Текст книги "Сердце мертвого мира (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

  – Ты, чужестранец! – Ткнул пальцем в Раша, словно рядом был еще кто-то. – Отчего не пьешь мое вино и пиво, не потчуешь нутро моими угощениями?

  Карманник, растерянный внезапными вопросами, смолчал. Впрочем, Берн не дожидался ответов, поравнялся с ним, да со-всего размаху припечатала ладонью плечо, так, что Раш почувствовал себя колом, по которому вдарили пудовым молотом.

  – Чужестранец, выпить с тобой хочу! Отблагодарить, что дите мое спас от погибели.

  Раш уже открыл было рот, чтоб воспротивиться, но вождь сграбастал его за загривок и буквально волоком потащил за собой. Карманник едва успевал переставлять ноги. Одно время ему стало казаться, что Берн просто поднял его да и несет, будто щенка. Может так и было – выяснить не удалось, потому что скоро северянин затолкал его в комнату, и с грохотом закрыл за ними дверь. Тут же еще и щеколду на нее пристроил. Как бы голову не снес в хмельном дурмане, опасливо подумал Раш и, как только хватка Берна ослабла, вырвался, отошел на безопасное расстояние. Тут же зарезвился хоровод мыслей: о каком ребенке он толкует? Раш, как ни старался, не мог припомнить, чтобы бился с Фьёрном бок-о-бок, тем паче – спасал его. Фьёрн хоть и был молод, в опеке не нуждался. Да и число косиц в его бороде было тому безмолвным, но красноречивым свидетелем.

  Карманник быстро огляделся. Комната, куда затащил его Берн, больше напоминала черный короб, закопченный изнутри, с одной единственной дверью, через которую они и пришли. Прямо посередке стол, на нем – гусиные перья, все почти изломанные, грязная склянка с чернилами, да несколько кубков на подносе, покрытых изрядным слоем пыли. В сторонке, у противоположной от двери стены нагромоздились бочки, поверх них – пара тощих бурдюков. Рядом поленница, полная дров – Раш чуял запах свежей хвойной смолы. Свет давала одна единственная жаровня, да и то огонь в ней стремительно угасал.

  Берн взял пару поленьев и сунул их в огонь, поворочал кочергой, громко сопя. Начал говорить только когда пламя раздалось вверх и вширь чуть не вдвое.

  – Выпьешь со мной вина, чтоб еще раз отца моего словом вспомнить, – сказал, как отрезал, Берн. Взял бурдюк, зубами выдернул пробку.

  – Крепок для меня артумский хмель, – честно отвечал Раш. Северянин нравился ему, вызывал уважение своими поступками. И лукавить с ним не хотелось, хоть бы сколько хмельных шамаров нынче не взяли над ним верх.

  – Ничего, – отмахнулся от отказа Берн. – Не перечь Владыке Севера, чужестранец, а не то позабуду, в каком долгу перед тобой.

  Раш навострил уши, весь оборачиваясь слухом. И приказал себе помалкивать, пока Берн сам о том не попросит. Молча с поклоном принял кубок, до краев наполненный темным пивом – в нем плескалась тьма, точно вождь только что зачерпнул самой ночи.

  – Что глядишь? – Северянин опрокинул в себя содержимое своего кубка и швырнул его оземь.

  Раш продолжал молчать и ждать.

  – Знаю, что фергайры меня выберут, – сказал северянин. Он подошел к столу, вцепился пальцами в столешницу, будто боялся, что земля уйдет из-под ног. Так и продолжил свою речь, спиною к Рашу. – Да и кто о том не знает? Торхейм непокорным был, а я всегда призывал его к терпению, мудрости. Мол, чти законы, отец, как бы лиха не вышло, как бы духи наших предков не осерчали. Но разве мог кто его разубедить? – Последние слова стали чистой горечью. – Боги не дали ему дите законное, меня только, хо́ра, без прав всяких... да Шиману. Видел ты ее, перед тем, как ей голову снесли.

  – Разве у Торхейма от жены его детей не было? – Раш и сам не понял, зачем спросил.

  Берн лишь отрицательно мотнул головой. Потянулся за другим бокалом, выдавил в него последние капли пива из бурдюка, но пить не торопился. Смотрелся внутрь, словно разглядел там свою судьбу.

  – Шиману родила мать моя, вторым ребенком от Торхейма. Я уж неупомню ее лица, но говаривали, что красавицы краше не было на всех Северных просторах. Отец тогда вождем был, меня мать родила за глаза богов, без их благословения. Но отец взял меня к себе, попрал законы и порядки. После, когда подошло время выбирать нового Конунга, фергайры указали на него. Тут уж сосватали жену, благословили по всем традициям. Да только Торхейм мать мою продолжал ласками баловать, а жена все никак понести не могла. Жена его меня стразу невзлюбила, не прошло и трех зим, как хитростями и наговорами заставила отца выдворить негодного выкормыша. Видела, как отец надо мной дрожит. Боялась видать, что как свои дети пойдут, им меньше ласки будет. Дрянная баба!

  Берн взял следующий кубок, наполнил его и припал с жадностью, будто впервые за многое время пробовал хмель. Раш отчаянно пытался не растерять нитки истории, которые северянин расплетал и заплетал перед ним.

  – Мать моя померла к тому времени. Я остался при одном из вождей. Рос, набирался умениями. Прошло еще немного лет, созрел, стал на девичьи зады заглядывать, да за сиськи щупать. Как-то встретился с девушкой, красивой и холодной, будто сама Мара вылепила из снега свое подобие. Долго она не уступала, держалась в стороне. Меня сперва азарт брал, после досада, а после опостылела она, я и позабыл о ней.

  Раш отважился сделать глоток. Странно, но пиво показалось ему пресным, будто отвар рисовый – ни горечи, ни забористого огня, чтоб глотку обжег.

  А Берн продолжал говорить, словно не мог остановиться.

  – Я вошел в зрелость. Тут приехали рхельцы, привезли Сарию. Отец сразу за меня решил, что быть мне ей мужем. Я не противился – она красивая была, все при ней, в глазах огонь, на губах отрава сладкая. Вместе с женой получил и Харрог в подарок, иначе рхельцы пошли на попятную: мол, она вон каких кровей, а этот без роду, без племени. Она сразу понесла, ходила, пузо выпячивала перед Торхеймовой женой. Пока они так змеились друг на друга, я снова ту девушку повстречал. – Берн улыбнулся, ласково, будто на миг расступились перед ним годы, и встало перед глазами теплое воспоминание. – Понял я, что никуда моя любовь не делась. Что моя она, а я – ее. И она как-то сразу потянулась... От любви нашей родила скоро. Девочку, точь в точь на себя похожую, будто переродилась.

  Раш знал, что северянин расскажет дальше. И слово за слово понял еще прежде, чем в том признался Берн.

  – Не знали мы, что кровными друг другу приходимся, – проскрежетал Берн, плеснул пиво в глотку, будто захлебнуться хотел. Кубок припечатал стол.

  Карманник видел как дрожат плечи северянина, как в нем борется отчаяние с болью. Вот только помочь ничем не мог только тем разве, что слушал молча. И не осуждал.

  – Да только Сария прознала о нашем кровосмешательстве, рассказала все Шимане. Та умом тронулась, будто добаш ее взял. Когда пришел к ней, жалась только в угол, глазами безумными на меня глядела, и кричала, что нет ей покоя больше нигде, и Гартисовы слуги приготовили ей все страшные муки. А дочь нашу она воде отдала, чтоб Велаш стал ей господином, взял в свое подводное царство и там заботился.

  Берн провел ладонью по лицу, будто снимал маску. Впрочем, ничего нового в нем карманник не увидел. Это был все тот же хмурый северянин, только теперь Раш наверняка знал, что в груди у него сердце, а не горсть снега.

  – Хани – она ведь неспроста так похожа на ту женщину? – Он знал ответ, но предоставил хозяину Харрога самому произнести эти слова.

  – Я не узнал бы в них схожести, только если бы глаза мои утратили способность видеть. – Берн обернулся на Раша, странно бледный с лихорадочным огнем на щеках. В его глазах не осталось ни всполоха от хмельной удали. – Отец ничего не знал про нас, никто не знал, кроме Сарии. Она взяла с меня слово никогда больше не видеться с Шиманой, взяла меня самым живым – нашим сыном, грозила все ему открыть. И я сдался. Может оттого еще, что струсил. Побоялся позора и кары, чтоб меня харсты вечно потрошили.

  Рашу оставалось лишь молча слушать дальше.

  – Шимана горя не вынесла, что родную кровь погубила, разум покинул ее. Бродила по городу и спрашивал всякого: где моя девочка? После начала кидаться на всякого, видела только плохое. Может затуманенный разум так ей велел – не знаю. Сплетни пошли, мол, взял ее злой дух. Фергайры забрали Шиману к себе, чтобы прогнать добаша, да только обратно она уже не вышла. Только на погибель, на черном камне. Колдуньи Белого шпиля так приказали, никто не смел ослушаться.

  – И про черную отметину Шараяны тоже фергайры сказали? – Раш помнил старых, которые еще при первой встрече, тогда, в замке Конунга, показались ему вороньем. И совесть не терзалась, что напрасно думает.

  – Они, – подтвердил Берн. – Торхейм так и не простил колдуньям ихнего решения. Пошел против бабьего заговора, да только они с ним быстро расправились. Думаешь, не в силах им было повернуть свое Зеркало, прислать помощь, оградить Торхейма охранными чарами? Все могли, только ни одна пальцем не пошевелила. Знали, что не воротится живым. Теперь меня заместо него.

  Раш пожал плечами, улучил момент и поставил кубок на край поленницы.

  – Мать моя говорила, что даже из того, что из дерьма вышло может дерево вырасти плодоносное, – сказал вкрадчиво; боялся спугнуть доверительный тон беседы. – Только дурак говорит, что пути нет, стоя перед распахнутыми воротами. – "Как бы не пришлось мне после таких слов собирать язык свой по кускам".

  Берн, к его удивлению, улыбнулся. Вымученно, будто дерзал за зубами перепуганную птаху, и боялся выпустить. Но все ж в лице его не было злости.

  – Понимаю, куда ты клонишь. Сария мне так же говорит. Еще ничего не объявили в голос, а она уж привечает в доме всяких проходимцев.

  – Рхельцев? Они разве ей не родичи?

  – Посланники от царя Ракела. – Берн отставил кубок, поморщился. Видно было, что ищет взглядом чем бы закусить, но, не найдя хоть бы чего съестного, сунулся носом в богатый мех на вороте кафтана. Сделал глубокий вдох, снова поморщился и чихнул что есть мочи. – Приехали торг вести за моего сына.

  – И в чем тот торг? – Раш чувствовал себя канатоходцем над пропастью: один шаг неверный – и быть ему на камнях.

  Но Берн только замахал на него рукой.

  – Не хочу говорить о стервятниках. Пусть жена моя с ними речи ведет и вино распивает вхлест, я то свое знаю – вот им, а не Фьёрн – Северянин скрутил кукиш невидимым рхельцам, и снова перевел разговор на свое. – ты и те, кто с тобой приехали в Артум – скоро путь обратно держите?

  Карманника волновал тот же вопрос, но сказать про письма Арэна и его уговоры он не мог: за то-то обозленный на рхельцев Берн наверняка не обрадуется еще одному тайному предложению. Хотя, Раш так и не смог взять в тол, с чем именно рхельцы пожаловали в Северные земли. Надежда была на одну Миэ, и шкатулку из комнаты Дюрана. Потому карманник ответил уклончиво, сославшись на болячки Арэна – пока тот не встанет на ноги и не сможет держаться на лошади самостоятельно, они останутся в Сьёрге. Берн истолковал слова на свой лад, тут же поклялся своим покоем, что завтра же купит услуги самого хваленого служителя Скальда и тот живо поставит чужестранца на ноги.

  – Заберите дочь мою, – сказал хозяин Харрога, и голос его надломился. – Не будет мне покоя, пока здесь она ходит. Изведут ведь ее, чтоб мне угрозы не было.

  Рашу мысленно нахмурился – еще не дело возиться с упрямой девчонкой. Он только-только с облегчением вздохнул, избавившись от ее насупленного взгляда, и не собрался снова пересекаться с ней по доброй воле. Но Берн был настроен решительно. Под его тяжелым требовательным взглядом Рашу сразу сделалось неуютно, будто сбылся самый поганый сон и он очутился голым посреди глумливой толпы.

  – Ты с торгашом из Тарема не просто так ведь взялся дружбу водить, – продолжал северянин. Теперь его голос стал еще настойчивее, будто Берн чуял, что уговорить чужестранца – дело непростое. – Я заплачу золотом. Три сотри кратов вам на всех, а вы взамен тайно вывозите Хани из Артума.

  Раш не спешил с ответом, но в голов пересчитал, сколько это выйдет каждому. Малова-то, успел подумать, прежде чем Берн поднял цену, видимо приняв молчание за торг.

  – Четыре сотни. Но только Хани никогда более не должна приезжать в Северные земли.

  – Думаешь, за четыре сотни кратов мы псами при ней станем, а? – Раш ухмыльнулся.

  Сотня золотом – это хорошая сумма. Если прибавить к тому золоту, что он откладывал, да еще то, что своровал у Дюрана, выйдет достаточно, чтоб купить домишку в Тареме, взять ладную девку в жены, завести лавку и торговать там нехитрым скарбом. Не подставляться больше ни под петлю, ни под топор. Бррр. Раш отмахнулся от подобных мыслей. Он искренне надеялся, что не доживет до тех дней, когда старость сделает его немощным, а погибнет раньше. Где-нибудь на поле брани. Как герой, ну или наемник на худой конец, а не воришка, который жил на то лишь, что тащил из чужих карманов.

  – Думаю, что мне больше некого просить, – сиплым голосом ответил Берн. Стух, сдулся, точно рыбий пузырь, из которого медленно выдавить воздух. – Думаешь, легко мне было обо всем этом с тобой беседы вести, чужестранец? Доверять больше некому, ты, хоть и проходимец, но душа твоя не пропащая.

  Странное дело, подумал Раш, продолжая помалкивать, только что торг со мной вел, а теперь защебетал про душу. Неужто к совести взывает? И все же, какой бы паршивой не казалась ему просьба северянина, Раш чувствовал, что поддается. Берн, умышленно или случайно, задел в нем то самое, чего другие обычно не видели. Доверие. Огромный северянин, который мог запросто свернуть ему шею, вместо того доверился. Раш до конца не понимал, что именно двигало Берном, но не мог оставаться к холодным к его горю. Боль отца, который защищал свое дитя, была ему не ведома и не интересна, но гордость воителя, что пала перед отчаянием, пробила в карманнике брешь.

  – Как, по-твоему, ее вывезти? Она ведь не шило, в мешок не сунуть. Небось сопротивляться будет. Фергайра же.

  – Не знаю. – Берн прошелся пятерней по бритой голове, будто причесывал невидимые волосы. – Нельзя ей говорить, от какой крови родилась, как бы не вышло с нею того же, что и матерью – потемнеет в голове, и край.

  – Хорошо, – кивнул Раш. В голове назойливо завертелась мысль, что пока он тут глядит на Бернову израненную душу, где-то там его дожидается таремка. И чем больше она будет ждать, тем злее станет. – Я передам моим друзьям твою просьбу, Берн. Секрет сохраню, об этом не беспокойся, но за всех не мне одному решать.

  Северянин согласился. Раш поспешно бросился к двери, но хозяин Харрога задержал его окриком.

  – Я последнее спросить хотел, – он мялся, будто никак не мог найти подходящих слов. Когда заговорил, слова звучали неразборчиво. – Торхейм. Он ведь о чем-то просил тебя тогда? Не скажешь – о чем была та просьба?

  Раш порадовался, что так и не повернул к северянину лица. Тот вполне мог все прочесть и так, по одному только взгляду, заподозрить неладное. А Раш не собирался открываться ему. Зачем? Чтоб только рану разбередить? У иджальцев есть поговорка, что о своих мертвецах надобно говорить либо только хорошо, либо вовсе ничего.

  – Взбучку устроил, чтоб не воровал больше, – соврал карманник. – Сам знать должен, какая у него рука тяжелая ... была.

  Берн хмыкнул и Раш поспешно вышел, пока северянин не надумал задавать новые вопросы.

  Арэн

  Дасириец сидел на краю лавки, кое-как опираясь на столешницу той рукой, что болела чуть меньше второй. Он не хотел иди на пиршество, все нутро сопротивлялось против подобного безумия. Что делать наполовину калеке там, где вино буде рекой, песни и танцы до одури? Тем более, оба плеча по-прежнему не успели как следует зажить и Арэну, несмотря на всякий внутренний протест, приходилось опираться то на плечо Раша, то на руку Миэ. Бьёри тоже была все время рядом, но ее дасириец не смел трогать, боясь нечаянно оступиться и потянуть девушку за собою. Отчего-то она стала казаться вдове слабой и вдвое юной, от дня их первой встречи. Срок ребенка в ней был еще слишком мал, но Арэну то и дело казалось, словно у нее и щеки стали ярче, и груди налились. Наверное, всему виной было одно из платьев, которые услужливо одолжила хозяйка Харрога. Платье впору было служанке, – наверняка и взято у одной из них, – но Арэн не стал препираться, тем более, Бьёри, привычная к куда более скудным одеждам, радовалась как ребенок.

  На пиру все было чинно. Сперва поели досыта, заливая без меры темным пивом и яблочным вином. Когда хмель вскипятил кровь, большая часть вождей и их жен, потянулись в пляс. Куда-то исчез Раш, а после и Миэ. Бьёри сидела рядом, ровная, будто тетива лука, глядя на Арэну во все глаза. Дасириец не стал предлагать ей присоединиться к общему хороводу, чувствовал, что с места не сдвинется. Когда от громкого смеха и музыки в глазах зарябило, Арэн твердо решил поскорее унести ноги. Не хватало еще опозориться обмороком у всех на виду, будто сам нынче затяжелел.

  Он же потянулся к Бьёри, скрепя сердце собираясь попросить таки ее помощи, когда перед ним появилась Сария. Хозяйка Харрога вне всякого спора была самой красивой женщиной среди пирующих, знала о том, и несла свою голову гордо, будто на ней покоилась императорская корона. Даже Миэ рядом с нею, будто померкла.

  – Поговорить нам нужно, – сказала Сария с улыбкой, от которой Арэн сразу насторожился. Не бывало еще такого, чтоб женщина так сладко уста складывала, если за спиной умысла не таила.

  – Я весь к твоим услугам, госпожа, – он почтенно склонил голову. Вставать не стал, заприметил, что в Северных землях не было обычая так привечать знатных женщин. Но на мгновение ему показалось, будто рхелька неодобрительно стиснула челюсти.

  – С глазу на глаз, – прибавила Сария.

  Бьёри мигом забеспокоилась, но спрятала взгляд в пол. Ее выдавали лишь суетливые пальцы, что бесконца теребили складки платья. Арэну не хотелось оставлять ее одну, тем более, что ни Миэ, ни Раш так и не появились, а кому перепоручить северянку, дасириец не знал. Сария, предвидя такой исход, кликнула Фьёрна. Только тот подошел, передала ему девушку, со словами: "береги больше глаза своего". Впрочем, Арэн не услышал в ее словах не капли искренности. Фьёрн тут же потянул девушку в танец. Бьёри несколько раз оглянулась, и каждый раз Арэн кивал ей, мол, все хорошо.

  – О чем говорить хотела, госпожа? – Спросил сразу, как только они остались одни. От разгульного пиршества стоял такой грохот, что приходилось говорить громче привычного. Но даже так дасириец сомневался, расслышала ли хозяйка Харрога его слова.

  – О том, за какой бедой сына дасирийского военачальника второй руки занесло в такую глухомань. У нас здесь только летом торговые караваны ходят, да и те больше с Тарема. А уж зимой тем более глушь.

  – Своим гостям рхельцам ты те же вопросы задавала, госпожа? – Арэн упрямо посмотрел ей в глаза. Интересно стало – как отреагирует? Отведет ли взгляд, нахмурится, станет смеяться ли?

  Рхелька даже бровью не повела, только осторожно улыбнулась. И это делало ей часть. Но только, что бы могла означать та улыбка – дасирийцу оставалось только гадать.

  – Это послы к моему мужу, Арэн из Шаам. О чем они разговоры вели – мне неведомо. Я женщина, хозяйка в доме своего мужа, мое дело присматривать, чтоб гостям уютно было и сытно, а в Артуме не принято женщинам лезть в мужские разговоры. Только если она не фергайра.

  Лукавит, подумал Арэн, и даже не сильно старается скрыть обман. Как ни гадко ему было, заставил себя кивнуть, выражая понимание. Хочет говорить недомолвками – пусть будет так.

  – Я знаю, что ты, почтенный, вез какие-то письма для Владыки Севера, – продолжала Сария. – Могла бы я знать, что в них? Все-таки Берн был сыном Торхейму.

  Арэн не видел связи в ее словах. Торхейм стал пеплом, а Берн... Даже если все вокруг пророчат, будто но сядет на трон Конунга, это не повод раскрывать ему содержимое писем. И, хоть Арэн вполне мог рассказать "нужную" историю о том, что за письма, он собирался походить вокруг да около. Приценится, чем дальше станет крыть эта хитрая баба. Не зря же Миэ так настоятельно просила его держаться с ней осторожно, и не говорить ни одного слова сверх того, о чем будет спрашивать.

  – Письма эти адресованы Владыке Севера, – ответил дасириец. – Мне жаль, что так сталось с отцом твоего мужа, но печати на письмах будут стоять до тех пор, пока фергайры не выберут Артуму нового правителя.

  – Даже если эти старухи будут тянуть не один десяток дней? – Она даже не скрывала своего пренебрежения. Вероятно, ее рхельская кровь была сильнее покорности перед традициями нового дома.

  – Всему есть благоразумная мера, – поддался Арэн.

  С тех пор, как они приехали в замок Берна, он все время чувствовал себя неуютно, будто его кто в зад шилом колол. Сперва вокруг топтался служитель Скальда, совсем молодой. Его молитв хватило только на то, чтобы немного прошла боль, но руки все еще слушались вяло. После прилетела Миэ, нагнала страху. Арэн лучше бы пошел мечом махать, или поле возделывать на худой конец, чем путать интриги. Что говорить, ком говорить и когда, когда врать и юлить: всей этой премудрости Арэна никто не учил. А соглашаясь ехать в Артум, он не подписывался в заговорщики.

  – Берн станет новым Конунгом, – Сария нарушила долгую паузу. – Это дело времени. Надеюсь, короткого. И чтоб заручиться моей поддержкой, Арэн из Шаам, хорошо бы не заставлять меня просить дважды.

  Дасириец в последний момент сдержал себя от того, чтобы припечатать кулаком стол. Во-первых: перед ним сидела не зарвавшаяся продажная девка, а жена человека, который дал им кровь и еду, а во-вторых: сделай он так, плечу не поздоровится. Но в голосе Сарии звучала угроза, и Арэну не нравилось, как оборачивается только начатый разговор.

  – Госпожа, письма мои останутся при мне, и никто на них не взглянет до положенного часа, – Арэну стоило больших усилий держать гнев на привязи. Но Сария выглядела решительной, и вряд ли отступится, пока своего не получит. Еще и его спровоцирует, чего доброго. Потому Арэн решил открыть ей ту же "правду", что и все другим любопытным: тогда у хозяйки Харрога не будет повода и дальше учинить допрос. А уж поверит ли – о том Арэн волновался меньше всего. – В Сухом море снова варвары бесчинствуют. Вернулись дшиверцы и начинают свои завоевания над свободными поселениями степей. Дасирийская империя хочет заручится поддержкой Артума.

  Женщина не поверила ни единому его слову. О том Арэну сказали ее глаза. Он же продолжал терпеливо и молча ждать.

  – Послы из Рхеля привезли другие вести, – сказала Сария, осторожно, почти смиренно, будто ступала по тонкому люду на реке. – Будто бы в Дасирии теперь смутные времена. Знаешь ли ты, что там нынче нет императора?

  Арэн изо всех сил старался изобразить удивление, но по выражению лица собеседницы понял – не вышло провести ее вокруг пальца. Он уже было приготовился отбиваться от новой череды вопросов, но Фьёрн подоспел вовремя. Бьёри, вся раскрасневшаяся от танца, мигом уселась на лавку, как раз между Сарией и Арэном. Хозяйке Харрога это не понравилось, но Арэн был благодарен девушке, хоть в глубине души понимал – девушка попрала уважение, разделив двух собеседников.

  Таремка поднялась, чинно кивнула.

  – Вы еще не получили благословения служителей, так ведь?

  Дасириец видел, как северянка буквально сжалась под ее холодным взглядом. Понимал, что Бьёри попала под руку разозленной мегере, которая так и не получила своего. И снова проклял свою немощность. Мог бы – встал, да загородил собою свою женщину. Пока же оставалось только грызть зубами гордость, прокусывать ей хребет, чтоб не трепыхалась раньше срока.

  – Нет еще. – Он сам ответил за Бьёри. – Как только раны мои заживут, жрецы скажут над нами брачные благословения и молитвы.

  – Поторопитесь с этим, – предупредила Сария голосом и лицом похожая на сварливую матрону над двумя шкодниками. – В доме моего мужа никогда не было позора, и так впредь останется. А вы одно ложе делите за глаза богов. Не думаете о своих душах, так хоть Берна от срама избавьте. Он-то тебе, – зыркнула на Арэна, – дасириец, этим не попрекнет, потому что чтит твою храбрость, да только мне закон один – не стану пособничать в дурных делах.

  И ушла, подметая пол подолом платья. Фьёрн поскреб затылок, и коротко извинившись, – "Она нынче в тяжелом духе", – снова нырнул в хоровод.

  – Не нравится она мне, – сказала Бьёри потихоньку. – Одно слово – чужестранка, не нашей крови. Наши обычаи ей как скорлупа с яйца – выбросить и ногой растоптать.

  И тут же осеклась, виновато отводя взгляд от Арэна. Он сделал вид, что слова ее не могли быть и ем мерой, вместо того поинтересовался, не видела ли она среди танцующих Раша или Миэ. Девушка быстро закивала и ответила, что раз или два волшебница попадалась ей на глаза, но была она увлечена танцем и будто бы вовсе ничего не замечала вокруг. Арэн сомневался, что Миэ снова взялась заливать грусть вином. Вернее всего, таремка постоянно была настороже. В конце концов, из них троих она одна хоть немного понимала, что твориться вокруг.

  – Господин, мой, Арэн, – осторожно заговорила северянка и умолкла.

  Дасириец не стал в который раз поправлять ее – несмотря на все увещания, девушка все равно продолжала говорить по своему, без оглядки на его просьбы. Скорее всего для того, чтоб Бьёри стала звать его по имени, должно пройти положенное время.

  – Говори уж, – подбодрил он.

  – Я слышала разговоры всякие. Будто бы в стране твой неладное твориться. Напасти разные. Нового бога ждут, когда родится.

  Арэн нахмурился. Когда он покидал родные земли, в Дасирийской империи был мир и покой. Да, рхельский шакал бесчинствовал, но народного волнения то не вызывало, и уж тем более никто не вел речей о каком-то боге. "Давно я дома не был", – подумал Арэн.

  – Что за разговоры еще?

  – Не сердись на меня, господин мой, – тут же затараторила Бьёри, – говорю только, что между делом расслышала, одним ухом. Просто у тебя спросить хотела, что из того правда. Везде ли теперь так неспокойно, как в Северных землях, или брехню народ говорит?

  Арэн и сам бы хотел знать ответы. Он погладил ее по голове и смолчал, чтоб не бросать напрасными словами. А себе дал зарок непременно и как можно скорее убираться с Артума со всех ног.

  Прямо посреди празднества, когда Арэн думал только о том, как бы поскорее унести ноги, да сделать то незаметно, в главный зал ворвались дурные вести. Дасириец сразу понял это, едва взглянул на нескольких северян, которые, расталкивая челядь и пьяных вождей, пробирались вперед. Пришедшие все были в грязи и крови. Один сильно припадал на правую ногу, второй крепко ухватил себя за плечо, будто боялся потерять руку. Третий, самый старый из них, чье лицо исполосовали шрамы, шел первым. В руке хромого был полупустой мешок, весь в гроздьях налипшей грязи. Люди расступались, поднялся шепот, но все трое следовали вперед, туда, где во главе стола должен был сидеть Берн. Арэн давно заметил, что хозяина Харрога тоже след простыл, еще подумал про себя, будто только он один ни сном, ни духом обо всем, что творится вокруг.

  – Где Берн?! – Прогрохотал бородач с изуродованным лицом. Смотрел при этом на стул, покрытый шкурой, точно к нему обращался.

  Говорил он на северном. За время, что провел в Артуме, Арэн научился так-сяк разбирать их речь, еще и Бьёри по его наставлениям регулярно обучала его новым словам.

  – Что сталось? – Вперед вышло несколько вождей. Их лица Арэн помнил. Один из них сражался с ним плечом к плечу, огромный, точно гора, обремененный животом, но от того не менее ловкий, чем сам дасириец.

  – Беда, – только и сказал старый северянин, обтер с лица кровь и пыль, сплюнул на пол алый сгусток, и посмотрел по сторонам. Осуждал веселье и не таил того. – Это вы верно застолье удумали, – заговорил зловеще, точно собирался беду пророчить. Так и сталось. – Из пепельных пустошей войско идет: шараши, тролли, гигантов видели еще. И твари какие-то, названий которым нет. Быстрые, точно ветер, смертоносные и убить их нельзя. Наши все полегли.

  – А Ирт где? – Спросил кто-то из толпы.

  Арэн не сразу понял, что вдруг стало не так. Только погодя, когда Бьёри потихоньку взяла его за руку, понял – тишина. Стихли песни, заледенели звонкоголосые струны, умолкли голоса. Только нет-нет да и рождался тревожный шепот. Дасириец, наплевав на гордость, попросил Бьёри помочь ему подняться. Оказавшись на ногах, отстранил ее и пошел вперед, стараясь миновать всякого, кто оказывался на пути, чтоб не столкнуться. Девушка семенила сзади – в замершем зале звук деревянных подошв ее сапог звучал набатом.

  – Нет больше Ирта, – ответил хромой. – Своими глазами видел, как те безымянные твари разодрали его, точно свора собак шмат мяса.

  Над головами пронесся ропот, а следом – громогласный голос Берн.

  – Ну-ка налейте вина им, чтоб глотки промочили, да все, как есть, по порядку рассказали, – сказал хозяин Харрога и прошел вперед, гневно рассматривая всех троих.

  Арэн видел, что северянин пьян: походка его размягчилась, глаза налились красным. И ему точно пришлось не по душе, что за его спиной велись подобные разговоры. Но тройке прибывших тут же протянули кубки, доверху полные вина, тут же завертелись служки с отрезами чистых тканей. Изуродованный шрамами отмахнулся от тряпки, которой услужливая женщина предлагала вытереть лицо и руки, а кубок принял с охотой: осушил его в два глотка, швырнул куда-то себе за спину. Серебро, встретившись с полом, уныло звякнуло, эхо разошлось кругом, предвестником тяжелого рассказа.

  – Ну? – Торопил Берн.

  – Конунгу буду рассказывать, нужно к нему немедля, времени нет – чернь ползет с севера, и счету ей нет.

  – Умер Торхейм, – бросил Берн. – Так что либо жди, либо говори, как начал, если спешное дело. Да имя свое назови.

  – Ота́ном кличут, господин, – после короткого раздумья, назвался тот. Спесь в его голосе пропала, уступив место недоумению и растерянности. – А как же так сталось, господин, что Владыка Севера...

  – О том после, – перебил Берн.

  – Воля твоя, господин. Три раза по три десятка воинов поехали с Иртом по приказу Конунга, проверить, все ли ладно близ границ с Пепельными пустошами. Путь наш был тяжким, дважды земля волновалась, после на аи головы посыпались огненные звезды. В дороге потеряли треть воинов. Я говорил, что надобно повернуть, но Ирт... – Тут Отан хватанул рукой по воздуху, – жест, полный досады, – и продолжил. – По пути мы несколько раз натыкались на норы, прямо в холмах, глубокие лазы. Но они большей частью никуда не вели, заканчивались земляными обвалами. Но на всякий случай, где можно было, заложили камнями.