Текст книги "Бессмертник"
Автор книги: Белва Плейн
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)
– Нет, я жил тогда в другом месте. Но я о нем слышал. – Воздев руки к небесам, он продолжает скорбно и обреченно: – Страданиям нашим нет конца! И мы должны чтить своих храбрецов. Поэтому все мы здесь помним об американском юноше и его подвиге, хотя погиб он много лет назад.
Скоро полдень. От хлева доносятся отрывистые голоса: скотники заняты делом. Птицы, порхавшие и щебетавшие все утро, смолкли. Изнуряющий зной окутывает клочок земли, в которой покоится Эрик, клочок многострадальной земли между Сирией и Ливаном. А Ливан совсем близко, вон те верхушки деревьев уже за границей.
– Как это ужасно, – нарушила тишину Лора. – Погибнуть, когда нашел наконец землю, где ты счастлив.
– Он бы здесь не остался, – произнесла Анна уверенно, словно ей внезапно открылась истина. – Он бы разочаровался и в этом.
– Нана, ты меня удивляешь. Тебе же вроде казалось, что он тут прижился и успокоился?
– Нет. Он метался, всегда метался. Останься он в живых, так и искал бы пристанище, дом, страну – родное место, для которого и он стал бы родным. Искал бы – и не нашел.
– А другие находят?
– Да, очень многие. А некоторым и искать не приходится, они с этим рождаются, как с благословением Божьим. Твой дедушка, например.
Лора открывает рот – спросить: «А ты?» Но почему-то не спрашивает.
Анна поднимает руку, простирает ее над могилой в опаляющем, колышущемся мареве. Выпуклые голубые жилки, бурые пятнышки – словно чужая, искореженная болезнью рука. Но это не болезнь, это старость. Плоть от плоти моей лежит в этой земле. Моей, и Джозефа, и его старухи матери, которую я так и не полюбила. И Агатина. Тоненькая, хрупкая Агата и ее надменные, презирающие иноверцев родители. Агата и Мори, бедная, бедная пара, чьи любовь и мука породили этого мальчика.
– Я так мало понимаю, – произносит Анна вслух, громко и четко.
Лора с проводником смотрят на нее изумленно.
– Ваш шофер машет снизу, – говорит проводник. – Пора ехать, а то на самолет не поспеете.
– Подождите минуту. Подождите. Я сейчас.
Они тактично отходят подальше, ждут ее у ворот. Так, надо запомнить: из-за изгороди свешиваются вечнозеленые, неувядающие ветви; справа два небольших лавровых куста, обсаженная геранями дорожка…
Мир тебе, Эрик, сын моего сына, если ты есть и где бы ты ни был. Шалом.
– Покидать такие красивые места всегда жаль, – говорит Лора. – Даже если провел тут всего несколько дней и не успел ни к чему привыкнуть.
Они выезжают на прибрежную равнину на исходе дня. Внизу дышит Средиземное море и зеленеют апельсиновые рощи, рассеченные надвое стрелой ведущего к аэропорту шоссе.
– Хорошо, что ты здесь побывала? – спрашивает Анна. – Особенная страна, правда?
– Ой, конечно! Здесь от всего, от каждого камня древностью веет! Тысячи, тысячи лет – и все незыблемо. – Лора порывисто прикладывает руку к груди. – Даже не ожидала, что меня так проймет.
– Понимаю, – говорит Анна. – Понимаю.
– Нана, скажи… Мне показалось, ты смолчала, потому что не хотела ссориться во время поездки. А на самом деле ты жутко на меня сердишься, да?
– Сердилась. Больше не сержусь.
– Почему?
– Не знаю. Но прошли боль, злость, обида – называй, как хочешь.
– Я рада, – просто сказала Лора.
Анна, как всегда, видит разом обе стороны медали. Джозеф вечно жаловался, что она со всеми соглашается и не имеет собственного мнения. Но одно она знает твердо: все люди разные и догмами не прожить. Кому-то и ложь – не ложь, а кому-то и правды мало.
Главное – жить. Беречь и лелеять жизнь. Сажать цветы, взращивать их, а сорняки выпалывать или в крайнем случае прятать от чужих глаз.
– Ле-хаим, – произносит она вслух.
Водитель улыбается в зеркальце:
– Вы правы, миссис. Жаль, нет под рукой доброго вина, а то я бы охотно поддержал ваш тост. Ле-хаим. Пускай все будут живы и здоровы.
47
Свадьба по всем статьям «неправильная». Джозеф – доведись ему на ней присутствовать – пришел бы в полнейший ужас, причин для этого великое множество. Но все-таки Анна тронута до глубины души. Лора пожелала сочетаться законным браком в саду, возле ее дома. Айрис и Тео вроде бы не обиделись, вида, во всяком случае, не показывают. Впрочем, свой сад Айрис совершенно запустила, зато здесь, у Анны, ухожены каждый цветочек и дерево. Груши на знаменитых на всю округу шпалерах ломятся от плодов; флоксы с трудом несут лиловые и светло-розовые шапки; воздух напоен корично-ванильным ароматом – запахом лета.
Для официальной части церемонии пригласили судью, мать одного из однокашников Робби. Сейчас молодые стоят перед ней, взявшись за руки. Жених в холщовых брюках и рубахе с широким воротом, невеста – в длинном белом одеянии из ситца и белой накидке, на которой огнем горят Лорины рыжие косы. «Похожа на меня в юности». Лора не сводит с Робби боготворящих глаз. А недавно – вчера? – так же стояла Айрис, я помню ее строгие черты в обрамлении белых кружев.
Робби начал читать стихотворение, которое они с Лорой выбрали специально для свадьбы; Филипп тихонько заиграл на портативном органе.
«Нана, Эмили Дикинсон – наша любимая поэтесса, – объясняла Лора. – Ты ее наверняка читала и не можешь нас не понять».
Что ж, приятно, что внучка верит в ее образованность. Анна действительно когда-то читала Эмили Дикинсон, поскольку ее наряду с Миллей, Робинсоном и Фростом обожал Мори.
В ответ зазвучал голосок Лоры:
С опаской к дереву иди,
затем – скорей наверх!
В объятья деву заключи,
свет вспыхнул иль померк
над вами, все равно – влеки
любимую в леса,
цветы дари ей, дом построй,
смекалки чудеса
яви – и флейты запоют,
и барабанный гром
означит утро дня,
куда вы вступите вдвоем.
В наступившей тишине никто не кашлянул, не шелохнулся. Потом заговорила судья. Интересно, что думают об этой церемонии гости – такие разношерстные, верящие в разных богов? Айрис ужасно переживает. Тео сдержан, но тоже волнуется, причем больше, чем пристало человеку, абсолютно, по его словам, равнодушному к религии.
«С такими браками нас скоро вовсе не останется на земле, – вздыхала Айрис, готовясь к Лориной свадьбе. – А вспомню папу, прямо плакать хочется».
Что верно, то верно. Джозеф бы этого не вынес. Его любимица Лора выходит замуж таким неподобающим образом. А он-то мечтал о достойной свадьбе по древней еврейской традиции! Видел ее под хупой в молельне, что он пристроил к синагоге.
Но Робби, безусловно, замечательный юноша. А Джозеф покоится в земле. Новые времена, с ними не поспоришь. Все равно что бороться с океанским течением, с морским приливом. Новое всегда идет на смену старому, всегда.
Что-то остается, что-то уходит навеки.
Чуть в стороне выстроились родственники Робби, патриархальное семейство из маленького городка, все женщины в платьях из набивного ситца и белых перчатках до локтей. Разумеется, они не одобряют. Но – куда денешься? Новые времена, новое поколение. Никто теперь не стоит насмерть за свои религиозные принципы.
Взгляд Анны скользит по лицам, фигурам гостей. Нью-йоркские девочки в туфлях-лодочках, с длинными прямыми волосами. На лицах – никакой косметики, как во времена ее молодости. Не то что напудренные и раскрашенные лица их матерей. Внучки похожи на бабушек. Стрелка обошла полный круг.
А вон Малоуны. Надо же, приехали из своей Аризоны! Ему ведь уже… так, погодите, Джозефу было бы восемьдесят два, значит, Малоуну – восемьдесят пять. А Джозеф всегда тревожился за его здоровье, говорил: Малоун долго не протянет.
Увы… Только на похоронах или на свадьбе и встретишься с людьми, которых не видел целую вечность. А то и с новыми познакомишься. Впрочем, этих близнецов – снова близнецы, через два поколения! – она видела в Мехико в 1954 году. И был им тогда один год от роду. Рейнальдо и Раймундо.
Месяц назад Анна получила письмо из Мексики, как всегда – с фотографиями неимоверно разросшейся семьи. Господи, как же их много! И все, очевидно, процветают, судя по фасаду дома, на фоне которого они сняты. Роскошный дом, куда роскошнее прежних. А в 1954 году их «мексиканцы» тоже жили не так уж скромно. Дена очень постарела. И со зрением у нее плохо – буквы на строчках пляшут, налезают друг на друга. Но она решила собственноручно уведомить Анну, что сыновья ее старшей внучки, близнецы Рейнальдо и Раймундо, по дороге в Европу заедут в Нью-Йорк. Не хочет ли Анна на них посмотреть?
Вон они стоят. Один не говорит по-английски вовсе, другой с трудом понимает и еле-еле изъясняется. Так же плохо они говорят на идише – нахватались немного в детстве от прадеда и прабабки. Но Аннин идиш тоже покрыт вековой пылью. Близнецы стоят, серьезные и невозмутимые, в отличных темных костюмах, с черными бархатными ермолками на кудрявых волосах. Лица полны достоинства и недоумения. Анна печально усмехнулась. Все потомки Дана – непримиримые ортодоксы. Что могут думать они об этой «непристойной» свадьбе?
– Властью, данной мне государством, объявляю…
Муж и жена. Целуются, словно вокруг никого нет! Боже мой, какой стыд! Поздравления, смех, еще поцелуи. Свершилось. Любимая моя, милая Лора.
Сперва она заявила, что будет выходить замуж босиком: в саду босые ноги выглядят естественнее. Дома, разумеется, поднялся жуткий шум. Особенно был шокирован Тео. Айрис, которая приветствует все новые молодежные веяния, и та взвыла. «Чего в таком случае ждать от тебя завтра?» – с упреком сказала она Лоре. К счастью, Стив прислал сестре в подарок пару сандалий, собственноручно сделанных, белых, а к ним – пояс и сумку под цвет. В коммуне он теперь работает «по коже». Тоже мне ремесленник… Сандалии, однако, пришлись как нельзя кстати. Поскольку сделал их Стив, Лора не побрезговала, надела, и проблема с обувью была решена.
Тео вошел в дом следом за Анной.
– По-моему, очень мило, – сказала она. – А ты боялся.
– Сплошной выпендреж. И вы это знаете не хуже меня.
– Ты не прав. Все так искренне и поэтично. Только не в твоем и не в моем вкусе. В их вкусе.
– Ох уж эти детки!
– Ну, твоя дочь хоть замуж вышла. Нынче далеко не все родители могут этим похвастаться.
– А Стив! Мог бы и приехать на свадьбу к сестре, – удрученно проговорил Тео.
– Когда-нибудь приедет. Может, даже скорее, чем мы рассчитываем.
– Но сегодня он не приехал. Не знаю, как такое простить, не знаю…
– Тео, пойми, он хотел приехать! Столько подарков сделал. Сам! Да как искусно! Должно быть, трудился не день и не два. А преодолеть себя не смог. Не нашел в себе сил посмотреть нам в глаза.
– Устроил такой сумбур! Нет чтобы жить нормально, по-человечески, – проворчал Тео упрямо.
И неожиданно для самой себя Анна заговорила твердо и непререкаемо, как заговорил бы Джозеф, будь он абсолютно уверен в собственной правоте:
– Люди попадают во всякие ситуации. Не всегда приятные. А выбраться из такого переплета очень сложно. Кому и знать, Тео, как не тебе.
Впервые за эти годы Анна напомнила ему о той давней черной странице. И – видит Бог! – ей это так же больно, как и ему. Но по молчанию Тео Анна поняла, что Стив может ехать домой без всякой опаски. Отец его не упрекнет.
– Только посмотри на Филиппа! – весело воскликнула она. – Он как-то враз возмужал, правда? Я бы дала ему не шестнадцать, а все восемнадцать. А как чудесно играл!
Робби с Лорой не хотели, чтобы приглашенные выстраивались в очередь с цветами и подарками. Поэтому теперь вокруг них образовалась толпа. Некоторые гости гуляли по саду, кое-кто уже устремился в дом, к уже открытым бутылкам с шампанским.
Анна взяла бокал, другой протянула Тео:
– Выпей, выпей! Мужчины всегда грустят на свадьбах дочерей. Так что ничего особенного с тобой не происходит.
Тео криво усмехнулся:
– А я-то надеялся!
Она похлопала его по плечу:
– Поверь, тебе есть чему радоваться. – Получилось слегка назидательно, но Тео ее понял.
Оба они смотрели на Айрис, стоявшую у камина с родителями Джанет и другими гостями. Ее вполне можно было бы сфотографировать для светского журнала: благородная дама на фоне камина или резной лестницы в собственном особняке. Вот бы Айрис позабавилась!
– Чему вы смеетесь? – спросил Тео.
– Вспоминаю женщину, которая спросила тебя, почему ты, такой мастер, не исправишь нос собственной жене.
– Я бы ни за что не стал этого делать. Даже если бы Айрис сама попросила.
Да, Руфь оказалась права. В зрелом возрасте Айрис стала настоящей красавицей. Ее красота была сейчас такой яркой, такой очевидной. Анна поняла, что Тео думает о том же. Темные, с легкой пока проседью волосы Айрис разделены на прямой пробор. У нее такая прическа давным-давно, никакой другой Анна уже не помнит. Лицо состоит из одних изгибов: длинный изогнутый нос, брови, неровная линия рта. Отведя взгляд от этого лица, хотелось вернуться к нему снова и смотреть, смотреть…
Толпа повалила из сада в дом. Рукопожатия, поцелуи, поздравления, комплименты.
Какой-то человек подошел к ней поговорить. Кто же это? Друг Тео? Слишком стар. Друг Джозефа? Слишком молод. Совсем никудышная память стала.
– У вас чудесный дом! А окрестности какие! Так близко от Нью-Йорка и такая благодать! Я просто не ожидал.
– Да что вы! Все очень переменилось. Когда мы тут поселились, вокруг стояла дивная тишина. За всю ночь только стрекотанье кузнечика и услышишь. А теперь на шоссе гул, шум, непрерывный поток машин…
– Я вас понимаю. Против моего дома вырубили яблоневый сад и затеяли стройку. Все это весьма удручает. – Мужчина вздохнул напоследок и отошел.
На миг она осталась одна.
Когда я умру, дом и сад продадут. Но особняки теперь никому не нужны. Его снесут и построят многоквартирный дом, или коттеджи, или какую-нибудь контору. На углу, возле шоссе, на месте бывшего особняка уже прилепилась страховая контора.
В воздухе давно витало тактичное и разумное предложение: продать дом и купить Анне квартиру. Кстати, она сама пыталась подвигнуть на это Джозефа после первого сердечного приступа. Но он сопротивлялся так же сильно, как она сопротивляется теперь. Нет, это не просто жилище, это – ее Дом, она в состоянии его содержать и не покинет эти стены до последнего вздоха. Она сама сажала деревья в саду: березы, акации, боярышник. В библиотеке стоят ее книги – в какой квартире поместится такое множество? Да и вещи Джозефа в круглом кабинете она не позволит трогать, пускай его курительные трубки – целая коллекция – перейдут к внукам. И самое главное – куда деть Альберта? Огромный пес в квартире? И вообразить невозможно.
Айрис по-прежнему беседует с гостями. Вот она, должно быть, сказала что-то смешное – все засмеялись. Она тоже засмеялась, даже в ладоши захлопала от удовольствия. Такой ненатужный, такой милый жест. Как она изменилась! Я молилась не зря, Бог услышал мои молитвы. Иногда Он кое-что слышит.
Кто бы мог подумать, что Айрис будет так лихо управляться с финансовыми делами?! Мы-то все полные профаны, особенно Тео. Ему вообще все равно: пять центов у него в кармане или пять долларов. А у Айрис оказалась редкая сметка. Когда придет время, она наверняка сообразит, что делать с этим старым домом.
Только бы не снесли. Может, он все-таки кому-нибудь понадобится? И под рябиной снова повесят детские качели? И насыплют хлебных крошек в кормушки для птиц?
– Нана, – прервала ее мысли Лора, – познакомься. Это тетушка Маргарет. Робби любит ее больше всех из всей родни. Он по любому поводу вспоминает ее, а у меня ты с языка не сходишь. Так что вам просто необходимо познакомиться.
– Маргарет Тейлор. – Приветливо, с достоинством, присущим крупным, полным женщинам, гостья пожала ей руку. – Ваша маленькая невеста просто очаровательна. Она всем нам уже полюбилась.
– Очень рада. Тяжело отпускать девочку от себя, в дальнюю даль. Только и надежды, что ее полюбят и поберегут.
– Они ведь едут в Нью-Мексико. Уверяю вас, им понравится. Там такие краски, такой простор.
– Да, говорят, там хорошо. Сама я никогда не ездила дальше Пенсильвании.
И это очень странно. Прожила долгую жизнь и нигде не побывала. А мы вполне могли себе позволить. Почему мы совсем не путешествовали?
– Миссис Фридман, вы выросли в Нью-Йорке?
– Я приехала в Америку семнадцати лет, прямо в Нью-Йорк. С той поры тут и живу: сначала в городе, теперь в пригороде.
– Тут так интересно. Жаль, нам не удается выбираться сюда почаще. В юности я ездила то и дело: у моего брата – он старше меня на пятнадцать лет – был друг еще с йельских времен, из университета. Он нас очень привечал. Мы с мамой и сестрой приезжали под Рождество почти каждый год, ходили в оперу и за покупками и всегда останавливались у него, он ни за что не отпускал нас в гостиницу. Может, вам и знакомо это имя: Пол Вернер? Они жили в роскошной квартире на Пятой авеню, недалеко от музея.
– Да-да. – Анна кивнула.
– Я такой роскоши нигде и никогда больше не видела. А коллекция какая! Я училась на искусствоведческом, знаю толк в живописи, так вот: у него была уникальная коллекция. Исключительно Гудзонская школа. Их одно время замалчивали, но теперь-то они, сами знаете, в такой цене! И сам Пол Вернер очаровательный человек. Я была совсем девочкой – и то чувствовала. Слишком хорош для своей жены. Она была женщина милая, но более чем заурядная.
– Вы видели его после ее смерти?
– Что вы! Я видела его в последний раз, когда мне было чуть за двадцать. Но сестра иногда с ним перезванивалась. А пару лет назад встретила в Италии. У него вилла на озере Маджоре, старинный дом с мебелью эпохи Возрождения и современными картинами. Теперь модно совмещать несовместимое, верно? Дональд, познакомься, это Лорина бабушка! Мой муж.
– И о ком же вы так бурно беседуете? О Поле Вернере? Невольно подслушал, не обессудьте.
– Я рассказывала о нем миссис Фридман. Даже не знаю, как затеялся разговор. Как-то сам собою.
– Моя жена до сих пор не успокоилась. Раз в жизни постояла у трона короля.
– Дональд, не дразнись! Ты и сам восхищался не меньше моего. Рядом с Полом все как-то оживали, очеловечивались. А благородства и королевской стати ему и впрямь было не занимать. – Она повернулась к Анне: – Так вы с ним знакомы?
– Я служила горничной в доме его родителей.
Ну и бомбочку я им подбросила.
Лица вытянулись. Но спустя миг приоткрытые от изумления рты расплылись в улыбках.
– Такой взлет! Вы прямо героиня американской сказки, в которой сбываются мечты! – сказали они хором.
– Да, пожалуй, – коротко отозвалась Анна. Внутри шевельнулась даже не боль, а отзвук боли, далекий щемящий отголосок. Она вполне владеет собой.
И все-таки незаметно поднялась в свою комнату. Серьги слишком тяжелые, оттягивают мочки. Айрис заставила ее надеть все, что есть в сейфе. С одной стороны, она права: на свадьбу единственной внучки принято наряжаться. Но не глупо ли смотрятся украшения на морщинистых руках, на дряблой шее? Она с облегчением освободила уши от сережек и наклонилась к зеркалу.
Забавно: к старости носы почему-то удлиняются. У меня никогда не было такого большого носа. Тео объясняет, что дело в хрящах. Но в целом я выгляжу сносно. Как говорится, хорошо сохранилась. И внешне очень спокойна. Я всегда умела скрывать свои чувства. Обманывать – лицом, не словами. Даже после разговора с этой дамой лицо невозмутимое, почти безмятежное. Только голова разболелась.
Она сжала виски руками: стучало сильнее, чем обычно.
Огромный бриллиант, заветное кольцо Джозефа, сверкает на пальце овальной слезой. В нем и солнце, и россыпь радуги. Удивительно, что такое чудо добывают из черных глубин земли. А в нем столько света! Когда я уйду в землю, бриллиант останется здесь, ловить и рассылать лучи, сиять на чьей-то руке… На чьей? Ни Айрис, ни Лора такое кольцо не наденут, они относятся к нему так же равнодушно, как я. Заветное кольцо Джозефа.
Она медленно встала, спустилась к гостям. Нарядная толпа – яркие летние платья, белые костюмы – красивые люди в красивом доме. Такого блистательного сборища в этих стенах больше не будет. Филиппу шестнадцать. Конечно, она и ему может устроить тут свадьбу, но вряд ли доживет. Очень маловероятно. А со Стивом вообще ничего не поймешь.
Анна замерла на последней ступеньке лестницы. Отсюда видна вся гостиная и ее портрет на стене. Какая же она тут молодая! В розовом платье, взгляд удивленный. Странно, что никто, кроме нее, это удивление не замечает. И ведь есть чему удивляться! Знай она наперед, как сложится жизнь, каково быть семидесяти восьми лет от роду, – вот бы удивилась. Только мы никогда ничего не знаем наперед и не можем вообразить себя в глубокой старости.
– Нана! – воскликнул Джимми. – Мы с Джанет тебя обыскались. Народ собирается поесть.
– Не устаю восхищаться вашим домом, – сказала Джанет. – Каждый раз, как попадаю сюда, замечаю что-нибудь, что пропустила прежде. Столько прекрасных вещей, такой фарфор!.. Впрочем… со временем…
– Ты о чем? – спросил Джимми.
– Со временем и мы обзаведемся уютным домом. Когда оба пойдем работать, – уверенно объяснила она и тут же добавила: – Такого чудесного, конечно, не будет, но будет хороший. Непременно.
Джозеф бы эту девочку одобрил. Он любил поминать этику труда. Труд непременно вознаграждается. И Джанет считает так же. Умненькая, трезвомыслящая девочка, не лентяйка, не стыдится сказать, чего хочет от жизни. Через два года она станет врачом. А наверху уже спит новорожденный ребеночек. Все успела! Вот ей-то и отдам кольцо. Ей оно понравится. Наденет с удовольствием. «Пора кое от чего избавляться», – говорят юристы. На нормальном языке, без обиняков, это означает: долго ты не протянешь и о налоге на наследство надо думать заранее.
– Я отдам вам все серебро, – неожиданно сказала Анна.
Джанет зарделась:
– Нана! Я же не…
– Перестань, я прекрасно знаю, что ты не имела в виду ничего плохого. Но вещи должны приносить радость. Айрис не терпит в доме ничего лишнего, называет пылесборниками, а Лора вообще отправляется на раскопки к навахам, и ей подсвечники ни к чему. Поэтому серебро получите вы.
– Оставьте на всякий случай для Лоры, – сказала Джанет и лукаво добавила: – Вдруг они утомятся кочевой жизнью археологов и захотят обрести уют, который так презирают?
Анна улыбнулась:
– Может, ты и права. Но так или иначе, завтра составлю список: кому что отдать.
– Что за мрачные разговоры?! Ты же на свадьбе! – возмутился Джимми.
– Никакие не мрачные, а самые что ни на есть деловые.
Джимми взял ее под руку:
– Ладно, деловые не деловые, а пора звать гостей к столу.
Она же хозяйка! У нее куча обязанностей! И прежде всего: специальное меню для близнецов-«мексиканцев», которые едят только кошерное, строго по канонам предков. Анна тут же призвала Селесту – проверить, все ли в порядке. Молодых людей усадили возле нее, а остальные расселись, как пожелали. Это тоже новомодная прихоть Робби и Лоры.
Хорошо, когда за столом много молодежи. Жених, невеста и все эти красивые, юные и такие разные лица. Робби, всегда румяный, прямодушный и откровенный. Он чем-то неуловимо похож на Джимми. А вот Раймундо и Рейнальдо совершеннейшие латиноамериканцы, даром что их прадеды родом из Польши. Как, каким образом это получилось? О, кажется, поняла: в этих молодых людях есть испанская церемонность, достоинство манер, поэтому они и выглядят старше своих нью-йоркских ровесников.
Воистину ирония судьбы! Умница Эли, всегда преуспевающий, в меру тщеславный, добросердечный… превратился в дым и прах. И никого после него не осталось. А неудачник и недотепа Дан живет в красавцах Рейнальдо и Раймундо, в их сестрах и братьях. Дан приехал когда-то в Мексику без гроша в кармане, а его потомство наверняка принимает тамошнюю жизнь как должное, словно их предки прожили в Мексике тысячу лет. Моим же внукам естественно жить в Соединенных Штатах, естественно – как дышать. Они не понимают, что эта страна – самое настоящее чудо… Слишком много мыслей: то теснятся, то разбредаются… Мой народ. Странный и вечный. Противоречивый. Упрямый и живучий.
Над столом, точно воздушные шарики, парят обрывки разговоров. Молодежь нынче до того серьезна! В мои времена на свадьбах танцевали. А этим одна радость: поговорить-поспорить. Что ж, мода уходит и возвращается. Ее путь всегда по кругу, уж я-то знаю. Мне отсюда, из старости, виднее. Преимущество старости – одно из немногих ее преимуществ – ощущать ход времен. Все проходит. Революции, упадок, ярость, бороды… Их место непременно заполнится чем-то новым, и люди снова будут беспокоиться и спорить до хрипоты.
Джимми объясняет кому-то из друзей Робби:
– Нет, мы с Джанет думаем, что надо хранить религиозную традицию, надо следовать ей, хотя бы отчасти. Нельзя просто, словно старую одежду, отбросить такую долгую и великую историю. И детям надо расти, непременно зная, кто они, чьи они. Но питаемся мы, конечно, иначе.
Видно, они говорят о еде на тарелках Рейнальдо и Раймундо.
Разговоры, красивые разговоры. Все-то они анализируют, для всего выискивают причину. Болезнь эпохи. Впрочем, пускай говорят что угодно, лишь бы и в самом деле не позабыли обычаи предков.
Теперь в беседу вступил Робби:
– Лора много рассказывала о первой волне иммиграции. Это же потрясающе: люди приехали в Америку в начале века, перепрыгнув, по сути, через несколько веков естественного исторического развития! Прямиком из Средневековья! Некоторые и железной дороги прежде не видели.
Чистая правда. Я, милый мой мальчик, в первый раз увидела поезд как раз, когда собралась в Америку. Милый, ясноглазый, зеленоглазый мальчик, такой серьезный, такой любознательный! Ты бы все-таки купил себе приличный костюм. Кто возьмет тебя на работу в холщовых штанах и широкой рубахе? Или теперь возьмут?
Заговорила хорошенькая девочка, что сидит на дальнем конце стола:
– Перемены неизбежны. Повальная эксплуатация людей и загрязнение окружающей среды не пройдут безнаказанно. Принцип «Каждый в ответе за себя» давно устарел. Надо что-то делать, иначе мира на земле не будет.
Как будто он вообще возможен! Впрочем, нет, я не права. Что я – провидица? Пускай пробуют. Может, у них, молодых, энергичных выдумщиков, и получится? Может, сделают то, что мы не сумели или даже не пытались делать, не считая чужую жизнь своей заботой. Нам и с собственной жизнью забот хватало!
Не знаю… Но пусть пробуют.
Рейнальдо – да, должно быть, Рейнальдо, поскольку это он чуть-чуть говорит по-английски, – смотрит на Анну с надеждой завязать беседу. Как же она невежлива! Совсем позабыла о гостях. Она улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и указал на подсвечники:
– Очень красивая серебра, тетя. Очень старая. Думаю, двести лет.
– Ты прав. Они принадлежали еще моей прабабушке. То есть твоей… так, погоди, прапра… Сколько же пра? Четыре или пять?
Рейнальдо всплеснул руками:
– Фантастик! Дает, – он указал на сердце, – о чем подумать.
– Верно, – отозвалась Анна. – Дает.
– В Мехико мы тоже имеем красивая серебра. Я привык его смотреть… Этот картина – портрет, это, думаю, дядя Джозеф? Дедушка об он рассказать.
Портрет висит у нее за спиной. Джозеф, сидя с другого торца стола, всегда смотрел на себя. Она обернулась.
– Да, это он, и очень похож. Такой он и был на самом деле.
Хотя в молодости он был другим. В молодости у него был беспокойный взгляд. А на портрете уверенный, даже немного жесткий. Патриарх во главе семейного застолья.
– Лора о нем столько рассказывает, – вставил Робби. – Жаль, я не успел с ним познакомиться.
– Он был простым человеком, – промолвила Анна, словно ее попросили восполнить пробел. – Единственное, к чему он стремился, – хранить семью. Чтобы все всегда были вместе. Вся его жизнь была подчинена только этой цели.
Чуть в стороне – шелест голосов, смех. К Анне подошла оживленная группа. Тео провозгласил:
– Прошу всех выпить за мою тещу! Пусть живет сто двадцать лет! – Бокалы радостно зазвенели, и он добавил: – Не каждому зятю повезло иметь тещу, за которую можно провозгласить такой тост, причем абсолютно искренне! – Его взгляд надолго встретился с взглядом Анны.
– А я предлагаю вспомнить папу, – тихо сказала Айрис и снова подняла бокал. – Особенно в такой день…
И тут же затеялась неизбежная игра, без которой не обходится ни одно семейное застолье: «Кто на кого похож».
– Айрис, ты похожа на отца? – спросила Дорис Берг. – Вот ты стоишь сейчас рядом с портретом, в таком же ракурсе… Кажется, немного похожа.
– Мама, я похожа? – спросила Айрис.
Хочет, чтобы я ответила «да».
– Я вообще редко улавливаю сходство. По-моему, любой человек похож на самого себя.
Но Дорис Берг не отступала:
– Ну что вы! Некоторые ужасно похожи, прямо копии! К примеру, Джимми – вылитый Тео, а Филипп – Айрис, один к одному. У Айрис высокий лоб, этим она, конечно, пошла в отца, но… – Дорис задумчиво склонила голову набок, разглядывая портрет. – Трудно сказать. Может, ты все-таки на него и не похожа. Ты, Айрис, прямо загадка!
– Зато наша невеста – копия Анны, – заговорила Мери Малоун. – И волосы рыжие, и глаза бабушкины. Ни с кем не спутаешь! Какие же у тебя были глаза, Анна! Распахнутый, жадный до всего нового взгляд! Никогда не забуду, какой я увидела тебя впервые. Ты была… точно влюблена в мир, во все, что есть вокруг.
Вот и все. Молодожены уехали – прямиком в туристский поход. Однако Селеста все же успела выскочить на крыльцо с пакетами риса. Лора и Робби хотели обойтись и без этой традиции, но отговорить Селесту оказалось не так-то просто. Пришлось им бежать к машине под рисовым ливнем. Рядом с Анной стояли, взявшись за руки, Тео и Айрис. Когда машина скрылась из виду, Анна тронула Тео за локоть:
– Не огорчайся, она все равно твоя. Ты ее не потерял.
– Как знать…
– Так и знать. У них свои пути, но вы все равно связаны, скованы одной цепью. – Она говорила и почти верила тому, что говорит.
Наконец разъехались и гости, и нанятые на вечер повара. Анна направилась к себе в комнату вместе с Айрис.
– Скинуть бы поскорее эти вериги, – сказала она, тяжело поднимаясь по ступеням.
– Давай помогу, – предложила Айрис. – А свадьба получилась очень славная, правда? Я думала, будет чересчур хиппово… Ах, черт, опять эта собака! – Встречавший их на пороге Альберт ткнулся мокрым носом и вислыми слюнявыми брылями прямо Анне в живот. – Ты только посмотри на свое платье!
– Ничего, почистим. Я очень волнуюсь за Альберта. Он меня, скорее всего, переживет, а ты собак не любишь.
– Мама! Что за мрачные мысли!
Ну вот, опять. Второй раз за день. Да никакие они не мрачные! Почему никто не желает взглянуть правде в глаза?
– Наверно, Лора с Робби согласятся его забрать. У них места хватит… Напишу-ка я им письмо.
– Дай им хотя бы медовый месяц отгулять. Потом поговоришь о смерти. Так, отцепи-ка цветок с платья, я его в воду положу.
