Текст книги "Сердце мертвого мира (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

  – Хороший меч. – Арэн приловчился, перехватил рукоять двумя руками, и тут же уронил обратна на сафьян. Несмотря на малый размер гарды, меч был хорошо сбалансирован. Арэн удивился, что такой мелкий камень так хорошо уравновешивал весь клинок.

  Сделать бы хоть пару выпадов, почувствовать, как лезвие отзовется, подумал дасириец. Он не привык обращаться с двуручными клинками, в бою полагаясь на более резвый короткий клинок и верный щит. Но на Севере, судя по тому оружию, которое лелеяли воины, к мелким клинкам питали неприязнь.

  – Огненная звезда, – шепнула Бьёри. Она, как зачарованная, глядела на камень и блики алого отражались на ее лице. – Господин мог, хозяин Харрога сделал тебе щедрый дар.

  Миэ

  Сани были битком набиты северянками: прислуга, жены стражников. Личные помощницы Сарие ехали отдельно, вместе с госпожой. Миэ же оставалось довольствоваться тем, чем есть. Она осторожно, так, чтобы никого не обидеть, прикрыла нос воротом накидки: запахи давно немытых волос, засаленных вещей и насквозь провонявших кухней тел, будоражили желудок. Хорошо еще, что поела вдоволь на пиру, размышляла таремка, разглядывая дорогу. Теперь только богам ведомо, когда случиться поесть, а если и случиться – сможет ли она без отвращения запихнуть в себя хоть кусок. В доме отца все кухарки носили белые передники, которые меняли ровно перед тем, как готовить завра, обед и ужин. А еще непременно чепцы. Глядя на тех, с кем делила сани, Миэ начинала сомневаться, хватает ли им ума помыть руки пере тем, как переходить мясного к сдобе. Впрочем, задумываться об этом не стала, чтобы не разбередить нутро.

  Собирались спешно. Волшебница едва успела пробраться в комнату к Рашу, и забрать у него украденное. Благо, что в такой суматохе никто не стал слушать купца, который взялся голосить о пропаже, как только обнаружил в своей комнате двух связанных стражников. Таремка видела, как он шнырял между северянами, хватал за руку то одного, то другого, требовал справедливости и возмещения ущерба. После того, как торговец сунулся к Берну, и без того злому, что приходится второпях покидать родной дом, притих, получив матерой брани в ответ, и предложение проваливать с глаз долой. Видимо, трезво рассудив, что этак его и вовсе могут оставить в Харроге или пустить добираться своим ходом, таремец больше никого не трогал. Последний раз, когда Миэ его видела, торгаш ехал на санях с ранеными, и рожа у него была кислее паршивого вина. Оба охранника, помеченные вздувшимися синяками, ехали рядом, присматривая за остатками скарба. Хотя, если верить Рашу, у торгаша ничего ценного вовсе не было. Миэ не дала себя одурачить, будто не знает, что карманник никогда бы не ушел без наживы, но что бы там Раш не прибрал к рукам, ее это не волновало. Главное, что она получила желаемое – коробку и книжонку для записей.

  Она почти не удивилась, когда коробка открылась точно так же, как и найденная в пещере. Они были похожи формой и размером, из одного дерева, без всяких признаков замков, точно близнецы. И внутри найденной у Дюрана, тоже покоился ониксовый "глаз". Такой находке могло быть два объяснения: либо тот, кто сгинул в Хеттских горах держал связь с купцом через эти шары, либо между двумя маленькими "глазами" не было никакой связи. Таремка же давно перестала верить в совпадения. Ничто не случается просто так. Первое предположение хоть как-то объясняло такое неуемное стремление торговца во что бы то ни стало оставаться в Артуме. Странной ниткой совпадений, но ему удалось пробраться чуть не к самому Конунгу, будь он жив. А пока что Дюран следовал вместе со всеми в столицу. И, как бы он не выпячивал свое честолюбие, стоило речи зайти о том, чтоб избавиться от него – Дюран тут же умолкал, делался смирным молчуном.

  Может вот тут-то и кроется отгадка всех несчастий Артума? Миэ не торопилась с выводами. Мог ли торговец быть шпионом? Вполне, для того он всегда и был на виду, крутился и выслушивал без риска быть разоблаченным. С другой стороны – жадность делала из него плохого помощника в тонкой интриге, а игра за Северные земли велась осторожная. Во всяком случае, так казалось Миэ.

  Выехали еще когда на дворе стояла темень. Не успели отбыть, как следом примчался всадник и передал Берну письмо. Тут же по головам поползла молва, что из Белого шпиля прилетела птица с посланием, в котором фергайры требовали Берна немедленно явиться в Браёрон и там ожидать их. Это могло означать только одно – Берн, как пророчили все вокруг, получит благословение колдуний и сядет на престол. Миэ решила, что у этой вести есть и другая сторона: если воинов в бой поведет Владыка Севера, сражаться они будут яростнее. Хотя северян можно было обвинить в чем угодно, кроме трусости.

  Дорога спорилась медленно. Оттепель наступала неудержимо, снег таял, превращаясь в грязную жижу, в которой грузли полозья и копыта лошадей. Несколько раз приходилось останавливаться и проверят, выбивать грязь из полозьев, обчищать ноги лошадям, и процессия двигалась дальше: медленная, неповоротливая, будто сытая змея.

  – Эрель, как ты себя чувствуешь? – Таремка услышала знакомый северный говор.

  Фьёрн сменил нарядные одежды для пиршеств на тяжелый нагрудник с отметиной в виде белой медвежьей лапы, тяжелый плащ, подбитый шкурой белого медведя. У бока его лошади, в широком кожаном желобе, покачивался тяжелый топор: лезвия-полумесяцы, начищенные до блеска, пускали солнечные блики.

  – Я так отвратно выгляжу, что кажется, будто мне нездоровится? – Улыбнулась таремка. Северянин нравился ей, к тому ж у Миэ уже слишком давно не было никого, кто мог бы удовлетворить ее женское естество. Поэтому она позволила себе немного осторожного флирта, ровно столько, чтоб не казаться легкомысленной – как-никак за ними по пятам уже идут твари Шараяны.

  – Прости, эрель, – стушевался он.

  – Первый раз вижу артумских рогатых лошадей, – быстро заговорила Миэ, злясь на себя: и чего было просто не улыбнуться приветливо? С досадой подумала, что за это время совсем разучилась женским хитростям. Как, оказывается, нужно мало времени, чтоб растерять то, что годами училось...

  – Отец разводит их. – Северянин, видя, что его не гонят, приободрился. – Наши кони самые быстрые в Артуме, – прибавил он без тени хвастовства.

  – Правдивая ли молва идет, что если родится у рогатой черной, как ночь жеребицы, белый, как снег, мерин, то правым своим копытом он будет высекать драгоценные каменья, а левым – чистое золото?

  Фьёрн хохотнул.

  – Сколько живу, эрель, никогда прежде о таком не слыхивал. Где такие сказки сказывают?

  – Народ говорит, – продолжала улыбаться таремка и, нисколько не стесняясь косых взглядов кухарок и прислуги, поддалась вперед, чтобы быть ближе к всаднику.

  Они еще немного поговорили, поменялись пустыми словами, только чтоб скоротать путь. Северянин, как ни старался казаться безразличным, то и дело оборачивался, бросая на север грустные взгляды.

  Вряд ли, если войско и вправду так велико, как говорили выжившие, кто-то в Харроге переживет нападение. Никто не говорил о том, но безмолвие подчас бывает красноречивее слов. Да и самой крепости не останется. Не останется конюшен, подвалов, амбаров... Будет груда черных камней только, и станет она могильным курганов для смельчаков, что остались обороняться без надежды сохранить себе жизнь. Знали, что Гартис уж ждет их, и не роптали. Только подначивали тех, кто отбывал в столицу, чтоб не мечи точили, а накрывали самыми нарядными скатертями столы, встречать победителей. "Станем им костью поперек горла – не проглотят, подавятся!" – с такими словами провожал их Кород. Еще вчера, на пиршестве, Миэ помнила, каким отвратным ей показался этот северянин: то в рукав сморкался, то ладони обтирал прямо о нарядную тунику. Даже теперь вспоминания о его плевках на совете, заставили таремку поморщиться от отвращения. Но он был отважен, много мужественнее многих встреченные ею раньше мужчин, и одно это отметало все остальные его недостатки.

  В Артуме никто не скорбел о предстоящих битвах. Их принимали как должное. Такой здесь был порядок. И таремка вдруг устыдилась своего мирного детства и сумасшедшей юности, когда ей казалось, что нет ничего хуже покоя. Она грезила о приключениях, удирала из дому, искала задор, не понимая – какое это счастье ложиться спать и знать, что надежные крепкие стены отчего дома укроют ее сон от всяких невзгод.

  Словно в подтверждение ее словам кто-то из малышни принялся шепотом расспрашивать мать, вернуться ли они домой. Мать, вместо утешения, сослалась на милость богов.

  Когда впереди замаячили стены Сьёрга, горизонт сделался рыжим. Сонное солнце нехотя вкатывалось из-за ночных туч. День обещал быть солнечным. От осознания того, то он может стать последним, Миэ захотелось громко выругаться. Именно так, всеми бранными словами разом, чтоб хоть как-то сбросить тяжкое ярмо страха. И почему все они, те, кто едет теперь в санях вместе с ней, смотрят такими взглядами, будто ждут, что она сотворит чудо? Щелкнет пальцами и из мира исчезнет все зло? Ха! Миэ и сама была бы не прочь заполучить такое чародейство, хоть бы и в обмен на белую отметину, которой наградила ее Вира.

  – Чтоб мне глаза харсты разодрали, смотрите! – прокричал кто-то позади.

  Миэ обернулась, привлеченная криком.

  На севере, там, где еще совсем недавно виднелась крепость, полз в небеса густой черный дым.

  – Дайте плетей лошадям! – Заревел Берн.

  Миэ не видела вождя, но голос его грохотал над головами беженцев. Одна из старух в одних с таремкой санях, принялась голосить; ее рот с редкими зубами распахнулся, точно зияющая дыра и рождал крик, от которого кровь стыла в жилах. Ей ответил еще один, и еще. Дети принялись прятать лица в колени матерям, северяне ругались. Миэ, не в силах выносить старушечий вой, что есть силы отвесила ей пару пощечин, пока та, удивленная, не умолкла. Она выкатила глаза на чужестранку, будто у той вместо носа появился свиной пятак.

  – Хватит голосить, – рявкнула таремка. – Помолись лучше о тех храбрецах, которые нынче закат не встретят, что бы, тощая метелка, век свой в спокойствии доживала. И вы все, – она обвела строгим взглядом остальных женщин, – тем же займитесь. А то за вашими воплями мужикам спокойствия нет.

  Что было дальше, Миэ мало понимала. Процессия двинулась скорее, но заминок было не избежать. Грязь, словно тайный союзник шарашей, то и дело прихватывала ноги лошадей, отчего животные нервничали и норовили стать на дыбы. Однажды на пути попались перевернутые сани и рядом же – кобыла, с вывороченной задней ногой и перерезанным горлом. Наверное, кто-то из воинов докончил бедное животное, чтоб не мучилось. Таремка подумала, что тушу стоило бы взять с собой. Если шараши не смогут одолеть стены Сьёрга, они могут стать осадой и тогда такая бесполезная трата мяса может горько аукнуться. О чем она неприминула сказать кому-то из проезжих воинов. Ей показалось, что тот даже не пытался услыхать ее слов.

  Оставалось только ждать и молиться Вире о заступничестве. Если и вправду так, что Вира и Шараяна вечные соперницы меж собой, тогда Светлая леди должна встать на их сторону.

  Когда добрались до столицы, около северных ворот Сьёрга уже толпился народ. Северяне тащили на своих спинах нехитрый скарб, гнали скот. Стража изо всех сил пыталась успокоить перепуганных беглецов, чтобы хоть как-то сохранить видимость порядка.

  – А ну не напирать, чтоб вас на кишках дохлого козла повесили! – слышался раздраженный мужской голос.

  Миэ не стала дожидаться, когда подойдет их очередь, встала, брезгливо опуская ноги в липкую жижу, и направилась в сторону ворот.

  По пути ее несколько раз чуть не свалили с ног всадники, мотавшиеся от начала обоза в его конец, и обратно. Наверное, подгоняют тех, кто отстал, решила таремка. Она, впервые за долгое время, почувствовала панику. Ни Арэна, ни Раша. Про первого знала, что его снова взяли на носилки: несмотря на все протесты, дасириец по-прежнему был слишком слаб, чтоб самолично править лошадью. Ему же волшебница и вручила все ценности, велев стеречь книги и шкатулки, как зеницу ока. Куда делся карманник, оставалось загадкой.

  Ни одного знакомого лица, даже Фьёрн куда-то запропастился. А что если о ней забыли? Что если в столицу решать не пускать всех подряд, чтоб не собирать голодные рты, не способные даже обороняться? Таремка слабо верила в такой исход, но в некоторых книга по истории, которыми полнилась отцовская библиотека, такие случаи упоминались. Кто-то из первых рхельских царей, зная, что дасирийское войско вот-вот станет осадой вокруг города, велел заживо похоронить всех, кто не умел обращаться с оружием. В книге говорилось, будто город выстоял благодаря тому, что голода, на который рассчитывали захватчики, удалось избежать. А вот дасирийское войско, ослабленное долгой осадой, лишенное продовольствия из-за весеннего наводнения, отступило.

  Волшебница тряхнула головой, мысленно отхлестала себя по щекам, осмотрелась. В хвосте обоза была только прислуга, значит дасирийа нужно поискать впереди. А с ним будет и Раш, рассудила Миэ, и прибавила шагу. Старалась не смотреть под ноги и не оглядываться. И так знала, что позади лишь черный от дыма горизонт, а она сама с ног до головы забрызгана грязью.

  Когда волшебница добралась до саней, в которых ехала Сария, она едва не падала с ног. Чем дальше, тем будто гуще становилась грязь. Сперва ноги застревали только ступнями, после – стали заходить в густую жижу по самые щиколотки. И чтобы высвободить их, приходилось прилагать немалые усилия. Проклиная всех и вся, таремка падала, поднималась, шла вперед и снова падала, а никто вокруг не озаботился тем, чтоб помочь ей. Миэ затолкала обиду поглубже, решив, что время для расчетов еще не пришло. Только когда поравнялась "головой" обоза, наткнулась на карманника. Тот, вопреки ее мнению, тоже был пешим, грязным и вдвое злее обычного.

  – Арэн где? – Сразу спросила Миэ, стряхивая с кончика носа грязевой комок.

  – В городе. Берн поручил кому-то из вождей доправить его в храм Скальда, прямо к Верховному служителю, чтоб тот руки его залечил. – Тут карманник бегло осмотрел ее. – Прямо как поберушка, только худой сумы не хватает и десятка голожопых спиногрызов.

  – Нам нужно в город, – заторопила его таремка. – Неспокойно мне. Как бы не вышло, что...

  Договорить не вышло. Земля под ногами толкнула таремку. Мутная вода в выемках оставленных копытами лошадей, пошла рябью. Миэ с Рашем переглянулись, оба, не сговариваясь, открыли рты, но земля взбрыкнула во второй раз. Теперь толчок вышел резким, торопливым. Миэ не сразу поняла, почему вдруг стала глядеть на карманника сверху вниз. Посмотрела себе в ноги и закричала, балансируя на остроносом бугре. Но прежде чем успела что-то сделать, бугор распластался, вогнулся, и волшебница почувствовала, как уходит под землю. Мгновение – и она едва удержалась над землей, цепляясь за грязь. Руки скользили, не находя крепкой опоры, Миэ барахталась, стараясь вытащить себя из провала, но чем больше пыталась, тем глубже сползала внутрь. Только что была по пояс, а через мгновение – уже по грудь.

  Миэ отчаянно вопила о помощи. То ли страх стегал ее воображение, то ли так оно и было на самом деле, но таремка могла клясться жизнью своих не рожденных детей, что ноги ее болтаются над пламенем, огонь жадно лижет икры, забирается под юбку, как нахальный любовник.

  Раш стоял всего в нескольких шагах от нее. Он широко раскинул руки, как канатоходец, балансировал на бугрившейся новыми толчками земле. Судя по тому, что губы его шевелились, он что-то кричал, но голос тонул в бесконечном хаосе окружающих звуков. Ржали лошади, вопили женщины и дети, то и дело раздавались сдавленные крики, а земля продолжала ходить ходуном.

  Миэ снова подтянулась, в отчаянии понимая, что на Раша рассчитывать не приходится. В такой вакханалии даже те несколько шагов, что их разделяли, могли занять много времени, которого у таремки не было. Она перестала брыкаться, замерла, сделала полный вдох... и снова потянула себя, поджав и резко распрямив колени, будто бы отталкивалась от несуществующей опоры. Землетрясение принесло новую волну, но теперь пришлось на руку таремке: земля снова поползла вверх, будто кто выталкивал ее изнутри, треснула, прямо под пальцами волшебницы, обнажая недра. Миэ едва успела хватить за край, и потянулась следом.

  Улучив момент, когда вся оказалась снаружи, таремка отпустила свою опору и скатилась на бок, едва не сбив с ног Раша. Ловкому карманнику все это время удавалось удерживать равновесие. Он улучил момент между толчками, заграбастал Миэ за шиворот и помог встать на ноги.

  Миэ даже не пыталась теперь говорить, зная, что слова все одно потонул в общей панике. В голове вертелась мысль: в тех санях, на позади, остались дети. Словно эхо от ее мыслей, раздался протяжный детский плачь.

  И, вместо того, чтоб бежать к городу, как то делали остальные, таремка повернула обратно. Шел ли за ней Раш – оглядываться не стала. Только быстро, пока земля перестала бушевать, устремилась к саням. Люди вокруг копошились в грязи, кто на четвереньках, кто ничком, а кто и вовсе на спине: грязные, стонущие, точно жуки, попавшие в липкую ловушку. Таремка старалась обходить их, потому что каждый норовил ухватить волшебницу за ногу и подняться.

  – Совсем ты с ума сошла, эрель! – Раздалось прямо в ухо.

  Миэ обернулась, зашаталась, вместе с новой волной, и тут же очутилась в крепких руках, которые усадили ее на лошадь. Фьёрн, с облегчением подумала таремка.

  – Там дети! – кричала она наугад, тыкаясь носом в холодный нагрудник северянина. – Им нужно помочь!

  Лошадь встала на дыбы, мир в глазах таремки перевернулся, и она подумал, что они свалятся с лошади. Но Фьёрн приструнил животное, увел в сторону, умело правя одной рукой, а второй – прижимая волшебницу к себе.

  – Некогда, эрель, – бурчал северянин.

  Миэ попыталась вырваться, но он не отпустил. Тогда она принялась кричать и посыпать его бранью, чтоб отпустил, раз самому кишка тонка. Фьёрн несколько раз помянул отросток ишака, но таремку не выпустил. Вместо того развернулся, уступая дорогу другим всадникам, которые помогали тем, кто барахтался в грязи. Несколько раз таремка слышала хруст костей под коптами коней и предсмертные крики.

  Между тем, Фьёрн прокричал ей, чтоб держалась крепче, пришпорил мерина. Животное повернуло, послушно обошло перевернутые сани, круг которых валялись лопнувшие мешки с зерном. Таремка что есть силы уцепилась в северянина, спешно соображая, чем бы помочь. На что годна вся ее магия, мысленно раз за разом повторяла Миэ, перебирая все известные ей заклинания. Проку от огня и молнии, если нет у нее власти справиться с природой, хоть немного присмирить гнев земли.

  Фьёрн кликнул нескольких всадников, что-то бросил им на своей речи – в общем шуме таремка не разобрала слов. Но дальше всадники последовали за ними.

  – Небо чернеет, не к добру это! – прокричал кто-то рядом с ними, и поторопил Фьёрна.

  Но северянин не свернул. Когда впереди Миэ увидала знакомый тюк, заштопанный тремя лоскутами ткани, сказала о том северянину.

  Разошлась новая волна дрожи. Лошади заволновались, где-то сзади раздался громкий рев, постепенно сошедший на хрип. Миэ не стала думать, что случилось, смотрела только вперед. Всадники как могли близко подобрались к саням: из-под перевернутой повозки слышался плачь и мольбы о помощи. Рядом, перебитая надвое, с выпученными глазами, лежала та самая старуха, которой Миэ велела молиться. Тяжелый деревянный край поломал ей хребет. В стороне зияла змееобразная трещина, их которой валил густой пар, словно там, в недрах земли, Гартисовы слуги усердно кипятили в котлах огненное варево.

  Всадники спрыгнули, Фьёрн вместе с ними. В четыре пары рук лихо перевернули сани, похватали за шиворот малышню. Тут же была и женщина, которая голосила громче всех и прижимала к груди младенца, всего в алых от крови пеленках. Таремка отвернулась, сосредотачиваясь на Фьёрне. Тот уже протягивал ей девчушку, всю черную от грязи. Миэ, что и так с трудом держалась на лошади без седла, едва не свалилась, как только девочка очутилась у нее в руках. Ребенок, напуганный происходящим, звал бабушку. Решив, что та мертвая старуха, вернее всего, она и есть, Миэ поспешно притулила девчонку лицом к своей груди, чтоб та не глядела по сторонам.

  Земля в который раз затряслась. Теперь сильнее, словно решила показать свой сварливый норов. Лошадь забила ногами, понесла вперед, но Фьёрн вовремя обернулся и перехватил ее за сбрую. Стараясь успокоить животное, северянин покрылся испариной. Он громко и без оглядки ругался, пока не присмирил коня.

  А земля продолжала брыкаться все сильнее и сильнее. Трещина около перевернутых саней разошлась, затрещала, пуская новые клубы пара. Никто не успел и глазом моргнуть, как в стороны от нее поползли новые отростки, тут же лопаясь и плодя свои. Точно огромный корень, что оплетает все вокруг, трещина норовила проглотить каждого, кому не стало ума или ловкости вовремя отскочить. Под ногами одного из воинов, с ребенком на руках, в мгновение ока разверзлась пропасть, и оба пропали в ней, не оставив по себе ни крика. Северяне закричали, кинулись в стороны, но пропасть неумолимо настигала их, одного за другим, глотая, точно ненасытная тварь.

  Фьёрн развернул коня и, что есть силы, дал ему по крупу. Животное понесло, девчушка в руках таремки забилась, затряслась. Миэ почувствовала противный кислый запах и тепло на груди, туда, куда прижимался ребенок. Наверное, девочку стошнило от страха, успела подумать волшебница, и сама близкая к тому, чтобы опорожнить желудок.

  Картины перед глазами стремительно менялись: разруха, агония людей, что барахтались в грязи, еще веря, что им суждено выбраться, кровь, расшибленные копытами коней головы. И все это – в густом обжигающем пару. Таремка едва успевала править лошадью. Раз или два, – волшебница старалась о том не думать, – мерин сбил с ног попавшихся на пути людей.

  Миэ не поверила своим глазам, когда увидела ворота в город: широкий проем заполнил поток перепуганных людей, которые толпились, в попытке протиснуться Сьёрг впереди остальных. И город проглатывал их, скалясь зубьями поднятой железной решетки.

  Сомнение, что делать дальше, заставило Миэ колебаться всего мгновение. Она с остервенением стукнула лошадь ногами, снова и снова и снова, пока от бешеной скачки в ушах не засвистел ветер.

  На полном скаку жеребец ворвался в плотную живую преграду. Животное воспротивилось, встало на дыбы, копыта градом били по головам. Но Миэ не выпустила поводья, только сильнее и сильнее била бока ногами, пока не сорвалась на крик.

  Очнулась уже за городской стеной, когда лошадь, доведенная до безумия страхом и запахом крови, остановилась в тупике между улицами. Таремка осмотрелась, рассеянно погладила девчушку по голове: малышня молчала, и наотрез отказывалась выпускать из кулаков тулуп Миэ. Словно боялась, что стоит разжать пальцы – и ее тоже утянет под землю.

  – Кажется, боги сжалились над нами, – прошептала волшебница, когда поняла, что земля перестала трясти. Надолго ли?

  Миэ развернула коня, силясь понять, куда ехать дальше и что делать.

  Над городом висел гомон. Стоило покинуть переулок, как обе они попали в нескладно шумящий улей. Голоса, топот ног, лязг железа. Нужно сосредоточиться, уговаривала себя волшебница, пытаясь отстраниться от постороннего шума. Через Сьёрг она ехала всего раз, где и что – не знала. Оставалось только одно место, о котором подумала таремка. По крайней мере там, если только верить словам карманника, могла быть хоть одна знакомая ей душа.

  – Если вздумаешь снова на меня живот опорожнить, предупредила девочку, – оторву тебе уши.

  Хани

  Девушка не помнила, когда пришла боль.

  После того, как подняли кубки за нового Конунга, фергайры засобирались в Браёрон. Ванда то и дело заходилась кашлем, после которого долго не могла отдышаться. Ниара, как не пыталась влить в нее целебные отвары, старая колдунья только отворачивалась от своей молодой сестры. В конец разозлившись, Ванда выбила целебное снадобье из рук Ниары: склянка со звоном разбилась, положив конец всяким препирательствам.

  Когда прибыл гонец из Харрога, Хани впервые поучаствовала головокружение. Списав все на усталость, не стала переживать. В последнее время было достаточно поводов, чтоб чувствовать себя измотанной.

  Гонец принес плохие вести. Хоть шум в голове девушки то и дело усиливался, накатывал волнами, каждый раз все больше заглушая звуки вокруг, Хани расслышала каждое слово – в Артум снова шли людоеды. Только теперь их было много больше. Говорил гонец и о троллях, и о великанах, и о страшных тварях. Голову одной такой, показал в доказательство к своим словам. Хани, еще толком не отойдя от последней битвы, едва сдержала вскрик, отвернулась, почти взаправду ощущая неодобрительны взгляды своих сестер. Ну и пусть, достаточно она видела смерти и ужаса в последние дни, чтоб еще добровольно разглядывать перекошенный оскал убитой твари.

  Ванда велела колдуньям Белого шпиля заняться ранами воина, но прежде поглядеть, что правда в его словах, а что вымысел. Значило это, что воина напоят отварами, окурят дурман-травами, а после высмотрят его глазами все, как было. Хани знала, что неотмеченных Вирой снадобья могли ввергать в безумие, могли навеки оставить в мире грез или дать долгую мучительную смерть. Но фергайры ни словом о том не обмолвились, только вывели воина под руки, будто боялись, что он вздумает бежать.

  – Нечего на меня такими глазами смотреть, – бросила Фоира, прежде чем Хани поняла, что не сводит с нее глаз. – Если бы мы стали всякого оглашенного слушать, который бед Артуму пророчит, давно бы уж не было в Северных землях порядка.

  Было видно, что женщина хочет сказать еще что-то, но больше Фоира не произнесла ни звука.

  – Нужно послать слово Берну, – прокряхтела Ванда и закашлялась в кулак. – Пусть собирается в Браёрон. Быть ли сече с людоедами – это одним богам ведомо, а Артуму больше нельзя оставаться безголовым.

  Она велела Хани помочь ей подняться до комнаты и написать письмо Берну. Несмотря на робкие протесты остальных, старая не изменила своему решению и дальше они следовали только вдвоем. Ванда хоть и казалась костлявой, заставляли Хани чуть не вдвое прогибаться под тяжестью своего тела. Она опиралась на плечо девушки, кряхтела и в груди у нее будто скреблись мыши. Хани ни о чем не спрашивала, только молча следовала, куда говорила фергайра.

  Когда они добрались до комнаты Ванды, девушка почувствовала, как ей скрутило желудок. Сперва бросило в холод, после на лбу выступила испарина. Свернув все на странный кислый запах в комнате фергайры, девушка поспешила помочь Ванде сесть.

  – Не сюда, – остановила ее фергайра, как только Хани повернула в сторону письменного стола. – Вон туда, ближе к огню. Холодно мне нынче, видно вестники Гартиса меня вот-вот нагонят.

  Девушка смолчала. Да и что было говорить? Разве не правду говорят, что старые люди чуют свою смерть не хуже, чем натасканная собака – добычу? А Ванда и вправду казалась уж наполовину мертвой.

  Хани усадила ее в кресле, подложила пару поленьев в огонь, завернула ноги шкурой.

  – Садись, – велела фергайра. – Буду диктовать тебе, что писать. А ты помалкивай и гляди, чтоб никакой путаницы не вышло в словах.

  Девушка села за стол, стряхнула с бумаги пыль. Хотела выбрать перо, но опять подступил жар. В этот раз следом за ним пришло головокружение. Она сглотнула, тронула себя за щеки, чувствуя, будто сквозь коду проступает вода. Но ладони оказались сухими. Перед глазами поплыло. Хани взяла первое же попавшееся под руку перо, обмакнула его в чернильницу.

  – Глупая ты, – сказала вдруг Ванда, и снова поддалась кашлю. Казалось, он вот-вот разорвет ей грудь, вырвется на свободу, чтоб выискать в холодных стенах башни новую жертву. На губах старой женщины проступила розовая пена. Ванда облизнула ее и потребовала, чтоб девушка подала ей курительную трубку.

  Хани выполнила и это указание, хоть краски окружающего мира стали стремительно смешиваться, размывать очертания предметов. На обратном пути к столу, девушка чуть не перевернула жаровню, неосторожно задев носком сапога край треноги.

  – Так и знала, что изведут они тебя, – произнесла Ванда. – Фоира с первого дня тебя невзлюбила, признала небось.

  – Что признала? – Хани остановилась, так и не найдя сил добраться до стула. Оперлась ладонями о столешницу, стараясь справиться со слабостью. Ноги дрожали, колени и плечи занемели, будто она стала больше не хозяйка своим рукам и ногам.

  – Ты на мать свою похожа уж больно, – нехотя проворчала старая фергайра. – Я когда тебя увидала, тогда, еще прошлой весной, сразу поняла, что не просто так ты пришла в Белый шпиль. Нельзя утаить то, что рождено в похоти и из поганой крови вышло.

  Хани опустилась на колени, обхватила ножку стола, будто последнюю опору, единственную надежду когда-нибудь снова встать на ноги. В ушах эхом расходился шум, и рос с каждым ударом сердца. Хани приходилось собирать все остатки сил, чтобы не поддаться сонливости, что граничила с первым ростком острой боли. Словно кто-то неторопливо вспарывал ее живот.

  "Изведут, изведут..." – слова Ванды отпечатались в мыслях Хани, точно клеймо. Вот значит откуда слабость. Тот кубок с вином. Когда она пришла в зал, на столе уж все было подготовлено, никто не разливал хмель из общего меха. Значит, вот каким способом фергайры решили избавиться от порченой колдуньи.

  Откуда-то издалека, словно подначка невидимого досужего наблюдателя, пришло видение. Вот она, вся точно в красном, отражается в хмельной глади. "Не пей! Брось!" – твердит отражение, безмолвно.

  – Мать твоя странной была, а ты вся в нее. Будущее видела, вещала все, что ей будто бы боги послали. Эрбат ей чего в хо нашепчет, то Вира подскажет, то Лассия посоветует. Долго она отойти не могла, после того, что натворила.

  "Говори скорее старая карга!" – хотелось закричать Хани. Вместе с новым приступом боли, пришла злость. Ярость, от которой хотелось захлебнуться. Комната подернулась серой завесой, пустотой, в которой сгинули радом все краски.

  Никогда прежде девушка не чувствовала такой злости.

  Никогда прежде не слышала она о той, что дала ей жизнь.

  А фергайры знали. И помалкивали. Почему?! Хани не сразу поняла, что в отчаянии произнесла вопрос вслух.