тесса со мной очень мила. Сегодня днем мы с ней ходили за покупками и обошли, по-моему, все магазины на Грабен и Кертнерштрассе. Я купила себе сумочку с вышивкой, кое-какие подарки детям и великолепный чайный сервиз. Этот фарфор мне придется мыть самой, я просто никому не смогу его доверить – так дорого он стоит.

«Конечно, – кивнула Тесса, когда я сказала ей об этом, – понимаю. У меня таких проблем нет, поскольку есть Трудл, она пришла в дом вместе со мной от моих родителей и заботится о моих вещах, как о собственных».

Думаю, приятно быть такой уверенной в себе. Причем я чувствую, что она вовсе не надменна, просто это манера, стиль, который мы неверно толкуем. Может, завидуем ее уверенности? Хорошо все-таки, что я захватила по настоянию Джозефа выходные костюмы и платья. Женщины здесь очень элегантны.

Джозефу я купила золотые наручные часы. Тут они намного дешевле, чем в Америке, но все равно стоят немало. Я откладывала из тех денег, что Джозеф дает на хозяйство, иначе я никогда не смогла бы купить ему ничего приличного – он не позволяет тратить на себя ни цента. Часы я покажу ему только на корабле, иначе он заставит меня отнести их обратно.

Мы с Тессой зашли выпить кофе в кондитерскую Захера. Дома ждал Джозеф. Он очень обрадовался, что я столько всего накупила.

«Погоди, скоро она попадет в Париж!» – воскликнул он и заговорщицки подмигнул Тессе.

А она сказала, что Париж нам, несомненно, понравится, поскольку мы там никогда не были, но самой ей Париж наскучил. Родители возили ее туда за покупками каждый год, и каждый год мама говорила, что это в последний раз, поскольку в Вене шьют куда лучше.

Я видела, что Джозефу эти речи слушать смешно, но от замечаний он, слава Богу, воздержался.

9 июля

Эдвард и Тесса устроили сегодня в нашу честь большой прием. Прошел он великолепно и очень торжественно, и я понимаю, почему Дан с Деной не приняли приглашение. Дене попросту нечего было бы надеть. Народ собрался самый разный: и музыканты, и члены правительства, и даже несколько человек с приставкой «фон», которая, как пояснил Джозеф, означает, что теперь они не работают, потому что кто-то трудился или крал для них несколько сотен лет назад! Смех смехом, но на меня все это произвело большое впечатление. Прежде мне на таких приемах бывать не доводилось и вряд ли доведется впредь.

После обеда мы прошли в одну из гостиных. Слуги расставили там по стенам множество стульев и кресел с позолоченными ножками. Играли пианист и струнный квартет. Исполняли в основном Моцарта. Я эту музыку знаю не очень хорошо, но кое-что почерпнула на лекциях по истории музыки. Интересно, что с первого раза Моцарт кажется суховатым и чересчур резким. К нему надо привыкнуть. Со временем понимаешь, что это чудная, ясная, жизнерадостная музыка. Впрочем, Джозефу она явно не понравилась. Единственный композитор, которого он хоть чуть-чуть воспринимает, – Чайковский. Кстати, один из моих преподавателей на курсах назвал музыку Чайковского эмоциональным душем. Сказал он это несколько пренебрежительно, но душ, пусть и эмоциональный, на мой взгляд, не так уж плох.

После концерта все вышли в сад, и Эдвард – до чего же он похож на Мори! – представил мне какого-то господина, который низко склонился и поцеловал мне руку. Эдвард тут же отошел, а мужчина обратился ко мне на прекрасном английском языке и спросил, понравилась ли нам Вена. Я ответила, что как раз сегодня днем мы катались в Венском лесу.

«Так вы, вероятно, знаете историю Марии Вечеры и кронпринца?»