Текст книги "Сердце мертвого мира (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

  – Еще никто не обвинял меня в трусости, фергайра, или как так тебя! – Сказал, как в лицо плюнул. Но не торопился уйти.

  – Тогда хватит меня подначивать, – примирительно ответила Хани. Меньше всего девушке хотелось растрачивать последние силы на бессмысленную перепалку. – Я не желаю вам зла и никогда не желала. Прости, что это не меня прибили шараши, заместо двух твоих друзей. Если б можно было обменять у Гартиса одну никчемную девчонку на двух славных мужей – я б сама постучалась к хранителю мертвого царства.

  Хани поздно услыхала, как задрожал предатель-голос.

  – Чтоб тебя харсты..! – Раш подскочил, будто ужаленный смертоносной змеей. – Пойду, поищу пару крепких рук.

  Хани не стала его удерживать, напротив – стоило чужестранцу скрыться из виду, она с облегчением вздохнула. После того, как чужестранец помог прогнать волкооборотня Эрика, она забылась. Отчего-то решила, что теперь они забудут о неприязни, но ошиблась.

  Пока зашивала рану Арэна, Хани размышляла над словами Берна. Он прав был, это хмурый воитель Севера. Будет время для слез, а нынче время вспоминать о долге. Интересно, чтобы сказала старая Ванда, окажись тут рядом. Не жалела бы, что по ее наставлениям порченную светлую колдунью взяли в круг сестер, а она, вместо того, чтоб исправно нести возложенные обязательства, рыдает, точно дитя над разбитой коленкой? И что сказать в Башне белого шпиля? Ее посылали глядеть и слушать, только что же теперь, когда нет Владыки Торхейма и Артум остался без правителя? Стоит ли вмешиваться как того велят обычаи? С давних времен Конунга выбирали советом колдуний Белого шпиля. Иногда, они выбирали того, кто был ближе всех к умершему или изгнанному Конунгу, а иногда – вовсе стороннего человека. Был ли избранный воином или кузнецом, кожевником или служителем из храма – все были равны перед выбором. Но теперь, пока до Артума еще неблизкий путь, кто-то должен взять верх: раздать приказы вождям, успокоить злого Корода, который бранился почем зря, что его воинам так и не дали переполовинить поганое людоедово войско. Берн нравился ей своим странным хмурым равновесием, но не все вожди признавали его. Берн был хора, рожденным за глаза богов. И пусть для фергайр рождение и кровь не имеют значения, некоторые особо правильные вожди, не желали видеть на троне грязнорожденного. Даже теперь, когда еще не успело затихнуть эхо песен клинков и молотов, среди вождей началось соперничество. Каждый норовил перекричать другого, отдать свои приказы через чью-то голову. А Берн будто вовсе не стремился быть над всеми, принять то, что протягивала щедрой дланью судьба. Захоти он взять правление – самое время теперь показать, кому как не ему, правой руке своего храбро погибшего отца, править Артумом?

  Но вождь мешкал, словно задеревенел.

  Когда с раной дасирийца было покончено, Хани снова смазала его плечо бальзамом. К тому времени вернулся Раш. Позади него топтались двое, судя по одеждам – деревенские. У одного был раскроен лоб, второй припадал на ногу, но, завидев колдунью, оба тут же позабыли о своих болячках и поклонились, спрашивая, чем помочь. Раш обозлился.

  – Со мной вы пришли, мне и помогать будете! – рявкнул он. – Или вас шараши крепко по башке приложили, что память мигом отшибает?

  Северяне даже не поглядели в его сторону, оба смиренно ждали ответа Хани.

  – Помогите чужестранцу, – сдалась девушка. Она так и не смогла взять в толк, что собирался делать Раш, но решила не вмешиваться, чтоб не злить его еще больше. Только отошла в сторону – наблюдать и, в случае чего, вмешаться. Мало ли что там творится в мыслях самого чужестранца. Вдруг недоброе задумал. И, хоть в такое мало верилось, девушка предпочла убедиться собственными глазами.

  Раш отдал деревенским указания. Мужчины обошли Арэна с противоположной от чужестранца стороны, один сгреб в охапку его ноги, второй взял обхватом грудь. Раш несколько раз повторил, чтоб держали крепко и не отпускали, чтобы он не делал. Хани пришлось вмешаться, чтоб перевести его слова – северная речь в устах Раша звучала точно карканье старого ворона.

  Раш взял руку Арэна, осторожно ощупал выпирающую под кожей кость. После обхватил руку друга над запястьем и чуть выше локтя. Приподнял. Немного потянул на себя – кость зашевелилась под кожей, точно живая. Хани напряглась, все больше уверяясь в том, что чужестранец задумал плохое. Тот снова пощупал кость, задумался, будто не мог решить, как же поступить дальше. Сомнения длились недолго, после чего Раш еще немного приподнял руку на себя, оттянул в сторону и резко завел вверх, так, что ладонь Арэна оказалась на уровне его носа.

  Послышался хруст и слабое щелканье.

  Северяне разом заматерились, Хани не смогла сдержать выкрик.

  – Все, – угрюмо ответил чужестранец. – Теперь его нужно завернуть плотно, чтоб кость не выскочила обратно. Тряпки нужны. И смажь его дрянью той вонючей – боль придет, когда очнется. Пару недель будет наш герой без обеих рук.

  Хани очень хотелось спросить, что он только что сделал, но язык точно задеревенел. Да и Раш не стремился к разговорам. Еще раз глянул на друга и ушел прочь.

  Она плотно обернула воина кусками полотна, так, чтоб никакая встряска не могла растревожить его ран. В Белом шпиле ей показывали, как нужно перевязывать разные раны, как лучше обернуть голову или колено. Но она мало что знала о лечении сломанных костей. То, что сталось с Арэном, так вовсе видела впервые. Даже не знала, поможет ли чудно́е лечение чужестранца.

  Когда на побережье поползли сумерки, помосты были сложены. Отдельно, особняком ото всех, соорудили последнее ложе для Торхейма. Хани отчего-то вспомнила тот день, когда шараши пришли в Яркию. Тогда ей казалось, что еще никогда она не видела столько мертвых северян. Сегодня их было много, много больше. Поверх тел натаскали сосновых и кедровых веток. Девушка только теперь заметила, что жидкий лесок на утесе исчез.

  Пока заканчивались последние приготовления, Хани вернулась в пещеру. Там она оставила меховую суму с умершим птенцом. Девушка собиралась свершить задуманное и предать его огню. Может несчастный и был насмешкой богов, и его следовало оставить где-нибудь на съедение диким зверям, но Хани решила по-своему.

  Беря в руки суму, Хани никак не ожидала, что она окажется... теплой. Столько времени прошло с того времени, как птенец-переросток в последний раз открыл и закрыл клюв. Еще на драккаре его облезлое тело закоченело. А теперь же, будто кто нарочно держал мертвую птицу у очага, ближе к теплым поленьям. Девушка осторожно развязала узлы мешка, сунула руку внутрь. Пальцы нащупали перья. Тонкие и мягкие, подпушек. Хани, не долго думая, достала птенца наружу. Теперь он вовсе не походил на старую больную курицу. Напротив, молодые перышки покрыли тело почти полностью, оставив неприкрытыми только лапы. Он привычно прятал голову под крыло. Только Хани, как ни старалась, не могла разобрать, что сталось с птенцом. Не могла же она и в самом деле так ошибиться, что чуть не предала огню живую птицу. Сейчас птенец больше походил на меховой шар, нахохлился и не желал показывать голову. Хани, поняв, что "развернуть" его нет никакой возможности, мысленно пожала плечами и осторожно сунула птицу обратно. Если проголодается – поднимет крик. А теперь не подходящее время, чтоб гадать почему да как.

  В углу пещеры что-то зашевелилось. Хани не сразу среагировала на шум, уставшая от битвы и долгих часов хлопот с ранеными. Она повернула голову на звук только после того, как их темноты, вслед за возней, раздалось негромкий скулеж. Девушка поднялась, отложила суму с птенцом на прежнее место и выколдовала путеводный шар, вглядываясь в черноту. Под рассеянным голубоватым свечением, она отступила, обнажая скорченную вдвое фигуру. Хани сразу узнала жреца, черненого солнцем Банру. Он сидел на корточках, обхватив голову руками, будто боялся, что потолок пещеры вот-вот рухнет на него.

  – Служитель? – осторожно позвала Хани, отчего-то не решаясь подступить ближе. Почему он тут? Она же велела отвести его к тем раненым, в ком уже угнездилась черная кровь шарашей? Сразу после того, как догорят погребальные костры, несчастных должны будут лишить жизни и тоже предать огню. – Что ты здесь...

  Банру не дал ей закончить. Он так быстро поднялся, что Хани показалось, будто он нарочно поджидал, пока она подступиться. Но он не тронул ее, только уставился широко распахнутыми глазами – точно безумец.

  – Я не хочу умирать, – зашептал он. Губы Банру тряслись, на лбу густо выросли капли пота. – Я пережил сражение, значит, боги меня пощадили, сохранили жизнь. Эти люди – они хотят меня убить, ходят, глядят так, будто думают, кому бы первому снять голову. Нет, не такая участь мне уготована. Лассия, Солнечная госпожа моя, послала мне видение, где тело мое старо и дряхло, и его кладут в расписной саркофаг, как и положено обычаями моего народа. Круг меня дети и внуки, я в почете и славе, и горе по моей смерти печалит всякого.

  Хани отшатнулась, но жрец продолжал напирать на нее. Так, шаг за шагом, она оказалась прижатой к стене, в нескольких шагах от выхода. Служитель глядел на расщелину, из которой тянуло ночным холодом, несколько раз жадно глотнул, точно напивался свободой.

  – Ты умрешь, – Хани отвела взгляд. – В тебе есть порча, ничто не спасет тебя от того, кем ты скоро станешь, чужестранец. Если боги хотели тебя пощадить, самое время бы им сделать это, но теперь уж поздно.

  Банру снова взвизгнул, затрясся, обхватил себя за плечи. Хани никак не могла разобрать, что за чувство родилось в ней – жалость ли, презрение? Темнокожий служитель мог не вмешиваться в битву, схорониться и обождать. Но он дважды становился рядом со всеми – в Яркии, и теперь. И все ж, жалеть жреца Хани не могла. И слов таких не нашлось. Может от того, что смерть сегодня стала ее ношей, жадной змеей, что выпила из нутра всякое сочувствие и тепло. В середке Хани было пусто.

  – Я не умру, не умру. – Служителя лихорадило, пальцы остервенело впивались в края одежды, точно хотели сорвать невидимые путы, которыми порча все сильнее сковывала его тело.

  – Тебе следует достойно принять смерть, чужестранец. – Хани хотела отойти в сторону, но уже в следующее мгновение жрец схватил ее за плечи и затряс, словно дерево. Голова ее болталась из стороны в сторону, свет путеводного шара заплясал неясными бликами.

  – А ты, девчонка, знаешь, как это – когда тебя кладут на плаху?! – От жреца несло смертью и грязью, точно так же, как от людоедов. Человеческое в нем будет живо еще несколько восходов солнца, а после разум очиститься для одной единственной мысли – убивать и пожирать людей. – Говоришь, я порченный? А если я пущу тебе кровь и дам твоему телу своей крови – что ты скажешь тогда, а?

  Безумный темный взгляд не лгал. Хани даже стало жаль разочаровывать жреца, который, вероятнее всего, припас этот аргумент напоследок.

  – Ты еще человек. Все что сможешь – убить меня тут же, размозжить голову или каким-то чародейством жреческим. – Девушка пожала плечами. Вдруг поняла – нет страха.

  Жрец тоже понял, потому что отступил назад, сник, будто в его теле размягчились все кости.

   – Отпусти меня, – попросил, не поворачивая головы.

  – Я не держу тебя, – ответила Хани. – Только прежде ты должен знать, что станешь таким же, как те, которых нынче убивал. И когда ты станешь людоедом, никто не разглядит в твари Шараяны жреца Солнечной. И никто не станет оплакивать тебя.

  Банру рванулся к выходу, так ни разу и не взглянув на Хани. Девушка не знала, услыхал ли он ее предостережение. Только несколько долгих, тягучих мгновений смотрела на расщелину, веря – вот сейчас он вернется, осознает ошибку, найдет в себе мужество и примет смерть достойно.

  Банру не вернулся. Никто не остановил его. Вместо того, в пещеру сунулась голова одного из служителей Скальда – он поторопил ее. Пришла пора поджигать погребальное ложе северных воинов.

  Хани думала, что временя отдавать почести погибшим воинам, сделалось бесконечны. Остановилось с того самого мига как она взяла в руки горящий факел. Произнеся последние молитвы, тронула пламенем щедро политое маслом тело Конунга. Огонь тут же пустился в пляс, разбежался, точно порча шарашей. Девушка зажмурилась, не в силах видеть, как охотно поддается плоть, как легко и споро пузырится и чернеет под пламенем кожа. Хорошо, что время прощальных молитв по Владыке Севера прошло, и пришел час отправить в черное царство павших воинов. В щедрой свите нынче спустится Конунг, подумала Хани, когда вслед за ее огнем, помост с мертвецами-северянами тронули десятки других факелов, как было заведено.

  Прошло много времени, прежде чем костры догорели. Раз или два почти уснувшее пламя дразнили новыми порциями масла, и огненный зверь рос с новой силой. Пока от мертвых не осталось лишь пепелище, перемеженное костями, черепами и остатками обгорелых деревянных головешек. Было решено не трогать шарашей – их было так много, что никто не решался касаться поганых тел, что уже начали гнить и испускать зловоние. После к Хани пришли жрецы и попросили ее еще раз поглядеть на тех, кто подхватил заразу. На тот случай, если боги сжалились над чьей-то головой и послали исцеление. Чуда не случилось. Девушка прогнала прочь всякое сожаление. На молчаливый вопрошающий взор служителей, ответила молчаливым же кивком. И пошла прочь, не считая всех, кто теперь примет смерть.

  – Фергайра, – остановил ее измученный, но молодой голос. Рука уцепилась в край белого одеяния, в которое Хани переоделась перед ритуалом.

  Девушка остановилась, едва заставила себя повернуть голову. Перед ней, стоя коленями в грязной жиже, склонил голову молодой воитель. Он даже не смел посмотреть ей в лицо; отваги хватило лишь на то, чтоб заговорить да тронуть подол.

  – Чтоб ты знала, фергайра – я не держу на тебя зла, – сказал он. Плечи обреченного воина подались вверх, будто он вот-вот готовился вскинуть голову, но ничего не случилось – парень по прежнему глядел долу. – Мы славно проредили нынче людоедов, и смерть моя станет ненапрасной. Я сам покорно иду на нее, чтоб не стать чудищем. Проводи нас молитвой, фергайра.

  Последние слова он закончил торопливо, с жаром. Их подхватил еще кто-то, и еще, пока все разом северяне не испросили для них молитв.

  И Хани провела их. Произнесла над головами обреченных заветные слова, попросила Гартиса принять их достойно. Глядя на склоненные головы, даже не смогла их сосчитать. Было здесь три десятка воинов, четыре или пять – не знала. Но зачем знать? Это все равно смерти, бессмысленные и тяжкие, потому что северянин поднимает оружие на северянина, отнимет жизнь у собрата, такого же как и сам, Скальдова ребенка.

  Ночь прошла тяжело. Хоть орда шарашей отступила, дозорные менялись каждый час, на тот случай если придет новая напасть. Вожди не проявляли открытой вражды, отдавая дань умершим. Ни одно бранное слово или ссора не должны были омрачить последний путь воинов Артума. Но тяжкое предчувствие скорого раздора закипало, настоянное на крутом отваре крови и ярости.

  Хани спала беспокойно. Птенец, казалось, так и не изменил своего положения. Она несколько раз трогала тонкую кожу под густыми мелкими перьями, убеждаясь, что птенец действительно теплый. Но, как и прежде, он не подавал никаких признаков голода, молчал и все больше становился похож на пернатый шар – не разобрать, где голова, а где крылья и лапы.

  Рассвет принес умытое легкой моросью небо. Когда мелкие тучки истаяли, полив землю дождем, вожди собрались на утесе. От старых древ теперь остались только пни да мелкая деревянная стружка, посеянная лихими топорами. Хани, еще сонная после тяжкой ночи, старательно глотала зевоту. Она куталась в тяжелую накидку, скроенную из нескольких овчин белорунных овец. Девушка смутно догадывалась о том, что удумали вожди, и даже собралась отговорить их, но Кород первым успел взять слово.

  – Фергайра, мысли у нас есть, – хмуро начал он, оглаживая бороду. Часть косиц в ней обглодал огонь, оставив по себе темный след. – Мы с собратьями оплакали Торхейма, отмолили его путь в царство Гартиса всякими молитвам, какие знали. Теперь же надобно решить, что делать дальше.

  – Кород верно говорит, эрель, – подхватил его стоящий позади вождь.

  – Молчали бы, нашли время власть делить, стервятники, – огрызнулся Фьёрн.

  Хани удивилась его грубости. Этого северянина она знала мало; за все время, что вместе с ним и его отцом Берном провела на "Красном медведе", обмолвилась с обоими всего парой слов. После, уже на берегу, Берн сам заговаривал с нею, Фьёрн же сторонился, хотя и не выказывал открытого недружелюбия. Сейчас же в молодого воина точно богаш вселился – глаза горели, ладони искали у пояса оголовье рукояти молота. С чего бы случиться такой перемене, подумала Хани, но мысли ее тут же распугал нарочито громкий кашель Берна. Вождь хранил покой на лице. Оставалось только гадать, что за мысли тяготеют над Торхеймовым бастардом.

  – Не горячись, Фьёрн, – он положил руку на сыновье плечо. – Пусть Кород скажет, раз ему мочи терпеть нет, а мы послушаем.

  Кород с прищуром зыркнул на того, помял в ладони жидкую бороду и снова заговорил.

  – Нужно, чтоб кто-то взял верх, эрель, не то быть беде, – сказал он. – Все мы достойны стать приемниками, но с давних времен повелось, что фергайры решают, кому взять власть и занять Браёрон. Всем знамо, что одна фергайра не решает за всех, – будто угадав ее вопрос, тут де прибавил к первым словам, – но воинству нужно решить, что делать теперь, когда нет над нами Конунга и его воли.

  Хани хотелось завернуться в мягкую шкуру по самую макушку, спрятаться ото всех глаз, которые глядели то с укором, то с вопросом, а то и вовсе неприязненно. Она не хотела теперь делать то, что с нее требовали. Все они решили, что ей одной под силу сказать, кто будет приемником, хоть и знают, что одним голосом ничего не решить.

  – Я не могу, – сказала как могла решительно, чтоб голос не дрожал, точно загнанный гончими заяц. – Знаете же, что Конунга выбирают все сестры Белого шпиля, что же от меня хотите?

  – Назвать имя, – сухо бросил кто-то позади.

  – Кто я, чтоб приказывать вам? – ответила, не повернув головы. Какая разница, кто был хозяином резких слов, все одно он говорил с молчаливого одобрения остальных. – Мои сестры, верно, давно обернули зеркало в сторону сражения, если в том будет нужда, придут и сами наделят властью достойного.

  – А нам-то что делать, пока молчат твои сестры, фергайра?

  Под взглядом Корода сделалось холодно, совсем как тогда, в Белом шпиле, когда тело ее омывали перед посвящением. Точно так же перестали покоряться руки и ноги, где-то в горле точно застрял снежный ком – ни вздохнуть полной грудью, ни выдохнуть.

  – Плыть домой или погодить, разведать, не придет ли новая беда? – спросил еще один.

  – Если уж придет, так ляжем все, тут и думать нечего, – за словами послышался смачный плевок.

  Хани поежилась, бегло скользнула взглядом по лицам, ища поддержки. Неужели они вправду не понимают, о чем просят? Толкают ее пойти против укладов и традиций. И кто после будет покрывать ее, выгораживать спиною перед разгневанными сестрами? Никому не станет смелости выступить против почтенных колдуний Севера, а она, молодая да короткая, вот и нет страха ненароком пришибить.

  – Уважайте фергайру! – снова полез в драку Фьёрн. В этот раз от Хани не укрылось то, как сильно Берн схватил его плечо – даже пальцы побелели от натуги. Но молодой воин рвался вперед, точно дикий зверь с привязи. – Из всех вас Берн был ближе всего к Конунгу, ему и быть заместо него, пока фергайры не назовут достойного.

  Девушка нутром чуяла, как не по нраву пришлись вождям речи Фьёрна. Никто не стал вступать с ним в спор, но поддержки среди защитников Артума тоже не нашлось. Молодой воин отступил, только горестно глянул на Хани. Ей очень хотелось сказать ему хоть малое слово благодарности, но она не смела. Взять теперь чью-то сторону все равно, что бросить топор в гущу воинов – посеять раздор.

  – Я не стану делать того, что вам взбрело в голову от меня требовать, – как могла решительно сказала Хани. Главное говорить жестко, чтоб никто не углядел в ее словах слабости и страха. Пусть видят, что воля ее крепка. Сколько раз еще придется обмануть, стать кем-то другим? Чутье подсказывало, что обманам не будет числа. – Если моим сестрам будет угодно теперь же разобраться с именем нового Конунга – они подадут знак. До тех пор нужно ждать.

  – Эрель, – в этот раз слово взял Берн, – все ж нужно решить, что дальше делать?

  – Так и решите, – Хани беспомощно опустила плечи. Перед глазами все плыло, усталость, которая столько дней зрела, теперь навалилась вся разом. Нужно скорее бежать прочь, пока силы не покинули ее. Не хватало только осрамиться, показать слабость, чтоб воины, и без того не желающие принимать ее колдуньей Севера, вовсе потеряли уважение. – Вас много здесь, пусть решит большинство. Так будет по справедливости. Я же приму всякое решение.

  Отчего-то захотелось снова взглянуть на Берна, поискать его одобрения. И увидеть Талаха, хоть бы в последний раз, одним глазком, чтобы не сойти с ума. Но нет больше ни шамаи, ни его крыльев за ее спиной.

  Духи и те умолкли.

  Раш

  Купца он заметил не сразу.

  Проведя ночь на какой-то драной мешковине, кутаясь в шкуры, что кое-как спасали от лютого холода, который выбрался на ночной дозор, Раш громко материл ранних жителей деревни. Они встали едва ли не с первым оранжевым облаком на горизонте. Не успело солнце как следует выкатиться на небосвод, а побережье уже превратилось в гудящий улей. Все было точно так же как и в Яркии – никто не скорбел, никто не лил больше слез. Будто ничего не сталось.

  Как только дремота покинула его, Раш осмотрелся, прикидывая, стоит ли ополоснуться. После битвы он как следует и не вымылся, только обтерся морской водой, чтоб смыть грязь и потроха шарашей. Теперь же тело свербело почти везде, точно став пристанищем для всех клещей Эзершата. Подойдя к кромке воды, стараясь понять, что творится круг него, карманник зачерпнул полными пригоршнями. Холодно, и воняет отчего-то так, будто рядом потрошит кто тухлую тушу.

  Раш умылся, ополоснул шею и подмышки, кое-как одною водой вымыл волосы. И только после увидел купца. Того самого, у кого увел пламенеющий кинжал. Мысль о безвозвратно потерянной хорошей стали, отозвалась неожиданным ударом в бок, да так, что карманник даже поморщился.

  Купец стоял чуть поодаль, тоже у самой воды. Море едва забирало на носки его дорогих сапог, а сам таремец задумчиво поглаживал ладони друг о друга. Молнией метнулась мысль – знает ли торговец о пропаже? Конечно знает, пришел сам собою ответ, всякий бы заметил потерю такого затейливого кинжала. Раш пожалел, что не умеет читать мысли. Сейчас бы многое отдал, лишь бы забраться в голову купчишки.

  – Холодно сегодня. – Таремец, словно почуяв пристальный взгляд, повернулся в сторону Раша и широко заулыбался.

  Карманник не мог не заметить, что на лице его нет и следа царапин, да и сам торговец выглядит так, точно всю битву просидел в потайном схроне. Не исключено, что так оно и есть, подумал карманник, сполоснул руки до самых локтей, и натяну рубаху. От нее разило потом и морем, на ткани остались темные пятна грязи, но другой не было. Остальные вещи пришлось сжечь – после сражения они пришили в полную негодность.

  – Мне кажется знакомым твое лицо, – не унимался таремец.

  Раш мысленно проклял его, попятился, стараясь не поднимать лица. Хоть, что это даст? Здесь, на берегу, они все в куче, точно кролики в клети, никуда не деться, если уж купец и впрямь его признал. Но как? Он мог поклясться, что не поднял никакого переполоха, когда кинжал уже был в его руках, и таремец, и его охранник, дрыхли как перед смертью. Когда обнаружили пропажу и кинулись искать, – Раш не сомневался, что так и сталось, – Арэн мигом все понял. Только сказал ли он, кто украл? Вряд ли.

  – Многие так говорят, – ответил Раш, всем видом показывая, что разговор ему не интересен. Мысленно попросил Карриту отвадить от него торговца. – Особенно продажные девки с кучей сопливых ублюдков. Тут же и лицо вспоминают, и чуть не точно сказать могут, в каком лике луна была, когда я их обрюхатил.

  – Я видел тебя в Яркии, вместе с господином Арэном из Шаам. – Таремец прытко шел на него; его ноги резво мяли мокрый песок, а улыбка растянулась чуть не до ушей. Поравнявшись с Рашем, таремец еще раз окинул карманника взглядом.

  Раш готовился уносить ноги. И что за напасть привела его следом за Арэном в Северные земли! Дня такого не было с того мига, когда кони их пересекли границу заснеженных просторов, чтоб он не корил себя за поспешность. Может сейчас бы прохлаждался в постели с парочкой молодух мамаши Модры, той, что держала таверну с "изысканными угощениями" в мелком городишке на окраине Дасирии

  – Господин, – таремец изо всех сил старался не подать виду, что называть так насквозь грязного человека ему несподручно, но карманник видел фальшь. – Охранник мой нынче пал в бою. Бестолковый идиот, которому я имел неосторожность заплатить. А он только то и делал, что пил да чрево набивал, а вот же – удумал еще воевать. И хоть проку с него так и так было мало, теперь я остался вовсе беспомощным, точно дитя малое.

  Раш насторожился, хоть и продолжал держаться особняком, изображая вид, будто небо и просторы Артума занимают его куда больше, чем речи собеседника. Но торговца это нисколько не смущало. Напротив, он подступался все ближе и ближе, выворачиваясь так, чтоб непременно глядеть карманнику глаза в глаза.

  – Я предлагал другу вашему, Арэну из Шаам быть моим, как бы так лучше выразиться... – Таремец мялся, гладил ладони, точно смывал с них невидимую грязь. – Мне надобна защита, господин. Умелый с оружием воин, и не трус, и чтоб толк знал, как уберечь мое имущество. Товара у меня множество, только жадных людей так же без счету, как звезд на небе в летнюю ночь. Я же готов платить золотом. – Тут таремец хитро сощурил и без того маленькие глазки, так, что они сложились тонкими узкими полосами, и прибавил, чуть понизив голос: – И еще у меня есть несколько занятных вещиц, которые могли бы пригодиться смельчаку. Ручаюсь, что они родом из Шаймерской пустыни, получены мною из рук в руки, цены им нет. И я, если бы нашелся добрый человек и помог мне перестать бояться каждой тени, готов подарить ему одну из них. Любую, какую тот пожелает.

  "Знаю я твои шаймерские "вещицы", – чуть было не сорвалось у Раша, но карманник только удивленно вскинул бровь. Предложение таремца пришлось как нельзя кстати. Мало того, что тот, по всему видать, знать не знает, что собирается нанять на службу грабителя, так еще и предлагает заплатить. Интересно, сколько же готов выложить торговец? Таремские торгаши, за редкими исключениями, все до одного были скупыми – это в Эзершате знал всякий. Потому-то вольные наемники не спешили связываться с торговыми таремскими караванами, боясь остаться с носом. Но тот, что теперь стоял напротив Раша и заискивающе глядел ему чуть не в рот, выглядел перепуганным и готовым на все, лишь бы сохранить свою жизнь. Курица зовет лиса постеречь ее сон, подумал карманник, все еще храня отрешенный взгляд. То, что таремец при первой же оказии постарается надуть его, Раш не ставил под сомнение. Но с другой стороны, у торгаша наверняка мошна от золота по швам лезет, да и скарб всякий имеется, которым можно поживиться. Карманник знал, что не останется без наживы, но предпочел набить себе цену, поглядеть, насколько таремцу в заду свербит от страха.

  – Ты на что это, добрый господин, намекаешь? – Спросил с напускной строгостью.

  – Я только говорю, что готов платить достойно, за достойную работу, – юлил торгаш.

  Раша начали раздражать его снующие ладони и то, как таремец лезет ему чуть не в рот. Поэтому, без всяких церемоний, отстранил торговца рукой и зашагал вперед, всем видом показывая, что тому стоит поискать в другом месте. Он почти не сомневался, что таремец не раз предлагал свои услуги кому-то из воинов, наверняка рассчитывая нажиться на их глупости, да не тут то было.

  – Господин, прошу тебя, не торопись с ответом! – Торговец не отставал и громко сопел позади Раша.

  Карманник чуть замедлил шаг, дав обогнать себя, чем тот тут же воспользовался. Лоб таремца покрыли мелкие морщины, крохотные глазки бегали туда-сюда.

  – Не горячись, господин, давай все обсудим. Я вижу, что ты славный воин. Признаюсь честно, мне совсем не по душе местный сброд, того и гляди пришибут, слова не скажи, все косо смотрят. А я вижу, что нам с тобой можно договориться. Понимания между нами больше, чужестранец.

  Рашу вдруг сделалось гадливо от такого сравнения. С какого дива торгаш всех своей мерой меряет?

  – Ты, сдается мне, из та-хирцев вышел.

  – С чего бы? – Не удержался от вопроса карманник.

  – Невысокий, черноглазый да темноволосый, лицо ладное, руки тонкие, пальцы такие, что только бы легкой сабелькой управляться. Думаешь, я вовсе слеп и глуп, господин? Я, может, трус и никогда тяжелее пера ничего в руке не держал, но глаз у меня зоркий, всякое подмечаю.

  Раш перестал валять дурака. Торгаш-то оказался ловок, взял его с того боку, где Раш меньше всего удара ждал.

  – Я из пены вышел, – сказал нарочно громко, да смехом разбавил. Пусть теперь сам разбирает – прав ли. – Так что же мое будет, если договоримся?

  – Краты или кое-что из моих диковинок. О, у меня есть прекрасная тонкая кольчуга, легче пуха, а еще знатный красный щит. И пара клинков чудесного железа, такого прочного, что могут запросто камень нарезать тонкими ломтями.

  – А золотом сколько дашь? – Продолжал торговаться Раш.

  Краем глаза он заметил Миэ, которая направлялась в их сторону. Лицо волшебницы было смурным, будто она челом собрала грозовые тучи со всех округ.

  – Пятьдесят, – как-то уж слишком быстро ответил торговец. – Но у меня условие – я заплачу только четверть теперь, а остальное – когда окажусь в безопасности, и больше не буду нуждаться в твоих услугах.

  – И где же, по-твоему, такое место?

  – Сдается мне, что северные воины теперь отправятся в столицу Артума, а деревенские вернутся в Яркию, раз орды шарашей удалось остановить. Признаться, мне более всего мил дом родной, только раз выпала оказия отправиться в Сьёрг, почему бы и не воспользоваться ею. Думаю, что как только корабли зайдут в гавани северной столицы, я тут же отправлюсь искать наемных охранников. Как только найду таких – будем считать твою часть уговора выполненной. Как видишь – я собираюсь щедро заплатить за пустяшную работу.