Текст книги "Сердце мертвого мира (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

  После того, что сталось с Фирандом, женщина не рискнула бы уговаривать его попросить помощи у старинного друга отца. Да и как о том говорить, если брат не счел нужным даже поведать ей о письме?

  Катарина досадливо прикусила губу, чувствуя, как на языке стало солоно. Неужто Фиранду дорога была засранка Яфа, что из-за ее смерти в немилость попала она, Катарина? Не может быть, чтоб брат не видел всех выгод, которые принесла Ластрикам смерть рхельской принцессы. Сам же велел от нее избавится, что оставалось делать? Сказать Ракелу, что Ластрики навеки покроют позором весь род Амадов, отказавшись от царской дочери накануне свадьбы. Даже Ракелу не придет в голову искать виновных в смерти дочери в Тареме – слишком дерзко смелый поступок совершила она во благо сохранности покоя.

  Женщина потерла озябшие плечи, но не торопилась вернуться в тепло своих покоев. Только холод ночного Тарема мог остудить ее злость и досаду. Фиранд, судя по всему, решил оградить ее от дел семьи, молча отведя сестре удел ключницы и смотрительницы замка. Но Катарина не собиралась терпеливо наблюдать, как брат совершит ошибку. Она верила, что рано или поздно Фиранд оценит все старания. Лучше бы раньше, с горечью подумалось Катарине, пока она пыталась соединить невидимой нитью частую россыпь звезд. Если Фиранд прознает об игре за его спиной – он рассвирепеет. Но обстоятельства вынуждали Катарину перешагнуть через его молчаливую волю. Теперь разумом Фиранда заправляет гнев. Он же застит ему взор, не дает разделить пшеницу от проса.

  Катарина вернулась в комнату. К тому времени рабыня уже расставила на серебряном подносе кубки с теплым мятным отваром, пополам разведенным соком белых яблок. Напиток этот отлично успокаивал, дарил покой и отрезвлял.

  – Угощайся, Многоликий, – предложила таремка, зная – мальчишка не притронется к еде и питью в ее присутствии пока она не даст согласия.

  Многоликий змеей подполз к столу, уселся, собрав ноги так, что они соприкасались пятками, а коленями будто бы прилипли к полу. С жадностью голодного волчонка запихнул в рот сразу несколько кусков сморщенных и сладко пахнущих южных фруктов, не прожевав их – с сопением отпил из кубка. Заметив пристальный взгляд госпожи, так и замер, насторожившись. Катарина поспешила отвернуться, пристроившись как и он, на полу. Все чаще ее кости поскрипывали, все чаще боль в пояснице напоминала о возрасте. Скоро все мази и белила не помогут срыть морщины, которых вокруг глаз стало великое множество. Леди Ластрик не любила вспоминать о возрасте. Она давно перешагнула рубеж третьего десятка лет, и теперь всегда была в молчаливой войне со старостью. Для того ли они родилась, чтоб в тридцать семь сделаться похоронить себя в сединах, сделаться беззубой старухой, которая только и знает, что причитать о зазря потраченной молодости.

  Теплое питье согрело, заставило таремку довольно зажмуриться. Мальчишка услужливо протянул засахаренный банан и Катарина приняла угощение прямо из его рук, ненароком тронув губами пальцы Многоликого. Легкая шалость, чтоб напомнить себе – она по-прежнему женщина, которая слишком давно не предавалась похоти. Мальчишка был только услужливой собачонкой, но Катарина никогда не смотрела на него другими глазами. И пусть те, кто видал ее в обществе Многоликого считали иначе, – даже брат Фиранд не раз журил ее, что срамится связями с ребенком, – женщина не спешила развенчивать сторонние домыслы. Много ли женщин ее возраста могут похвалиться тем, что их плоть тешит юный любовник?

  – Ты что-то задумала, госпожа моя, – шепнул Многоликий, когда проглотил нажеванный комок.

  – Думаю, что немного соленого воздуха пойдет мне на пользу, – полуулыбкой ответила она. – Видал ты Переломанный хребет?

  Мальчишка отрицательно качнул головой. Таремка закатила глаза, вспоминая почти нетронутые людьми буйные плодоносные джунгли, чистые подземные источники. Переломанный хребет – полукружие архипелага, который часто называли пиратскими островами. Впрочем, сами пираты были там не частыми гостями. Много раз и разные державы отправляли свой флот, чтоб выкорчевать пиратские гнезда, но каждый раз находили там только дикие джунгли и поселения аборигенов, что торговали ракушками и мидиями, зажаренными со сладкими корнеплодами. Никто не знал, где прячутся та-хирцы. Ходили толки, будто они кочуют с острова на остров, проводят дни в наспех собранных хижинах.

  Другое дело – Та-Дорто. Самый крупный остров в архипелаге, свободная земля, не признающая никаких законов, кроме голоса звонкой монеты. Здесь та-хирцы сбывали награбленное, вели торг со всяким, кому хватило смелости приплыть не с порожними карманами. Говорили, будто удачливый торговец сыщет на Та-Дорто и легендарный меч, и раба, обученного магии и прочим премудростям. Будь Та-Дорто вдвое больше – он мог бы стать занозой в заду таремских торговцев, потому что народ туда плыл со всех сторон Эзершата. Но таремцы и сами часто паслись на вольной земле, а флот торговцев обходил Та-Дорто стороной, не решаясь нарушить неписаные порядки. Та-хирца можно убить везде, но если хоть одна нога пирата стоит на вольной земле – тронуть его нельзя.

  Если где и стоит искать Шепелявого, – теперь старой, копченной солью и солнцем камбале, минул шестой десяток и он давно уж не ходил в море, но был в почете у молодых та-хирцев, – то только на Та-Дорто. Самый час для морской прогулки. Осталось только придумать байку Фиранду. Таремка прикинула, сколько времени может уйти на путешествие туда и обратно. Десяток дней с попутными ветрами и быстрым судном, благо их у каждой таремской пристани как селедок в бочке. За мошну с золотом ни один капитан не станет приглядываться, кто зашел к нему на борт, а за полсотни золотом поплывет хоть к Велашу. О втором Катарина не беспокоилась вовсе: с приходом весны та-хирцы становились хозяевами морских просторов, торговля на Та-Дорто просыпалась, и всякий уважающий себя капитан спешил поглазеть на заморские диковинки, да набить трюмы всякими товарами. Пираты не копили сокровища, потому добытую разбоем эфратийскую древесину, дорогие таремские вина или рхельские шелка сбывали на треть дешевле от цены на рынках. Никто не упускал случая поживиться, недаром ходила поговорка, что на Та-Дорто лучше ехать с полными ларями золота и прирезанной совестью.

  – Надеюсь, у тебя нет морской хвори, – сказала Катарина, снова глотнула мятного отвара, скосила взгляд на мальчишку – тот продолжал уплетать за обе щеки. Поднос со сладостями стремительно пустел.

  – Я много плавал, госпожа моя, – сказал он, на этот раз с набитым ртом и кусочки фруктов посыпались на дорогой ковер. Многоликий вытер с подбородка дорожку от слюны. – Хочешь взять меня с собой, госпожа моя?

  – Хочу, – отвечала Катарина. – Мне нельзя волочить за собою эскорт, чтоб не привлекать лишних глаз и ушей. Однако же я еще не настолько глупа, чтоб не позаботиться о собственной безопасности. Тебе же я доверяю. – Она сделала выразительный акцент на последнем слове, гадая по лицу мальчишки – о чем он подумал? Но бледно-серое лицо осталось немым, сладости – и те вызывали в нем больше интереса.

  – Я буду твоей тенью, госпожа моя, – пообещал мальчишка. Тут же с сопением и чавканьем опорожнил кубок, и, довольный, облизнулся.

  Миэ

  – Смешно, Арэн из Шаам, но мы опять пришли туда, откуда начинали. – Миэ, наконец, оторвала взгляд от широких разломов на стене. Все они брали начало в одной точке и ползли вверх: множились и расползались, точно раскидистая крона, упираясь в потолок. – Видел же, что сталось с башней фергайр. Чудо еще, что она выстояла и не развалилась вовсе.

  Арэн поскреб подбородок, тронул пальцами зудящую рану на носу. Теперь ко всем шрамам дасирийца прибавился еще и этот – кривой, узловатый, ровно на переносице. Странное дело, но эта вспухшая багряная рана делала не шибко симпатичное лицо Арэна привлекательнее. Только его перепуганная брюхатая девчонка каждый раз с перепугу выпучивала глаза, будто рыбина. Миэ позволила себе немного иронии, подумав, что сталось бы с северянкой, увидь она, как ее "господин" перевешал половину села крестьян только за то, что те вовремя не пристали на его условия и отказались в срок выплатить положенный налог. По меркам таремки, голодранцы заслужили такую кару: плох тот хозяин, который не в состоянии приструнить зарвавшихся простолюдинов. Но сопливой северянке, которая сама вышла из той же порченой глины, такое наказание, несомненно, показалось бы верхом жестокости. Миэ.

  И что он в ней нашел, думала волшебница, когда вместе с остальными женщинами, пережидала нападение шарашей в складах гавани. Гаденький голосок подсказывал, что самому дасирийцу было бы только на руки, чтоб девчонка отошла в мертвое царство вместе со своим ублюдком. Если, конечно, ребенок был взаправду. Пока что единственным свидетельством ее беременности была только Хани, на которую снизошло озарение; сама белоголовая колдунья не могла сказать, что было ему природой, но утверждала свое, как заговоренная. Глядя на Бьёри, – девчонку не мучила хворь, не разбирала утренняя слабость, – Миэ начинала сомневаться в правдивости слов Хани. Кто его знает, может, северянка таким образом услужила своей землячке. Но о том, чтобы высказать свои подозрения Арэну, таремка и не помышляла. Каждый раз, знал дасириец о том или нет, когда взгляд его падал на живот Бьёри, он делался мягче, будто мысленно уже качал на руках своего первенца. И Миэ не хотелось рушить его мечты. Но если мелкая фергайр солгала, волшебница дала себе обещание предать ту самым страшным мукам.

  Когда все закончилось, Сьёрг сделался большим пожарищем, в котором удалось уцелеть редким домам и постройкам. Когда Миэ увидела, что сталось с Белым шпилем, она не нашла в себе слез. Боль от того, что в тех камнях покоиться Раш, сдавливала сердце тугой петлей. Она не решалась говорить о своих подозрениях дасирийцу, хотя Арэн и так видел башню и не мог не подозревать того же. Но по молчаливому сговору они не начинали скорбных разговоров несколько дней. Берн, которого дасириец вынес на себе, на удивление быстро приходил в себя. Раны, оставленные шарашами на теле северного вождя, остались чистыми и жизни Берна ничто не угрожало. Еще до вечера того дня, когда случилась битва, всех уцелевших забрали в Брайорон. Замок стоял на отшибе, и почти не пострадал от землетрясения. Ту часть, что жалась к горе, частично побило камнем, вышибло западную часть стены, но стены выстояли. И, хоть внутри там было так же промозгло, как в черном Харроге, замок Владыки Северных земель оставался единственным защищенным местом в Артуме. Берн, чьим здоровьем озаботилась сразу дюжина служителей разных храмов, велел отвести чужестранцам комнаты в верхних покоях, несмотря на возражения жены мертвого Торхейма. По законам Артума, вдова Конунга имела право оставаться в Брайороне столько, сколько ей вздумается, и ее благополучием должен озаботиться новоизбранный Владыка, однако она теряла всякие права, и голос ее в замке был не главнее голоса какой-нибудь прислужницы. Однако, и ту не обошлось без нашептывания Сарии, Бьёри поселили вместе с Миэ; комната Арэна, правда, располагалась совсем рядом по коридору, но Миэ бесила сама мысль делить комнату с северянкой.

  Наутро следующего дня была назначена церемония коронования Берна на престол Артума. Фергайры, – их выжило ровно девятеро, торопились. Страна, обезглавленная и выпотрошенная битвой, стремительно скатывалась в хаос: утратившие человечность горожане ударились в грабеж, некоторые из тех, кого проело проклятие шарашевой гнили, старались укрыться от смерти. Их находили свои же и устраивали самосуды. Дозорные приносили вести и сотне обезглавленных горожан, многие из которых не подхватили заразы, а стали жертвами страха своих сородичей.

  Перед сном их с Бьёри навестил Арэн. Дасириец выглядел паршиво: серый и осунувшийся, он переоделся в чистое, но не стал сбривать густой щетины. Выглядел дасириец на десяток лет старше своего истинного возраста.

  Пользуясь тем, что Бьёри откисает в лохани, Миэ решила поговорить с ним о своих волнениях. Услыхав про Раша, дасириец скрипнул зубами.

  – Думаешь, я о том не думал? – сказал он, глядя куда-то поверх головы таремки. – Раш и не из такого дерьма выпутывался.

  – Ему не может везти так часто, – осторожно сказала волшебница, на что тут же получила взбешенный взгляд Арэна. Знала – он злиться не на ее слова, а на себя, оттого, что не в силах противопоставить им стоящий довод. – Мне обрыдли Северные земли, которые отбирают дорогих мне людей. Надоело чуять смерть у себя на закорках. Дня такого не сучилось, чтоб я не молилась Вире и Амейлин о заступничестве в мертвом царстве, если мне суждено будет нынче туда спуститься.

  – От меня-то ты чего хочешь? – сдался дасириец. Он снова потянулся пальцами к переносице: рана заживала и досаждала ему постоянным зудом, но Арэн нарочно отказался просить служителей прибрать отметину целительными молитвами. Он гордился каждым своим шрамом.

  – На рассвете Берна провозгласят владыкой. Делай, зачем тебя послали – и едем домой. – На последних словах голос подвел ее, дрогнул и Миэ пришлось сделать паузу, чтоб сглотнуть ставший в глотке ком. – Не могу мучиться неведением.

  Арэн согласился.

  – Миэ, ты разве не видишь, как мир меняется? – вдруг, спросил он. – То, что твориться Северных землях – ползет дальше, вниз. Рано или поздно, но волна эта сойдет на Дасирию, Тарем, Рхель... Расползется по Эзершату будто порченная кровь. Не говори мне, что не чуешь недоброго предзнаменования. Слыхала, что рхельские посланники говорили? Неладное твориться в Иштаре, народ ждет какого-то Первого бога. Знаешь же не хуже моего, что пророки появляются в злое время, чтоб воду мутить, сеять раздор.

  Миэ хотелось прикрыть уши ладонями, лишь бы не слышать его слов. Но она сдержалась. Арэн говорил все то, о чем она не отваживалась говорить себе самой. Эзершат стремительно менялся. Даже здесь, далеко от сердца мира, таремка чувствовала изменения, видела, как незримо и необратимо отмирает что-то старое, взамен которому приходит другое – злое и смердящее смертью.

  Половину ночи волшебницу мучали тревожные сны. Когда очередной кошмар окончательно разогнал пелену сна, Миэ выбралась из постели, и, кутаясь в меховое покрывало, присела к жаровне. С помощью магии развела огонь и еще какое-то время рассматривала пламень, пока тепло не прогнало дурные воспоминания. Бьёри, несмотря на шум, поднятый ее возней, сладко спала, изредка посапывая и с шумом втягивая воздух. Миэ знала, что остаток ночи проваляется в постели, в бесполезной попытке поймать дремоту, потому решила не тратить зря время. Книги и "ониксовые глаза" все еще дожидались своего часа. А еще у нее й руках была странная засаленная тетрадь торгаша Дюрана, которую только предстояло как следует перечесть.

  Таремка выколдовала путеводный шар и раскрыла первую страницу дюрановой книжицы. Первого беглого осмотра хватило, чтоб понять – ей в руки попала скрупулезная перепись всех расходов и доходов, которые торговец получал за последние несколько лет. Миэ разочарованно вздохнула. Она до последнего тешилась мыслью, что найдет внутри разгадку шарам, а заодно узнает, почему один из них попал в руки таремца, а второй оказался в пещере харст знает где. Коробки, в которых лежали оба шара, были похожи, точно две капли воды, и волшебница не сомневалась, что "глаза" были связаны для общения. Осталось только прознать, с кем Дюран держал связь. Отчего-то Миэ казалось, что именно в том кроется разгадка.

  Судя по записям таремца, он вел учет чуть не каждой медной монете. Торговал винами, разными безделушками, дешевыми шелками и дешевым же снаряжением. Судя по записям за последний месяц, он ехал в Артум чуть не доверху нагруженный мечами, щитами бронями. Все дешевое, но по подбитым расчетам, таремец рассчитывал взять за все тройную цену. Волшебница мысленно присвистнула – аппетитам Дюрана оставалось только позавидовать. Но Миэ насторожило иное: она не так хорошо знала северян, но за время, проведенное в Артум, нагляделась достаточно, чтобы кое-что понимать. Никто в Северных землях не оставался безоружным, даже мелкие горожане вооружились шипастыми дубинками и плохенькими копьями, пусть и с бронзовыми наконечниками. Люди, которые привыкли к постоянной войне, привыкли же быть к ней готовой днем и ночью. Продавать им оружие так же нелепо, как пытаться всучить таремскому виноделу дешевую лозу, да еще и требовать за нее втридорога. Миэ задумчиво полистала книжонку дальше, пока записи не оборвались...

  Дюран с первой их встречи не понравился таремке, даже родственность рождения не всколыхнула в Миэ хоть сколько-то симпатии к купцу. Однако она никогда не заблуждалась на его счет: торгаш был жаден, но не глуп. И чем больше волшебница размышляла о нем, тем сильнее крепло ее мнение, что купец вовсе не по глупости или случайности вез в Артум оружие и доспехи.

  Дюран знал, что распродаст каждый клинок и каждый щит.

  И знал, что в них будет нужда, иначе стал бы он рассчитывать, что выйдет так удачно нагреть руки?

  Миэ отложила книгу и вздрогнула, когда Бьёри в который раз засопела. Таремка поднялась, не в силах усидеть на месте. Мысли путались, терялись, забегали одна вперед другой. Но среди всей вакханалии в ее голове, оставалось то зерно истины, которую Миэ только что нашла, но еще не могла ухватить за хвост. Женщина металась от стены к стене, останавливалась, собирая то, что опрометчиво поспешила сбросить со счетов. И все повторялось снова. Пока, наконец, не нашла то, что искала.

  – Он ведь знал, – прошептала она себе под нос. – Этот торгаш знал, что в Артуме на счету будет каждый меч, каждый щит и каждый шлем. Он знал, что будут нападения на Яркию, оттого и остановился там! И после, куда бы ни следовал обоз, он всюду был поблизости!

  Последние слова она почти прокричала, забыв об осторожности. Северянка, разбуженная ее голосом, пискнула, и села в постели, хлопая сонными глазами.

  – Мне нужно поговорить с Арэном, – сказала таремка, накидывая на себя меховую тунику, одолженную у кого-то из горничных Сарии. – Если еще не поздно.

  Она выскользнула в дверь, вспоминая, когда же таремец попадался ей на глаза в последний раз. Выходило так, что еще до того, как пришлось спешно покидать Харрог. Тогда таремец пытался сыскать вора, но, не найдя справедливости, затерялся в общей суматохе. Вернее всего обнаружил пропажу и сбежал.

  Путь до комнаты дасирийца был коротким, но таремка успела сотню раз обозвать себя дурой и слепой совой. И как она раньше не догадалась?! Все лежало на самом виду, только бы немного присмотреться... Наверное, оттого-то Дюран не сильно озадачивался прикрытием: кто подумает худое на навязчивого торгаша?

  – Арэн, вставай! – Она ворвалась в комнату дасирийца, в темноте налетела на стул и едва не упала лицом в едва тлеющую жаровню.

  Дасириец вскочил мгновенно, потянулся за мечом, рыская по комнате сонным взглядом. Таремка на всякий случай отошла на безопасное расстояние. Миэ снова начаровала путеводный шар, все еще обеспокоенная, что дасириец с перепугу переполовинит ее.

  – Стучись прежде, – проворчал Арэн, когда тусклый свет обозначил лицо его ночной гостьи. Он сел на постель, потирая глаза и широко зевая. Штаны, рубашка, лежащий рядом меч: дасириец был готов давать отпор в любое время. – Что случилось-то? Что-то с Бьёри? – всполошился он.

  – Ничего, кроме того, что один заезжий дасириец надул ей живот, – не сдержалась Миэ.

  Взгляд Арэна говорил красноречивее всяких слов. "Ты ради этого меня среди ночи подняла?!" – читалось в нем, и таремка поспешила поведать истинную причину позднего визита. Говорила обстоятельно, стараясь не делать акцентов на тех случаях, что заставили насторожиться ее саму. Так она хотела уберечься от возможной ошибки. Кто знает, может Арэн, услыхав ее рассказ, подумает иное и на другого человека.

  Когда она умолкла, дасириец еще какое-то время не спешил говорить, но сделался мрачнее тучи. От напряжения он разбередил рану, и из-под подсохшей корки сочилась кровь. Миэ потянулась было к нему, но дасириец отгородился от нее резким взмахом руки. Таремка мысленно пожала плечами и опустилась в кресло, озираясь на стол, в поисках, чем бы перекусить. Размышления нагнали на нее голод, а за крошечными окнами мутно-молочного стекла занимался рассвет. Не найдя еды, Миэ пришлось довольствоваться вином. Оно было крепким, как и все напитки которое ей доводилось пробоваться в Северных землях, но зато от первого же глотка по телу будто разлили пламень. Миэ, довольная собой, прижмурилась, наблюдая за Арэном.

  – И как мы огли не приметить его? – было первым, что сказал дасириец.

  Миэ позволила себе снисходительную улыбку. Значит, она не одинока в своих подозрениях, это придавало уверенности. Она сделал еще глоток, прежде чем заговорить.

  – Как для дасирийца, Арэн, ты непростительно плохо знаешь таремцев. Многие только через обман и добиваются того, что имеют. За право сидеть в Совете девяти мой отец сделал много такого, о чем не стоит говорить в голос. Даже от малой части той грязи, ты бы стал презирать весь наш род, но, к счастью или сожалению, Тарему не нужны благородные лорды. Над всеми нами только один закон – монета. Кто знает, что заставило Дюрана поступить подобным образом.

  – Как ты можешь защищать его? – Арэн выглядел растерянным.

  – Я не защищаю этого человека, – поправила Миэ. – Если хочешь, себя корю, что не разглядела змею в туфле. Уж мне-то позорно было не приглядеться к этому купечишке. Хотела бы я знать, в какую щель забилась эта гадина.

  – Думается мне, когда он заприметил пропажу шара и своих записей, подумал, что его вот-вот разоблачат, не стал дожидаться и унес ноги. В такой-то суматохе – проще носком ветер ловить, чем искать Дюрана посреди развалин. Теперь-то под каждым камнем найдет себе пристанище от досужих глаз.

  – И попасть в лапы разъяренным горожанам? – Волшебница не разделяла уверенности дасирийца, хотя отчасти он был прав – разруха стала Дюрану союзником. С другой стороны ему нечего и надеяться на то, чтобы покинуть город с кем-то из северян. Разве что искать наемников, но таремка собственными глазами видела разрушенную до основанию гильдию Сопровождающих. Если там и остались уцелевшие, то они разбрелись по всему Сьёргу.

  – У него будто бы были какие-то дела с рхельцами, – неожиданно сказал Арэн, озвучив мысль таремки.

  – А рхельские послы все время были около Сарии, и никто из них не пострадал, – прибавила Миэ. – Что может быть проще – спрятаться под самым носом, там, где никто не станет искать. В духе Дюрана.

  – Нужно сказать Берну, – решительно заявил Арэн и даже успел сделать шаг к двери, прежде чем таремка остановила его окриком.

  – Хочешь спугнуть его? – недовольно проворчала она, нехотя поднимаясь на ноги. Осушила чашу с вином, поморщилась от жара в горле. – Берн горяч, на Сарию давно злость у него, сам же видел. Скажешь ему теперь – так он только сгоряча шум поднимает, а нашей змее только того и надобно. Опять пятки нам покажет – и всего делов.

  Арэн продолжал хмуриться, нижнюю часть его лица расшили кровавые ручейки.

  – Миэ, это не наша забота, – наконец, сказал дасириец, и таремка не могла не признать, что слова его справедливы. – Мы чужаки тут.

  – Чужаки, которые успели сунуть свои носы во все щели, – парировала волшебница. Вино разгорячило ее, развязало язык и Миэ стило больших усилий сдерживаться. – Мне певать на Артум, – сказала чуть резче, чем следовало – прочла это в глазах Арэна. – Северные земли всегда были слишком далеко от сердца Эзершата, жили обособленно и не встревали в наши беды. Дасирия, Рхель, Тарем – этим людям все равно, хоть бы мы и сгинули вовсе. Но насмешкою богов так выходит, что тот, кто может сесть на золотой императорский трон – здесь, в Артуме. Сария так наверняка интригу заплела за мужниной спиной. Берн может голову ей снять, но рхельцы – они как дождевой червь, бесконечны. Рассеки их на мелкие куски – из каждого вырастет новый, глазом моргнуть не успеешь. Они никогда ничего не затевают в одиночку. А уж тем более, когда на кону Дасирийская империя. Шиалистана они поставят императором, Фьёрн им помеха. И прибрать его духу не хватает.

  Чем больше Миэ говорила, тем яснее открывалась суть червоточины, что прогрызла Артум.

  – Жизнь Фьёрна может возвеличить ее. Сам посуди, кем она была все это время? Прислужница грубому мужику? Рхельки горды, спесивы и злопамятны. Теперь же она станет вести торг за то, чтоб ее сыну нашли достойное место при дасирийском дворце. Сария не так глупа, чтоб не понимать, что захоти большего – припрет рхельцев к стенке, а даже мышь, загнанная в угол, становиться храброй от страха. Пусть Рхель не спешит мараться кровью, но, когда иного выбора не останется...

  Миэ сделал многозначительную паузу, предлагая Арэну остальное додумать самому.

  – Ошибкой будет думать, что на кону стоят Северные земли, – добавила волшебница. – Им достается, но я пока не знаю от кого и за что. Но то, что разруха в Артуме рхельцам на руку – у меня нет сомнений. Однако же пристрелить кабана и освежевать его – это вовсе не одно и тоже. Потому мы ничего не скажем Берну.

  – Как только я получу ответы на письма – я ни дня не стану торчать в Северных землях, – предупредил дасириец. – Мы будто бы взяли уговор, что уедем как можно скорее.

  – Все так, – согласилась таремка. – Давай поглядим, что будет на церемонии. Рхельцы догадываются о твоих намерениях, Арэн, и как только фергайры опояшут голову Берна серебряный обручем Конунга, им не останется иного, кроме как торопиться скорее уладить свои делишки. Тот, кто спешит – спотыкается, а тот, кто выжидает в засаде – всегда на шаг впереди.

  – А кто тогжа сидит в засаде за нашими спинами? – догнал ее в спину вопрос Арэна, но таремка покинула комнату без ответа.

  Несколько следующих часов ушло на то, чтобы привести себя в порядок. Вдова Торхейма оказалась женщиной суровой и прямолинейной. Едва зайдя в их с Бьёри комнату, она дала понять, что делает это не по доброй воле, а по настойчивой просьбе Торхейма. Но ее прямота только позабавила Миэ – на фоне происходящего вокруг, таремка вдвое больше ценила честность.

  Женщину звали Олха. Следом за нею явились прислужницы с чистыми одеждами, которые Олха принесла в дар гостям Берна. Платья были почти одинаковы и мало чем отличались от наряда вдовы Торхейма. Оба из толстой, но мягкой шерсти, по вороту подбитые мехом серой лисицы. Миэ в который раз пожалела о своих пропавших нарядах. Ее заклинаний хватило, чтоб так-сяк подогнать платье по своей фигуре, Бьёри же ее наряд пришелся впору. К тому времени, как Арэн пришел поторопить их, они обе были одеты и причесаны.

  – Ты что-то задумала, – шепнул ей на ухо дасириец, пока они мерили шагами ступени.

  – Возможно, – уклончиво ответила таремка. Северное пойло так же быстро выветривалось из головы, как и разгорячило кровь, и Миэ чувствовала себя будто с похмелья. Ее донимал голод и злость. – Одно могу тебе сказать: Дюран или воспользуется общим гуляньем, чтобы сбежать, или останется без своих сторожей. Конечно же, если он до сих пор в городе, – поспешила уточнить она.

  Внизу их ждала порядком поредевшая группа вождей, во главе которых стоял Фьёрн. По случаю возвышения отца, молодой северянин избавился от доспехов, заменив их на домотканую рубаху, украшенную скудной вышивкой по вороту, и штаны из искусно выделанной бараньей кожи. Часть его лица опухла и побагровела, но борода была в ладу, а губы – в приветливой улыбке гостям. Миэ так и не смогла заставить себя думать о нем как о возможном правителе Дасирийской империи. Фьёрн был воином, не менее справным, чем Арэн, но он так же был и варваром, человеком, который не создан для того, чтоб провести остаток дней за составлением указов, выслушиванием вереницы прошений. И уж наверняка Фьёрн ничего не смыслил в тонком искусстве интриги. А чтобы удержать золотой трон одной только силой, надобно быть Гирамом Великим. Хотя, даже он не брезговал подкупами и шантажом, а злые языки утверждали, будто не единожды просил помощи у братьев Послесвета.

  Посвящение Берна прошло поспехом, скомканное и торопливое. Всю ночь за окнами стояло марево погребальных костров, и таремка старалась не думать о том, откуда взялся тонкий слой пепла, укрывший все вокруг. То от вчерашнего пожара, успокаивала себя волшебница, стараясь держаться ближе к Арэну. Берн остался на крыльце Брайорона, остальные спустились вниз, к подножию ступеней. Пришли горожане, все, кто мог ходить, но даже их было слишком мало. Сколько их? Три, может быть, четыре тысячи, и большая часть – женщины и старики, почти нет детворы, а мужчины, способные оборонять город, измотанные минувшей битвой.

  Впереди, в самых первых рядах, отгороженные от толпы немногими уцелевшими воинами Берна, стояла Сария, с нею рядом рхельсие послы. Миэ со злости скрипнула зубами и обменялась многозначительным взглядом с Арэном.

  Все закончилось быстро. Фергайры по очереди клали на голову Берна серебряный венец и на северной речи благословляли его править мудро, по совести, охранять свой народ и попирать всякого, кто придет в Северные земли со злым умыслом. После в толпу горожан швырнули несколько пригоршни серебряных и золотых монет, пшеницы и воды, освященной служителем Снежного. С колен Берн поднялся уже Конунгом, Владыкой Северных земель.

  Прислужники вынесли столы прямо во двор замка, где всякий желающий мог выпить за здравие нового правителя и преломить угощения, желая ему долгих лет, неомраченных напастями.

  Пользуясь тем, что в общем натянутом празднестве никому и дела нет до них, чужестранцев, Миэ отыскала глазами Арэна и протиснулась к нему сквозь порядком набравшихся северян.

  – Я видел рхельцев с Сарией, – сказал дасириец, предвидя ее вопрос. В его руке тоже был кубок, но Арэн, казалось, даже не притронулся к вину. – И Дюрана тоже не видал.

  – Думаю, самое время наведаться в замок. – Миэ улыбнулась на его неодобрительный взгляд. Ну и пусть думает, что себе пожелает, после еще благодарить будет.

  – Миэ, – окликнул ее дасириец, когда она собралась уходить. – Постарайся не натворить бед. И не забывай, что ты будешь нужна мне сегодняшним вечером.

  Таремка кивнула, мысленно посмеявшись над Бьёри, которая жалась к Арэну: услыхав его последние слова, северянка не расплавилась с досады. Миэ пришлось потолкаться, чтобы высвободиться из толпы. К тому времени, как она улучила подходящий момент пробраться в Брайорон, большая часть северян уже успели порядком набраться хмелем: кто дремал, прикорнув прямо на скамьях, кто пытался ухватить за зад прислужницу. Где-то шумно разгоралась драка. Волшебница миновала столы, стараясь не попадаться на глаза Сарии: рхелька, будто почуяв неладное, подозрительно озиралась по сторонам, и не на шаг не отходила от Берна. О том, чтобы сунуться в замок через главные ворота не могло быть и речи: случись что, обязательно найдется пара северян, которые заприметят, чужестранку.