Текст книги "Не вижу зла (ЛП)"
Автор книги: Айви Фокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Его резко побелевшее лицо – ответ красноречивее любых слов.
– Как ты мог, Финн? Я доверяла тебе! Я, черт возьми, доверяла тебе, а ты отнял у меня все! – я бью кулаками в его грудь, изо всех сил, желая причинить ему такую же боль, какую он причинил мне.
– Стоун... – его голос хрипит от боли. – Что случилось? Объясни мне.
– Случилось то, что я влюбилась в лжеца. Лжеца, который позаботился о том, чтобы у меня в жизни был только он и ничего больше. Что ж, поздравляю. У тебя получилось.
– Стоун... – начинает он умолять, хватая мои запястья своими теплыми, сильными руками.
– Это из-за Нью-Йорка? Ты думал, я забуду о тебе, если уеду? Скажи! Объясни! Просто объясни, как ты мог так поступить, – причитаю я, вырываю свои запястья, не позволяя ему прикасаться к себе. – Всю свою жизнь я мечтала сделать что-то хорошее, стать тем, кто изменит мир к лучшему. Работа в Watkins & Ellis открыла бы мне двери и гарантировала бы место в Колумбийском университете. Но после твоего фальшивого письма и звонка, на который ты ответил вместо меня, они не хотят иметь со мной ничего общего. Сомневаюсь, что любая уважаемая фирма захочет, когда узнает, почему я отказалась. Меня заклеймят как девчонку, которая предпочла кричать на трибунах, наблюдая, как ее бойфренда избивают неандертальцы, гоняющиеся за гребаным мячом, вместо того чтобы бороться за справедливость и спасать жизни.
– Стоун, все не так... – перебивает он, пытаясь обнять меня, но я отстраняюсь, отказываясь снова выставлять себя дурой.
– Кстати, изящный ход с помолвкой. Ты действительно, мать твою, продвинулся вперед. Браво за смекалку, квотербек. Не знала, что ты способен на такое, – шиплю я, мои ноздри раздуваются от омерзения.
– Стоун, дай мне хоть слово сказать, – хрипит он, голос срывается.
– Хочешь поговорить? Отлично, говори! Скажи мне, как ты мог так поступить? Хотя нет – не "как". Я и так, черт возьми, знаю, как ты это провернул. Это прямо здесь, у меня в почте, напоминает мне о том, какой идиоткой я была, – я тычу пальцем в экран телефона.
– Стоун, откуда у тебя этот телефон?
– Ты что, мать твою, издеваешься? Ты сам мне его подарил! Не меняй тему. Просто скажи – почему? Почему ты отнял у меня мечту? – рыдаю я, все тело дрожит, предательски жаждя прижаться к нему, впитать его тепло, хотя именно он разбил меня на части.
После долгой паузы я повторяю:
– Почему, Финн? – спрашиваю я, отступая на шаг и выпрямляя спину, смотря в его блестящие глаза.
– Я не хотел причинить тебе боль.
– Но причинил. Ты сделал куда хуже, Финн. Ты сломал во мне что-то, чего никогда не сможешь подчинить. Я никогда не смогу снова доверять тебе.
– Стоун. – Он задыхается, по его щеке скатывается непокорная слеза.
– Ты спрашивал, люблю ли я тебя. Теперь ты знаешь. Потому что такую боль может причинить только тот, кому ты отдал свое сердце. Я любила тебя, Финн. Любила. А теперь мне противно даже смотреть на тебя, – рычу я, отступая от него шаг за шагом.
Его слезы для меня – ничто.
Его лживые слова и обещания – и того меньше.
– Не звони мне. Не ищи. Просто забудь меня. Поверь, если бы могла, я бы продала душу дьяволу, лишь бы стереть тебя из своей памяти. Все кончено, – я бросаю на него последний ледяной взгляд, будто он мне совершенно чужой.
Так оно и есть. Тот Финн, в которого я влюбилась, был миражом, плодом моего воображения.
Я разворачиваюсь и ухожу сквозь дождь. Острыми, как бритва, ножницами перерезав нить обманчивой любви, что связала меня с этим прекрасным лжецом. Если из любви нужно извлечь урок, пусть мой будет таким – никогда больше не доверять своему сердцу. Его глупые желания только что разрушили все мое будущее.
25
Финн
– Убирайся! Я серьезно! Видеть тебя не могу! – кричит отец, едва мы переступаем порог.
– Хэнк... – тревожно умоляет мама, мечась взглядом между ним и мной, не зная, кого успокаивать первым.
– Не смей "Хэнкать", Шарлин! Это и твоя вина тоже. Ты всю жизнь его баловала, и вот как он нам отплатил! – гремит он, направляясь к бару в гостиной, явно надеясь, что алкоголь успокоит его нервы.
Не успокоит. Сейчас уже ни что не смягчит его гнев. Впрочем, чего еще ожидать? Все мечты, которые он возлагал на меня, были безжалостно вырваны у него из рук.
Я молчу, зная, что никакие слова не заставят его поверить мне. Окончательные результаты лабораторных анализов – вот единственное доказательство, которое примет во внимание и мой отец, и декан. Заявлять о невиновности – пустая трата сил, да и мне, честно говоря, уже все равно.
Однако, он и декан ведут себя так, будто четыре всадника Апокалипсиса ворвались в Ричфилд, сея хаос. Для них это конец света. Для меня это просто очередной паршивый день, и далеко не худший на этой неделе.
Весь день они просидели в кабинете декана, пытаясь минимизировать последствия, а я, как провинившийся ребенок, молча сидел в углу, лишенный права голоса. Какими бы ни были мои оправдания, они уже не вернут их веру. Ирония в том, что мне настолько насрать, что я даже не пытаюсь.
– Почему ты все еще здесь? Я сказал – вон из моего дома! Ты больше не часть этой семьи! Позор, который ты навлек на нашу фамилию, уже не смыть! – ревет отец, опрокидывая залпом бурбон и сверля меня взглядом, полным ненависти.
Хорошо хоть мама не поддерживает его. Но и за меня не вступается. Она как Швейцария – нейтралитет. Может, так было всегда, просто я не замечал этого. Моя мать – нейтралитетная сила в этой семье, которая устанавливает свои правила лишь тогда, когда считает нужным. Очевидно, выгон сына из родного дома не стоит ее вмешательства.
Не желая слышать больше ни слова от своего отца, я разворачиваюсь, понимая, что при следующей встрече мы будем чужими. Хотя, думаю, мы и были чужими. Если бы он хоть немного меня знал, то поверил бы мне с первого раза, когда я сказал, что результаты анализов – ложь.
– Финн, стой! – вдруг вмешивается мать.
Не уверенный, ждать ли мне от нее доброты или жестокости в духе отца, я медленно поворачиваюсь к ней.
– Хэнк, я понимаю, сегодняшнее известие стало шоком. Шоком для всех нас. Но не принимай решений сгоряча. Он наш сын. Это его дом. Что бы он ни сделал, он всегда останется его домом.
Отец скрипит зубами, морща лоб, от чего выглядит старше своих шестидесяти.
– Этот дом для порядочных людей. А не для жуликов.
– Я ни разу в жизни не жульничал, – рычу я, и внезапная ярость выдает, что его слова попали в цель.
Отец запрокидывает голову и разражается презрительным смехом, от которого моя злость увеличивается в десять раз. Я его сын. Как он может верить, что я способен на такое? Неужели он совсем не знает меня? Видимо, нет.
– Ах, не жульничал, да? Тогда как ты это назовешь?! – орет он во все горло, швыряя на пол результаты моего допинг-теста.
Хм.
Как назвать листок бумаги, доказывающий, что я принимал стероиды? Искуплением за то, что я пытался исправить ошибку, ведя себя как убюдок-манипулятор? Или кармой, которая наконец настигла меня за то, что я был бесчувственным мудаком все эти годы?
Пожалуй, ни то, ни другое.
После всех разрушенных мной жизней, этот лживый документ – лишь напоминание Общества о том, чего я действительно заслуживаю.
И, возможно, они правы. По всем законам справедливости, я должен сидеть за решеткой за свои преступления. Моя свобода должна быть отнята, а репутация – уничтожена без возможности восстановления. И черт побери, я чувствую, что заслуживаю этого. Особенно, когда девушка, которую я люблю, ненавидит меня всем сердцем, считая, что я разрушил ее будущее. Когда она проводит дни в ненависти ко мне, а я тону в отчаянии, все еще любя ее.
Скучая по ней.
– Ты даже не дал мальчику объясниться, – снова вступается мама. Но сейчас мне искренне хочется, чтобы она этого не делала.
– А что тут объяснять? Он обленился и решил, что может обманом пробиться в НФЛ27. Тебе стоит на коленях благодарить Райленда и меня за то, что мы убедили лабораторию уничтожить результаты – за немалую цену, замечу. Если бы стало известно, что моему сыну нужен допинг для победы, мне бы этого не забыли. Но ты все равно остаешься обузой, а Райленд слишком проницателен, чтобы позволить тебе опозорить университет, оставив в команде. Не могу винить этого человека за защиту его интересов. Мне просто стыдно, что ты не позаботился о своих.
– Хэнк, ты преувеличиваешь. Монтгомери сказал, что Финн может играть, если мы будем проводить еженедельные тесты. Несколько игр на скамейке запасных – это не конец света, – пытается успокоить отца мать.
– Я не буду проходить тесты, – бормочу я. – Я ухожу из команды.
– Что он сейчас сказал? – возмущено спрашивает отец у матери, затем резко поворачивается ко мне. – Что ты только что сказал, мальчишка?!
– Ты слышал. Я ухожу из команды. Я никогда не хотел в Проф-лигу. Это всегда было твоей мечтой, не моей.
Пока эти слова все еще звонят у него в ушах, он швыряет стакан с бурбоном в стену. Мама вздрагивает, прикрывая рот дрожащими руками, чтобы заглушить испуганный вскрик.
Я же стою непоколебимо, ни капли не боясь его гнева. С меня довольно его дерьма. Довольно футбола и всех его ожиданий. Но главное – довольно быть марионеткой Общества.
Они думали, это сломает меня? Правда верили, что отец, выгоняющий меня из дома, станет последней каплей? Или что клеймо «допингующего спортсмена» уничтожит меня? Неужели они так думали?
Идиоты. Все до одного.
Они уже сломали меня. Этот кусочек ада не идет ни в коем сравнении с тем, в котором я живу с тех пор, как они взялись за Стоун. Мне плевать на угрозы исключения из команды или на отцовский гнев.
Я уже был разбит, когда единственный человек, который действительно знал меня, – по-настоящему знал, – отвернулся от меня. В тот день, когда Стоун сказала, что любит меня, с ненавистью в прекрасных глазах, – я умер. Нет боли сильнее, чем видеть, как страдает тот, кого ты любишь, зная, что именно ты причина этих страданий.
Их дешевый спектакль ничего для меня не значит. Первый выстрел уже пробил мне сердце. Зачем тратить патроны, если цель уже поражена?
– Шарлин, ради всего святого, вышвырни этого мальчишку из моего дома, пока я не придушил его.
– Но, Хэнк…
– Сейчас же! – орет он, его лицо багровеет от ярости.
– Не беспокойся. Я сам найду выход, – бросаю я, поворачиваюсь к ним спиной и направляюсь к двери.
– Финн... – слышу я мольбу матери, но не оборачиваюсь.
Вместо этого я просто ухожу, оставляя все, что знал, позади. У меня даже нет сил подняться в комнату за вещами. В этом доме нет ничего, что я хотел бы забрать с собой. Если я больше не Уокер, как заявил отец, – пусть оставит себе все мое барахло. Я даже оставляю машину в гараже – пусть этот ублюдок делает с ней все, что хочет.
Никогда материальные блага не делали меня послушным. Лишь угроза того, что от меня отречется моя семья, сохраняла мою лояльность.
Возможность видеть, как растут мои племянники, проводить время со старшими братьями и их женами – только ради этого я трудился не покладая рук и шел на жертвы.
Если уж отец непреклонен в своем решении вычеркнуть меня, я лишь молюсь, чтобы Бо и Кэлвин смогли найти в своих сердцах прощение и не лишили меня права быть частью жизни их детей. Они сами вкусили отцовскую тиранию задолго до меня, и мне остается лишь верить, что братья не окажутся столь же безжалостными. По крайней мере, мне хочется на это надеяться. Если, конечно, их страх перед гневом отца не окажется сильнее моего. Впрочем, сомневаюсь, что Хэнк Уокер отречется от всех своих сыновей. Не потому, что ему не все равно, – просто он дорожит репутацией в Эшвилле. Слух о том, что он лишил наследства всех троих, запятнает его доброе имя, и виной тому будет лишь он сам.
Но мама... Не знаю, как она отреагирует на все это. Она всегда была миротворцем в нашем доме, и я видел, как мучительно она пыталась погасить отцовский гнев. Она никогда не скрывала, как сильно любит своих сыновей, и ее главный приоритет – сохранить семью. Так было всегда. Возможно, ей удастся образумить старика, но если нет – я уверен, она никогда не отвернется от своих детей, что бы ни говорил ее упрямый, бессердечный муж.
Пока я иду к поместью, которое почти всю жизнь было мне вторым домом, эти мысли не дают мне покоя. И когда спустя час я наконец оказываюсь у Линка, не удивляюсь, что я не только весь в поту, но и переполнен решимостью исправить свои ошибки. Просто не так, как ожидает моя семья.
Я не лгал, когда сказал, что бросаю футбол. Если эта маленькая месть Общества и научил меня чему-то, так только тому, что слишком многие дергают меня за ниточки. Я хочу быть свободным – без чужого гнета и власти. Хочу быть Финном – тем, в кого влюбилась Стоун.
Ей не был нужен "звездный квотербек". Ей не было дела до моего статуса или денег. И если она действительно любила меня до того, как все пошло крахом, я должен любой ценой доказать ей, что эта версия Финна – единственная настоящая. Возможно, ее любовь уже не вернуть, но черта с два я позволю ей запомнить меня как человека, укравшего ее мечты.
К черту это!
Если у Общества будут ко мне претензии – им чертовски не повезло. Кроме как упечь меня за решетку, они вряд ли способны на что-то еще. Конечно, они могут сдать меня полиции, но интуиция подсказывает, что они уже закончили свои игры. Они дали последнее задание, и я его провалил. В отместку они сделали все сами, а потом наказали меня за неповиновение.
Все знают, что Хэнк Уокер живет лишь футболом, и, конечно, думают, что я такой же фанатик. Общество наверняка рассчитывало, что фальшивый допинг-тест станет моей погибелью – лишит меня места в команде, уничтожит шансы на драфт, а заодно и отца. Жаль, они не догадывались о моих истинных желаниях, ведь я никому о них не рассказывал. Кроме Стоун.
Лишь с ней я был настоящим.
Стуча в дверь Линка, я чувствую, как груз на плечах становится на десять фунтов легче. Как будто Общество оказало мне услугу, бросив меня под автобус таким образом. Моя улыбка такая же широкая и безумная, как у Джокера в исполнении Хита Леджера. Когда Линк открывает дверь, я врываюсь внутрь, торопясь воплотить свои планы.
– Финн, не пойми меня неправильно, но ты выглядишь как псих, сбежавший из дурки.
Я разражаюсь самым безумным смехом, каким только можно, и, хватая его за плечи, говорю:
– В каком-то смысле, так и есть. Отец меня выгнал.
– Вот дерьмо! Что, черт возьми, произошло?
– Это долгая история. Я все расскажу, но сначала мне нужно попросить тебя о паре одолжений.
– Что угодно, брат. Все, что угодно, – искренне отвечает Линк, точно как я и ожидал.
– Можно я поживу у тебя пару дней? Пока не приведу свою жизнь в порядок.
– Мог бы даже не спрашивать. Мой дом – твой дом, Финн. Живи сколько хочешь.
– Отлично, потому что я могу задержаться. – Усмехаюсь я.
– Пустяки. Ты и ребята – единственная семья, которая у меня осталась. Это меньшее, что я могу сделать.
Я заключаю его в объятия, потому что знаю, Линк говорит искренне.
Его жизнь и без того была нелегкой, а после того, что мы совершили в мае, стала еще тяжелее. Но он никогда не отвернется от нас. Никогда не предаст. И сейчас мне как никогда нужна его дружба, чтобы исправить то, что должно быть исправлено.
– Тебе еще что-нибудь нужно, Финн? Чем бы это ни было – я позабочусь, чтобы ты это получил.
– Я надеялся, что ты это скажешь. Я разрушил слишком много жизней, Линк. Пришло время начать их спасать, и без тебя мне не справиться.
26
Стоун
– Ты выглядишь расстроенной, малышка, – говорит мама, когда мы выходим от врача и направляемся к моей машине.
– Хм? – рассеянно бормочу я.
– Я говорю, ты выглядишь расстроенной, Стоун. Тебе не понравился новый доктор? – подозрительно спрашивает она, открывая дверь пикапа.
– Нет-нет, доктор хороший, мам, – отвечаю я, стараясь вложить в улыбку хоть немного тепла, лишь бы она оставила расспросы.
Но едва я сажусь за руль и пристегиваюсь, мама хватает меня за руку, не давая вставить ключ в замок зажигания.
– Что случилось? Я же вижу, что тебя что-то гложет. Ты должна быть на седьмом небе от счастья, а выглядишь грустной. Скажи мне, детка, в чем дело? Может, я смогу помочь?
Я тяжело вздыхаю и откидываюсь на подголовник.
– Просто терпеть не могу подачки, вот и все.
– Подачки? – переспрашивает она, сбитая с толку.
– Да, мам. Подачки. Ты же прекрасно знаешь, что нам не потянуть такого дорогого врача и все эти процедуры.
– А, понятно. Значит, ты не хочешь, чтобы я ходила на приемы? Если тебя это так расстраивает, я больше не переступлю порог этой клиники.
Черт побери! Какая же я эгоистка.
– Нет, мам, даже не думай! Если Фонд Ричфилда готов оплачивать твое лечение, мы не будем смотреть дареному коню в зубы. Моя гордость не должна мешать тебе выздоравливать.
– И не забывай о помощи, которую они предложили твоему отцу, – сияет она.
Как я могу забыть?
Меня тошнит от мысли, что люди с тугими кошельками могут в одночасье повернуть правосудие в свою пользу, тогда как мы годами бились как рыба об лед. Но эту мысль я оставляю при себе.
Мама сжимает руки на животе, словно пытаясь удержать нахлынувшую радость – настолько она счастлива, что едва может сдерживать эмоции.
– Последние дни я то и дело щипаю себя, проверяя, не сплю ли. Новый адвокат уверен, что апелляцию по делу отца одобрят без проблем – прежний юрист все испортил. Он не имел права уговаривать твоего отца на сделку со следствием, когда против него не было улик! Этот новый, модный адвокат даже сказал... что папа может вернуться домой к Рождеству. Разве не чудесно? – ее голос звенит от счастья, а глаза наполняются слезами.
Я беру ее руки и целую костяшки пальцев. Я много лет не видела в маминых глазах настоящей радости. Этот свет согревает мое разбитое сердце.
– Да, мама. Нам очень повезло.
– Детка, это же чудо, о котором мы молились все эти годы, а ты будто и не рада вовсе. Пожалуйста, поговори со мной.
Я кусаю губу, не желая омрачать ее счастье, но и не в силах промолчать.
– Тебе не кажется странным, что наша семья вдруг стала приоритетом для Фонда Ричфилд? Что они внезапно узнали о нашем существовании и решили помочь?
– Нет, не кажется, – хмурится она. – Я просто подумала, что это твой молодой человек все устроил.
– Финн мне не молодой человек, – резко обрываю я, отстраняясь, и тут же корежусь – зачем произнесла вслух это имя, преследующее меня уже несколько недель.
– Уверена? Парень ведет себя именно так. Разве станет мужчина вкладываться во все сферы жизни женщины, если не хочет большего, чем дружба? Только любовь может быть таким стимулом, солнышко. Разве нет?
– Или чувство вины.
– О чем ты? Этот парень обидел тебя, малышка?
Финн обидел меня?
Он уничтожил меня. Я отдала ему свое сердце, а он украл мое будущее, лишь бы удержать.
Слово "обидел" даже близко не передает того, что он со мной сделал. Конечно, я не могу объяснить это маме, потому что это только расстроит ее. С тех пор как мы узнали, что все ее медицинские расходы, включая судебные издержки отца, теперь будет покрывать Фонд Ричфилд, она в приподнятом настроении – и это не та маниакальная эйфория, к которой я привыкла.
– Нет, мам. Я твердая, как камень, помнишь? Меня никто не обидит. – Пытаюсь отшутиться я, подмигивая, но тревожный взгляд мамы ясно дает понять: мои попытки развеять ее беспокойство провалились.
– Стоун… Просто скажи мне, что случилось. Прошу.
Я тяжело вздыхаю и признаюсь:
– Я не получила ту работу в Нью-Йорке, о которой мечтала. Вот из-за чего я расстроена.
– Ох, и это все? – она улыбается, и ее плечи расслабляются.
– И это все?! Мам, ты серьезно? Эта работа открыла бы передо мной миллион возможностей! Я смогла бы остаться в Нью-Йорке и воспользоваться частичной стипендией в Колумбийском университете. А теперь, без этой работы, не будет и Лиги Плюща. Так что уж извини, если я немного не в духе, – выпаливаю я, и волна гнева и обиды накрывает меня с новой силой.
Я пытаюсь проглотить ком разочарования, но, видя, как мама становится еще веселее, мое раздражение выплескивается наружу. Я уже готова обвинить ее в равнодушии к моей боли, но она поднимает руку, не давая мне сорваться.
– Я знаю, как сильно ты хотела эту работу, крошка. Я понимаю твое разочарование. Но не могу сказать, что мне грустно из-за того, что ты не уедешь так далеко, в место, где я не смогу видеть тебя так часто. Да и Колумбийский – не единственный вариант. Университет Ричфилд прекрасен, и тебе там уже предложили полную стипендию. Поэтому я никогда не понимала, зачем тебе вообще нужно было бросать всю свою жизнь и уезжать на Север.
– Может, я хотела начать все с чистого листа, мам. Уехать туда, где во мне не будут видеть отброса с окраины.
– Ох, Стоун… Люди всегда будут видеть тебя так, как им хочется, и ты ничего не можешь с этим поделать. Новое место этого не изменит. Даже если ты переедешь на другой край света, у людей все равно останутся свои предрассудки. Мы с отцом растили тебя выше этого. По крайней мере, я так думала.
– Так и есть, мам. Мне плевать, что обо мне думают.
– Если это правда, тогда к чему все эти разговоры о новом начале в другом городе?
– Я просто хотела лучшей жизни, мам. Неужели ты не можешь понять? – вырывается у меня в сердцах.
Мама смягчает взгляд.
– Эшвилл – твой дом, детка. Хочешь лучшей жизни? Тогда создавай ее здесь, в своем родном городе. Мечты – ничто, если ты не готова ради них стараться. Ты знаешь это не хуже меня. Но самое прекрасное в мечтах то, что они могут меняться, адаптироваться и становиться чем-то еще более удивительным. Мне кажется, что отказ в той работе – скрытое благословение. Теперь ты сможешь построить свое будущее здесь, где твои таланты принесут больше пользы.
Я закрываю глаза, обдумывая ее слова, хоть мне и не хочется с ними соглашаться.
– Или ты думаешь, что Нью-Йорк единственное место, где ты сможешь принести пользу?
– Я этого не говорила, – ворчу я.
– Нет, не говорила. Но твое нежелание оставаться здесь говорит само за себя. Взгляни на ситуацию с отцом, детка. Сколько мужчин и женщин прямо здесь, в Эшвилле, были осуждены за преступления, которых не совершали, лишь из-за своего бедственного положения? Хочешь быть движущей силой перемен? Тогда начни с наведения порядка в своем собственном доме. Эшвилл нуждается в тебе, Стоун. Так же сильно, как и я, – страстно настаивает она, ее глаза полны любви и надежды на то, чего я смогу достичь в будущем.
У меня перехватывает горло от нахлынувших эмоций, когда я наклоняюсь, чтобы обнять маму. Она хрупкая женщина, чья внутренняя сила и вера в меня никогда не ослабевали, даже когда ей самой приходилось бороться со своими демонами.
– Я люблю тебя, мам. Ты же знаешь это, правда? – шепчу я ей на ухо, крепко прижимая ее к себе.
Она звонко смеется, и по ее лицу катятся слезы радости.
– Конечно знаю, крошка, – бормочет она, проводя пальцами по моим волосам. Затем она отстраняется, ее улыбка по-прежнему сияет – хоть щеки и влажные от слез – и спрашивает:
– Так что, смиришься с тем, что могло бы быть? Или все-таки начнешь бороться за свои мечты, несмотря на эту маленькую неудачу?
– Бороться. Как всегда.
– Вот это моя девочка, – шепчет она она, обхватывая мое лицо ладонями, чтобы расцеловать в обе щеки.
Я обнимаю ее еще раз и поворачиваюсь, чтобы завести двигатель, но мама снова останавливает меня, положив руку на мое плечо.
– Стоун, еще кое-что. И это важно.
– Окей, – отвечаю я, не понимая, что еще она хочет сказать.
– Что бы тот мальчик тебе ни сделал, он пытается загладить свою вину. Не позволяй своему сердцу остыть, когда любовь так просится внутрь. Поверь мне, жизнь слишком коротка, чтобы копить обиды. Это тебе говорит женщина, которая провела полжизни, цепляясь за воспоминания о любви, потому что настоящая была для нее недосягаема.
– Я не говорила, что люблю его.
– Тебе и не нужно. Это написано на твоем лице. Только любовь может причинить такую боль. Я то знаю. Будто в зеркало смотрюсь.
– Это другое. Папа никогда не причинял тебе боли намеренно.
– Ох, детка. Разве важно, намеренно или нет? Боль есть боль. А вот найти в себе силы простить и позволить себе быть счастливой – вот что по-настоящему трудно.
– Ты закончила, мамочка? Мне действительно нужно вернуться в общежитие и заняться учебой, – лгу я, не желая больше говорить о Финне.
Наконец, она дает мне завести чертову машину и отвезти ее домой, позволяя мне все это время думать о ее мудрых словах. В чем-то она, может, и права – но не во всем. Возможно, пересмотреть свои планы на будущее не так уж и сложно, но мой разум не позволит мне простить Финна, даже если сердце умоляет.

Я ворочаюсь с боку на бок, не в силах заснуть. С того самого дня, как отвезла маму к врачу в прошлый четверг, чувствую себя на взводе. Ее слова прокрались в мое подсознание и теперь преследуют меня даже во сне.
Едва мое измученное тело и усталое сердце позволяют мне погрузиться в сон, как перед глазами возникают звезды, до которых я не могу дотянуться, и теплые объятия того, кто умоляет меня полюбить его. Зная, какие муки ждут меня в царстве Морфея, мой разум отчаянно сопротивляется усталости, изо всех сил стараясь не дать мне уснуть. Моя кровать превратилась в поле боя – одеяло и простыни сбились в ком у ног, пока я мечусь, пытаясь уговорить свой беспокойный дух дать мне хоть немного покоя.
К своему ужасу, единственное утешение я нахожу в подушке, которая до сих пор хранит легкий древесный аромат Финна. Тысячу раз я клялась постирать наволочку или выбросить ее навсегда, но так и не нашла в себе сил с ней расстаться. Я глубоко вдыхаю, надеясь, что этот запах смягчит боль в моем сердце, но он лишь напоминает мне, что рано или поздно и эта маленькая частичка Финна исчезнет, оставив меня ни с чем.
Я ненавижу его. Ненавижу всем сердцем.
Почему он так поступил со мной?
С нами?
Я все еще тону в своих переживаниях, когда телефон на тумбочке начинает бешено вибрировать. Даже не глядя на экран, чтобы посмотреть, кто звонит мне так рано в воскресное утро, я принимаю вызов.
– Алло?
– Доброе утро, Стоун! Как же я рада, что ты ответила. Это Шарлин, – бодро объявляет мама Финна.
Я мгновенно сажусь на кровати, решив, что мне это просто мерещится от недосыпа.
– Миссис Уокер? – выдавливаю я, не в силах скрыть растерянность в голосе.
– Да, дорогая. Я хотела предложить встретиться сегодня за бранчем. Скажем, в одиннадцать, в "Магнолии"?
– Я, э-э… вообще-то сейчас не самое подходящее время.
– Уверена, ты сможешь выделить часок-другой из своего насыщенного графика. Мне так хочется пообщаться с тобой, дорогая. Увидимся в "Магнолии", Стоун. До скорого! – она вешает трубку, не дав мне и слова вставить.
Я швыряю телефон на одеяло и плюхаюсь обратно на кровать, закрывая глаза руками.
Супер!
Теперь у меня назначена встреча за бранчем с матерью Финна. Я изо всех сил старалась забыть и двигаться дальше, избегая всего, что связано с Финном, но, видимо, миссис Уокер не в курсе.
К черту мою жизнь!
По крайней мере, ее сын все понял. Последние две недели Финн держался от меня подальше. Он не появлялся в "Большом Джиме", не приходил ко мне в кампусе. Так же внезапно, как ворвался в мою жизнь со своим навязчивым присутствием, он исчез, будто по мановению волшебной палочки. Настоящий Гудини. Но разве не этого я хотела? Чтобы он оставил меня в покое и позволил собрать осколки той жизни, что разбил?
Возьми себя в руки, Стоун!
Хватит уже этой жалости к себе.
Мама права. Мне нужно собраться и перестать ныть о несбывшемся. Тепер это моя жизнь, пора смириться и что-то с ней делать. Нью-Йорк больше не вариант. Ну и что? Я могу быть крутой и здесь, в Ричфилде, как и последние три года. Получу степень юриста, а за это время найду другие возможности изменить мир к лучшему. Но ничего этого не случится, если я буду сидеть в этой комнате и вспоминать звездные ночи и сильные руки, что обнимали меня, клянясь в любви.
Это было тогда.
Сейчас – другое.
Приняв новое решение, я вскакиваю с кровати. Хватаю подушку и швыряю ее в дверь – напоминание выбросить ее в мусорку по пути. Я просто схожу на этот дурацкий бранч и скажу миссис Уокер, что наши встречи больше не имеют смысла. Финна и меня больше нет, так зачем ей эти светские любезности?
С глаз долой, из сердца вон, верно?
Вот что мне нужно отныне лелать. Никаких напоминаний о Финне. Уверена, рано или поздно мое сердце забудет его.
Ради сохранения моего рассудка, я надеюсь, что так и будет.
Оно просто обязано.
