Текст книги "Бессмертник"

Автор книги: Белва Плейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 39 страниц)

Что за мерзкие, уродливые создания эти орхидеи! Я всегда любила цветы повеселее – далии, астры, да, пожалуй, любые, кроме орхидей. А Джозеф покупал на торжества только их. Так радовался, когда дарил… Я никогда не признавалась, что они напоминают мне змей.

– Давай бусы. Положим на ночь в эту коробку, а утром я отвезу их обратно в банк, в сейф. Что это?

– Это не для драгоценностей… – Анна смутилась. В руках у нее была яркая жестяная коробка из-под карамели. А в коробке – волосы. Длинная рыжая коса.

Айрис вынула сияющую огнем и медью спираль, и она растянулась почти до колен.

– Мама, какие волосы! Какая красота! Я и забыла, какие они…

– …были давным-давно.

– Нет, не так уж давно. Помню, на мою свадьбу ты надела розовое платье. Ты вообще носила много розового, всех оттенков – редкое и смелое сочетание при рыжих волосах. На свадьбе никого красивей тебя не было. На меня никто и не смотрел – только на тебя.

– Айрис, не хочу тебя огорчать, но ты несешь несусветную чепуху! – возмутилась Анна. – Ты была прелестной невестой, как и положено невесте на собственной свадьбе.

Глаза Айрис наполнились слезами. Моя дочь смотрит на меня, и я точно знаю, о чем она думает. Словно лоб у нее прозрачный, и я читаю мысли – все до единой. Она вспоминает детство – свое и собственных детей – и чувствует себя виноватой, оттого что всегда любила Джозефа больше, чем меня. Я протягиваю руку, она кладет на нее свою, но мое прикосновение ей не нужно и неприятно. Так было всегда – уж не знаю почему. Она тоже об этом знает, но ничего с собой поделать не в силах. Как, допустим, не в силах вдруг разлюбить Тео.

В открытую дверь постучала Джанет:

– Можно? Мы с малюткой пришли к вам в гости.

Она положила ребенка Анне на колени. Анна протянула палец, и его тут же обхватила крошечная цепкая ручка. А глаза по-прежнему закрыты: веки, точно две хрупкие раковины. Какое же счастье быть молодой, дать жизнь такому существу!

Анну вдруг охватила паника. В голове какой-то провал! Она совершенно не может вспомнить, девочка это или мальчик. Господи, кто же родился у Джимми? Не помню, совсем не помню… Но спрашивать тоже нельзя – стыд-то какой! Они решат, что я выжила из ума, а я – слава Богу! – в уме, пока в уме, хотя мы с Богом отлично знаем, что сосуды стали совсем хрупкие и склероз развивается не по дням, а по часам. И очень жаль, потому что в остальном голова ясная, даже яснее, чем прежде.

– А ребеночек не слишком худой? – Она отодвинула край пеленки. Приоткрылась розовая распашонка. Девочка. Ну конечно. Моя правнучка.

– Мама, врачи теперь не велят их раскармливать. Ты же слышала.

Ребекка – вот как ее зовут. Ребекка Руфь, в честь двух бабушек Джанет. Жаль, Руфь не дожила до ее рождения. Вот уж извивы судьбы: у нас с Руфью общая правнучка. Хорошее имя. К счастью, они не нарекли ее каким-нибудь глупым именем, вроде Джуд вместо Джудит или Глория, в которую почему-то вставляют в середину «й». Глорийя! Тьфу, противно… Ребекка Руфь, ты только вошла в этот мир, а я его скоро покину. Мы совпадем не больше, чем на несколько лет. Но я бы хотела пожить еще – чтобы ты успела чуть-чуть меня запомнить… А зачем? Откуда такое тщеславие?

Но я единственное, последнее связующее звено. Я объединяла сегодня всех, кто сидел за столом: Рейнальдо и Раймундо, Филиппа, Джанет… Далекого Стива… Вот моя ладонь. Неужели и впрямь какие-то клетки, частицы меня перешли этому младенцу? Жаль, я совсем не знаю биологии. И вообще хотелось бы знать как можно больше. Обо всем. А то, что доведется узнать ей, Ребекке Руфи, мне и не представить, не хватит воображения. Моя мама стояла когда-то на пороге, смотрела на звездное небо и мечтала о чудесном времени, когда всех девочек будут учить читать.

Да, все меняется. Впрочем, кое-что остается неизменным. Сегодня я сказала, что все мы связаны, скованы неразрывно. Сказала в утешение Тео, но это не выдумка. Так оно и есть. А если я не права – грош цена всему прочему в жизни. Только я права, знаю это наверняка. Все мы – ветви на семейном древе. И лишь у ствола мы черпаем силы, чтобы дать новые побеги, родить хороших детей, сделать мир счастливее. Может, по нынешним мудреным и запутанным временам это звучит чересчур просто. Но истина всегда проста, так уж ей полагается, верно?

Ох, до чего хочется пожить подольше: посмотреть, как поступит со своим талантом Филипп, как сложится дальше судьба Айрис, хотя моя помощь ей давно не нужна. Как же я вдруг умру и всех брошу? Я так переживаю! Глупая, глупая Анна, думаешь, они без тебя не справятся? Незаменимая Анна!

Малышка пошевелилась, сморщила личико.

– Давайте ее мне, – подскочила Джанет. – Пора кормить.

Анне пришла в голову неожиданная мысль.

– Надо нам с ней сфотографироваться. Пускай останется ей на память. Мало кто знает, как выглядела его прабабушка. Я, к примеру, всегда ужасно хотела хоть что-нибудь узнать о предках. Но было неоткуда. А фотографий не было и подавно.

– Завтра же утром вызовем фотографа, – подхватила Айрис. – Соберем всю семью, мальчиков из Мехико – все время путаю их имена… О, вот и Филипп. Ты сегодня чудесно играл!

– Нана, – деловито произнес Филипп, – я принес магнитофон. Надеюсь, ты не забыла? Мы с Наной решили записать для потомков историю ее жизни, – пояснил он Джанет. – Это я предложил. Она же всегда говорит про семью, семейные узы, поколения и вообще…

Анна всплеснула руками:

– Но я не знаю, что говорить! Никаких особенных событий в моей жизни не было. Все обычно, как у всех…

– Нана! Ты, что ли, передумала?

На нее вдруг накатила безмерная, бездонная усталость… Но в глазах у Филиппа такое разочарование. У него глаза моего отца: светлые, широко расставленные. И двигается, как он: немного неуклюже. Сможет ли Филипп представить, понять, какой жизнью жил его прадед, как тачал сапоги и выделывал конскую упряжь в далекой Польше? Для него это история, живописная, трогательная история. Как только меня не станет, мой отец умрет для него навсегда, потому что все мы умираем окончательно, когда уходят те, кто помнят наши лица и голоса. Сохранить бы чуть-чуть… самую малость…

– Нет, – сказала она. – Не передумала.

– Отлично! – Филипп на миг оторвался от магнитофона. – Нана, теперь сядь поудобнее и начни с самого начала.

С начала? Порой начало туманится, становится таким далеким, словно его и вовсе не было. А то вдруг наоборот – всплывает ярко, словно случилось сегодня утром. Вспоминается все: вкус, цвет, касание, запах. Воздух Европы напоен мягким, туманным ароматом. В Америке воздух свежий и терпкий. Прекрасная Америка. Мечтая о ней в детстве, Анна и вообразить не могла, сколько счастья и боли подарит ей эта щедрая и непростая страна.

– Говори все, что придет в голову, не важно как. Только постарайся вспоминать подряд, с самого раннего детства.

Захотелось рассмеяться, но мальчик смотрит так серьезно, так ждет ее рассказа.

– Расслабься, Нана. Начинай по моему сигналу.

Она закрыла глаза. Свет лампы пробивается сквозь веки красными узорами. Сплетены, как сосуды в теле, как ажурное кружево…

В памяти тоже все свалено воедино: в пестрый букет, в кучу обрывков цветной бумаги, которые вот-вот разметает ветром. Эрик, храбро идущий им навстречу по высокой траве. Двадцатилетний Мори на выдаче дипломов в Йеле и двухлетний Мори на кухонном полу с яблоком в руках. Тихая хрупкая девочка Айрис, уцепившаяся за руку Джозефа. Щебетание птиц над могилой Эрика. И шепот Джозефа: «Анна, ты такое чудо».

А еще раньше, вначале, – путаница, отдельные вспышки. Неужели я действительно помню, что у мамы была темно-синяя шаль в мелкий белый горошек? Неужели и впрямь помню ее голос, слишком низкий для женщины голос? Она читает молитву. «Благословен Ты, Господи, Царь Вселенной…»– звучало в доме моего детства, теплом доме с крепкими надежными стенами, который людям суждено искать всю жизнь и не обрести никогда.

– Нана, ты готова? Включаю.

– Я помню городок, местечко. Да, это хорошее начало, – произнесла она быстро и очень четко. – Он стоял на другом конце земли, не городок даже, а скорее деревушка, одна длинная грязная улица, которая сбегала к реке. Может, она и теперь там есть, не знаю. Но нас там давно уже нет. Вокруг отцовского дома был дощатый забор, а на кухне – большая черная плита. Помню обои в красный цветочек. И моя мама всегда пела.