Текст книги "Бессмертник"

Автор книги: Белва Плейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

– Я тоже, – сказала Анна. Губы ее дрогнули.

Пол отвернулся.

– Анна, любимая моя, я тебя расстроил. Несправедливо с моей стороны причинять тебе боль. Да еще на людях.

– Несправедливо, – повторила она.

Он оглядел танцующие пары:

– С кем это Айрис? – У Айрис и Тео были новые партнеры.

– Это один из сыновей Малоуна.

– Красивый экземпляр.

– Малоуны все «экземпляры». Один здоровее и красивее другого.

– Ты бы хотела иметь много детей, верно?

Она тихонько вздохнула.

– Ты так заслуживаешь счастья, Анна. Уж на детей-то судьба могла бы не поскупиться…

– Кто знает, что такое счастье?..

Он не ответил. Ее вдруг охватило ощущение нереальности. Они сидят вместе за столом, разговаривают у всех на глазах! Они не виделись пятнадцать лет, она тоже ничего о нем не знает, и все-таки это Пол, такой близкий, такой родной. Ей вдруг захотелось узнать все – заполнить все пробелы и провалы.

– Анна, что ты там видишь, в пустоте? Ты словно не здесь, а где-то за тридевять земель.

– Нет-нет, я здесь и думаю о тебе. Пытаюсь представить, как ты живешь, но вместо этого мелькают кабинеты, корабли, самолеты, ты мечешься, бросаешься то туда, то сюда… Я хочу узнать хоть что-нибудь о твоей жизни.

– Ты описала ее очень точно. Я много езжу – куда пожелаю. В прошлом году мне захотелось отдохнуть, и я отправился в Марокко, путешествовал по Атласским горам. Потрясающее место.

– Все это вокруг тебя, но не о тебе.

– Н-да, я ловко уворачиваюсь от прямых вопросов. – Он помрачнел. – Ну что же, обо мне так обо мне. – Он решительно затушил едва начатую сигарету. – Мы с женой… короче, между нами нет ничего плохого. Но и ничего особенно хорошего. Ее родители живут на Палм-Бич. Она в основном тоже. Я это место терпеть не могу и бываю там весьма редко. Я работаю и люблю свою работу. С женщинами все очень просто: выбираю какую захочу. Но они ничего для меня не значат. – Он поднял глаза: – Я не могу забыть тебя, Анна. Я все время думаю о тебе.

– Мне очень больно, – прошептала она. – Больно, что ты несчастлив.

Он снова закурил и откашлялся, словно у него пересохло в горле.

– Можно, конечно, пофилософствовать на эту тему и задать тебе встречный вопрос: кто знает, Анна, что такое счастье? И если оно есть, почему мы уверены, что вправе на него рассчитывать? Абстрактные вопросы, но вовсе не бессмысленные. Ответов я не знаю. Я запутался, Анна. Меня гложет чувство вины, я злюсь – сам не знаю на кого. Может, на судьбу? Или на себя. Прошло столько лет, я должен был бы забыть тебя, но…

– Я все понимаю, – пробормотала она.

– Помнишь наш последний раз? В домике на берегу?

– Помню. Мы были еще молоды и…

– Но ты и сейчас молода. Ты всегда будешь молодой. – Он наклонился вперед. – Знаешь, это безумие, но я и сейчас еще надеюсь, что когда-нибудь, каким-то чудом ты и я…

– Пожалуйста, не надо, – испуганно оборвала его Анна. – Не смотри на меня так. Айрис с нас глаз не сводит.

Пол замолчал, выпрямился. Анна налила себе еще чашку кофе, хотя кофе ей вовсе не хотелось. Но надо же куда-то девать дрожащие руки.

– Я бы… – начала она, но в этот миг музыка внезапно стихла.

К столу подошли Тео и Айрис. Вскоре вернулись и Джозеф с Малоуном. Все обменялись напоследок любезностями. И Пол откланялся. Все было позади.

– Мама, ты бы видела себя со стороны! – воскликнула Айрис по дороге домой. – Ты так увлеченно беседовала с мистером Вернером, я даже удивилась. О чем, скажи на милость, можно разговаривать настолько серьезно и взволнованно?

Полуправда далась ей с неожиданной легкостью.

– Я рассказывала ему о Мори и об Эрике. И боюсь, несколько разволновалась.

– Это, видит Бог, понятно и естественно. – Джозеф тяжело вздохнул. Но тут же оживился: – Вроде неплохой малый, этот Вернер. Сказать по правде, я всегда представлял его этаким снобом. А он, похоже, вовсе не сноб, а?

– По-моему, нет, – произнесла Анна.

– Забавно. Наконец-то мы встретились.

– Да. Забавно, – отозвалась Анна.

Домой приехали очень поздно. Джозеф направился прямиком к холодильнику:

– Сделаю-ка я себе бутерброд. На таких посиделках никогда толком не наешься. Ты хочешь?

– Нет, спасибо. – Она вышла на открытую веранду. Из густой прохладной ночи пахнуло свежестью, мокрой землей. На ясный, незамутненный купол неба высыпали мириады звезд. Как красиво! И как грустно! Великий, разумный порядок удерживает каждую из звезд на своем месте, заставляет их двигаться строго и размеренно, так что заранее известно, где и когда окажутся они в будущем. А жизнь человеческая? Сплошная сумятица, все наперекосяк!

И все в ней совершается по воле случая. Где родится человек, когда, у кого. Кого он встретит, кого полюбит, с кем проживет до старости и вырастит детей. Все – дело случая.

– Анна, что ты там делаешь? – окликнул Джозеф. – Хочешь заболеть?

– Я смотрела на звездное небо, – сказала Анна, вернувшись в дом.

– Ох уж мне эти звезды! Тебе надо было стать астрономом. Пойдем спать.

Они поднялись наверх, и Джозеф, усевшись на край кровати, принялся развязывать шнурки.

– Вот я и познакомился с великим финансистом.

Так. Надо проявить нормальный, здоровый интерес.

– Он что, и вправду великий финансист?

– Ну, не Морган, конечно, но все равно – сила. Крепкий частный банк. Дело поставлено идеально. И представь! Он сказал Малоуну, что они будут рады рассмотреть нашу заявку на финансирование флоридского проекта. То есть он предлагает нам восемь миллионов!

– Так много?

– А ты как думала? Самая крупная стройка на Восточном побережье!

Анна взглянула на Джозефа. Глаза его сияли.

– Знаешь, я все вспоминаю, как мы заняли у него две тысячи – чуть не на коленях приползли, как за подаянием. А теперь этот человек жаждет одолжить мне несколько миллионов! Невероятно, а?

– Да. Да, конечно.

– Вернер тоже небось об этом сегодня вспоминал. Но сказать постеснялся. Спору нет – джентльмен, до мозга костей джентльмен.

– Ты собираешься вести с ним переговоры о займе?

– Нет, Малоун ему сразу ответил, что договор с другим банком уже без пяти минут подписан. Но все равно ужасно приятно.

Его туфли со стуком упали на пол.

– Только вообрази! Он же банкир в третьем, а то и в четвертом колене! Вот так и надо жить! Подбери себе нужного деда – и дело в шляпе! А нам с тобой, бедным, не повезло. И все же, – продолжил он весело, – я лечу вперед! На всех парах! Без всяких дедушек! А вот наши внуки когда-нибудь скажут, что они выбрали неплохого деда!

Анну вдруг охватила паника. Она подбежала к нему, обняла – крепко, отчаянно, исступленно. Люби меня! Не отпускай! Не позволяй совершить ничего безумного! Не позволяй погубить нас всех, всю семью! Даже если я буду рваться – не позволяй!

Он поцеловал ее.

– Ты сегодня просто красавица. Я так тобой гордился, ты даже не представляешь. Что? Что такое? Ты никак плачешь?

– Ерунда, просто слезы навернулись. Потому что все у нас сейчас хорошо, и Эрик с нами, и Айрис с детьми неподалеку. Но боюсь – это недолговечно, непрочно…

– Анна! Ты же у нас оптимист! Что на тебя нашло? – Джозеф рассмеялся. Пожал плечами и воздел руки к небесам по перешедшей от отца привычке. – Все хорошо, а она боится, она плачет! Воистину, мужчине женщину не уразуметь!

В последнем антракте Анна вышла в вестибюль. Зрители сегодня в основном женщины, поскольку билеты распространяли дамы-благотворительницы из Больничного фонда. И весьма удачно распространили: в зале ни единого свободного места. Довольная успехом, Анна прошла в дальний конец вестибюля, к фонтану.

– Анна, – произнес чей-то голос.

И, еще не успев оглянуться, она знала – чей. Он стоял у стены, точно боялся, что спугнет ее, если сделает хоть шаг вперед.

– Не сердись на меня, ладно?

– Я не сержусь. Но я боюсь. Пол, зачем ты пришел?

– Не мог придумать другого способа с тобой повидаться. Мы ведь не поговорили толком на этом дурацком обеде.

– И здесь не поговорим.

– Хорошо, давай после. Давай после спектакля куда-нибудь поедем.

– Я не могу. Я должна ехать домой.

– Когда, в таком случае?

– Я боюсь. Если я увижу тебя опять, что-то случится.

– Возможно. Хотя не думаю.

Она изучающе, пристально оглядела его лицо, каждую черточку. Серьезное, замкнутое, почти угрюмое. Такой была Айрис, пока не появился Тео. Анна протянула руку, дотронулась до его локтя. Они замерли, едва касаясь друг друга, и всё глядели, глядели – и не могли наглядеться.

– Анна, если б я верил в воскресение душ, я бы решил, что когда-то, много веков назад, мы были вместе, а потом я утратил, потерял тебя и с тех пор ищу.

Какая-то женщина, отходя от фонтана, посмотрела на них с откровенным любопытством. Может, услышала последние слова Пола? Или просто заметила, с какой напряженной жадной нежностью глядят друг на друга эти двое.

А если б я видела его чаще? Каждый день? Кто знает, что бы тогда случилось? При всей моей вере в устои, в незыблемость семьи? Можно двадцать раз отказаться и не уйти, а на двадцать первый вдруг согласиться. Она ужаснулась собственным мыслям. Может ли человек за себя отвечать? Может ли она быть уверенной в самой себе? Химия. Так теперь называют любовь. Современное словечко, а за ним все те же тоска, зачарованность и жажда, напрочь отметающие всякое благоразумие…

Химия!

В глазах Пола столько ласки.

– Ты по-прежнему светишься изнутри. Еще молоденькой девушкой ты излучала удивительный мягкий свет. И он, несмотря на все испытания, не погас.

У нее защемило сердце.

– Я так долго – всю жизнь! – живу, точно распиленная надвое. Как же мне хочется быть целой!

Дали звонок на последний акт. Люди заспешили в зал, едва не задевая их в узком проходе.

Пол схватил ее за руку:

– Анна, я понимаю! Я не стану терзать тебя, твою семью. Не причиню боли ни Джозефу, ни Айрис. Ты веришь, что я не причиню боли собственной дочери? Но нам с тобой необходимо увидеться снова.

– Давай сходим в ресторан.

– Когда и…

Две необъятных размеров дамы в далеко не вечерних платьях и облезлых мехах радостно заверещали:

– Ой! Анна! Мы тебя обыскались! Скорее! Сейчас поднимут занавес!

И увели ее, беспомощную, не успевшую ни условиться, ни проститься.

Пол в диком порыве шагнул было следом, но одумался. И, обреченно пожав плечами, быстро ушел.

Толпа спешащих по домам зрительниц вынесла Анну на улицу. Как и условились, ее ждал Джозеф.

– Пойдем, машина за углом. Ты довольна?

– Очень. Я вообще люблю «Аиду».

Машина свернула к северу и выехала из города. На западе заходящее солнце пробило бреши в суровом зимнем небе, меж облаков мелькали лилово-жемчужные и бирюзовые разводы.

– Чудесный закат, – сказала Анна. – И дни снова становятся длиннее.

– Угу.

Джозеф сегодня молчалив. Наверное, у него был трудный день. Молчит? Тем лучше: ей не придется напрягаться и поддерживать разговор. Разобраться бы в себе, в сумятице собственных чувств. Последние год-два, когда стало уже очевидно, что у Айрис сложилась удачная семья и подрастают славные здоровые дети, у Анны стало полегче на душе. А с долгожданным облегчением пришел и покой. Иногда целыми неделями ей удавалось не вспоминать, не думать… Но теперь покой снова нарушен.

Тело горит огнем. Нет, тела нет вовсе: вся она точно клубок обнаженных, трепещущих нервов. Она расстегнула и откинула пальто, обнажив плечи.

– Что такое? Лето в феврале?

– Платье очень жаркое. Рассчитано на зиму в Лапландии, а не в Нью-Йорке.

Он ничего не ответил. Лишь немного спустя, заметив, что она приклонила голову на спинку сиденья, спросил:

– Тебе нездоровится?

– Голова болит. Посижу, пожалуй, с закрытыми глазами.

Неподалеку от дома Джозеф опять заговорил:

– Театр нынче ломился от публики. Всё ваши дамочки?

– Да, целый зал женщин. И два с половиной старичка, вроде мужа Хейзл Барбер. Пенсионеры.

– Ты, верно, встретила знакомых, которых не видела тысячу лет.

– Еще бы. В опере всегда кого-нибудь встретишь. – Вопросы, а особенно голос Джозефа встревожили Анну. Она открыла глаза и, притворившись, что натягивает пальто на плечи, искоса взглянула на мужа. Но он смотрел на дорогу с самым обычным выражением лица.

В спальне она сразу бросилась к шкафу – переодеться в платье потоньше. Внутри по-прежнему полыхал жар. К двери приближался Джозеф: он поднимался по лестнице, впечатывая в ступени каждый шаг. Ничего хорошего это не предвещало. Наконец он вошел и плотно закрыл за собой дверь.

– Вот что, Анна. Я ждал всю дорогу. Я предоставил тебе все возможности признаться. Но ты предпочла умолчать.

Так. Надо удивиться.

– Господи! Ты о чем?

– Актриса ты прекрасная, но не надейся – не поможет. Потому что я там был. Я приехал рано, еще до последнего антракта, и все видел.

– Что все? Может, хоть объяснишь, о чем речь?

– Анна, прекрати! Я не вчера родился. Ты проговорила с ним целых пятнадцать минут.

– Ах, вот ты о чем! – воскликнула она с притворным облегчением. – Ну да, я повстречала у фонтана Пола Вернера. И что в этом особенного?

– Не просто повстречала! Ты беседовала с ним пятнадцать минут о чем-то очень важном! И не пытайся…

Так. Спокойно. Переходи в наступление. Это лучшая защита.

– А ты-то что делал? Стоял с секундомером? Шпионил, вместо того чтобы подойти и поздороваться, как все порядочные мужья?

– Все порядочные мужья на моем месте тоже понаблюдали бы за своими женами. С немалым интересом! Анна, он пришел туда специально, чтобы увидеть тебя! Он знал, что ты будешь в театре, потому что – я теперь вспомнил! – я сам об этом говорил.

– Нарочно говорил? Чтобы заманить меня в ловушку?

– Как у тебя язык повернулся? Что за грязные подозрения?

– А откуда у тебя грязные подозрения?

– Не заставляй меня оправдываться! Номер не пройдет. Он пришел с тобой повидаться – это раз. Ты соврала мне – это два! Вот они, голые факты. Выводы очевидны.

– Я не врала! Я просто не подумала, что об этом стоит упоминать.

– Почему?

– Почему?.. – Она запнулась. – Потому что это ничего не значащая встреча. Самая обыкновенная. Я же не показываю тебе по вечерам список людей, которых мне случилось встретить за день.

– «Случилось встретить»! – передразнил Джозеф. – Хорошенький случай! Ты, наверное, встречаешь Пола Вернера каждый день, как почтальона или разносчика молока. Кто я, по-твоему? Осел, да? Хотя… погоди, – медленно проговорил он. – Может быть, ты действительно встречаешь его каждый день? И ничего необычного в этом нет?

– Какая чудовищная глупость! Ты что, не в своем уме?

– Нет, в своем! И мыслю вполне четко. И желаю знать, зачем он приходил и о чем вы говорили? Ну? Я жду.

Она много раз наблюдала вспышки его гнева по самым разным поводам: из-за детей, из-за бытовых мелочей. Но ни разу не видела такой холодной, глухой ярости. Надо сосредоточиться, собраться с мыслями. На карту поставлено все.

– О чем мы говорили? Дай-ка припомню… Об опере, разумеется. О молодом теноре. Потом он, как всякий воспитанный человек, справлялся о здоровье моих домашних… Да ни о чем серьезном, если разобраться.

Джозеф изо всей силы треснул вечерней газетой по спинке стула.

– Нет! Так дело не пойдет! Он схватил тебя за руку! Ты вырвалась! Я все видел! Я видел твое лицо, когда ты уходила в зал. И его лицо тоже. Так о новом теноре не разговаривают. Анна, чего он хотел от тебя? Отвечай, чего он хотел?!

Она опустила голову. Перед глазами все плыло, будто она вот-вот потеряет сознание.

– Мне плохо, – пробормотала она.

– Если плохо – сядь. Или ложись в постель. Но ты все равно ответишь, не отвертишься.

Она села, сжав голову руками. Селеста включила на кухне радио, как всегда чересчур громко. Анна расслышала несколько тактов старинной музыки. Потом Селеста, видно, опомнилась и убавила звук. Во дворе напротив просигналила машина. В спальне стояла звенящая тишина. Джозеф замер, ожидая ответа. Сколько прошло времени, она не знала. Минута? Пять минут? Она подняла голову.

– Ну? – произнес Джозеф.

Захотелось крикнуть: сжалься! оставь меня в покое! я больше не могу, я не выдержу!

Она молчала.

– Ну? – повторил он.

Она поняла, что все бесполезно. Облизнула пересохшие губы, вздохнула и заговорила:

– Он приглашал меня пообедать с ним в ресторане. Я не хотела рассказывать, потому что знала, как ты рассердишься. У тебя ведь с ним какие-то деловые переговоры. Короче, я поняла, что всем в результате будет очень неловко, и решила справиться с этим сама. – Она умолкла. Ее била дрожь.

– Ну и как ты справилась?

– Разумеется, отказалась. И попросила его никогда впредь не обращаться ко мне с подобными приглашениями.

Она подняла голову, встретила взгляд Джозефа. И не отвела глаз. Прошла минута. Другая. Он отвернулся.

– Сукин сын, – тихо выругался он. – Благовоспитанный, рафинированный сукин сын. Заводит шашни с женой… за спиной у мужа…

Он прошелся по комнате. Подошел к окну. Отодвинул штору и выглянул в темноту. Потом снова повернулся к Анне:

– Значит, он в тебя влюблен?

– Почему? Оттого, что пригласил меня в ресторан?

– Господи! Как ты глупа! Или наивна? В твоем-то возрасте! А что, по-твоему, ему было нужно?

– Он просто пригласил меня в ресторан.

– В городе полно женщин помоложе, которых можно пригласить в ресторан и далее, куда ему надо. Нет, тут концы с концами не сходятся.

– Но ведь некоторые мужчины… так и поступают. Он увидел меня на ужине, я ему… просто понравилась. Разве так не бывает?

– Ухажер нашелся! Волокита! За чужой женой! После того ужина ты его еще видела?

– Нет.

Джозеф провел рукой по вспотевшему лбу:

– Странно… Знаешь, я тебе не говорил, но на ужине он так на тебя смотрел. Я еще тогда почувствовал, что дело нечисто. Но решил не делать из мухи слона и выбросил из головы все подозрения. Убедил себя, что это ерунда.

– Но это действительно ерунда, – тихонько сказала Анна. – Мало ли ловеласов на свете. Возможно, я показалась ему интересной, оттого что он знает меня так давно.

Как же отвратителен этот обман, эта вкрадчивая, пошлая ложь. Говорить о Поле такие гадости! Но у нее нет выбора. Она защищает не только себя. Все они зависят от слов, которые она скажет. В которые Джозеф поверит.

Внизу хлопнула дверь. Из кухни донеслись голоса. После тренировки Эрик всегда безумно голоден и не может дотерпеть до ужина. Если Джозеф ей не поверит, жизнь Эрика поломается в третий раз!

Как сплетены, как нерасторжимо связаны наши жизни. Зло вползло точно змея и, свернувшись кольцами, коснулось всех: Джозефа, меня, Эрика, Айрис и ее детей. И Пола. Да-да, Пола. Мы, сами того не желая, причиняем друг другу столько страданий. Никого не уберечь.

– Анна, ответь мне. Я должен знать. Я уже задавал тебе этот вопрос, и ты всегда отрицала, но теперь я спрашиваю тебя еще раз: тогда, давным-давно, вы любили друг друга?

– Нет. Никогда.

– И между вами никогда ничего не было?

Она почувствовала, что кулаки у нее крепко сжаты и ногти впиваются в кожу. Разжав руки, она вдохнула поглубже.

– Ничего и никогда.

– Ты можешь поклясться?

– Джозеф, тебе мало честного ответа?

– Пускай это глупо, но мне станет легче, если ты поклянешься. Здоровьем Эрика, Айрис и детей. Тогда я поверю, что это правда.

Все. Она загнана в угол. Она в самом деле очутилась в углу комнаты, и ей померещилось, что стены не расходятся под прямым углом, а сужаются, вот-вот сомкнутся, и ей из этой ловушки не выбраться.

– Я не буду клясться. Я не могу клясться их жизнью.

– Почему? Анна, прошу тебя!

– Во-первых, это оскорбительно. Выходит, так ты мне не веришь?

– Я не думал тебя оскорблять, просто…

– А во-вторых, можешь считать меня суеверной, но здоровьем клясться опасно.

– Почему? Боишься, что с ними что-нибудь случится? Скажешь правду – не случится!

– Джозеф, оставь их в покое.

– Тогда просто поклянись. Скажи: клянусь, что между мною и Полом Вернером никогда не было отношений, в которых мне было бы стыдно признаться мужу.

В глубинах объятой ужасом души неожиданно пробудилась и воспрянула ожесточенная сила. Она снова пошла в атаку:

– Знаешь, Джозеф, теперь мой черед рассердиться. Почему ты меня унижаешь? Что это за семья, где муж и жена не доверяют друг другу?!

– Я хочу верить… – Джозефа смутил ее внезапный гнев.

– Так верь!

В его глазах блеснули слезы.

– Анна, я не вынесу, если… Мир и без того зыбкое, ненадежное место: не знаешь, куда ступить. Рядом должен быть человек, опора, незыблемая опора… Если я утрачу эту опору… Ты знаешь, что я пережил, через что прошел – и не сломался, но если окажется, что ты… – Голос его прервался, он судорожно сглотнул. – Тогда мне лучше умереть на этом месте. Да поможет мне Бог.

– Ты не утратил опору, – тихо сказала она. – И никогда не утратишь.

– Я… я знаю, что мне повезло. Такая женщина, как ты, могла получить любого, кого захочет.

Господи, как его жаль. Как жаль нас всех. Напряжение спало. Она заплакала.

– Анна, не надо. Ну не плачь, слышишь. Я уже не сержусь. Я все понял.

Он совершенно не выносил слез. Айрис пользовалась этим еще в раннем детстве. Папа все для тебя сделает, только перестань плакать.

– Сволочь! Сукин сын! – бормотал Джозеф. – Поставил тебя в такое положение! Пускай лучше не показывается мне на глаза!

– Не покажется.

В дверь постучали.

– Это я, Эрик. Селеста зовет ужинать.

– Мы сейчас спустимся, – ответил Джозеф.

– Я не хочу есть, – сказала Анна. – Иди, поужинай с Эриком.

– Нет-нет, а то мальчик заподозрит неладное. Умойся, и никто ничего не заметит.

Анна припудривала покрасневшие веки и думала: даже самые «открытые» лица служат для сокрытия истины. Ну у кого, как не у нее, открытое, честное лицо? Она склонилась над зеркальцем. Да, вполне невинное и совсем еще молодое. И красивое. Удивительно: всего-то сочетание линий, а какой властью оно обладает! Да-да, оно властно над мужчинами. Пол любит ее – и нет ему покоя всю жизнь. Джозеф обожает ее – и верит каждому ее слову. Она вздохнула. Джозеф вообще доверчив и простодушен. Видит в каждом только хорошее, а на недостатки закрывает глаза. Будь сегодня на его месте Пол, ей бы так легко не выкрутиться. Его тонкий изощренный ум проник бы вглубь, до дна, насквозь. От Пола ничего не утаишь.

Завтра придется рассказать ему о том, что случилось. И снова наступит тишина. Другого выхода нет.

Ах, если бы она могла поговорить с Джозефом начистоту, избавиться от тягостного бремени лжи, освободиться от тайн. А в придачу и от всего остального, от обломков собственной жизни, от семьи, которую она любит больше всего на свете? Нет. Никогда. Надо жить и нести свое бремя в одиночку. Как сказал Джозеф? «Да поможет мне Бог»?

Что ж… Да поможет мне Бог.

36

Айрис бежит среди огромных, древних деревьев. Бросается вправо, влево, ищет, возвращается, снова ищет и снова устремляется вперед. Лесу нет конца. Не виданные никем и никогда стволы тянутся вверх, точно колонны античного храма, но наверху не купол, а темные, лохматые кроны; мерно и мягко покачиваются они на фоне неба. Она знает, где находится: это Мьюрские секвойные леса, к северу от Сан-Франциско. Она никогда там не была, но точно знает их название. И знает, что это – сон.

Она бежит все быстрее. Останавливаться нельзя. Надо спешить, торопиться, ведь потерялся Стив. Он где-то здесь, среди бесконечных деревьев. Как же это произошло? Почему его никто не видел? Как может ребенок, человек, взять и исчезнуть без следа? Она пытается сдержать слезы: в панике можно потерять рассудок, а она должна думать, сосредоточиться и думать – где найти, как вернуть ее мальчика. «Вы его не видели?» – кидается она к деревьям, потому что это уже не деревья, а люди, высокие люди, но уста их сомкнуты. Нет ответа. Ну неужели никто, совсем никто его не видел? Вспомните! Умоляю вас, вспомните! Он же совсем маленький!

«Мама!» – кричит она женщине с маминым лицом. Но оно неприступно. Нет ответа.

«Папа! – кричит она. – Помоги мне, папа!» Он склоняется к ней, протягивает руки. Но лицо не папино. Это – Пол Вернер. Он смотрит на нее с жалостью, шевелит губами. Что он говорит? Она напрягает слух, но тщетно – лицо растворяется в тумане. Его уже нет. Она кричит: «Папа! Отец!» И думает – я теряю рассудок.

Она обезумела. В груди боль. Боль ширится, поднимается к горлу, боль ярко-красного цвета. Как можно так страдать и все-таки жить? Но где-то здесь, рядом, ее ребенок – он плачет, он ищет ее. Он близко, он никуда не мог деться. Но она уже обежала весь лес, она бежала и бежала сквозь полосы света и тени деревьев, а его нигде нет. Какая мука, какое отчаянье. Где он? Как можно жить без него?

На темном потолке – полоса света, проникшая из коридора сквозь приоткрытую дверь. Она поворачивается, чтобы уткнуться в плечо Тео, и луч на миг попадает ей в глаза. Уж не кричала ли она во сне, в этом кошмаре? Нет, похоже, что нет. Тео спит очень чутко, но он даже не пошевелился. Откуда такой чудовищный сон? Она дома, рядом муж. За стеной в своих кроватках спокойно спят дети. Откуда эта мука? Это отчаянье?

В спальне очень холодно; в такие ясные зимние ночи морозный воздух всегда проникает в дом. Не хочется вылезать из-под одеяла, но – надо, непременно надо. В комнату Стива она пробирается на цыпочках, стараясь ни на что не наткнуться в темноте: сон у него тоже очень чуткий. У самой кровати наступает на плюшевого кота. Стив всегда засыпает с ним в обнимку, но где-то между явью и сном обязательно спихивает на пол. Стив лежит, точно маленькая кочка под большим ровным одеялом: на животе, уткнувшись макушкой в деревянное изголовье. Такой крошечный, беззащитный малыш. Даже дыхание его различишь не сразу, оно тоже маленькое, короткое. Как его жизнь.

Она бесшумно возвращается в спальню. Пока ее не было, Тео повернулся во сне, раскинулся на ее половине кровати. Она забирается в тепло, под его теплую руку. И вспоминает, что не зашла ни к Джимми, ни к Лоре. Но это не страшно. С ними все в порядке. Щеки у нее до сих пор холодные и влажные – от наполовину высохших, наполовину стертых слез.

37

Порывистый ветер сбивал с ног. Выйдя из Карнеги-Холла, они с трудом, почти ощупью двинулись к автомобильной стоянке. Тео не прятал лица, наоборот: подставил его морозу и ветру, и они обожгли и вознесли, оторвали его от земли, как «Реквием» Верди, который только что звучал в зале и пел ему об одной-единственной смерти. И будет петь о ней всегда.

На углу собралась небольшая толпа: одни ловили такси, другие ждали, когда переключится светофор и они смогут перейти улицу. Мелькнуло смутно знакомое лицо. Мелькнуло – пропало – появилось вновь. Тео вгляделся и, секунду поколебавшись, окликнул – уже уверенно, без тени сомнения:

– Франц! Брюннер!

– Тео! Mein Gott! [3]3
  Бог мой! ( нем.)


[Закрыть]Я слышал, что ты в Нью-Йорке, но не мог тебя найти…

– Какими судьбами? – воскликнул Тео и, вспомнив об Айрис, представил: – Это Франц Брюннер, один из лучших адвокатов Вены. Мы вместе выросли. Айрис, моя жена.

Франц рассмеялся:

– Тео слишком щедр на комплименты. А я слишком стар, чтобы быть его ровесником.

– Послушай, не можем же мы стоять здесь, на ветру! Пойдем посидим где-нибудь.

Под яркими люстрами «Русской чайной» они разглядывали друг друга долго и пристально.

– Хорошо выглядишь, Тео! Ты нисколько не переменился и, похоже, доволен жизнью.

– Ты тоже почти не…

– Не надо. Я постарел и прекрасно об этом знаю.

Франц был бел как лунь. По правой щеке тянулась складка: неудачно, валиком, затянувшийся шрам. Когда Франц говорил, складка нервно подергивалась.

– Так какими судьбами? – снова спросил Тео.

– По делам. Торгую вязаными вещами. А живу я в Израиле.

– А как же юриспруденция?

Франц пожал плечами:

– Израиль битком набит бывшими адвокатами из Германии и Австрии. Наши дипломы там никому не нужны. Но расскажи о себе…

– Тогда давай что-нибудь закажем, – прервал его Тео. – Закажи ужин. Нам надо поговорить обстоятельно. Нет, давай иначе. Поехали к нам в гости. Это недалеко, всего час на машине. Погостишь у нас денек-другой.

– Ich kann nicht, ich fahre morgen ab. Простите, миссис Штерн, я с английским пока не в ладах. Учил его тысячу лет назад в университете, но все время забываюсь и начинаю говорить по-немецки. Я хотел сказать, что завтра утром улетаю домой. – Он повернулся к Тео: – Ну, расскажи о себе! У тебя дети?

– Два мальчика и девочка. А у тебя?

– У меня нет. И я потерял Марианну… Но снова женат. На вдове со взрослыми дочерями. У меня неплохая работа. Жизнь в Израиле довольно тяжелая, но это теперь наш дом. Я слышал… как это по-английски? По слухам? В общем, я слышал, что ты в Нью-Йорке. Но в телефонной книге не нашел. О, в Европе нью-йоркская телефонная книга ценилась в те времена на вес золота! В ней можно было отыскать родственника, какую-нибудь четвероюродную сестру вашего дедушки или просто доброго человека, который бы вам посочувствовал – просто по-человечески пожалел. Некоторые получали вызовы от нью-йоркских родственников и вырывались из ада.

– Я не был в Нью-Йорке во время войны. А в сорок шестом снимал комнату.

– Ach, so! Вот как… Лизл, когда узнала…

– Что ты сказал?

– Я сказал: Лизл узнала, что…

Тео выпрямился:

– Боже Всевышний! Что ты говоришь? Какая Лизл?

Франц остолбенел:

– Как это какая? Лизл, твоя жена, – пробормотал он.

– Франц! Лизл нет в живых.

– Да, да, я знаю.

– Она погибла в Дахау вместе со всей семьей. Бестактно с твоей стороны напоминать нам об этом. Мы никогда не произносим ее имени!

Лицо Франца словно окаменело. Он сидел и, не моргая, глядел в пустоту. Наконец сказал:

– Она не погибла в Дахау. Я думал, ты знаешь. Думал, что комитет, люди из Тель-Авива, сообщили…

– Черт побери, Франц! Будешь ты говорить? Или я сейчас душу из тебя вытрясу?! Говори!!!

– Тео! Тео! – Айрис положила ладонь ему на руку.

Мужчина за соседним столиком обернулся и тут же испуганно уткнулся в тарелку.

– Не знаю, с чего начать, – растерянно проговорил Франц. – Боже правый, я…

В Тео проснулась звериная ярость.

– Начинай сначала! Или ты завтра никуда не уедешь! Говори, что ты знаешь? – Заметив, что Франц покосился на Айрис, Тео заорал: – Говори при ней! Все говори! Черт тебя побери, Франц! Я должен все знать!

И, глядя на солонку, стоявшую посреди стола, Франц заговорил:

– Я встретил Лизл в Италии, зимой сорок шестого. Я еще до этого пытался выехать в Палестину, но англичане нас не пропустили. Тогда я как раз готовился ко второй попытке, подыскивал какую-нибудь старую посудину, которая рискнет прорваться через блокаду на море. Нас собралось несколько сотен. Одни прошли лагеря, другие пережили войну с фальшивыми документами.

– А она? С фальшивыми документами? – Тео точно током колотило. Казалось, сейчас лопнет голова. Или бред кончится. Или его стошнит.

– Нет, документов у нее не было.

– А как же тогда?

Франц поднял глаза:

– Тео, ее нет в живых. Я знаю точно, я был при этом. Какой прок в нашем разговоре? Давай оставим все, как есть…

Тео задрожал всем телом:

– Я должен знать. Иначе ты никуда завтра не полетишь, слышишь, ты?