Текст книги "Бессмертник"

Автор книги: Белва Плейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

– А у тебя кто-нибудь был… до меня? – спросил он, боясь услышать ответ.

Джулиана посмотрела вдаль, поверх шумной разноголосицы бассейна.

– Да, один. Всего один. Но это было давно и совсем по-другому.

Но Эрику показалось мало.

– И что же случилось?

Она взглянула на него, моргая, словно стряхивая с ресниц воспоминания об ином месте, времени и человеке.

– Он хотел… Он чересчур докучал мне, требовал пожениться. Мы рассорились, на том дело и кончилось. К счастью.

Но Эрику было мало и этого.

– И все?

– Все, о чем стоит упомянуть.

– Но скажи, – настаивал он, – разве замужество так ужасно? – И добавил, чтобы столь важный для него вопрос прозвучал не слишком серьезно: – Я думал, девочки с колыбели мечтают выйти замуж.

– Да, – ответила она, – мечтают. И это очень печально. Бедные женщины! Тебе их не жаль?

– Нет, – честно ответил Эрик. – Вернее, я никогда об этом не думал.

– А ты подумай! Только представь: сколько несчастных браков заключается из страха засидеться, остаться старой девой! Сколько несчастных детей рождается от таких браков!

– Ты все рисуешь в слишком мрачных тонах! Словно счастливых браков вообще не бывает. Бессмыслица какая-то!

– Для меня все очень даже осмысленно. И это главное. Моя нынешняя жизнь меня вполне устраивает.

Он помрачнел. Через пару лет она так же равнодушно будет рассказывать о нем кому-то другому: «Да, был один молодой американец, но он слишком настырно звал меня замуж, и мы…»

– Ну а дети? – спросил он упавшим голосом. – Ты ведь так хорошо с ними ладишь. Неужели не хочется завести своих?

– Пока я с удовольствием ращу чужих. Мне хватает.

– Но долго так длиться не может, – заспорил он. – Подделкой настоящую жизнь не заменишь.

Джулиана вскочила:

– Я сейчас расплавлюсь на этом солнце! Побежали в воду!

– Иди. Я догоню.

В чем же дело? Почему? Она так свободна, раскованна в их «зеленой пещерке»: свободна в любви, в мыслях – не важно, радостных или грустных. До тех пор, пока в разговоре не касались будущего. Тут она замыкалась. Он понял бы и, вероятно, одолел преграду, окажись на его пути соперник. Когда-то в Америке ему очень нравилась одна девушка, они дружили, а потом у нее появился другой парень. Эрик пришел к ним и спросил напрямик: «Кого ты выбираешь? Его или меня?» Смешно. Эрик улыбнулся. Она выбрала Эрика, но его это обрадовало куда меньше, чем он ожидал. Однако тогда было совсем другое дело. И девушка не была Джулианой. И другого мужчины у Джулианы нет. Что же мешает, что стоит на его пути?

В конце августа молодые иностранцы отбывали на родину: одних ждала работа, других – учеба в университетах. Сюда вернутся немногие. Да, разумеется, они провели незабываемое лето, но в следующем году надо отправиться куда-нибудь еще. В Непал, например. Или в Швецию.

– Разве тебе не пора в Штаты? – спросила у Эрика Джулиана.

– Могу немного задержаться. Мне же обещали путешествие перед началом работы.

К тому же не вовремя сейчас эти отъезды, некстати. Все силы кибуца брошены на уборку урожая, рабочих рук и так не хватает. А тут, как назло, приходится отпускать людей. Нет, если он и уедет, то не сейчас, а позже, когда страда пойдет на убыль.

На самом же деле он не мог с ней расстаться. Пока не мог.

Наконец урожай собрали. Можно перевести дух. Отдохнуть. Эрик еще не видел Иерусалима. Джулиана не единожды рассказывала о красоте этого города, и он решил выбраться туда с ней вместе на два-три дня. Договорившись, что в воскресенье их подкинут на машине до самого Иерусалима, он сообщил об этом Джулиане.

Она смерила его гневным, негодующим взглядом:

– По какому праву ты распоряжаешься моим временем?

Поначалу Эрик подумал, что она шутит. А убедившись, что шутками тут и не пахнет, искренне изумился:

– Я-то надеялся, ты мне спасибо скажешь! Я о транспорте позаботился.

– А почему ты так уверен, что я хочу с тобой ехать?

– Слушай, ты, часом, не сбрендила?

– Нет. Ни один мужчина не смеет рассчитывать на меня без моего ведома.

– Ну, об этом можешь не беспокоиться, – выпалил он, не сдерживая ярости. – Я на тебя вообще не стану больше рассчитывать! – И он ушел не оглядываясь, размашистым широким шагом.

Злость и обида жгли его весь день. Женщины! Она еще предлагает их жалеть! Капризные, непостоянные, безответственные, неблагодарные, глупые… Запас уничижительных слов быстро иссяк, не выразив и сотой доли того, что чувствовал Эрик.

Вдруг у нее все-таки кто-то есть? Невероятно, но вдруг?.. Впрочем, они проводят вместе так много времени: ей и словом ни с кем другим не перемолвиться – некогда! И все же…

За ужином он намеренно сея отдельно от Джулианы. Однако после ужина, когда он пошел проверять коров, она нагнала его возле хлева.

– Эрик, Эрик, прости. – Ее ладонь легла на его руку.

Он не ответил.

– На меня иногда находит… Глупость и дурь. Ты так старался, а я тебя обидела. Прости.

Он растаял.

– Да, но… В чем дело-то было?

– Просто во мне сидит суеверный страх. Я боюсь кому-то принадлежать. И очень дорожу своей независимостью. Ну… в общем, это трудно объяснить…

– Трудно – значит, трудно… – примиряюще сказал он, так ничего и не поняв.

– Только не сердись. Пожалуйста!

– Ладно. Так ты хочешь поехать в воскресенье?

– Да. Очень.

Мини-автобус оказался переполнен. Половину пассажиров составляли дети и подростки. Они всю дорогу пели – пронзительно и очень весело. Дорога вилась среди бурых полей, частично уже распаханных под озимые; позади оставались городки – уродливые цементные коробки посреди голой, стерильной пустоты.

– Большего они себе пока позволить не могут, – пояснила Джулиана, заметив недоумение Эрика. – Нет ни времени, ни денег. Красоту наведут позже.

Что ж, в прошлом красота была. И Иерусалим незыблемо стоит на своем месте. Автобус замер на гребне холма. Внизу раскинулся бледно-янтарный город. Он простирался вширь по равнине до дальних холмов и взбирался на их склоны.

– Он не золотой, – с удивлением заметил Эрик. – Не такой, как поется в песне. Он янтарный. Да, точно. Янтарный.

– Ну, кто выходит? – спросил водитель. – Есть старая традиция: в Иерусалим надо прибыть пешком.

Несколько юношей и девушек соскочили на землю. И Джулиана вместе с ними.

– Знаешь, я даже загадал: пойдешь ты пешком или нет, – радостно сказал Эрик, спрыгивая следом.

Праздник длился три дня. Джулиана прекрасно знала город, и они бродили без всякого путеводителя. Эрик беспрекословно подчинялся, куда бы она его ни повела.

– Жаль, нельзя осмотреть весь город, – вздохнула Джулиана. – Восточный Иерусалим принадлежит арабам, нас туда не пускают. А древний еврейский квартал, которому больше двух тысяч лет, был разрушен и захвачен арабами во время налета в сорок восьмом году.

И все же исходить и осмотреть город за три дня было немыслимо. Музеи и археологические раскопки. Узкие, запруженные людьми переулки Старого города – дурно пахнущие, но необыкновенно живописные, глаз не оторвешь. Арабские женщины в черных накидках, мужчины-арабы в куфах. Тесные мастерские ремесленников, где кроят кожу и куют медные украшения и посуду. Они прошли Крестный путь с начала до конца. Услышали на рассвете крик муэдзина – мрачный, страшный, от которого кровь стынет в жилах. А в полдень они услышали его снова и увидели возле мечети коленопреклоненных людей, обративших к Мекке лица и молитвы.

На окраинах города по каменистым пустошам бродили козы, перепрыгивая с валуна на валун, со скалы на скалу, и на их шеях позвякивали колокольцы. Мужчина вел по улице караван облезлых верблюдов, которые моргали большими глазами на слепящем, добела раскаленном солнце…

Они слушали заунывные восточные мотивы. Танцевали вечером хору. Заглядывали в темные, старые магазинчики.

– На этой улице живут йеменцы, – пояснила в одной лавке Джулиана. – Большинство из них ювелиры, серебряных дел мастера.

– Я хочу купить тебе что-нибудь, – сказал Эрик.

– Ой, но я вовсе не затем тебя сюда притащила! Просто тут очень интересно. Они переехали сюда из Йемена…

– Купим браслет, один из этих. Выбирай, – скомандовал Эрик. – Нет, этот слишком простой, возьми помассивнее.

Хозяин магазинчика протянул им великолепный, тончайшей работы серебряный браслет.

– Вот этот годится, – решительно сказал Эрик. – Разумеется, если он нравится даме.

– О, да, даме нравится! – воскликнула Джулиана.

Когда они вышли на улицу, она спросила:

– Эрик, неужели ты так богат? Такой дорогой подарок…

Эрик был немало тронут. Браслет-то оказался совсем дешевым.

– Нет, – ответил он. – Я не богат. Хотя по здешним меркам меня могут счесть и богачом.

В последний день их пребывания в Иерусалиме Джулиана сказала:

– Самое лучшее я приберегла напоследок. Мы сейчас пойдем в синагогу.

Он засмеялся:

– Ты забыла! Я бывал в синагогах много раз!

– В такой наверняка не бывал.

Они остановились в конце длинного переулка.

– Похоже на средневековую Европу! – ахнул Эрик.

– Так и есть. Ее сюда перевезли. Видишь, в Иерусалиме есть все, абсолютно все!

В старинной, каменной, похожей на коробочку синагоге они на время расстались: Джулиана поднялась по лестнице на балкон, где читали молитвенник скрытые от мужских взоров женщины. Сквозь решетку она могла рассмотреть внизу, за молитвенными столами, закутанных в талесы мужчин. Где-то среди них был и Эрик. Мужчины говорили нараспев и покачивались в такт.

Они встретились у выхода.

– Тут все выглядят точно древние старцы! – сказал Эрик.

– Это из-за бород и черных одежд.

– Только подумай! Они молятся так уже три тысячелетия!

– Может, и дольше.

– Мой дед тоже ходил в такое заведение на Нижнем Ист-Сайде. А потом стал посещать реформистскую синагогу. – Эрик улыбнулся. – Знаешь, по-моему, ему все-таки больше по нраву старые каноны. А бабушке, безусловно, новые.

– Ты почувствовал? Этим людям ни до чего нет дела – ни до политики, ни до войн. За порогом собственного дома их не заботит ничто.

– Они ждут Мессию, который сделает мир таким, каким ему надлежит быть.

Джулиана задумчиво покачала головой:

– Их молитву не прервут ни налеты, ни войны, ни – упаси Боже – поражение…

– Это и есть вера. Они веруют. И я им завидую, – отозвался Эрик.

Джулиана взглянула на него с любопытством:

– Ты что же, ни во что не веришь?

– А ты? – ответил он вопросом на вопрос.

– Верю. В свободу и личное достоинство.

– Ну, под этим я тоже подпишусь.

– Возможно, никакой другой веры человеку и не надо. За это стоит жить и умереть.

– Безусловно. Только я пока умирать не хочу.

– Я тоже не жажду.

– Спроси меня лучше, чего я хочу, – велел Эрик.

– Чего же ты хочешь?

– Жить там, где живешь ты. Остаться рядом с тобой навсегда.

Джулиана помрачнела:

– Ничто не бывает навсегда.

– Ты правда так считаешь? Мне тяжело это слышать.

– Я знаю.

– Я хочу жениться на тебе, Джулиана. И это ты тоже знаешь.

– Эрик! Ты слишком молод. Даже для своих лет.

Он остановился посреди улицы.

– Удар ниже пояса!

– Не сердись. Но ведь я правда старше. Мне уже двадцать четыре года.

– Ты что же, думаешь, я считать не умею? И какая, собственно, разница, сколько кому лет?

– Да никакой. Но я имела в виду и другое. Ты чересчур доверчив. Ты едва меня знаешь, а уже готов преподнести мне свое сердце на блюдечке.

– Мое сердце: кому хочу, тому и преподношу, – пробормотал он.

– Ладно, не сердись, – повторила она и, потянувшись, поцеловала его. – Давай купим мороженое, посидим в сквере. У меня гудят ноги, и жутко хочется есть.

Они уселись на скамейку с большим картонным стаканом мороженого – одним на двоих. Мимо, болтая, проходили школьники с ранцами за плечами. Проезжали туристские автобусы. Во дворике на другой стороне улицы семейство наряжало шалаш к празднику Суккот: развешивали на кольях плоды и пучки колосьев.

Эрик проследил взгляд Джулианы.

– Суккот – праздник урожая, – объяснила она. – В этот день положено есть на улице, в маленьком шалаше или беседке.

– Милая традиция. У всех народов есть свои милые традиции.

– Конечно.

Мимо, глядя в одну книгу, прошли два старика. Между ними разгорелся жаркий спор: в нем участвовали и отчаянно жестикулирующие руки, и развевающиеся бороды.

– Кому непременно надо все это увидеть, так это моему деду, – сказал Эрик. – Отрасти он бороду и надень черную шляпу с широкими полями, выглядел бы точь-в-точь как эти старики. Здесь, в сущности, повсюду один типаж.

– Да, – безучастно кивнула она.

– Что с тобой? – спросил Эрик.

Она воткнула палочку в недоеденное мороженое и сидела, сложив руки на коленях.

– Ничего… То есть… Я хочу тебе что-то сказать.

Он замер. Но она все не начинала.

– Нет, я не хочу тебе говорить, – произнесла она наконец.

Он заметил ее смятение.

– Не хочешь, не говори, – осторожно произнес он.

– Нет. Хочу. Я хочу рассказать. Я хочу кому-нибудь рассказать. Всегда хотела и никогда не могла. А теперь – не могу не рассказать, не выдержу больше… Знаешь, когда внутри что-то гложет, жжет и с этим надо жить каждый день, а тебе так стыдно, стыдно…

Что же она такого сделала? За что ей стыдно? Эрик с напряженным испугом ждал продолжения.

– Тебе знакомо такое чувство?

– Нет. Незнакомо.

– Помнишь, я рассказывала о моей семье, как мы помогали соседке прятать на чердаке этих несчастных евреев и как моих дядей арестовали фашисты?..

– Да, ты рассказывала о родителях и о…

– Не о родителях, – перебила она. – О маме. – Она отвернулась и сказала в сторону: – О маме и ее братьях.

И умолкла. Эрик ждал.

Мимо прогрохотала пожарная машина. За ней, завывая, промчался полицейский фургон. Несколько секунд стоял адский шум, и говорить что-либо было бесполезно. Затем в скверике снова воцарилась тишина, мирная и глубокая: ворковали голуби, выискивая хлебные крошки; женщина на другой стороне улицы окликнула ребенка. Но Джулиана по-прежнему сидела молча.

Он собрался было сказать: «Продолжай», но вдруг заметил, что веки у нее крепко сомкнуты, ресницы дрожат и руки на коленях сжаты в кулаки. Он растерялся.

Наконец она произнесла – старательно ровным, но все же срывающимся голосом:

– Мой отец… Когда война кончилась, голландские власти пришли за моим отцом. Он работал на немцев. Был одним из главарей контрразведки. Крупной фигурой. – Она открыла глаза и взглянула на Эрика в упор. – Крупной фигурой! Именно он выдал маминых братьев, и соседей, и нашего приходского священника, и всех остальных, кто был с ним в подполье. Представляешь? Мой отец!

Эрик судорожно сглотнул.

– Я думала, мама сойдет с ума…

– Ошибочное обвинение? – проговорил Эрик. – Наговор?

Джулиана медленно покачала головой:

– Мы тоже на это надеялись. Но оказалось – правда. Он и не пытался ничего отрицать. Он гордился! Эрик, он гордился! Он во все это верил: в высшую расу, в тысячелетний рейх, во все!

Эрик взял ее руки в свои.

– Да, я думала, мама сойдет с ума. Прожить столько лет… и, вероятно, даже любить… чудовище! Чудовище, пославшее на смерть ее братьев. Жить с таким человеком и ничего не знать, не чувствовать…

Он поправил ей выбившуюся прядь, погладил по голове. Слов не нашлось.

– И ведь он был к нам добр – ко мне, к сестрам. Доставал одежду, игрушки, даже конфеты, когда вокруг ни у кого ничего не было. Во всей стране. Он возил нас за город, на дачу. Он нас любил. А тех, других, детей обрек на смерть.

– Бедная моя. Бедная, – прошептал Эрик, не умея утешить и помочь.

– Мама после этого спрашивала: «Ну скажи мне, скажи, можно ли кому-нибудь верить? Скажи?» Мне тогда было четырнадцать лет…

– Она говорила конкретно, – мягко произнес Эрик. – Она не призывала тебя не доверять людям.

– Вероятно, ты прав. Она справилась, выкарабкалась. У нее есть мои сестры, есть я. Она работает. Существует. Но… жить с человеком, не зная, кто он на самом деле… Зачем тогда вообще… – Она умолкла.

– Вот, оказывается, в чем дело, – пробормотал Эрик.

– Что? Что ты сказал?

– Ничего. Не важно.

Над городом уже сгущались сумерки. Зажглись уличные фонари.

– Я рада, что рассказала. Мне стало лучше.

– Можешь мне всегда все рассказывать.

Он сказал это искренне и все же в глубине души пожалел, что узнал ее тайну. Он понял, что соперник у него недюжинный и одолеть его будет чрезвычайно трудно.

– Меня тревожит один мальчик, – пожаловалась Джулиана Эрику несколько недель спустя. – Помнишь, в прошлом году расстреляли наш автобус? Тогда ведь не все погибли. И остались дети, у которых погибли родители.

– Помню. Ты показывала мне место на дороге.

– Так вот, этот мальчик… Да ты, наверно, знаешь его: Лео. Он еще ходит за мной по пятам. Такой маленький, в очках. Ему девять лет.

Эрик кивнул:

– Да, да, знаю. Но он вроде спокойный?..

– Чересчур. Никому никаких хлопот не доставлял. Даже тогда, сразу после налета. Хотя вокруг все бились в истерике. Со многими детьми приходилось просиживать ночи напролет, они плакали, просыпались в кошмарах. И не две-три ночи, а целые недели, даже месяцы. А он – прямо железный…

– Может, ты напрасно волнуешься? Ты с кем-нибудь советовалась?

– Конечно. Все говорят: стойкий, отважный мальчик. И очень зрелый – рано повзрослел. Но мне все-таки за него тревожно.

– Хочешь, я с ним поговорю? Я ведь работал в подростковом лагере. Может, не разучился еще разговаривать с детьми?

– Спасибо. Я так надеялась, что ты предложишь.

Джулиана привела Лео днем, когда Эрик кормил телят.

– Ты говорил: нужна помощь. Я думаю, Лео справится. Он у нас не по возрасту высокий и сильный.

Лео молчал. Стоял, равнодушно глядя в сторону, не хмурясь, не улыбаясь.

Джулиана ушла.

– Тут дело такое, – принялся объяснять Эрик. – Этих телят отняли от коров, от вымени, и я пытаюсь первый раз напоить их из ведра. А они, бестолковые, не понимают и норовят его опрокинуть – у-у, вот видишь, какой глупыш! Попробуем так: ты подержишь ведро, а я суну его мордой в молоко, чтобы он почувствовал вкус…

Телят было пятеро. Когда накормили всех, Эрик произнес:

– Веселое занятие, верно?

Лео пожал плечами.

– Хочешь, завтра еще попробуем?

– Если тебе нужна помощь, я приду. Люди должны помогать друг другу.

– Не важно, кто что должен. Я спрашиваю: ты хочешь?

– Наверно…

– Я сейчас пойду на пастбище, за коровами. Их сегодня далеко отогнали. – На сей раз он не стал спрашивать, хочет ли Лео идти с ним, а просто сказал: – Идем вместе.

Мальчик повиновался. Они пробирались по узкой тропинке меж несжатых полей. Колосья шуршали от малейшего ветерка.

– Красиво здесь, – произнес Эрик. – Тебе, пожалуй что, повезло. В такой красоте живешь…

– Да.

Так, с какого же боку подступиться? Ничего интересного в голову не приходило, и Эрик произнес традиционный вопрос:

– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Зависит от того, что нужно стране. Наверно, солдатом.

Ответ показался Эрику чересчур правильным и явно неискренним.

– Лео, скажи, кем ты на самом деле хочешь быть. Не надо заученных фраз.

Мальчик остановился, открыл было рот, но тут же, точно опомнившись, пошел дальше.

Узкие плечики с торчащими ключицами. Тонкие ноги – кожа да кости. Малыш, мальчик и – одновременно – мужчина! И вдруг из какого-то далекого угла души и памяти вырвался вопрос:

– Лео… ты, должно быть, часто думаешь о папе с мамой?..

Мальчик снова остановился. Только на этот раз он посмотрел на Эрика почти сердито.

– Со мной так нельзя говорить. Не полагается.

– Почему? В чем дело?

– Потому что я слышал: и доктор, и нянечка говорили, что нас надо отвлекать, а не напоминать. Надо, чтобы мы забыли. И я стараюсь забыть, а тут ты… с такими вопросами.

– Иди-ка сюда, – позвал Эрик, – присядь на минутку. – Он уселся на большой придорожный камень. – Значит, ты должен забыть? А у тебя не получается, верно?

– Почему? Почти получается, – упрямо сказал Лео. – Я ведь не ребенок.

– Конечно, – мягко произнес Эрик. – И я тоже.

Лео озадаченно поднял глаза:

– Ты о чем?

– Просто я тоже потерял родителей. Почти как ты – в автокатастрофе. И я о них по-прежнему думаю. И всегда буду думать.

Лео молча глядел на Эрика.

– А когда я был маленький, – продолжил Эрик, – я часто плакал. Думал: до чего же несправедливо, что это случилось именно со мной. У всех есть родители, а у меня нет. И я плакал.

– Мужественные люди не плачут, – произнес Лео. Рот его скривился.

– Ничего подобного. Мужество в том и состоит, чтобы быть честным с самим собой.

– Правда? А сейчас, когда ты большой, ты плачешь?

– Посмотри на меня, – ответил Эрик. Его глаза были полны слез.

Несколько мгновений мальчик глядел на Эрика ошеломленно и недоверчиво, а потом уткнулся ему в грудь, сотрясаясь от рыданий.

Эрик просидел очень долго, обнимая худенькое тельце. Перед глазами проплывали картины, лица… Бабуля… Крис… Нана…

Потом он подумал: в кибуце скоро хватятся. И коровы до сих пор не доены… Но не шелохнулся.

Наконец Лео поднял голову:

– Ты никому не расскажешь?

– Нет.

– Даже ей?

– Кому? Джулиане? Нет. Честное слово.

Лео встал, вытер рукавом нос и глаза.

– Лео, ты хочешь мне еще что-нибудь сказать?

– Да.

Эрик склонился к нему, и Лео прошептал:

– Я хочу большой игрушечный парусник, чтобы запускать на пруду.

– Я тебе смастерю. Они у меня неплохо получаются. А теперь бежим! Коровы заждались.

Спавший на соседней кровати Ари однажды сказал:

– Знаешь, я кое-что заметил. Ты в последнее время мало говоришь о доме. О городке, где вырос, и обо всем прочем…

– Да, пожалуй, – согласился Эрик.

Ари – сабра, уроженец этого кибуца. Настоящий крестьянин, по-крестьянски грубоватый и немногословный.

– Ты тут всем нравишься, – неожиданно сказал он.

– Правда? – Эрик почувствовал, что краснеет. Здешний народ не охоч до цветистых комплиментов и направо-налево их не раздает. Даже трижды заслуженный комплимент зачастую остается непроизнесенным. – Что ж, я рад. Потому что мне здесь тоже все нравятся.

– Джулиана говорит, ты прямо чудо с этим пацаном сотворил.

– Он хороший парень.

– Никто не знал, что с ним делать. Как ты понял?

– Ничего я не понял, – откровенно признался Эрик. – Само вышло, по наитию.

Ари кивнул:

– Не важно как, был бы толк. – Он потянулся к выключателю. – Не возражаешь, если я погашу свет? Час уже поздний.

Эрик лежал в тиши и тьме и размышлял о своей новой жизни, о суровой простоте дней, из которых слагалась эта жизнь. Дни… насыщали его, точно свежий вкусный хлеб, съеденный в летний полдень под раскидистым деревом или зимним вечером на кухне, морозным зимним вечером, какие запомнились ему с брюерстонского детства.

Он трудился, и с каждой неделей труд давался ему все легче, а тело становилось ловчее и сильнее. Иногда по дороге из хлева на пастбище он издали видел Джулиану с детьми или одну: она шла размашистым, упругим шагом, и длинные светлые волосы развевались за плечами. День после этого тянулся невыносимо медленно: Эрик не мог дождаться вечера и ночи.

«В здоровом теле здоровый дух». Он чувствовал, что пословица о нем. Он был силен не только телом, но и духом. И все было ему по плечу. Он не принимал решение не потому, что не мог. Просто откладывал. А когда пробьет час, он примет решение без колебаний.

А не чересчур ли он самонадеян? Эрик усмехнулся. Живешь тут «естественной» жизнью, здоров как бык и возомнил, что тебе все по силам? Да, все… Если она станет его женой! Но он знал: больше предлагать нельзя, надо ждать, когда ее страх отступит. Если это вообще когда-нибудь произойдет…

Миновала теплая пора осени. Зима в Галилее отнюдь не мягкая. Эрику пришло в голову, что вечерам в «зеленой пещерке» скоро наступит конец.

Их телесная жажда, потребность друг в друге была теперь настолько велика, что они нередко обходились без предварительных бесед. Встречались в условленном месте – обычно около ее двери – и спускались к «пещерке» напрямик, сквозь фруктовые сады.

– Иди сюда, – говорил он глухо.

Она расстилала шаль поверх высокой травы, и они ложились – среди кустов, неподалеку от пушечных жерл.

Однажды поздно вечером ветер донес по склону звуки рояля. Играла Эмми. Звуки вздымались и опадали, струились и умирали. Музыка… Эрик мысленно вывел слово – букву за буквой. Каким ясным языком говорит она с нами! На сотни голосов и так понятно: о надежде и отваге, о прежних горестях и грядущем счастье. Без слов рассказывает о том, как человек любит жизнь и землю, как боится смерти, с каким трепетом взирает на великие звезды.

У него вдруг перехватило дыхание. Он судорожно глотнул воздух. Джулиана повернулась.

– Когда ты выйдешь за меня замуж? – спросил он, напрочь позабыв о выдержке.

И к своему совершеннейшему изумлению услышал в ответ:

– Когда захочешь.

– Да? Тогда завтра! – быстро сказал он.

В слабом мерцании звезд он разглядел на ее лице улыбку.

– Ты сможешь подождать, пока приедет моя мама? Она доберется за несколько дней.

Его объял блаженный покой, словно внезапно отступила, утишилась нестерпимая боль или он попал в тепло после жгучего холода… Блаженный покой. Они заснули. А когда проснулись, уже взошла луна. Рука об руку – как всегда – они стали взбираться вверх по склону.

Тишину ночи потряс взрыв. Сон, тьма – все разом ухнуло в какую-то грохочущую бездонную пропасть, озаренную огненными сполохами. Все мгновенно вскочили, словно наступил Армагеддон.

– Топливные насосы! – закричал Ари. – Они взорвали насосы!

Кто «они», было ясно без вопросов…

От насосов рванули баки с горючим – земля содрогнулась, вздыбилась, к небу взвился столб пламени. И – опустился, накрыв сперва хлев, а потом гараж и конюшни. Люди к этому времени уже оделись, похватали ружья и гранаты и побежали вниз.

– Куда? – прошептал Эрик. – За вами?

– Да! – крикнул Алон. – Головы пригнуть!

Раздался щелчок и – вжик! И снова – вжик! Пули, кроша дерево, впивались в стены.

– Все наружу через боковую дверь, – приказал Алон. – И обходным путем к столовой! Соблюдать тишину, головы пригнуть – бегом марш!

Эрик понял, что задумал Алон. Если удастся добежать до столовой, под их контролем окажется четырехугольник, на котором сосредоточена вся жизнь кибуца. Любой, кто попытается его пересечь, окажется у них под прицелом.

Они бесшумно крались вдоль задней стены. В конюшне кричали лошади, не ржали, а именно кричали, как люди.

– Нельзя ли… о, Господи!., неужели нельзя их выпустить? – прошептал Эрик.

– Ты свихнулся? Тише!

Боковым зрением он увидел хлев – квадрат, на мгновение очерченный вспышкой огня: видно, с крыши он перекинулся на сено. Коровы! Бессловесные несчастные создания… С такими печальными глазами…

Они бежали, а снаряды рвались повсюду – спереди, сзади, сбоку… Чьи орудия бьют? Их или наши? Впереди какой-то человек выскочил на открытое пространство и тут же упал с диким воем и завертелся волчком по земле. Отовсюду, из всех зданий неслись адские крики и стоны. Но где же атакующие? Где неприятель? Темнота скрывала всех – и своих, и чужих.

Почти ползком они одолели открытый участок до столовой, подергали ручку, и дверь немедленно открылась изнутри – сюда прорвались многие. На карачках ввалились внутрь: Эзра, Ари, Алон, Эрик и другие.

Сумею ли я повести себя достойно? Смогу ли сражаться, убивать?

Вожаки шепотом совещались. Остальные молчали. Снаружи по-прежнему трещали выстрелы, ухали взрывы. Где же враг? И есть ли план обороны? Наверняка… У Эрика першило в горле, пекло в груди – они ведь все время бежали в гору. Промокшие от пота волосы слиплись, голова чесалась.

– Послушайте, – обратился к ним Алон, – мне нужно по человеку у каждого окна. Люди Зака удерживают южный спальный корпус, им не до нас. Нас всего двадцать девять, а сколько народу у этих сволочей, мы не знаем. Значит, надо послать в город за подмогой. Телефонный провод они обрезали… Эзра, сможешь добраться до грузовика и, не заводя мотор, скатиться вниз по склону? А уж на дороге заводись и жми что есть мочи.

– Хорошо. Где пес? Выпустите его из кухни.

– Он же будет шуметь!

– Кто, Руфус? Он пойдет со мной. Если что – любому глотку перегрызет.

И Эзра с собакой бесшумно выскользнули через кухонную дверь в темноту.

На другом конце центральной площадки – детская. Елочки возле голубой двери. Там Джулиана. Должно быть, мечется, сходит с ума, не зная, что происходит наверху. В детской нет окон…

Эрика охватил ужас.

– А как же дети? – спросил он прерывающимся голосом.

– Там должны быть люди Дана.

– Но я их не вижу! – Эрик отчаянно вглядывался во тьму, желтоватую от дыма пожаров.

– Ты и не должен их видеть! – раздраженно ответил Алон. – Но они там.

Значит, план есть. Ну разумеется, разумеется. Но вдруг он не сработает? Вдруг люди Дана попались в ловушку или…

В столовой снова наступила тишина. Слышалось лишь громкое дыхание людей. Они ждали. Ждали.

– Как думаешь, где они? – шепнул Эрик сидящему рядом.

– Кто?

– Арабы.

– Не знаю. Откуда мне знать? Везде. – Авраам был напуган, но старался этого не показать, старался предстать перед Эриком опытным старым воякой. – Они скоро пойдут на приступ. Думают, мы уже хвосты поджали. Тут-то мы их и перестреляем.

В дверь слабо царапнули. Совсем слабо. Алон с пистолетом наготове прижался к стене и приоткрыл дверь. В щель из последних сил протиснулся Руфус, слабо тявкнул и свалился на пол – грудой окровавленной шерсти и кишок: живот у собаки был вспорот.

– Бог мой! – ахнул кто-то. – Значит, Эзра…

Они стояли, молча глядя друг на друга. От окна, выходившего на передний фасад, донесся голос:

– Южный корпус горит! Господи, они прыгают из о… – Голос прервался треском, звоном стекла. Ари…

Алон подполз к нему, перевернул на спину.

– Он мертв, – сказал он жестко, не оглядываясь. – Зачем только встал?!

– Как мертв? Откуда ты знаешь?! – позабыв себя, закричал Эрик. – Может, он просто…

– Ему снесло пулей полголовы, – ответил Алон. – Хочешь, посмотри сам.

Вчера вечером мы с ним играли в шахматы. Меня сейчас стошнит. Нет, нельзя, надо сдержаться.

– Слушайте, – сказал Алон, – надо попасть в город. Я пойду сам. Возьму троих – нет, четверых. Кто со мной?

– Я, – вызвался Эрик.

– Нет, ты плохо знаешь дорогу. Пойдут Бен, Шимон, Цви и Макс. Если кого-то убьют – остальным не останавливаться. Хотя бы один должен попасть в город. Марк, будешь вместо меня за старшего.

Словно в ответ, разлетелось от выстрела второе окно. Ари, на которого никто не осмеливался глядеть, засыпало осколками.

И снова потянулись минуты ожидания. Марк стоял в углу и, прижавшись к стене, смотрел наискосок, в дальнее окно.

– Они пересекают площадь, – внезапно прошептал он.

– Кто?

– Не вижу… слишком темно. Бога ради, опусти ружье! – крикнул он Йигелю. – Может, это наши!

Они ждали. Эрик вспомнил о читанных когда-то мемуарах участников Первой мировой войны. Солдаты жаловались на бесконечное, томительное ожидание. Пересыхает во рту. Потеют ладони. Хочется п и сать.

Он подполз к окну и осторожно выглянул – с краешку, не больше чем на два дюйма. Так и есть: какие-то люди пересекают площадку, направляются к детской. Наши? Люди Дана? Подкрепление? Но почему они идут, а не ползут? Идут открыто, не таясь? Нет, это не могут быть наши… Сердце дернулось, замерло. Наверно, это они!