Текст книги "Сердце мертвого мира (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

  Она притихла, только нахмурилась сильнее прежнего.

  – Ну же, не гляди на меня, будто я тебе враг, – сказал тихо-тихо, наклонился к самому лицу. – Колдунья Северных земель, не веришь мне – так на что тебе чары?

  Она встрепенулась, – на миг Рашу показалось, что и вправду собралась угостить его одним из своих туманных сгустков, что черпала прямо из воздуха, – глаза ее распахнулись еще шире. Карманник скосил взгляд на шею – артерия под кожей отплясывала, будто драконоезд круг ритуального огнища. Волнуется, дышит часто, глаза сделались влажными...

  Раш ослабил хватку, Хани оступилась, откинулась назад. Он выдернул пробку зубами, и, стараясь не дышать, влил все в приоткрытые губы девчонки. Она поплыла почти сразу: обмякла, неспособная сопротивляться, зрачки расширились, отчего глаза сделались черными.

  Не мешкая, Раш взвалил ее на спину жеребицы, забрался на лошадь, посадив северянку лицом к себе. Она еще не спала, бормотала что-то на северной речи.

  Раш коленями сжал бока лошади, та послушно прибавила шугу. В этой части города завалы были не так густо и путь спорился. Несколько раз карманнику пришлось скинуть назойливых горожанок, которые, завидев всадника, норовили ухватиться за сбрую. Он не чувствовал ни жалости, ни злости, понимал лишь, что всех не спасти. Сегодня боги явили милость северянке. Милость ли? Карманник не пытался гадать, какого мира создание встретилось им в Белом шпиле. О том подумать время еще будет, после, когда Артум останется далеко позади.

  Катарина

  Фиранд хмурился и дергал себя за кончики коротких усов. – дурной знак. Тем более, что из последнего морского торгового похода, Первый орд-магнат вернулся в крайне дурном расположении духа. На корабли напали пираты и, хоть сила их была слишком малочисленна, чтоб справиться с надежной армадой под рукой Ластриков, та-хирцы изрядно потрепали пару кораблей, сожгли одну из трирем и подсунули под флагманское судно плот, начиненный их дрянными кислотными смесями. Когда плот подорвался, словно покорный чьей-то невидимой воле, кислота пожгла всех, кто не успел схорониться. Перепало и Фиранду: кислота почти полностью сожрала его бороду и обглодала усы, оставив на их месте две короткие выцветшие щетки. Бород лорд Ластрик велел сбрить сразу, а усы пожалел. И теперь, каждый раз когда тянулся огладить усы, свирепел.

  Катарина послушно терпела все выходки брата, предупредила всех невольников, чтоб помалкивали и не попадались на глаза хозяину, сама прислуживала ему за столом и вяла на себя большую часть бестолковой, но официальной переписки. Не находя к чему придраться, Фиранд глотал гнев, пил травяные отвары и жаловался на бессонницу. Катарина видела, как переживает брат: шутка ли, та-хирцы посмели напасть на Первого лорда-магната, самого важного человека во всем Тареме! И, хоть и ушли с пустыми руками, все ж отправили часть товаров на корм рыбам и на радость Одноглазому. Но не это даже беспокоило Фиранда – пираты будто высмеяли его гордость, с которой лорд Ластрик носился как, прокаженный с расписной сумой. "Теперь всякая собака поссать может на двери моего дома!" – бушевал он и багровел, как вареная свекла.

  Но сегодняшний день принес лорду Ластрику вести, которые заставили его впервые за долго время прикрикнуть на сестру.

  Из Баттар-Хора приехал гонец с личным посланием от царя Ракела. Катарина поняла все сразу, стоило только глянуть на черные вензеля, которым был украшен глиняный туб с письмом. Письмо предназначалось лично Фиранду, и гонец ни в какую не хотел отдавать его в другие руки. Но и Катарина не настаивала, зная, что внутри весть о скорой и нежданной смерти принцессы Яфы. Леди Ластрик узнала о том первой: намедни вернулся Многоликий, не без ноток хвастовства поведав, что просьба ее исполнена со-всякими осторожностями. Мальчишка проявил хитрость и оставил в комнате загубленной девицы пепел, книги о чародейтсве, дохлую крысу и начертал на полу символ черного чародейства. Наверняка увидав такое, Ракел не отважится начать поиски виновного, боясь омрачить память о дочери и очернить себя слухами, будто его родня связалась с Шараяной. Вернее всего, рхельский царь сразу разгадал замысел убийцы – Ракел всегда отличался чутьем и смекалкой. Но в его интересах было скрыть всякие доказательства, что могли положить тень на имя Амадов, а противникам дать шанс свергнуть его с трона.

  В тубы с черными орнаментами рхельцы всегда клали письма с вестями о смерти. Катарине хотелось прочесть, что именно Ракел написал ее брату, как поведал о смерти Яфы и в каких тонах обставил трагедию с принцессой, но она смогла отступиться. Гонец передал послание Фиранду, после чего Катарина перепоручила его невольникам, велев позаботиться, чтоб царский посланник не остался голодным. Сама же осталась в Янтарном зале, где проводились крупные собрания. Сегодня здесь не было никого, кроме нее и Фиранда.

  Лорд Ластрик взломал печати, спешно прочел письмо и отшвырнул бумажки в сторону. Катарина предпочла отмалчиваться, пока брат сам не попросит об обратном.

  – Твоя работа? – спросил он, сцепив руки за спиной – видимо, хотел удержать себя, чтобы снова не тронуть остатки усов.

  "Ты всегда был проницательным, братец", – подумала Катарина. Брат не стал дожидаться ее ответа, и налетел, точно вихрь. Катарина, привычная к его частым вспышкам гнева, держалась ровно, храня взгляд на покрытом позолотой пятиконечном подсвечнике на стене. Свечи в нем заменили только утром, тщательно собрав остатки воска с их обгоревших предшественниц. Восковые свечи – много ли еще людей в Эзершате может похвастать такими? Но Фиранд не экономил. Второй воск пойдет на свечи для каждодневных нужд, рабам хватало масляных ламп и лучин, но настоящие восковые свечи – это, как любил говаривать Фиранд, большой кукиш всем завистникам.

  – Яфу кто-то прирезал в собственной постели, раскроил ее от уха до уха, – негодовал лорд Ластрик. – Ракел написал, что убийцу ищут по всему Баттар-Хору.

  – Раз ищут – значит, найдут, – как можно спокойнее ответила Катарина. – У Ракела в кажом дупле глаз, на каждой стене ухо. Говорят, у его соглядатаев лаже птицы есть обученные человеческой речи, чтоб выслушивать да после доносить.

  – Твой змееныш постарался? – не отступался Фиранд.

  – Помнится, ты сокрушался, что порченную потаскуху в дом не ногой ни пустишь, – продолжала уходить от ответа Катарина. Правило, которое она придумала для себя же – никогда, ни в чем и никому не сознаваться. Даже любимому брату. – Отчего же теперь свирепствуешь, будто что ценное потерял? У Ракела врагов столько, что всем его родичам во век не расхлебать за все долги. Может, кто и не стал ждать божьей кары.

  Она пожала плечами. Лорда Ластрика слова не убедили, но кровь отлила от его лица.

  – Яфа мне была как заноза в заду, ты о том знала. Если вздумала так меня потешить, сестра, то говорю тебе – не нужна на наших руках кровь. Ластрики торговцами были еще со времен Малой земли, а не душегубами.

  Катарина выдержала еще один тяжелый взгляд, но не поддалась.

  – Харст с этой рхельской шлюхой, – наконец, отступился Фиранд. – Избавь меня от скорбного письма этому царишке.

  – Все сделаю, – кивнула она.

  Гроза прошла быстро, как и предполагала Катарина. Фиранд из-за усов больше переживал, чем об утраченном шансе соединится родством с Амадами. После того, как рхельский шакал вывернул тайну Фарилиссы на свой лад, его положение в Ишаре многократно укрепилось. Народ отчего-то любил чужеземца, принимал за своего. Может оттого, что частица дасирийской крови в нем все ж таки была, может потому, что Шиалистан умело знал, на какие мозоли наступать заговорщикам из знати, чем вызывал уважение у безмозглых горожан. Ловкач всячески показывал свое нежелание занять золотой императорский трон, подчеркивая, как бескорыстно предан любимой державе.

  Катарина не верила в бескорыстие. Всему в мире есть цена, на всяком человеке имеется ярлык с ценой, кто-то продается себе в убыль, кто-то торгуется, набивает цену, чтоб в итоге продать себя втридорога. Есть цена у любви и ненависти, гордыне и предательству. Шиалистан набивал цену, и чем больше он открещивался от претензий на престол, тем стремительнее множились цифры на его собственном ярлыке.

  – Я собираюсь сосватать для Руфуса дочку Фраавега, – вдруг сказал Фиранд.

  Катарина мысленно нахмурилась, недовольная, что брат решил сам, не поставив ее в известность заранее. В том, что Фиранд теперь не изменит своего решения, она не сомневалась – брат был крайне упрям, что делало ему честь в торговых делах, но иногда мешало в делах политических. Как, например, теперь. Фраавег был дасирийским военачальником первой руки, и, насколько знала Катарина, одним из немногих, кто не страшась показывал неприязнь к рхельскому шакалу. Род Фраавегов завоевывал путь к величию не гнушаясь ничего: убийства, предательства и подкупы, отравления и битвы. Главу рода леди Ластрик и вовсе считала отвратным типом, который при случае заводил пространные и жаркие споры о том, отчего Дасирийская империя хиреет год за годом. Прочем, дочь его была чудо, как хороша, и, несомненно, Руфус по достоинству оценит выбор отца. Вот только после того, что сталось с Яфой, такой оборот дела будет все равно, что плевок в лицо Ракела. Катарина же предпочитала не устраивать открытых конфликтов, до поры до времени. Если Ластрики заключат этот брак, то многие истолкуют его как открытую поддержку заговорщиков. Тарем, с его нейтральной политикой, никогда не позволял себе столь откровенных выпадов; Катарина помнила времена, когда их с Фирандом отец вынужден был отказывать некоторым выгодным торговым союзам, только потому, что их могли превратно истолковать.

  – Почему именно Фраавег? – как можно спокойнее и без видимого интереса, поинтересовалась леди Ластрик. За весь разговор она ни раз не сдвинулась с места, стоя ровно, будто ногами вросла в пол. Сосредоточенность помогала ей думать и не отвлекаться на сторонние мысли.

  Фиранд, напротив, метался словно тигр в клетке и то улыбался, то снова сводил брови единой чертой, а то и вовсе лицо его отражало полнейшую растерянность. Катарина вдруг поняла, что уже много-много лет не видела брата таким взвинченным. Пусть он до сих пор переживал из-за та-хирцев, но известие о смерти Яфы не могло повлиять на него так сильно. "Что же еще ты от меня скрываешь, братец? – размышляла Катарина, пока Фиранд медлил с ответом. – Во что ты ввязался за мои глаза?" Вряд ли идея связаться с Фраавегами была нашептана кем-то из услужливых прихвостней Фиранда – брат никогда не слушал ни чьих советов, лишь изредка делая исключения для Катарины. Значит, было еще что-то, чем он не спешил делиться.

  – Не одобряешь мой выбор... – проговорил Фиранд. – Я знал, что он придется тебе не по сердцу, но тут, сестрица, решать не тебе. Я знаю, что ты плетешь интриги у меня под носом и в моем же доме, и даже не хочу знать – какие. Довольно того, что Замок на Пике еще не осаждают разъяренные дасирийцы или рхельцы. И я, полагаю, долен извиниться, что бываю грубым с тобою. Незаслуженно грубым зная, от скольких хлопот ты меня избавляешь. Но есть вещи, которые я всегда буду решать единолично. В том числе – с кем и как Ластрики соединятся родством.

  – Даже если это родство подведет наши головы под мясницкие топоры бунтовщиков? – Она не скрывала иронию. Немного ее всегда придется кстати, чтобы остудить горячую голову.

  – О каких бунтовщиках ты говоришь? – Фиранд выглядел искренне удивленным.

  – Рхельских, например. – Леди Ластрик сделала пространный жест рукой. – Ты не можешь не знать, чью сторону приняли Фраавеги. Породнись мы с ними теперь – и Ракел решит, что Ластрики пляшут свадебный пир на костях его драгоценной Яфы.

  Фиранд пожал плечами.

  – Плевать я хотел на Ракела и всех Амадов. Напомню, дорогая сестрица, что по твоим увещаниям я связался с этим царьком – и что вышло, без надобности напоминать.

  Катарина проглотила упрек. Он был справедлив: именно она уговорила Фиранда сосватать Яфу, но то случилось больше двух лет назад, и тогда на троне сидел полудурок Нимлис, и в Дасирийской империи царил мир и покой. Союз с Ракелом мог послужить многолетней гарантией того, что рхельское государство останется в узде и не станет роптать о торговых путях, которыми завладел Тарем. Но Фиранд имел право гневаться.

  Видимо почуяв, что хватанул лишку, Фиранд поспешил загладить вину.

  – Я не хочу, чтоб ты думала, будто во всех бедах я тебя виню, – сказал он миролюбиво. – Рхельцы – это всегда поганый выбор, мне следовало настоять на своем еще тогда, так что на моей голове не меньше вины лежит. Но впредь браком сына буду распоряжаться по своему усмотрению. Ракел, если не совсем умом тронулся, расшибив башку об гордыню, не станет лезть на рожон.

  – Но ты так и не сказал, отчего именно Фраавег, – Катарина в свою очередь тоже не стала припираться. А спрос – дело простое, за него никто и ломаного брика не берет.

  – Потому что за плечами Фраавега встала дасирийская знать. Семеро из десяти военачальников совета поклялись ему в верности. Когда придет назначенный час, армия станет под его знамена, а тех, кто не покорится, ждет смерть. Дасирийцы никогда не признавали иной власти, кроме меча и веревки.

  – Стоит ли верить тем, кто назначен рельским шакалом? – сомневалась Катарина. – Братец, они заняли места тех, которые не стали кориться воле Шиалистана. Раз он сам их назначал и выбирал – значит, уверен, что случись что – воины придут ему на помощь.

  – Шиалистан дальше носа своего не видит, – отмахнулся Фиранд. – Сыплет золотом без меры, а кто откажется взять, если дают и ничего взамен не требуют? Это только Гирам знал, что такое клятва, а теперь дасирийцы измельчали, слово тому, клятва этому.

  Катарина позволила себе снисходительную улыбку.

  – Ластрики знают цену своему слову, – тонко намекнула она, в ответ на что тут же получила гневный взгляд брата. Он знал, о каком слове шла речь, и, должно быть, только теперь понял, от какого позора спала его маленькая сестринская услуга – лицо его читалось как открытая книга. Впрочем, Катарина так же знала, что стоит брату захотеть – и лицо его сделается непроницаемым. Блефовать он умел, равно как и доводить противников до ступора своим не пробивным хладнокровием. И женщина не преминула воспользоваться этой брешью. – Фиранд, ты знаешь, что я всегда безропотно принимала всякую твою волю. И принимаю теперь. Прошу только не торопиться... – Она выдержала нужную тягучую ноту. – Время для союзов еще не пришло. Я не стану Фраавег может и заручился поддержкой военачальников, только их слову цена – грош. И Ракела злить нет надобности. Положенный по рхельским традициям царский траур длиться ровно один век луны, и ты не хуже моего знаешь, что даже Ракел не посмеет нарушить его раздором от своей руки или воли.

  Фиранд согласился кивком, потирая лоб, весь рыхлый от густых морщин.

  – Я же буду молиться Шарату, чтоб указал путь и отвел от нас беду.

  Брат снова качнул головой, после чего попросил ее оставить его наедине с раздумьями. Уже у двери леди Ластрик нагнал его последний вопрос.

  – Заради какого лиха ты велела отрезать языки всем моим невольникам?

  – Чтобы знать наверняка, что стены Замка на Пике безмолвны, – невозмутимо ответила Катарина в пол оборота, и поспешила, подгоняемая Фирандовым ворчанием.

   Катарина безмолвно вышла. Только когда невольники закрыли за ней дверь, Катарина позволила себя помянуть задницу харста. И как Фиранда угораздило? Ее всегда рассудительный брат будто с цепи сорвался, норовил влезть в то, что пахло гаже содержимого выгребной ямы. Военачальники Дасирии, назначенные Шиалистаном? Катарина не верила ни одном из десяти, хоть многих даже в имена не знала.

  Весь день до вечера дурное настроение было ей верным спутником. В какую бы часть замка не направилась леди Ластрик, каким бы делом не занялась – оно всегда глодало ей загривок. Но и этим дел не закончился. Когда солнце клонилось у горизонту, заволоченному сумеречными облаками, прибыл Дарайт – лорд-магнат Совета, а так же один из немногочисленных друзей Фиранда, проверенный временем. Старику уже стукнуло семь десятков лет, он сделался сухим и изможденным и вот-вот готовился отойти в мертвое царство. Ходили толки, что его одолевает несколько тяжелых хворей, но еще больше вели разговоры о том, что на старости лет Дарайт выжил и ума, сделался постоянным гостем в "Виноградине" и хвалиться, что помрет с резвой девкой на своем члене.

  Фиранд и старик Дарайт уединилась в личных покоях брата и Катарине оставалось только бесцельно расхаживать поблизости, в надежде, что ее посвятят в чес причина нежданного визита. Лорд-магнат приехал без важного эскорта: его сопровождали только шестеро солдат, с ухмылками отменных головорезов. Глядя на их лица, таремка невольно вспомнила е случаи, когда с неугодными Дарайту людьми случались всякие неприятные вещи: один поскользнулся и насмерть расшиб голову, второй накололся на свой же меч, третьего нашли за городом, распухшим в реке. Не многим это нравилось, но противники старика зачастую были негодны и Фиранду тоже, так что Дарайт спокойно доживал старость.

  Прошло несколько часов, прежде чем Дарайт покинул Замок на Пике, на прощание пожурив Катарину, что так и не стала женой его единственному сыну. Она как всегда вежливо посетовала на ошибки молодости. На том и разошлись. Фиранд молча заперся у себя в комнате, оставив Катарину мучиться неведением.

  Кто знает, долго ли бродила бы она темными пустыми коридорами, если бы в одном из закутков ей на встречу не выплыла длинная тонкая тень, расплывчатая в свете мерехтящих факелов. Катарина вскрикнула, отпрянув к стене. Только когда тень выплыла из своего укрытия, леди Ластрик справилась с собой. И как ему удается все время быть рядом и ничем не выдать своего присутствия, подумала Катарина, гневно глядя на бесцветное лицо Многоликого.

  – В следующий раз за такие фокусы я велю тебя выпороть, – бросила таремка.

  Мальчишка ничем не выдал ни злости, ни веселья. Только продолжал смотреть на нее покорными пустыми глазами, за которыми не разглядеть души. А, может, и нет ее у него? Катарина отошла к стене, поманила Многоликого за собой, чуяла, что не просто так он показался. Он всегда был одиночкой, и мог неделями теряться в Замке на Пике: не захоти Многоликий, чтоб его нашли, мог запросто найти тысячу щелей и дверей, за которыми находил себе надежное убежище. Иногда леди Ластрик казалось, что мальчишка знает замок лучше чем те, кто в нем родился и провел не один десяток лет.

  Многоликий являлся только если Катарина нуждалась в нем или просто желала скоротать тягостный вечер под звуки его лютни. В иное время он был свободен, точно ветер. Предвидя важное известие, таремка осмотрелась – не подслушивают ли их? После того, как провалился ее план, она все больше опасалась предателей. Оттого и велела отнять языки всем невольникам. Тех, что были личными прислужниками ей и Фиранду, отправила на каменоломни, взяла новых. Языки им тое отрезали, а темнокожие рабы из Эфратии никогда не владели общей речью. Конечно, это принесла неудобства, но, по крайней мере, так Катарина меньше опасалась быть преданной. И завела себе правило менять невольников в первые пять дней каждого месяца, даром, что род Ластриков получал право выбирать первыми, до начала официальных торгов. В обмен на это Фиранд прикрывал глаза на то, что многие невольники были не просто селянами, захваченными удачливыми работорговцами. Раз попался – значит, раб и весь сказ. В Тареме, как нигде во всем Эзершате, работорговля процветала.

  – Нас никто не услышит, госпожа, – успокоил ее Многоликий. – Стал бы я заводить разговоры в ненадежном месте.

  – Я уж своей тени не доверяю, – призналась она. – Чем меня порадуешь?

  – Наверное, моей госпоже было бы интересно узнать, о чем шептались Фиранд со старикашкой, – непринужденно сказал Многоликий. Он прислонился к стене, наполовину скрытый тенью.

  Катарина невольно поймала себя на мысли, что он будто бы растворился в тени, осталась половина человека, вместо одного целого. Сумрак любил Многоликого, всегда заботливо укрывал от сторонних глаз.

  – Ты подслушивал? – Она не знала, гневаться ли на мальчишку, или радоваться, что с его помощью прознает обо всем.

  С первого дня, как он оказался в Замке на Пике, она велела ему никогда, что бы ни случилось, не подслушивать их с Фирандом разговоры и не шпионить за ними. И, хоть Катарина всегда чувствовала Многоликого рядом, мальчишки не давал повода уличить себя на шпионаже. И вот теперь – спокойно в том сознался, будто чуял, что его за то не станут бранить.

  – Рядом оказался, видел, как ты, госпожа моя, хочешь прознать об их разговорах. – Многоликий не шелохнулся, лицо его оставалось серым и неясным, будто сотканное из сумерек.

  "Знает, пройдоха, что ничего ему не сделаю", – подумала Катарина, мысленно отхлестав его по впалым щекам, рябым от веснушек. Вслух же велела ему рассказать обо всем, что слышал. Но мальчишка удивил ее снова. Прежде чем начать, он выудил невесть откуда, – таремка могла клясться на божьих ликах, что прямо из тени, – тубу с пергаментом. Таремка выхватила ее и вышла в полоску лунного света, сиротливо пробивавшуюся в узкое окно. Глиняные печати были сломаны, но, бросив беглый взгляд на письмо, нашла в самом низу знакомый размашистый росчерк.

  – Что-то много нынче случайных дасирийцев вьется круг моего брата, – проворчала она, недовольная.

  Письмо было опального военачальника Шаама. Катарина помнила его по неуемному фанатичному желанию захватить все рхельские земли и собрать их под стягом Дасирийской империи. Старик Шаама был горделивым ослом, как считала таремка, однако это не помешало ему обеспечить себя и весь свой выводок, получив за жен сына приличные откупные от их отцов. Катарина помнила его сынка – статного и рослого, не такого красавца, каким был Шаам-старшый два десятка лет назад, но все же достаточно привлекательного, чтоб волновать девичьи сердца. Ходили разговоры, что Шаам-младший, – таремка так и не вспомнила его имя, – тот еще душегуб и не далеко ушел от своего родителя в желании непременно обагрять меч кровью при всякой оказии.

  Но Катарину заботило другое. Шаам был одним из тех, кого рхельский шакал первым отогнал от императорского трона, сослав к себе в земли "доживать век в заслуженном почете и отдыхе". И, хоть Шаам шипел против такого указа, он подчинился воле тогдашнего императора-мальчишки, который лишь послушно исполнял все, что нашептывал регент. И с тех пор о Шаамах будто бы и думать забыли. Шаам был военачальником второй руки – не слишком крупная фигура, чтоб подкупать его, но и не настолько мелкая, чтобы упускать из виду. Не ферзь и не ладья, но и не пешка, бездумная и бестолково послушная хоть кому. Слон, с потрепанной шкурой и сбитыми бивнями, но еще достаточно крепкий.

  И вот теперь, глядя на письмо за его подписью, Катарина старалась предугадать, что за дела могли быть у этого дасирийца с Дарайтом. Не найдя и единой зацепки, таремка углубилась в чтение послания. Оно было немногословным: Шаам сообщал, что уполномочен говорить от имени дасирийской знати, которая считает своим священным долгом не допустить Шиалистана на императорский трон. От лица той же знати, Шаам выражал надежду на то, что Тарем не останется глух к тем, кто долгие годы оберегал его от напастей и врагов, исправно чтил договоры и союзы с таремским Советом. Ниже, как знак расположения и залог дружескому союзу, Шаам предлагал несколько документов, которые, по его словам, могли помочь изгнать их общего врага. Далее следовала приписка, что наследники, в которых была кровь Гирама, могут быть живы и вся лояльная Тарему дасирийская знать готова поддержать таковых в их правах на трон, если их удастся отыскать. Взамен на это, Шаама, опять же выражая мнение большинства, обещал и дальше быть Тарему верным союзником и перво-наперво прекратить строительство прямых торговых путей между Дасирией и Рхелем.

  Катарина свернула письмо и сунула его в рукав. Тупой вояка! Небось задом думал, когда марал лист своими писульками. Попади это письмо в ненужные руки – стало бы хорошим поводом развязать конфликт. Уж рхельцы непременно истолковали бы каждую строчку на свой лад.

  – Где документы о которых пишет этот идиот? – Катарина повернулась к Многоликому, нетерпеливо постукивая носком башмака по полу. Таремка не сомневалась, что мальчишка прочитал все от первой буквы и по последней, и знает, и поймет о чем речь. Она готова была растерзать мальчишку, если тот сделал промашку и не взял самого главного, подсунув ей почти бесполезную писульку.

  Но Многоликий в очередной раз заставил таремку вспомнить, с кем она имеет дело. Все тем же скользящим движением, он протянул два пергамента. В одном письме была наспех сделанная копия родового древа Гирама. Таремка повертела ее в руках, не понимая, какую часть дасирийской лояльности выражает это письмо. Катарина была одной из первых, кто озаботился поисками наследников на дасирийский трон, и она знала всех возможных наследников чуть не по именам. Беда в том, что все они либо сгинули в далеких землях, либо отреклись от престола как старики, либо сошли к Гартису, каждый в свое время. Оставался только какой-то далекий северянин, но его право на трон было слишком зыбко, чтобы играть этой фигурой. Но Катарина не стала торопиться и взглянула на второе письмо. В самом верху было сказано, что написанное ниже есть дословно переданное содержание торговой сделки, заключенной между та-хирским капитаном Ларо и иджальским торговцем Бара́гу о покупке рабыни.

  Катарина сложила оба письма и потерла уставшие от полумрака глаза. Неужто дасирийцам удалось найти то, чего не могли найти два десятка вышколенных шпионов ее брата – Сиранну?

  – Пойдем, мне нужно подумать, – позвала она мальчишку, и тот двинулся за ней бесшумной тенью.

  В покоях жарко пылал камин. Таремка опустилась в кресло, высвободила уставшие ноги из башмаков; Многоликий пристроился на полу, взялся ладонями за ступни госпожи и принялся массировать их. Катарину это расслабляло. Она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Сиранна, прозванная Потерянной – еще когда ей исполнилось четырнадцать лет, за ее руку велись непрерывные войны. Рхельцы – и те стремились заполучить юную красавицу. Сиранна была дочерью Сатара Второго, рожденной от невесть откуда взявшейся рабыни. Говорили, что мать ее, Джахайя, была столь же прекрасна, как и дочь. Ходили разные толки, мол, как старик заполучил себе такую красотку-рабыню. В то время Сатар Второй уже отрекся от трона в пользу своего сына, Тирпалиаса, и коротал старость в обществе Джахайи. Когда она родила ему ребенка, многие злопыхатели утверждали, что не обошлось без помощи доброжелателей. В то время Сиранна была не более чем дочерью бывшего императора, и не могла бы претендовать на трон, но теперь...

  Теперь Сиранна оказалась одной из тех, кто носил в себе кровь Гирама. И в жилах потерянной принцессы ее было больше, чем у кого бы то ни было из нынешних претендентов. Только кроме одной единственной бумажонки, – Катарина пока смутно представляла, как бы она могла помочь в поисках Сиранны, – дасирийская принцесса не оставила никаких следов по себе.

  Многоликий, закончив массировать обе ступни госпожи, устроился удобнее на подушке, облокотился спинной о колени Катарины, и перебрал пальцами струны лютни. Сегодня ее голос был тягучим, словно топленное с медом молоко, и был таким же сладим. Катарина поддалась неге, давая себе недолгое расслабление. Последнее время времени на отдых случалось все меньше, и таремка не брезговала никакой передышкой.

  – О чем они говорили? – спросила она мальчишку после недолгого затишья, разогнав сонливость, навеянную лютней.

  – Тот стрикашка убеждал твоего брата пристать на уговоры, о которых написано в письме. Слыхала бы ты, ясноликая, как старик подначивал господина Замка на Пике сопроводить флот до Та-Дорто.

  Катарина хмыкнула, привычным движением потрепав мальчишку по голове. "И отчего он вечно наполовину грязный, точно беспризорник?" – подумала она, выуживая из сбитых в клоки лохм обломанную ветку. Осторожно принюхалась – красный клен, его терпкий запах знал каждый в Тареме.

  – Шаам припозднился со своими предложениями. – Катарина бросила ветку в камин, наблюдая, как на нее набросился огонь, и тут же сожрал, приумножив пепелище под собою. – Та-хирцы когда-то были друзьями Тарему, но те времена миновали. Теперь пираты сами себе на уме, нет им указа, чьи корабли грабить, а чьи – стороной обходить. Фиранд долго не простит им своих усов и бороды.

  – Твоя проницательность достойна хвалебной песни, госпожа моя – именно так он и ответил, – подтвердил мальчишка.

  – Проницательность тут ни при чем, просто я слишком долго живу тенью брата, чтобы не знать его мыслей прежде, чем он придут в его натруженную голову.

  Катарина кликнула рабыню, и велела принесли подогретой мятной настойки, а к ней – засахаренных бананов, которые Фиранд привез из Эфратии. Пока Многоликий растянулся у камина, она поднялась, чтобы размять ноги, а заодно и подумать. Она вышла на обнесенный частыми решетками и наполовину заложенный балкон, на который вела западная арка ее комнаты. Ночной воздух Тарема пах нарциссами и тюльпанами – в первом весеннем месяце их было великое множество. С высоты того места, где раскинулся Замок на Пике, в ночь полной луны хорошо просматривался уснувший город.

  Леди Ластрик вдохнула, стараясь остудить голову, освободить ее от ненужных мыслей, и сосредоточится на письме. Она помнила те времена, когда их с Фирандом отец частенько прибегал к услугам та-хирского капитана по прозвищу Шепелявый. Лорд Ластрик не любил распространятся о тех делах, и после его смерти Фиранд постарался уничтожить всякие доказательства грязных делишек между Ластриками и Шепелявым, однако Катарина не стала рисковать и пренебрегать знакомством. Отец учил их, что в делах денег и выгоды прав тот, кто добивается своего. Фиранд и слышать не хотел о том, чтоб возобновить тайные сделки с та-хирцем, потому Катарине пришлось действовать в обход брата. Сперва она даже жалела о вранье, которое нарастало стремительно, как снежный ком. Но когда дело начало давать плоды, таремка сочла их достаточным утешением и оправданием. Фиранду же и в голову не приходило поинтересоваться, отчего так стремительно теряются его недруги или почему в разгар пиратского веселья на водах, меньше всех страдал флот Ластриков. Впрочем, восемь лордов из Совета и сами частенько прибегали к "дружеским услугам" та-хирцев: о том догадывались, но круговая порука держала все рты крепко закрытыми.