Текст книги "Не вижу зла (ЛП)"
Автор книги: Айви Фокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Айви Фокс
Не вижу зла
От автора
Спасибо, что решились прочитать «Не вижу зла».
Пользуясь случае, хочу сообщить вам, что в серии "Общество" всего четыре книги, каждая из которых посвящена отдельной паре. "Не вижу зла" – это взаимосвязанная и первая книга в серии "Общество". Заложенный сюжет продолжится в следующих. Поэтому не ждите, что в этой книге вы получите ответы на все вопросы.
Не получите.
Если вас это устраивает, тогда, пожалуйста, продолжайте и приготовьтесь к безумной поездке, полной чувств и страсти.
Я искренне надеюсь, что вы полюбите Финна и Стоун так же сильно, как и я.
С любовью,
Айви.
Плейлист
Seven Devils – Florence + The Machine
Paint it, Black – Ciara
Monsters – Ruelle
One Way or Another – Until The Ribbon Breaks
Paranoid – Post Malone
Royals – Lorde
So Thick – Whipped Cream featuring Baby Goth
Sweet But Psycho – Parker Jenkins
My Blood – Twenty One Pilots
Candy – Guccihighwaters
Birthday Cake – Rihanna
Horns – Bryce Fox
No One – Mothica
All The Time – Jeremih, Lil Wayne and Natasha Mosley
I Wanna Be Yours –Arctic Monkeys
Monster – Meg Myers
Soldier – Fleurie
Fuck It I Love You – Lana Del Rey
Kill Our Way to Heaven – Michl
Sweet Dreams – Emily Browning
Everybody Wants to Rule The World – Lorde
Эпиграф
Не враг или недоброжелатель, а именно собственный разум толкает человека на путь зла.
– Гаутама Будда.
Пролог
Солнце палит мне в спину, пробиваясь сквозь плотную темную ткань одежды, а изнуряющая жара делает этот день еще более безжалостным. Никто не удосужился сообщить солнцу Северной Каролины, что на дворе все еще май, и эта жара, которая так и норовит обрушиться на нас, неуместна. Несмотря на то, что технически сейчас весна, в воздухе нет ни намека на ветерок, который хоть как-то мог бы нас утешить. Только палящее солнце над головой, делающее это отвратительное зрелище еще более невыносимым.
Мрачная толпа проклинает растущую температуру, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и обливаясь потом. Некоторые используют зонтики, чтобы обеспечить хоть какую-то тень в надежде, что это их охладит, в то время как другие просто терпят наказание от солнца и молча переживают свой дискомфорт.
Мой нос дергается от отвращения, но это мало связано с запахом человеческих тел, витающим в воздухе, а больше – со сценой передо мной. Мое презрение к этому фарсу огромно, но я старательно хмурюсь, подражая всем остальным.
Чертовы фальшивки, все они. С их фальшивыми слезами и мокрыми, испачканными носовыми платками.
Однако не скорбящая толпа заставляет мою кровь кипеть. Моего крайнего презрения заслуживают парни, стоящие бок о бок перед полированными гробами. Я смотрю на всех четверых, которые кажутся удрученными в своем горе, как будто это не они стали причиной того, что сегодня нам приходится хоронить двух самых уважаемых жителей Эшвилла. Их безупречная игра заставляет всех присутствующих присоседиться к их горю. Меня тошнит от того, как хорошо они играют свою роль в этом отвратительном притворстве, прикидываясь убитыми горем, вместо того чтобы признать, что именно благодаря им эти два тела нашли свое последнее пристанище. Проповедник продолжает свою речь, в то время как тихие, жалобные причитания скорбящих придают его словам особую нотку меланхолии. Чувствую, как мой нос морщится, и приходится прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы не рассмеяться над нелепыми словами, произнесенными священнослужителем.
– Ибо, как бы ни было угодно Всемогущему Богу, по его великой милости Святой он принял к себе души нашего дорогого брата и возлюбленной сестры, здесь почивших. Поэтому мы предаем их тела земле, как и было задумано нашим Господом. Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху.
Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху.
Верно.
Некоторые из нас сделаны из другого материала. Некоторые из нас родились и выросли во лжи, предательстве и ненависти. Мой взгляд снова останавливается на предметах моего презрения, зная, что они являются доказательством того, что не все мы рождаемся равными и не должны покидать эту землю тем же путем, каким на нее пришли. И если Всемогущий слишком занят, чтобы разобраться с их надоедливыми душонками, тогда мстительная земная рука должна позаботиться об их судьбе.
Я сжимаю кулаки, наблюдая за ними.
Они думают, что им все сошло с рук.
Что никто не знает об их коварных интригах.
Но я-то знаю.
Знаю все.
Не только то, что произошло в ту роковую ночь, но и то, что их жизни – хорошо сфабрикованные сказки, которые изображают безупречную наружность и скрывают порочные внутренности. Они думают, что правят этим миром, но их время вышло. Одного за другим, я разорву их на части и заставлю заплатить за высокомерие.
Я подавляю зловещую улыбку, которая так и просится на мои губы, точно зная, с кем буду играть первым. Мой выбор, может быть, и очевиден, но я все равно испытываю нездоровое удовлетворение от того, что начинаю с самого слабого звена в их извращенном квартете. С того, кто считает себя непобедимым, у кого нет слабых мест, которыми можно было бы воспользоваться, – Финна Уокера.
Я краем глаза наблюдаю, как он проводит пальцами по своим волнистым светлым волосам, выглядя как бог-квотербек, каким он и является, хотя в этот момент находится за много миль от футбольного поля. Ни одна слезинка не скатилась по его бесстрастному лицу, но его голубые глаза задумчиво устремлены на два гроба. Всем, кто собрался вокруг, кажется, что он прекрасно держится при таких удручающих обстоятельствах. Но они не понимают, что струйка пота, стекающая по шее Финна, не от палящего зноя, а от чувства, о котором никто и не мечтал – страха.
Он должен бояться.
Очень бояться.
Они все должны бояться.
Мой изучающий взгляд оставляет стоическое притворство Финна только для того, чтобы упасть на подтянутую фигуру в шесть футов и три дюйма1 ростом, стоящую рядом с ним, его проницательного друга – Истона Прайса. В своем черном костюме он выглядит как величественный темный принц, которым он себя и считает, но на его лице нет обычного скучающего выражения. Сегодня он просто чистый холст, надеющийся, что никто не сможет разглядеть за его фасадом смятение, царящее в несчастной душе.
Но я вижу тебя. Не так ли?
Ты не сможешь спрятаться от меня, Истон.
Никто из вас не сможет.
Рядом с ним, разодетый, словно только что вышел с фотосессии для журнала Vogue, стоит самый порочный из всей группы – Кольт Тернер. Однако, вместо привычной развязность, которой он славится, его позвоночник прямой, как шомпол, а спина и плечи напряжены. Его самоуверенная ухмылка – та, которая всегда придает ему такой царственный вид, словно он хозяин этого гребаного места – тоже исчезла.
Хорошо.
Эта ухмылка вообще не должна появляться на его губах. Может, серебренная ложка и была у него во рту с самого рождения, но в данный момент он выглядит так, словно ему в рот затолкали что-то слишком горькое и прогорклое, заставив проглотить. От этого его лицо кривится и искажается, становясь уродливым, как и его проклятая душа.
Теперь ты выглядишь не так уж по-королевски, правда, Кольт?
Что случилось? Твоя совесть, наконец-то, взяла верх?
А она у тебя вообще есть?
Он стоит, изо всех сил пытаясь скрыть свою истинную сущность, но я точно знаю, какая грязь течет по его венам. Как и все остальные, он – ничто.
Но ты ведь даже не самый худший из них, не так ли, Кольт?
Неа. Даже близко нет.
Это место на пьедестале достается его кузену и золотому мальчику Эшвилла – Линкольну Гамильтону. Он – настоящий волк в овечьей шкуре. Он выглядит как чертов мальчик из церковного хора, хотя на самом деле такой же порочный, как и все мы. И все же он здесь, серьезный, со слезами на глазах, а мы все стоим и наблюдаем, как хоронят его родителей. Из-за этого ублюдка они стали кормов для червей, но у него хватает наглости выглядеть разбитым.
Но, в отличие от остальных, это не ложь, не так ли, Линкольн?
Его разрывает на части из-за того, что он сделал, из-за того, чему он позволил случиться в своем собственном доме. С помощью шепотков в ночи и хитроумных планов, составленных в тени, он убедил себя и своих гребаных лакеев, что никто никогда не узнает об их преступлении.
И это делает тебя самым отвратительный ублюдком из всех.
Я точно знаю, что произошло. Он думает, что может одурачить весь мир, но ему никогда не одурачить меня. Никогда.
Я знаю тебя настоящего, Линкольн. Темную и уродливую сторону тебя.
Я знаю все его страхи и стремления. Знаю его тайные желания и запретные пристрастия. Его внешность Адониса и хорошо подвязанный змеиный язык могут обмануть всех, с кем он сталкивается, но я никогда не поддавался его чарам. И именно поэтому я оставлю его напоследок.
Ты будешь тем, с кем я буду играть дольше всего. Мне доставит удовольствие наблюдать, как ты корчишься.
Ты украл у меня кое-что, но все равно хочешь больше.
Но я этого не допущу.
В тот день, когда испачкал свои руки кровью, он сделал себя уязвимым и слабым. Я воспользуюсь этой слабостью в полной мере, убедившись, что моя сладкая месть – единственное, что его ждет.
Неужели они действительно верят, что все кончено? Неужели они действительно думают, что, спрятав доказательства своих проступков и своей жестокости, никто не бросится за ними в погоню?
Вы чертовски ошибаетесь.
Вы все дорого за это заплатите.
Я позабочусь об этом.
Я дам им достаточно времени, чтобы развить ложное чувство безопасности. Достаточно, чтобы они никак не ожидали угрозы, притаившейся за углом. А потом я буду наслаждаться каждым вздрагиванием, каждой судорогой, и каждыми разами, когда они будут нервно оглядываться через плечо, гадая, не нанесу ли я удар именно в этот момент. Я не просто превращу их жалкое существование в кошмар, но и позабочусь о том, чтобы все, что они делали с этого момента, было направлено на мою личную выгоду. На этот раз карты будут разданы в мою пользу.
Все таки Бенджамин Франклин был прав – трое могут сохранить тайну, только если двое из них мертвы.
Если бы во всем был виноват только Линкольн, тогда, может быть, я бы проявил милосердие к его друзьям. Может быть. Но он втянул их в эту историю, так что я более чем счастлив наказать каждого из них по отдельности.
Им следовало бы лучше скрывать свои деяния, но самое главное, им следовало бы осознать одну непреложную истину – тайное всегда становится явным. Я всегда знал, что их наглость станет их погибелью. Они должны были быть начеку, оглядываться за спину, но поскольку они этого не делали, теперь будут оглядываться за нее каждую секунду каждого дня, пока я, наконец, не покончу с ними. Раз и навсегда.
Это похороны не только ваших жертв.
Это также и ваши похороны.
Вы обложились, и, поскольку я такой же, как и вы, то тоже не буду брать пленных2.
Прежде чем все закончится, они будут жалеть, что наши пути пересеклись. Будут проклинать тот день, когда встретили меня и попытались забрать то, что принадлежит мне. Теперь я заставлю их всех заплатить за то, что они сделали.
Поверьте. Это будет ужасно. Я вам обещаю.
Скорбящая толпа начинает расходиться, эгоистично прерывая мои размышления и возвращая мои мысли к текущему вопросу. Все красивые слова уже были сказаны, и, похоже, было произнесено последнее бесполезное "прощай". Теперь, когда эта прискорбная сцена, наконец, подошла к концу, я решаю передвинуть первую пешку на место и начать свою великолепную шахматную партию.
Я медленно подхожу к человеку, который станет моим главным триумфом, как только я поставлю его на колени. Ласково кладу руку ему на плечо, заставляя его повернуть голову в мою сторону. Линкольн смотрит мне в глаза и расслабляется, как только узнает друга рядом с собой. Я ободряюще улыбаюсь ему и сжимаю его плечо, когда он накрывает мою руку своей, благодарный за утешение.
Такой претенциозный дурак.
Это один из твоих самых больших недостатков, Линкольн. Я никогда не видел в тебе друга, только угрозу. Для меня ты всегда являлся заклятым врагом, но ты был слишком эгоцентричен, чтобы это заметить. Теперь шутки в твою пользу, потому что я тот, кто выстрелит первым. Я заставлю тебя истекать кровью. Истекать кровью так же, как ты заставил их.
Так что наслаждайтесь летом, парни.
Вы не поймете, что вас поразило, когда я закончу.
Они все, сами того не ведая, подписали себе смертный приговор. И как же приятно будет наблюдать за их потрясенными лицами, когда они увидят, что это я нажал на курок и привел их приговоры в исполнение.
Жаль, что они даже не заметили надвигающейся угрозы.
И к сожалению для них, я уже здесь.
1
Финн
Я паркую свой «Порше» перед роскошным особняком, но вместо того, чтобы выйти из машины и броситься внутрь, как делал большую часть своей жизни, я застываю на своем сиденье, вцепившись в руль и изо всех сил стараясь не обращать внимания на тяжесть в груди.
Меня поражает, как место, которое когда-то приносило столько радости, теперь наполняет меня страхом. Я встречал здесь Рождество и Новый год. Играл в футбол на этой самой лужайке в ожидании обеда на День благодарения, и во время безумных вечеринок по случаю Четвертого июля. Я оставался здесь ночевать больше раз, чем могу сосчитать, и это делало меня больше похожим на члена семьи, чем на кого-либо еще. Но, несмотря на все это, это последнее место, где я хотел бы быть.
Я имею ввиду, это ведь вполне естественно, не так ли?
Я не чудовище, раз не хочу переступать порог дома, который хранит большинство моих любимых детских воспоминаний, хотя ни одно из них не может сравниться с последним ужасным, что он мне подарил.
Но, видимо, правду говорят – преступник всегда возвращается на место своего преступления, хочет он того или нет.
Я встряхиваю головой, пытаясь отогнать эти мысли, терзающие меня последние три месяца. Вместо этого беру свой телефон и делаю вид, что копаюсь в нем, на тот случай, если Линкольн увидит, как я припарковался у его дома. Хотя здравый смысл подсказывает мне, что у Линкольна Гамильтона есть более насущные проблемы, чем тратить время на созерцание вида своей подъездной дорожки. И все же я продолжаю притворяться идиотом, надеясь выиграть немного времени, чтобы собраться с духом и постучать в дверь своего лучше друга.
– Черт! – бормочу я, злясь на то, что веду себя как гребаная киска.
Но, черт возьми, к этому дерьму не прилагалась инструкция по общению с сообщниками. Я не видел Линкольна все лето, так что, кто знает, с какой хренью мне придется столкнуться. Прошлым вечером, когда он прислал мне сообщение с просьбой быть здесь с первыми лучами солнца, я всеми фибрами души хотел притвориться, что не заметил его, просто чтобы провести еще один день без необходимости встречаться с ним или с последствиями того, что здесь произошло.
Я не умею правильно считывать чувства.
Никогда неумел.
Всякое трогательное дерьмо – не моя тема, так что я не в восторге от того, что попал в ситуацию, когда мне приходится быть чьей-то поддержкой. Я имею в виду, у меня это плохо получается. Я не такой парень. Может, я и кажусь таким легким на подъем, со своими светлыми глазами и растрепанными светлыми волосами, которые придают мне вид короля бала, но пять минут в моем присутствии – и все узнают, что я чертовски бесчувственный придурок.
Я этого и не скрываю.
Да и зачем?
Мне не на кого производить впечатление, кроме как на себя самого.
Но когда жизнь становится реальной и от меня ждут разговоров о чувствах и прочем дерьме, я чуть ли не крапивницей покрываюсь. Я не люблю взваливать на себя тяжести. Единственная тяжесть, с которой я могу справиться – это столкновение с соперниками на футбольном поле. Или, что еще лучше, когда у меня на коленях сидит стофунтовый боксер, помогающий мне качать пресс. Это настолько тяжело, насколько я могу выдержать.
Назовите меня поверхностным.
Назовите меня грубым.
Мне насрать.
Но это совсем другое дело. Это совершенно другой уровень дерьма. Хуже всего то, что это Линк, мой лучший друг с пеленок, черт возьми. Я знаю, что этот засранец нуждается во мне, нуждается во всех нас. Не только для поддержки, но и для того, чтобы мы держали свои гребаные рты на замке, иначе столкнемся с последствиями. А это не вариант. Я слишком хорошенький, чтобы попасть в тюрьму. В камере я был бы ходовым товаром. А это не совсем тот вид игр с задницами, который мне нравится. Не осуждаю, но мне нравятся упругие, не волосатые, сочные задницы в моих руках, а не наоборот.
– Черт! – снова ворчу я себе под нос, на этот раз бросая телефон на пассажирское сиденье.
Что, если Линк хочет все обсудить? Что, если он рассчитывает разобраться в том, что произошло той ночью? Что, если он передумал и хочет обратиться в полицию?
– ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!
Я дважды ударяю по рулю сжатыми кулаками, разочарование берет надо мной верх. Это полный пиздец. Наши жизни развернулись на сто восемьдесят градусов всего лишь по щелчку пальцев. Из-за одной паршивой ночи наше будущее теперь висит на волоске. Я провел все лето в гребаном отрицании, просто чтобы не представлять, как этот жуткий инцидент может в конечном итоге полностью разрушить наши жизни.
Вдребезги.
Но это уже случилось. Это случилось, и как бы я ни старался не обращать на это внимания, мы ничего не можем поделать с тем, что сделали. И в результате мой лучший друг остался сиротой.
Хм…
Можно ли считать себя сиротой в двадцать два года? Я имею в виду, что технически он уже взрослый парень. Звание сироты всегда напоминает мне о тех старых фильмах, которые бабушка смотрела по телевизору, когда я был маленьким. Особенно тот, что с кудрявой рыжеволосой девочкой, которая по какой-то причине всегда чувствовала потребность спеть, когда попадала в неприятности. Как же ее звали? Имя вертится у меня на языке. Как же?
Да похрен.
В любом случае, это неважно. Это у Линкольна теперь нет родителей. Мы похоронили их в конце прошлого курса. Возвращаться завтра в Ричфилд и пытаться закончить колледж с этим грузом на плечах будет невесело. Ни капельки.
От сильного удара по капоту машины я подпрыгиваю на месте, возвращаясь в настоящее. Мое сердце тревожно колотится и успокаивается только тогда, когда знакомые, хитрые серые глаза смотрят на меня спереди машины.
– Разобьешь – заплатишь, ублюдок! – кричу я Истону, который лишь беспечно пожимает плечами, демонстрируя свою лучшую дерзкую ухмылку, как будто я одна из его ночных подружек, готовых трахнуться прямо на пороге его дома.
Я бы закатил глаза на этого придурка, если бы уже не был так взвинчен от пребывания здесь. Я наблюдаю, как он прислоняется к моей машине и закуривает сигарету, как будто это самая крутая вещь в мире, а не палочка смерти, сокращающая его жизнь.
Это отвратительная привычка. И я говорю так не потому, что я один из тех спортсменов, которые верят, что их тело – это храм, или что-то в этом роде, а потому, что мой интеллект прекрасно осведомлен обо всех смертельных химикатах, которые мой друг настойчиво вдыхает в свои легкие. Истон ежедневно охотно потребляет ядовитый коктейль из никотина, смолы, формальдегида и мышьяка. И сколько бы я не говорил ему об этом, он просто отмахивается от меня так же быстро, как и от ядовитого дыма из своего рта.
Почувствовав мой обвиняющий взгляд, Истон самодовольно пускает в воздух несколько пышных серых колец. Должен признать, что этот ублюдок похож на мрачного Джеймса Дина3, когда проделывает этот милый трюк, словно это его вторая натура. Некоторые могут подумать, что Истона, выглядящего уставшим от обыденности и непримиримо закрытого от мира и его лекций, ничто не трогает. Только мы четверо знаем, что это не так.
– Собираешься просидеть в своей машине весь день, или как? – спрашивает он, поднимая глаза к небу и наблюдая, как дым растворяется в воздухе.
Меня бесит, что он способен уловить мою нерешительность, даже не глядя на меня. Это еще одна особенность Истона Прайса – он читает людей так, как большинство читают журналы. Ему не нужно вчитываться в мелкий шрифт под каждым фото, чтобы точно понять, что произошло. Достаточно одного взгляда в вашу сторону, и он сможет определить все ваши недостатки. Обычно я завидую этой его черте, но сейчас она меня чертовски бесит.
– Мне просто нужно отправить сообщение отцу, – вру я, беря свой телефон с сиденья и постукивая по экрану, как будто сообщение, которое я притворяюсь, что отправляю, чертовски важно.
– Нет, не нужно, – бесцеремонно парирует он, снова затягиваясь своей раковой палочкой.
Его тон ровный и уверенный. И, как и во всем остальном, что делает Истон, он не торопится произносить каждое слово. Как будто мир должен остановиться, чтобы вращаться вокруг его внутренних часов, и всем остальным стоит последовать его примеру.
Он всегда был темной лошадкой в нашем маленьком братстве. Конечно, у него, как и у всех нас, есть деньги, но если бы вы не знали, что его рваные джинсы стоят несколько сотен, вы бы подумали, что он купил их в секонд-хенде. Возможно, он так и сделал бы – просто чтобы позлить своего отчима, если бы не был таким тщеславным ублюдком.
Может, Исту и нравится излучать аура бунтаря, но еще больше ему нравится хорошо выглядеть. Девчонки из Ричфилда не славятся тем, что трахаются с придурками, похожими на бездомных, но они мгновенно снимут трусики, когда поймут, что у вас та же фамилия, что и у банка, в который их папочки складывают свои еженедельные зарплаты. Ричард Прайс – это реальная версия Папочки Уорбакса4 для Истона. Правда, которая возмущает Иста, но и не мешает пожинать плоды.
– Энни! Так звали рыжую! – кричу я, хлопая себя по лбу от внезапного осознания.
– Боже, ты такой странный уродец. Выходи из машины, Финн. Хватит тянуть время.
Вместо того, чтобы защищаться или продолжать врать, я делаю то, что он требует, и, наконец, выхожу из машины. Я не снимаю солнцезащитных очков, потому что палящее августовское солнце нещадно бьет по моим светло-голубым глазам даже в такой ранний час. Но в основном я не снимаю их, потому что не хочу выносить все это дерьмо Истона. Говорят, что глаза – это зеркало души, и в этот момент мне не хочется показывать кому-то, как страдает моя. Даже Исту.
Я подхожу и прислоняюсь к капоту рядом с ним, повернувшись спиной к большому поместью позади нас, которое когда-то казалось мне вторым домом.
– Не знал, что ты будешь здесь, – говорю я вместо теплого приветствия, которое ожидал бы услышать друг после стольких месяцев разлуки.
– Что ж, это ответ на вопрос, скучал ли ты по мне этим летом, – подначивает он, прекрасно зная, что я не из тех, кто впадает в сентиментальность, даже если обстоятельства, в которых мы оказались, требуют этого. Истон тихо смеется и толкает меня плечом, и этого достаточно, чтобы немного успокоить мои нервы.
– Отвали, придурок. Я же писал, не так ли? Не то чтобы мы с тобой встречались или что-то в этом роде. – Поддразниваю его я, вызывая еще один тихий смешок у моего лучшего друга.
– Кого ты обманываешь? Даже если бы мы встречались, ты был бы слишком занят, заглядывая под каждую короткую юбку, которую только могла предложить Флорида, – забавно парирует он, выпуская последнее пухлое кольцо над нашими головами, прежде чем затоптать окурок ботинком.
Я смеюсь над его нелепым комментарием, особенно учитывая, что был слишком занят все лето, чтобы тратить время впустую или даже думать о том, чтобы с кем-то потрахаться. Но Истону необязательно об этом знать.
– Ревнуешь? – насмешливо вскидываю бровь.
– Немного. Лето в Эшвилле было отстойным. Ты мог бы его скрасить.
– Когда это я что-то скрашивал? Я не особенно веселый, – легкомысленно отвечаю я, пытаясь увести разговор от причины, по которой его каникулы оказались совершенно неудачными.
Истон мог отправиться в любую точку мира, куда угодно. Он мог бы проводить летние дни, лежа на пляже в Полинезии и попивать май-тай или сангрию на побережье Испании. Он мог бы отправиться куда угодно, куда бы ему не приспичило, но он остался здесь, просто чтобы убедиться, что все это дерьмо не попадет в вентилятор и не разлетится. Он может быть таким же придурком, как и все остальные, но он предан до предела. А в нашем мире преданность – редкий товар.
– В любом случае, это всегда было прерогативой Кольта. Это он – душа вечеринок, а не я, – добавляю я, отчаянно пытаясь уйти от темы, которая, как я вижу, отражается в его серебристых глазах.
– Да, но этот ублюдок все лето мотался по Европе, так что я не мог рассчитывать на него в плане развлечений. И пока ты хотя бы писал мне, этот мудак совершенно забыл, что у него есть жизнь здесь. Ни одного гребаного звонка или сообщения, – объявляет Истон, выглядя разозленным тем, что наш друг смог так легко отмахнуться от всего этого дерьма.
Я понимаю, почему Истона может злить безразличие Кольта, но таков уж его характер. Он так же предан, как и Истон, хотя иногда и ведет себя отчужденно. Без сомнения, я знаю, в чем заключается его преданность, особенно когда дело касается его кузена Линкольна.
Однако у Кольта есть одно качество, которого нам всем не хватает. Я бы хотел, чтобы все мы могли иметь это достоинство. Возможно, я не умею правильно обращаться с чувствами, но Кольт уметь полностью их переключать. Он может войти в комнату и наполнить ее жизнью и смехом, а может так же легко уйти, наплевав на всех. Он может заставить вас почувствовать себя так, словно вы ходите по воздуху, но если не будете осторожны, он отбросит на вас самую жестокую тень, которая заставит вас содрогнуться от его презрения. Поверьте мне. Никто не хочет находиться рядом с Кольтом, когда он ведет себя как бессердечный мудак. Может, я и бесчувственный ублюдок, но Кольт Тернер может быть в сто раз хуже, когда захочет. Мстительным и садистским во всех мыслимых смыслах.
– Разве можно его винить? – я скрещиваю руки на груди, думая, что Кольт, возможно, просто самый умный из всех нас.
– Нет, не совсем. Думаю, просто некоторым людям легче пережить дерьмо, чем другим, – объясняет Истон, слегка опустив плечи, показывая, какой груз он нес на себе последние несколько месяцев.
– Не думаю, что кто-то способен пережить то, что мы пережили. Мы просто изо всех сил стараемся забыть об этом, – признаюсь я, склонив голову и пиная воздух у себя под ногами.
– Так вот что ты сделал? – спрашивает Истон, поворачиваясь ко мне всем телом.
Я поднимаю голову и снимаю очки, потому что чувствую, что этот засранец хочет устроить один из тех трогательных моментов, которые я презираю. Но я не настолько мудак, чтобы, по крайней мере, не сказать ему прямо в лицо правду, которую он заслуживает.
– Честно? Я пытался. Но некоторые вещи слишком сложно спрятать и просто притвориться, что их нет. Понимаешь, о чем я?
– Да кому ты рассказываешь, – раздраженно выдыхает он, проводя руками по своим непослушным, черным, как смоль, волосам.
– Ты видел его? – спрашиваю я наконец, надеясь, что Истон сможет подготовить меня к худшему.
– Ты имеешь ввиду Линка?
– Ага.
– Немного. Он почти не выходил на улицу, так что мне пришлось зайти и посмотреть, не вышиб ли этот ублюдок себе мозги, как его папаша, – с горечью отвечает он, но злая шутка не удается.
– Это не смешно, придурок, – осуждающе говорю я.
– Так и не должно было быть. Просто говорю как есть. – Он мрачно пожимает плечами, отчего у меня в животе все сжимается при мысли о том, что с Линкольном, возможно, все еще хуже, чем я себе представлял.
– Все настолько плохо, да?
– Было, в самом начале. Было чертовски мучительно наблюдать, как он разваливается на части. Но ему стало лучше. Или, по крайней мере, он пытается, что бы стало. Кеннеди помогла.
– Держу пари, что помогла. – Я вздыхаю с облегчением.
Кеннеди Райленд, вероятно, единственный человек на всем Божьем свете, способный вытащить Линкольна из любой темной ямы, в которую он сам же себя и загнал. Она – его путеводный маяк. Всегда была и всегда будет.
– Ты же знаешь, что все не так, Финн. Ее жениху не понравилось бы, услышь он твои намеки на это дерьмо. Или ее брату Джефферсону. И даже не заставляй меня упоминать о ее гребаном папаше. Не позволяй никому из этих ублюдков слышать, как ты намекаешь на что-то подобное. У Линка и так проблем по горло, – тут же отчитывает меня Истон, как будто я объявил всему миру, что Линкольн как-то не так относится к почти замужней девушке, которая является его лучшей подругой с пяти лет.
– Чувак, остынь, ладно? Я же не идиот. Но перестань, эта помолвка – чушь собачья, и ты это знаешь. И декан, и ее брат, должны знать, что свадьба никогда не состоится. Я имею в виду, Кеннеди Райленд выходит замуж за Томаса Максвелла? Что за гребаная шутка. Готов поспорить на свое левое яичко, что Томми-бой, вероятно, влюблен в Линка не меньше, чем Кеннеди. Ты же знаешь, что она просто его гребаное прикрытие, и рано или поздно она одумается и отменит все это.
– Ну, она до сих пор не сделала этого, не так ли? – возражает Истон.
– Это потому, что Линкольн еще не сделал свой ход. Дружить с ней было самой глупой вещью, которую этот ублюдок когда-либо делал, – выпаливаю я без обиняков.
Однако, оглядываясь назад, можно сказать, что то, что Линк держал Кеннеди на расстоянии, вероятно, было не самым худшим его решением. Если бы он держал ее ближе, то на ее руках была бы та же кровь, что и на наших.
Истон поднимает глаза к небу, вероятно, думая о том же, о чем и я, и наступающая многозначительная пауза действует мне на нервы.
– Одно могу сказать наверняка – сенатор Максвелл не слишком обрадуется, узнав, что его гордость и отрада любит сосать члены так же сильно, как и его любовницы. Томми-бой должен просто признаться и покончить с этим, вместо того чтобы устраивать этот цирк в угоду своему старику, – бормочу я, хрустя костяшками пальцев, чтобы заполнить оглушительную тишину.
– Он просто делает то, чего все от него ожидают. Как и Кеннеди, – защищает Истон, хотя я знаю, что между ним и сыном сенатора нет особой любви.
– Ага, что ж, от нас тоже многого ожидают. Но когда это станет невыносимым, а? Когда мы дойдем до того, что просто помашем белым флагом и сдадимся? – срываюсь я, мои нервы, наконец, берут надо мной верх.
– Нет, Финн. Ты просто стараешься идти вперед изо всех сил. Сдаваться – не вариант. Только побеждать, – невозмутимо говорит он, и его серые глаза становятся еще темнее, показывая, что он настроен серьезно.
Поведение Истона служит напоминанием о том, что мысли, подобные тем, что посещают меня, должны быть подальше от моей головы. На самом деле, это действительно доводит до меня какой-то смысл, поскольку слова, которые Истон решил бросить, он слышал из моих уст бесчисленное количество раз.
Да, сдаваться – действительно не вариант. По крайней мере, не для нас.
