Текст книги "Бессмертник"

Автор книги: Белва Плейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

– Не понимаю, Анна, почему ты так себя накручиваешь? Знаю, ты не любишь вспоминать о Вернерах, но…

Анна взглянула на Джозефа:

– Ничего подобного. А ты выдумал удобную версию, что я у них служила и теперь этого стыжусь? Все это глупости. Я никогда еще не стыдилась честно работать руками.

Джозеф окинул ее пристальным, долгим взглядом:

– Тогда в чем дело? Почему ты так рассердилась?

– Я не рассердилась. Просто картина эта мне не нравится. Что, я обязана ею восхищаться? Я не просила мне ничего присылать, но вот она, пожалуйста, и в семье из-за нее споры и раздоры. Идиотизм какой-то! Абсурд!

Джозеф поднял руки:

– Сдаюсь, сдаюсь! Никто тебя не просит восхищаться. Я заберу портрет на работу и повешу в кабинете. Он не так уж плох. И тебе, раз такое дело, не придется им любоваться.

– Ну еще бы, там ему самое место – между картой Манхэттена и лицензией на продажу недвижимости. Именно его там и не хватает.

Джозеф вздохнул:

– Ну ладно. Делай с ним что хочешь. Это, в конце концов, не так важно.

– Вот именно. Об этом я и говорила с самого начала. Это не важно.

Айрис чистила зубы перед сном. В ванную вошла мама:

– Айрис, что говорил мистер Вернер?

– Я тебе все сказала.

– Все?

– Ну, я ответила, что тебя нет дома. Тогда он спросил, та ли я большеглазая девочка, которую он встретил когда-то на Пятой авеню.

– И больше ничего?

– По-моему, это все. Еще что-то про мои глаза. Он сказал, что не может забыть мои глаза на пол-лица. Глупость какая-то, правда?

– Конечно, глупость, – согласилась Анна.

«Что-то все-таки произошло», – оставшись одна, подумала Айрис. И очень хорошо, что родители не поссорились. Она лежала тихо, прислушиваясь к звукам в их спальне. Нет, они не ссорятся. Она отчетливо помнила тот вечер, лет пять назад, когда папа так расстраивался и сердился после их случайной встречи с Вернерами.

Как же переменилась с тех пор их жизнь. Тогда они были богаты, а теперь бедны. Да-да, бедны. Она слышала, как родители шепотом обсуждают, по какому счету заплатить раньше, а какой может подождать. Только они не хотят посвящать ее и Мори в свои проблемы. Она сама слышала, они говорили, что стыдно взваливать на детей горести взрослых.

Да, горестей теперь хватает. Хорошо, что сегодня обошлось без ссоры. Вообще-то ее родители ссорятся нечасто, не то что в других семьях. Девчонки рассказывают, что у них дома настоящие склоки и попреки, каждый день. У одной девочки родители даже подали на развод. Вот ужас-то. Даже думать страшно.

Айрис почти спала, но, перед тем как окончательно провалиться в сон, успела подумать: хорошо бы мистер Вернер больше не звонил.

Портрет исчез. В стенном шкафу, на верхней полке, Айрис заметила плоский сверток в коричневой бумаге и подумала, что это он и есть.

А несколько дней спустя на письменном столе в гостиной она обнаружила письмо. Рядом лежал конверт. Похоже, мама специально не запечатала письмо, чтобы его прочитали. Айрис и прочитала. Письмо было кратким.

«Дорогой мистер Вернер!

Мы с мужем благодарим Вас за картину. Смерть Вашего отца нас глубоко опечалила. С искренней признательностью,

Анна Фридман».

Какая странная, нелюбезная записка! На белом листке из дешевого блокнота, небрежный почерк, да еще клякса в углу. Словно не мамино письмо. Подругам она пишет длинно, на желтовато-оранжевую, цвета шафрана, почтовую бумагу ложатся черные строчки с заостренными на европейский манер буковками, похожими на птичьи следы.

Странно…

Целую неделю она не могла прийти в себя. Господи, да он с ума сошел! Позвонил в дом, разговаривал с Айрис! Когда Айрис в тот вечер, за ужином, сказала, что он звонил, у Анны чуть сердце не остановилось. Удивительно, как она не потеряла сознание.

И удивительно, почему Джозеф воспринял все так безмятежно. Она никогда не забудет его гнева, его ревнивой ярости, когда умерла миссис Вернер и Анна отказалась идти на похороны. То была именно ревность, хотя он бы никогда в этом не признался. А тут задал несколько вопросов и удовлетворился – во всяком случае, сделал вид, что удовлетворился, – ее объяснением. Портрет любезно прислан Полом Вернером и его сестрой.

Но и Джозеф не тот, что пять лет назад. Где былая решительность, с которой он правил домом? Увы, годы экономической депрессии изменили его очень сильно. Сейчас он скорее напоминает того рассудительного, скромного юношу-бедняка, с которым она познакомилась двадцать лет назад.

Анна размышляла об этом по дороге из магазина и прачечной. Еще она думала, что квартира потихоньку ветшает. Немного, оказывается, нужно времени, чтобы печать бедности проступила на вещах и людях. Вдруг за полквартала от дома она услышала свое имя. Чуть поодаль стоял Пол Вернер и мял в руках шляпу.

– Я получил твое письмо, – проговорил он.

Она не могла вымолвить ни слова. Сердце сперва перестало биться, а потом заторопилось, сотрясая грудь.

– Зачем ты это делаешь? – воскликнула Анна. – Зачем ты прислал портрет? А теперь еще и сам пришел, и если тебя кто-нибудь увидит…

– Тише, Анна, не бойся. Я ведь звонил открыто, назвал свое имя. Никаких уловок, никаких поводов для подозрений.

Она сделала шаг, другой. Он не отставал. Она свернула в переулок, в сторону реки, подальше от дома. В это время Айрис как раз возвращается из школы. Девочка так настороженно следила за ней в тот вечер…

– Пожалуйста, уходи! – взмолилась она. – Оставь меня, Пол!

Но он продолжал идти рядом.

– Твое письмо так на тебя не похоже! Поверь, посылая Маллара, я ни в коей мере не хотел тебя обидеть. Просто так получилось: портрет не попадался мне на глаза много лет, уж не знаю, куда отец его засунул, и когда я вдруг на него наткнулся – меня точно током ударило. Такое сходство! И так захотелось непременно отдать его тебе…

Они вышли на Риверсайд-драйв. Посверкивая в желтовато-лимонных столбах полуденного солнца, мчались машины. Воздух колыхался, слепил, перед глазами у Анны все плыло. Она стояла перед потоком машин, крепко прижимая к себе сумку с продуктами, стояла, словно на краю пропасти.

Пол крепко взял ее под локоть:

– Нам надо поговорить. Давай перейдем. Там, под деревьями, есть скамейки.

Ноги послушно задвигались: правая – левая – правая… Нет, это невозможно. Это бред! Всего минуту назад она шла домой из магазина и вокруг шумел яркий, ветреный весенний день, и вот она сидит на скамейке с мужчиной, которого не должна была видеть никогда, до самой смерти. Как же это получилось?

– Анна, я не мог не прийти, – сказал он. – Я думаю о тебе постоянно. Я не сумел тебя забыть. Понимаешь?

– Понимаю, – прошептала она, боясь поднять глаза.

– Ты являешься мне внезапно и где угодно – на деловой встрече, в дороге… Я читаю газету, веду машину – ты рядом. Я просыпаюсь и помню твое лицо, даже в те редкие ночи, когда ты мне не снишься. Но ты все равно со мной. А когда я взглянул на этот портрет, воспоминания пронзили меня с такой силой и болью – я не смог их унять.

Ее учащенное дыхание слегка выровнялось. Она наконец подняла глаза, взглянула на него.

– Портрет удивительный, и я была… я почувствовала… настоящее потрясение. Но все-таки – это безумие! Ты не должен был этого делать, и ты не должен сейчас быть здесь. Слышишь, Пол?

– Я не мог иначе. Других оправданий у меня нет.

Он взял ее за руку; их пальцы сплелись. Даже сквозь плотную кожу перчатки проникал жар, сила, жажда его тела.

– Не надо, – прошептала она.

Однако ни он, ни она не разжали пальцев. Мир обтекал их: подростки мчались на роликовых коньках и велосипедах, собаки тянули поводки, молодые женщины катили коляски с детьми. Но все это – мимо, мимо. Мужчина и женщина, сидевшие на скамье, не замечали ничего вокруг.

Спустя какое-то время Пол произнес:

– Расскажи, как ты живешь.

Язык, губы, вся она точно налита свинцом.

– Мне трудно говорить. Расскажи ты.

– Что ж, – послушно начал он, – попробую. Я только что вернулся из Европы: ездил по делам фирмы в Германию. Там и так ситуация очень тяжелая, а с этим молодчиком Гитлером будет и того хуже. Я пытался, пока не поздно, спасти хотя бы часть денег, вложенных в эту страну нашими клиентами.

Эти нотки так знакомы! Анна отличила бы его голос где угодно, в любом хоре чужих голосов. Сверху, из комнаты для прислуги, она вслушивалась когда-то в эти интонации, в эту музыку, ловила каждое долетавшее по лестнице слово.

Видя, что она по-прежнему не может говорить, он, тоже через силу, продолжил рассказ:

– Ну, кроме того, я коллекционирую картины и хожу на занятия к скульптору. Успехов больших нет, но бросать пока не хочется, надо проверить, на что способен. Еще стараюсь, чтобы не захирели отцовские благотворительные начинания. Заменить его мне не под силу, он вкладывал в это душу и вел дела очень умело. Но – стараюсь по мере сил.

Она слушала, глядя на реку. Сейчас ей почудилась в его голосе улыбка, и она взглянула на него в упор. Его глаза – огромные, полуприкрытые веками, с тяжелыми загнутыми ресницами, – глаза, сияющие точно бриллианты… Такие глаза были у его матери. И такой же нос – тонкий, породистый, с горбинкой… Такие же глаза у Айрис.

– Анна, ты рассматриваешь меня так внимательно!

– Прости. Я случайно.

– Нет, нет! Смотри! Ну, Анна, посмотри на меня снова.

Зардевшись, она перевела взгляд на реку. Сердце снова отчаянно заколотилось. Она с трудом дышала.

– Хочешь еще что-нибудь узнать обо мне? Детей у меня… у нас нет и никогда не будет. Несколько лет назад Мариан перенесла операцию.

– Жалко, – безучастно сказала Анна.

– Мне тоже. И ей. Но приемных мы решили не брать. Она тоже занимается благотворительностью, тратит много времени и сил, не только денег. – Он снова умолк. – Ну вот и вся моя жизнь, – произнес он наконец. – Теперь расскажи о себе.

Она набрала побольше воздуха.

– Моя жизнь самая обыкновенная. Как у всех женщин. Дом, семья. По нынешним временам это не так легко.

– Вас сильно подкосила депрессия?

– Мы потеряли почти все, – просто ответила Анна.

– Может быть, нужны деньги? Я помогу…

Она покачала головой:

– Нет-нет, мы справимся. Да я и не смогла бы взять у тебя деньги, это невозможно!

Собственные слова отрезвили ее точно ушат ледяной воды. Вздрогнув, она разжала пальцы и сомкнула руки на коленях.

– Да, пожалуй, невозможно, – печально повторил он.

Наступила долгая тишина. И вдруг он воскликнул:

– Я должен был жениться на тебе! Анна, ты бы вышла за меня замуж?

– Ты же знаешь, что – да. Тогда я ни о чем другом и не мечтала. Но что толку теперь об этом говорить?

Вниз по течению резво проплыла лодка. На свежую весеннюю зелень Палисадов пала тень от тучи. Анна видела все сквозь пелену слез. Вся жизнь могла сложиться иначе! Как странно: единожды выбрав путь, ты следуешь ему и становишься такой, а не иной. Но будь твой выбор иным… То же тело, но другая жизнь – и, следовательно, другая женщина! Ей-то казалось, что она давно забыла, почти забыла, про ту, другую, которой могла стать. Один Бог знает, как она старалась о ней забыть.

Она повернулась к нему в яростном отчаянии:

– Почему ты на мне не женился? Почему? Видишь, я отбросила гордость, самолюбие, они иссякли во мне. И я спрашиваю: почему ты на мне не женился?

Пол глядел прямо, глаза в глаза и в то же время мимо, в прошлое.

– Я был слишком юн. Мальчик, а не мужчина, – сказал он наконец. – А ты была уже женщиной, личностью. Мне недостало смелости обмануть ожидания родителей и выбрать ту, которую я любил. – Голос его охрип. – Ты можешь понять и не презирать меня за это? Можешь?

В сердце у Анны что-то дрогнуло, запело, расцвело: запоздалое счастье и всегдашнее желание оберечь, защитить, оправдать.

– Мне было тогда так больно, так обидно. Хотелось только умереть. После я разозлилась. Но презирать тебя? Это невозможно. Никогда.

И она подумала: может, сказать ему? Взять и сказать, прямо сейчас. Разве не вправе он знать, что у него растет дочь? Разве не обязана я признаться во всем без утайки?

Пол вдруг промолвил:

– Знаешь, я не все тебе сказал. Есть еще одно, важное…

– Что же?

– Помнишь, мы встретились несколько лет назад на Пятой авеню? Я все вспоминаю, как ты стояла тогда, положив руку на плечо девочки… Не знаю, почему мне так запало это в душу, но – запало. И меня преследуют ее лицо, ее глаза. Может, я, конечно, сошел с ума, но я… мне было откровение… что это мой ребенок. Моя дочь. У меня это из головы не выходит.

Он все понял сам. И Анну это не удивило. Редкий, проницательный ум, всевидящий, всепроникающий взгляд – разве от такого человека что-нибудь скроешь? Нет, Анна ничуть не удивилась. Она открыла было рот, но не успела ответить. Пол спросил в упор:

– Так это правда?

– Да.

– Я не ошарашен. Не потрясен. Такое чувство, что я знал это всегда. – Он закурил, неторопливо и сдержанно, но руки его дрожали. – А Джозеф? – спросил он, помолчав.

Анна покачала головой:

– Знаю только я.

Наступила долгая, долгая тишина. В ноздри ей ударил терпкий табачный дым. Пол сидел с закрытыми глазами, не шевелясь. Прошло немало времени. Наконец он открыл глаза и сказал:

– Как же тяжко тебе пришлось!

– Я чувствовала себя такой виноватой, думала, что недостойна жить, – тихо ответила она. – Но потом, слава Богу, обрела силы. Люди могут выдержать куда больше, чем им кажется.

– На твою долю выпало слишком много! Смерть родителей, бедность, чужбина, а потом еще и это! Почему ты не сказала мне, Анна?

Она взглянула на него с упреком.

– Хорошо, понял, это был нелепый вопрос. Но сейчас ты позволишь мне сделать для нее хоть что-то? Я мог бы открыть на ее имя банковский счет, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась.

– Нет, нет! Это невозможно! Ты же знаешь! Самое лучшее, что ты можешь для нее сделать, – ничем, никак не вмешиваться в ее жизнь. Неужели ты сам не понимаешь?

Пол вздохнул:

– Расскажи, какая она.

Анна задумалась. Как в немногих словах описать мою девочку – сложную, замкнутую, ранимую?

– Айрис очень умна, наблюдательна. Хорошо знает музыку, книги. В ней есть твоя чуткость к искусству.

Он едва заметно улыбнулся:

– Продолжай.

Ей вдруг стало легче говорить. После первых натужных фраз, слова полились свободно: мать рассказывала о своем ребенке. И у нее был жадный и благодарный слушатель. Анна рассказала, как Айрис ест, как учится, как не по возрасту остроумно рассуждает. Она вспоминала щедро, чтобы у Пола составился живой образ девочки, чтобы Айрис стала для него ближе и реальней.

– Она тебя, должно быть, очень любит? Надеюсь, что так. Не каждому ребенку достается такая мать!

– Больших проблем у меня с ней нет. Но все-таки она больше привязана к Джозефу. А он в ней души не чает. Впрочем, так чаще всего и бывает между отцом и дочерью, – закончила Анна и тут же устыдилась собственной бестактности.

Но Пол лишь печально кивнул:

– Верно, верно…

– Пол, но мне с ней нелегко! – вдруг вырвалось у Анны. – И дело не в ней, а во мне. Я люблю ее не меньше, чем Мори, но совсем иначе. Мне с ней трудно… – Анна запнулась, не умея объяснить.

– Конечно. Это так понятно.

– Я все время стараюсь представить, что она рождена… как все. – Она хотела сказать «от Джозефа», но сдержалась. – И у меня почти всегда получается. Я загнала все, что с тобой связано, далеко-далеко, в закоулки памяти, ты остался в прошлом. Но теперь прошлое вернулось, и, взглянув на Айрис, я не смогу… – Голос ее прервался.

Пол взял ее за руку и стал нежно поглаживать.

– Бедная Айрис, – совладав с собой, сказала Анна. – Она ведь, наверное, тоже что-то чувствует. Наверняка чувствует!

Они помолчали, зная, что думают об одном и том же.

Наконец он произнес:

– Я поступил несправедливо: не спросил ничего о Мори.

– Спасибо, ты очень добр. На самом-то деле он не может тебя интересовать.

– Ты не права. Он – твой сын, часть тебя. Расскажи о нем.

– Мори – сын моей мечты. Любые родители мечтают о таком мальчике. Его все любят, он… – Анна умолкла. – Пол, я не могу. Слишком много всего случилось сегодня. Нет сил…

– Да, дорогая, знаю. Я и сам полон до краев.

Он бережно стянул перчатку с ее руки и поцеловал ладонь, каждый палец, тонкое запястье с трепещущей нитью пульса.

Постепенно их объяли звуки окружающей жизни. Матери подзывали ребятишек, собирали раскиданные игрушки. День клонился к вечеру.

Пол отпустил ее руку и внезапно встал. Сделал несколько шагов прочь от нее, к реке. Такой одинокий здесь, среди голубей и детей, играющих в «классы». Высокий, сильный мужчина, которому доступно и подвластно все, он тем не менее уязвлен и неприкаян – из-за нее. Вдали или вблизи, но их связь нерасторжима – до самой смерти, до смерти Айрис, до смерти ее еще не рожденных детей…

Он вернулся и присел рядом:

– Послушай, Анна. Жизнь коротка. Вчера нам было по двадцать, а сегодня… Время неумолимо. Давай возьмем от жизни хотя бы то, что осталось.

– Ты о чем?

– Я хочу на тебе жениться. Я хочу жить рядом с дочерью, хочу заботиться о вас обеих. Я устал просыпаться среди ночи в бессильной тревоге о тебе. Я хочу просыпаться, чтобы ты была рядом.

– Так все просто? – Она расслышала в своем голосе едкую горечь. – А что будет делать Мори? Джозеф? И кажется, есть еще одно небольшое препятствие – ты женат!

– Я попрошу развод. Это не убьет Мариан. Поверь мне, Анна. Я не разрушитель. И, если это в моих силах, стараюсь никого не обижать.

– Обижать? Да ты хоть понимаешь, что было бы с Джозефом, узнай он, что я сижу тут, с тобой? Ведь он человек строгих правил, благочестивый, верующий, непримиримый. Он ни за что меня не простит. Развод? Развод для него гибель! – Анна заговорила громче: – Я смотрю на него по вечерам, на человека, который взял меня в жены, когда ты от меня отказался, который всегда заботился обо мне, давал мне все без остатка: земные блага, пока имел хоть какой-то доход, а теперь, в бедности, – доброту и любовь. И мне невыносимо думать, как много зла я ему причинила.

– Мы платим всю жизнь, по всем счетам, – мягко произнес Пол. – Я хорошо понимаю, о чем ты, понимаю, что этот шаг будет очень, очень труден, по многим причинам. И все-таки взвесь эти трудности, разберись, что ценнее, ответь себе, как, с кем ты хотела бы прожить эту жизнь. Я ведь знаю, Анна, я знаю, что ты хочешь быть со мной!

К ее щекам прилила кровь.

– Хочу! Я этого не отрицаю!

– Ну, так в чем же дело?

– Но мы… мы с Джозефом столько пережили вместе! – Анна стала вдруг задумчива, воспоминания нахлынули, и она, словно была наедине с собой, позволила им прорваться. – Как мы карабкались в гору, убегали от нищеты, от бедности!.. Какой прошли путь. А теперь обратно, чуть не до дна. Но он борется, он столько работает. До упаду, до смерти! И все для нас, ничего для себя. Только для нас, для меня и детей.

– Для моего ребенка, – сказал Пол.

Анна вздохнула. Прерывистый вздох, похожий на всхлип.

– Как же я могу, Пол? Всадить ему нож в сердце? Погубить такого человека? И кроме того, я люблю его! Ты можешь это понять? Это другая любовь, но любовь!

Он не ответил.

– Пол, неужели ты не понимаешь?

– Как мы все несчастны! – воскликнул он с горечью. – Как я виноват!

Анна заплакала.

– Не надо, – шепнул он и аккуратно вытер ей глаза своим платком. – Нельзя идти домой с красными глазами. А то придется выдумывать оправдание… Анна, Анна, что же нам делать?

– Не знаю. Но я знаю, что не могу быть твоей женой.

– Пусть так. Но люди меняют свои решения. Я буду ждать. Вдруг ты передумаешь.

Анна покачала головой:

– Нам больше нельзя видеться. И ты это знаешь.

– А ты знаешь, что это невозможно. Ни ты, ни я этого не выдержим.

– Я тебе уже говорила: люди могут выдержать куда больше, чем кажется на первый взгляд.

– Вероятно, ты права. Но зачем мучить себя, зачем устраивать себе испытания? Я хочу видеть тебя снова, Анна, и я тебя увижу. У меня, в конце концов, есть право справляться об Айрис!

– Ну ладно, – пробормотала она. – Я что-нибудь придумаю. Пока не знаю что, но придумаю.

Она вынула из сумочки зеркальце, придирчиво осмотрела свое лицо.

– Ты прекрасно выглядишь. Ничего не видно. Видно только, что ты до сих пор потрясающе красивая женщина, даже в этом плаще. – Он осекся и покраснел. – Нет, пойми меня правильно, плащ не так уж плох. Просто черный бархат и бриллиантовые серьги тебе все-таки больше к лицу.

Она засмеялась, и он сказал:

– Ну вот, так-то лучше. Я очень люблю твой смех. С тех пор как услышал его когда-то, давным-давно.

– Пол, мне пора. Уже Бог весть сколько времени.

– Хорошо, дорогая, иди. Я позвоню утром, в десять. Это удобно?

– Да. В десять.

– Ты к этому времени решишь, где и как мы сможем встретиться снова.

– Ты спрятала портрет, – сказал в тот вечер Джозеф. Они уже лежали в постели.

– Да, убрала. Он ведь никому из нас не понравился.

– Интересно, почему этот человек вздумал прислать его тебе?

– Из прихоти. Богачам нравится делать подарки. Они так самоутверждаются.

– Но он с тобой едва знаком. И ты не принадлежишь к их кругу.

Она промолчала; он не настаивал на ответе. Бедный Джозеф! И так подступает, и эдак, на языке у него вертятся новые вопросы, но он боится их задавать. Последние годы не прошли для него бесследно, они сильно поколебали его уверенность в себе. С начала депрессии усилия Джозефа сродни Сизифову труду, он устал вкатывать на гору камень, устал вычерпывать кружкой океан. Анне стало так его жаль. Она заговорила легко, непринужденно, стремясь развеять его тревоги:

– Да не морочь ты себе голову попусту. Ну представь, я работала в их доме: молодая хорошенькая горничная. Богачи всегда щедры к хорошеньким горничным. Неужели ты ревнуешь?

– Ну, я было собрался, да ты все так складно объясняешь. Пожалуй, не стану.

– Прошу тебя, не надо! Не повторяй ту дикую сцену, которую ты устроил, когда мы с Айрис встретили их на улице.

– Я тогда очень рассвирепел?

– Очень. И без всякого повода.

Он помолчал.

– Джозеф? – окликнула она. – Пожалуйста, не сердись. Я… я просто не выдержу.

– Я что же, так страшен в гневе?

– Да. Иногда.

– Я не буду сердиться. Анна, любимая моя, позабудь об этом. Позабудь злосчастный портрет. Не стоит он стольких слов. Давай спать. – Он притянул ее к себе и, умиротворенно вздохнув, положил голову ей на плечо.

Снова вздохнул.

– Ах, как же славно, как покойно. У меня всегда есть приют, есть куда спрятаться от любых, самых страшных холодов и бурь. В эти ночные часы я могу позабыть о долгах, делах, арендной плате. Здесь я могу думать о главном. А главное – мы с тобой, ты и я. В том-то вся и суть, Анна, начало начал. Ты, я и чудесные мальчик и девочка, плоть от плоти нашей.

Она с трудом сглотнула. В горле стоял ком, ком боли и жалости.

– Вы – моя семья, моя жизнь. И я должен бороться за ваше счастье… Вот, уповаю на этого нового Рузвельта, может, с ним дела пойдут лучше, – пробормотал Джозеф уже сквозь сон.

Анна повернулась на спину. Какое доверие, какая безграничная преданность и вера! Это его доспехи, его броня, хотя сам он об этом и не подозревает. И разве поднимется рука на покой этого человека? В памяти всплыла строка из каких-то стихов; кажется, Мори учил их по-латыни. Что-то вроде: «Его хранит добродетель». Из уголков глаз по вискам стекли слезинки. Я одна, совершенно одна. Кто, кроме меня, знает, что я думаю, чувствую, о чем болит мое сердце? Кто знает, в чем я запуталась, чего страшусь, отчего не могу спать? Впереди будущее, точно огромный черный провал, и, лишь шагнув, я выясню, что меня ожидает.

Она замерла. Страх холодит тело. Подвинулась к Джозефу – такому надежному, теплому. И вдруг вспомнила, как Пол сказал: «Я хочу просыпаться, чтобы ты была рядом». Жаркая волна желания захлестнула, победила озноб, она вздрогнула, и тут же ее объяли стыд и страх. И она так же внезапно успокоилась.

На стене мерцали стрелки часов. Анна лежала с широко открытыми глазами и следила, как они отмеряют свои ночные круги.

Звонок раздался ровно в десять. Всего один – Анна ждала у телефона и не дала ему прозвонить дважды.

– Пол, я не спала всю ночь.

– Я тоже. Ты решила когда и где?

– Пол, я не могу увидеться с тобой сейчас.

– Этого я и боялся.

– Это я боюсь. Я виновата и смертельно боюсь. У меня нет сил, я не смогу побороть этот страх. Пожалуйста, пойми. И не сердись.

– Я вообще не способен на тебя сердиться. Но я безмерно огорчен.

– Пол, это так тяжело! Очень, очень тяжело!

– Ты уверена, что не нагнетаешь? Не делаешь все тяжелее во сто крат?

– Не думаю. Я же пыталась объяснить тебе вчера…

– Да, пыталась. И я понял. Но я не дам тебе обрубить связующую нас нить, Анна. Никогда.

– Я и не прошу тебя об этом. Если я буду знать, где ты, я время от времени могу посылать тебе открытки, невинные слова, которые ничего не скажут чужому глазу. Но ты будешь знать, что у нас с Айрис все в порядке.

– Погоди. Ты ведь сказала: сейчас?Не могу увидеться сейчас?Я не ослышался?

– Да, все верно.

– Тогда я буду ждать. Терпеливо ждать. И тоже буду посылать тебе открытки, чтобы ты знала, где я. У тебя есть подруги, которые любят путешествовать?

– Есть. Ты можешь выбрать любое имя.

– Договорились.

– Пол, а теперь повесь, пожалуйста, трубку.

– Еще чуть-чуть. Ты запомни одно: как только передумаешь – про встречу, про возможность быть вместе – или если я просто тебе понадоблюсь, напиши, я тут же приеду. Я уверен, что ты передумаешь.

– Пол, я вешаю трубку, – тихонько предупредила она.

– Хорошо, вешай. Только не прощайся.