Текст книги "Не вижу зла (ЛП)"
Автор книги: Айви Фокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
19
Финн
После вчерашних событий я ворочаюсь в постели, пытаясь придумать, как выпутаться из этой дерьмовой передряги. Но сколько ни бьюсь – ничего в голову не приходит. В итоге я просто смотрю в потолок, снова и снова прокручивая в памяти тот майский вечер, ставший роковой точкой отсчета для всего, что происходит сейчас.
Из-за одного единственного момента – одной ошибки – моя жизнь рассыпалась в прах.
Мало того, что меня шантажирует сам воплощенный Бугимен, так из-за него же я и встретил единственную девушку на этом богохульном свете, которая для меня хоть что-то значит. Как бы там ни было, незнание – действительно блаженство. Если бы эта дерзкая южанка не попала в поле моего зрения, если бы она как-то не умудрилась перейти дорогу Обществу, мне бы сейчас не пришлось чувствовать себя загнанным в угол, вынужденным выбирать между ее жизнью и своей.
Когда наступает рассвет, и первые лучи солнца касаются моего лица, я тут же проклинаю его. Ненавижу, что в Эшвилле снова будет солнечный день, когда внутри меня – лишь мрак и опустошение. Черт возьми, ведь на дворе уже сентябрь. Пора, когда деревья должны сбрасывать пожелтевшие листья, напоминая, что ничто не вечно. Хотя, если честно, я не нуждаюсь в напоминании.
Я прикрываю рукой глаза, пытаясь защититься от света, но в этом нет толка – мой разум уже вовсю работает. Черт! Кого я обманываю? Хаос в моей голове не стихал ни на минуту. Он работает на пределе, без передышки, с того самого момента, как я вернулся домой после провального первого свидания со Стоун.
Не то чтобы все прошло плохо. На самом деле, большую часть времени было чертовски здорово. Вот только финал оказался… сокрушительным.
Черт!
Если продолжу об этом думать, то окончательно свихнусь.
Я сажусь, крепко сжимаю край матраса и опускаю босые ноги на дубовый пол, уставившись на очередной "подарок" судьбы – маленькую черную коробку на тумбочке, которую любезно прислало мне Общество.
Как истинный мазохист, я беру ее и открываю крышку. Внутри – новенький телефон. Если бы кто-то сейчас вошел, то подумал бы, что я его только что купил и еще не успел распаковать. Но это не так. Я даже не хочу к нему прикасаться. Будь моя воля, я бы закопал эту штуковину в дубовых лесах Оукли и забыл бы о ней как о страшном сне. Но мне не так повезло.
Внутри черной коробки, рядом с телефоном, лежит третье письмо от Общества. И если я подчинюсь их требованию, возможно, оно станет для меня последним.
Мазохист во мне сжимает черную бумагу, и золотые буквы сообщают мне их окончательный приговор.

Ублюдки!
Клянусь, когда Линк и Кольт наконец вычислят, кто стоит за всем этим дерьмом с Обществом, я скручу из них фарш, живьем сдеру кожу и заставлю проглотить каждое из тех писем, что они слали, пытаясь уничтожить Стоун. Я остановлюсь только тогда, когда они почувствуют такую же беспомощность, в которую вогнали меня.
Ублюдки. Все они!
Швыряю письмо обратно в коробку – даже держать его в руках больше не могу – и иду к шкафу. Я приседаю на корточки и засовываю ее в самый дальний угол, прикрыв старыми футбольными щитками на случай, если кто-то будет рыться.
– Вот так , – хрипло бормочу я, вытирая ладони о спортивные штаны. Даже прикосновение к этой дряни оставляет ощущение грязи.
Эти сволочи дали мне неделю. Именно столько времени есть у Линка и Кольта, чтобы собраться с силами и найти хоть что-то, что поможет раздавить этих ублюдков раз и навсегда. Я даже готов помочь с поисками, если это ускорит дело. Но если мы так и не выйдем на след членов Общества, то, думаю, мне точно крышка.
Хотя сейчас я слишком измотан, чтобы заглядывать так далеко вперед. Мой взбалмошный разум пытается справиться с израненным сердцем. Дайте мне хотя бы пару дней, чтобы зализать раны, прежде чем я буду вынужден принять решение, которое повлияет либо на мою жизнь, либо на жизнь парней, либо на жизнь Стоун.
Быстро приняв душ, я спускаюсь вниз позавтракать, но на секунду замираю в дверном проеме, увидев отца за кухонным столом с газетой. Мама пытается накормить годовалого сына моего брата Кэлвина, но на ее шелковой блузке оранжевого пюре больше, чем во рту у маленького Ноа.
– Доброе утро, – бормочу я, набравшись смелости войти.
– М-м, – не отрываясь от спортивного раздела, бурчит в ответ отец.
Я подхожу к маме, целую ее в щуку и накладываю себе еду.
– За вчерашним воскресным ужином все скучали без тебя, – говорит мама, чередуя слова со звуками самолетика, пытаясь уговорить Ноа открыть рот для тыквенного пюре.
– Прости, – отвечаю я, садясь за стол и набивая рот хрустящим беконом.
– Почему ты не смог прийти? Совсем вылетело из головы, – допытывается она, делая вид, будто понятия не имеет о причине моего отсутствия.
Она изображает беспамятство и отстраненность – две черты, абсолютно не свойственные моей матери. От Шарлин Уокер ничего не ускользает, в том числе и причина моего отсутствия прошлым вечером.
Воскресные ужины в доме Уокеров – святое дело. Вся семья собирается за столом, чтобы отведать лучшие блюда южной кухни, которые обычно готовят мама и наша домработница Марта. Это единственный день недели, когда все оказываются под одной крышей – едят, пьют и с упоением лезут в дела друг друга.
Поверьте, я ничего не потерял, пропустив вчерашний ужин. За свои двадцать два года я уже сполна хлебнул "Уокеровских" драм. Если и пропустил вчерашнее представление, то на следующей неделе мне все равно перескажут самые сочные моменты – хотя для меня эти ужины давно превратились в повторяющийся сериал.
Я запихиваю в рот еще одну вилку еды, надеясь, что она отстанет. Но даже если мама и поняла намек, сдаваться не собирается.
– Финн, милый, не торопись. Ну же, расскажи, как прошел твой вечер?
– Нормально, – отвечаю я с равнодушной улыбкой.
– Просто "нормально"? Уверена, ты можешь рассказать подробнее. Все-таки не каждый день мой младшенький начинает ухаживать за девушкой.
– Я ни за кем не ухаживаю. И, кстати, кто вообще сейчас говорит "ухаживать"? Мы же не в театральной постановке "Унесенных ветром", мам. Не надо подражать Скарлетт О’Хара25. Да и вообще, ты же говорила, что не помнишь, чем я вчера занимался. Врать – это грех, мама, – подкалываю я, указывая на нее вилкой.
Она так закатывает глаза, что я удивляюсь, как они до сих пор не вывалились из орбит. Моей матери хоть и за пятьдесят, но ее мастерству закатывания глаз позавидует любой подросток. Отставив баночку с детским питанием, она разворачивается, ее внимание приковано ко мне – и все из-за моего дерзкого ответа. Я безнадежно откидываюсь на спинку стула, понимая, что просто так мне не отделаться.
Отлично сыграно, Финн. Ну ты и идиот.
– Парень, ты, может, и крупнее меня вдвое, но не думай, что я не перепрыгну через этот стол, чтобы оттаскать тебя за ухо, – грозится она. – А теперь расскажи своей мамочке то, что она хочет услышать. Как прошло свидание?
– Нормально.
– Просто "нормально"?
– Да, мам. Мы поужинали, было неплохо. Потом я отвез ее в общежитие. Как я уже сказал, все было нормально.
– Если все было "нормально", то почему у тебя такой вид, будто кто-то переехал твоего щенка?
– Щенок! – восторженно орет Ноа, озираясь по сторонам в поисках животного. – Щенок! Щенок!
– Господи, Шарлин! Уйми ребенка! Неужели человек не может спокойно позавтракать в собственном доме? – взрывается отец, швыряя свою драгоценную газету на стол. – И если парень не хочет рассказывать матери все пикантные подробности своего свидания – уважай его право на личное пространство! Финну сейчас не до девчонок. Начался сезон, и ему нужно сосредоточиться на игре. Единственное, за чем он должен гнаться, – это чемпионский титул, а не юбки.
– Не все в жизни вертится вокруг футбола, Хэнк. Финн тоже имеет право на личную жизнь.
– Личная жизнь у него появится после драфта, не раньше, – сухо заявляет отец, пристально глядя на меня, словно проверяя, на месте ли у меня голова.
Я бросаю взгляд на маму: она опустила голову, уткнувшись в кофейную кружку, и не может поднять на меня глаза. Даже маленький Ноа засунул кулачок в рот, будто почувствовал напряженную атмосферу. Завтрак продолжается в неловком молчании, пока отец наконец не откланивается и не уходит по своим делам.
Как только он исчезает за дверью, я упираюсь локтями в стол и сжимаю голову руками, чувствуя, как подступает мигрень.
– Не обращай внимания на своего отца, Финн, – тихо утешает мама, чтобы он не услышал ее мятежных слов.
– Сложно не обращать, когда его голос навеки врезался в мой мозг, – признаюсь я, тряхнув головой, будто надеясь, что его слова вывалятся оттуда и перестанут меня мучать.
– Я знаю. Твой отец… трудный человек. Но он любит тебя, Финн. Он просто хочет, чтобы ты был счастлив.
– Нет, мам. Он хочет, чтобы ему было чем хвастаться перед друзьями. Мои потребности тут ни при чем.
Ее губы поджимаются, пока она изучает мое поникшее, разбитое выражение лица, но не опровергает мои слова. Она понимает – так же, как и я, – что Хэнк Уокер на самом деле хочет только одного: чтобы его сыновья стали футбольными богами, каким был он в период своего расцвета. Он хочет купаться в их славе, надеясь, что это утолит его ностальгию по тем временам, когда он выбегал на поле под крики толпы, скандирующей фамилию Уокер.
Бо сильно разочаровал его, когда бросил футбол и стал школьным учителем физкультуры. Мы все видели, чем закончилось это дерьмовое шоу. Кэлвину повезло чуть больше – он повредил колено на первом курсе колледжа, похоронив все шансы на профессиональную карьеру. Но, в отличие от Бо, маме не пришлось выдумывать для отца приемлемую альтернативу: в том же году Кэлвин перевелся на факультет спортивной журналистики. Теперь его лицо любят в каждом доме Северной Каролины – он ведет вечерние выпуски новостей, берет интервью у игроков и комментирует спортивные моменты. Отец вполне доволен: Кэлвин избежал его гнева. Но это также значит, что все его надежды теперь завязаны на одном человеке – на мне.
Мне суждено стать профессионалом. Сойти с этого пути – не вариант. Если бы я сказал отцу, что мечтаю об астрономии, мне пришлось бы навсегда попрощаться с семьей. Да, они иногда действуют на нервы, лезут не в свое дело… но это мои родные.
Я смотрю на маленького Ноа, которого мама сейчас переодевает, и думаю о всех своих племянниках. Представляю, каково это – не видеть, как они растут, не быть частью их жизни. И что-то во мне надламывается. Я готов на все ради своей мечты… но жизнь без семьи для меня немыслима.
Так что выбора нет. Буду кидать мяч, сколько потребуется и радовать старика. А когда карьера закончится, – если повезет, лет в тридцать – займусь тем, о чем всегда мечтал. Тогда уж никто не посмеет возразить. Максимум десять лет. Я уже отдал ему двадцать два – что значат еще десять?
– Эта девушка, с которой ты встречаешься… как там ее зовут? – мама явно пытается сменить тему на что-то более приятное.
Она и не подозревает, что разговор о Стоун для меня не менее болезнен, чем об отце и его требованиях насчет футбола.
– Стоун, мам. Я уже говорил.
– Ах да… Странное имя для девушки, тебе не кажется?
– Не для нее, – фыркаю я. – Когда познакомишься с ней, увидишь, как идеально оно ей подходит.
– И когда же я с ней познакомлюсь? – в ее голубых глазах вспыхивает любопытство. Лучше бы его там не было.
– Хм?
– Я спрашиваю, когда ты познакомишь ее с семьей? И не притворяйся, что не понял. Я знаю, она для тебя важна. Иначе ты бы не устроил сцену, чтобы я забронировала вам столик в "Альфонсо". Ну что, ей понравилось? Наверное, она была в восторге, когда узнала, что ты ведешь ее в самый пафосный ресторан города.
Я лишь киваю. Как сказать маме, что Стоун предпочла фудтрак тому ужину? Хотя внесенные в последнюю минуту изменения были приятными. Ненавижу эти чопорные места – столько столовых приборов, что не поймешь, какой для чего. Шесть вилок, серьезно? Да они все одно и то же делают! Сочный бургер из забегаловки у дороги гораздо лучше…
Несмотря на то, чем все закончилось, мне было хорошо. Хотя, с ней мне всегда хорошо.
– Думаю, тебе стоит привести Стоун на шестидесятилетие отца в субботу. Я бы с удовольствием познакомилась с девушкой, которая заставляет моего сына так глупо улыбаться. – Весело хихикает мама.
И я тут же даюсь в кашель, резко давясь слюной. Мама усаживает Ноа в стульчик и хлопает меня по спине, чтобы я не задохнулся от собственной глупости.
– Марта, будь добра, принеси нам апельсинового сока, – просит она нашу домработницу, которая с головой погружена в готовку, изо всех сил стараясь не рассмеяться надо мной.
– Конечно, мэм, – напевает та, лукаво поглядывая на меня.
Марта приносит сок, наливает в мой стакан и бросает на меня взгляд, в котором ясно читается: "Ну и влип же ты, дружок" – а ее всезнающая ухмылка не требует перевода.
Даже Марта понимает, что я сам себя загнал в угол. Привести девушку на мероприятие Уокеров – это перебор в любых отношениях. Все равно что вывесить гигантский билборд на весь Эшвилл: "Внимание! Этот парень занят, а девушка в его объятиях – та самая".
Бо и Кэлвин специально не приводили своих подружек на родительские вечеринки, пока не купили обручальные кольца. Вот насколько это серьезно. А мама предлагает мне притащить Стоун на день рождения отца, будто это пустяк? Полный бред!
Дерьмо! Как, черт возьми, мне теперь из этого выкрутиться?
– Я подумаю. Мы со Стоун только узнаем друг друга, и еще не дошли до стадии "знакомство с родителями".
– А ты уже знаком с ее семьей? – не унимается мама.
– С мамой, – честно отвечаю.
– Вот видишь! Если Стоун не против того, чтобы ты познакомился с ее родными, почему ты переживаешь о том, что она познакомится с твоими? Ты ведь не стесняешься нас, правда?
– Мам, честный ответ точно не добавит мне очков, – вздыхаю я.
С другого конца кухни доносится громкий хохот Марты. Даже малыш Ноа хихикает, слюнявя пеленку.
Предатели.
Мама вместо ответа дает мне подзатыльник – ее коронный прием, когда мы дерзим. Затем она возвращается к Ноа и берет его на руки.
– Я не могу заставить тебя привести свою девушку на день рождения отца, но рано или поздно я хочу с ней познакомиться.
– Мам, не надо ярлыков. Она мне не девушка. Мы просто друзья, – говорю я, ненавидя это слово всей душой.
– Друзья? Правда? Ну ладно. Если это правда, я не стану настаивать.
– Сомневаюсь в этом, – бормочу себе под нос.
– Что?
– Ничего, – оскаливаюсь в самой обаятельной улыбке.
Она направляется к выходу с Ноа на руках, и я думаю, что на этом разговор закончен. Но, как и все в моей чертовой жизни, это оказывается ошибкой.
– Но, Финн, – она оборачивается так, чтобы я видел ее лицо, – если вдруг окажется, что вы со Стоун больше, чем друзья, а у меня такое чувство, что так оно и есть, мое приглашение остается в силе.
Я не отвечаю. Зачем? Только подкину маме поводов для расспросов. Если уж она что-то задумала, будет добиваться своего до последнего. Не удивлюсь, если к вечеру у нее уже будет номер Стоун в быстром наборе.
Я отодвигаю тарелку и с размаху бьюсь лбом о стол. Марта на другом конце кухни смеется в голос. Встав, я несу посуду к раковине и бросаю на нее не самый дружелюбный взгляд.
– Очень ты мне помогла. Спасибо, – ворчу я.
– Ты уже взрослый парень. Должен бы знать, как и что говорить своей матери.
– Э-э-э?! Очевидно же, что нет!
Но вместо сочувствия я получаю лишь новую порцию смеха.
– Предательница.
– Давай, парень. Марш в колледж! – хохочет она, выпроваживая меня за дверь.
Вот только философия сейчас последнее, о чем я хочу думать. Опоздав на лекцию, я даже не киваю профессору Донавану в знак извинений. Просто ищу Истона – он наверняка застолбил мне место. Заметив его в дальнем ряду, плюхаюсь рядом.
Не понимаю, зачем я вообще пришел. Все равно ни слова из лекции не запомню. Но если бы остался дома, только разжег бы мамины подозрения. Сейчас она думает, что моя скрытность связана с девушкой. И хотя она не совсем ошибается, мне только на руку, если мама будет верить, что все мои проблемы крутятся вокруг Стоун.
Но, думаю, в основном так оно и есть, не так ли?
Истон сегодня тоже подозрительно тих – что-то усердно записывает, что само по себе из разряда невероятного. Присмотревшись, понимаю, что в его тетради вовсе не конспект, а набросок женского профиля.
Стоп. Этот конский хвост мне знаком.
Оглядываю аудиторию и, точно, в нескольких рядах от нас сидит та самая девчонка, которой он нагрубил пару недель назад. Я уже готов подколоть приятеля и выхватить тетрадь, но он проворнее – швыряет ее в рюкзак, прежде чем моя рука успевает до нее дотянуться.
– Ну же, Пикассо, не скромничай! – дразню его я. – Покажи свой шедевр.
– Отвали, – бросает он ледяным тоном.
– Что, не с той ноги встал?
– Хуже. Вообще не ложился, – он нервно постукивает карандашом по колену.
– И чем же ты занимался? Хотя знаешь что, если подумать, не хочу знать.
– Не в этом дело. Я все выходные провел у Линкольна, пытался выяснить хоть что-то про... ну, ты знаешь кого, – он кривится, и на его лице застывает гримаса раздражения.
– И как? Есть успехи? – во мне вспыхивает надежда, но тут же гаснет, когда Истон отрицательно качает головой.
– Эти ублюдки – чертовы призраки. Ни единого следа.
Чувствую, как метафорическая петля на моей шее затягивается туже.
– Финн, мы найдем этих засранцев. Ясно, брат? – он толкает меня коленом, пытаясь подбодрить. – Ладно, как там у тебя со Стоун? Все еще игнорит?
– Мы виделись вчера, – отвечаю я, и каждое слово звучит уныло.
– Серьезно? – он явно удивлен.
– Ну... типа того. Да.
– Значит, все в порядке? – Истон скептически приподнимает бровь. – Хотя по тебе не скажешь, что вчера было что-то стоящее, – добавляет он с натянутой усмешкой.
– Не твое дело, придурок.
– Какой ты нервный с утра. Ладно, не буду вмешиваться, главное – чтобы ты не терял концентрацию в игре.
– Черт, как же мне надоело это слышать, – бормочу я, тяжело вздыхая.
– Извини, брат, – Истон слегка сжимает мое плечо. – Но что есть, то есть. Радуйся, что пока Обществу хватает просто твоего общения со Стоун. Скоро они потребуют большего, вот увидишь.
Я уже открываю рот, чтобы рассказать о вчерашней посылке, но вовремя останавливаюсь. Если Истон или остальные узнают, они начнут давить, чтобы я быстрее выполнил требование Общества. Разве что Линкольн, возможно, поддержит меня... но я не уверен.
Мне нельзя облажаться. На кону слишком много жизней, но по-настоящему я боюсь только за одну. И не нужен хрустальный шар, чтобы понять – речь не обо мне.
20
Финн
После четырех дней мучительных раздумий о том, как поступить, решение в итоге принимает не разум, а сердце. Я сдаюсь и пишу южанке, которая не выходит у меня из головы с той самой минуты, как я ее увидел.
Смотрю на телефон, перебирая в уме все возможные предлоги, чтобы встретиться, но в итоге мой скудный мозг выдает лишь дурацкую односложную фразу, достойную самого заносчивого придурка.
Я: Не хочешь потусоваться или типа того?
Негодница: Ты серьезно?
Я: Ну… да.
Негодница: У меня нет времени на «типа того», квотербек.
Я: Но у тебя же сегодня выходной?
Я: И у всех есть время на «типа того» *подмигивающий эмоджи*.
Негодница: Да, на работе у меня выходной, но это не значит, что я не занята.
Негодница: Мы же сейчас о сексе, да? С тобой никогда не угадаешь. «Типа того» может быть кодовым обозначением какого-нибудь метеоритного дождя, на который ты хочешь сводить меня посмотреть.
Я: Чем ты занята?
Я: Чтобы не было недопонимания – «типа того» всегда подразумевает, что ты садишься мне на лицо.
Негодница: Учусь. Некоторые из нас занимаются этим в колледже.
Негодница: Приятно знать. И как бы мне ни хотелось прокатиться на твоем симпатичном личике, я все еще занята.
Я: Нужна компания?
Негодница: …
Я: Ну, мне тоже нужно поработать над рефератом.
Я: Стоун?
Негодница: …
Я: Ладно. Обещаю, никакого «типа того».
Я: Стоун?
Я: Я принесу пиццу.
Негодница: Надо было с этого и начинать. Без ананасов, квотербек. Жду через час.
Я: Вечная негодница.
Негодница: Не вздумай забыть.
Спустя сорок минут я уже стою у двери ее общежития с двумя большими пиццами "Пепперони" и шестью бутылками колы. Стоун распахивает дверь после третьего стука, одетая лишь в короткие шорты и обтягивающую футболку с какой-то инди-группой – достаточно облегающую, чтобы я заметил отсутствие лифчика.
Отлично! Это точно не усложнит ситуацию!
– Вижу, ты подготовился, – усмехается она, забирая коробки с пиццей.
– Еда и кофеин. Если уж учиться, то с комфортом, – выдавливаю шутку.
– Полностью согласна. Заходи, квотербек. Устраивайся поудобнее. – Добавляет она, доставая кусок пиццы, но тут же бросает его обратно, обжигая пальцы.
– Вижу, я как раз вовремя, – смеюсь я, пока она пытается откусить горячий кусок, и осматриваю ее комнату.
Комната Стоун крошечная – лишь кровать и письменный стол, но яркие постеры и дерзкий декор выдают ее буйный нрав. Как и ее хозяйка, она миниатюрная, но с характером, который даст фору любому.
– Можешь занять стол, если хочешь. Я люблю заниматься на кровати.
Я киваю и раскладываю вещи на столе. Когда все готово, оглядываюсь и вижу, что Стоун уже погрузилась в учебу. Она сидит на кровати, прислонившись к стене, с ноутбуком на подушке, а рядом – открытая коробка пиццы, откуда я тоже могу спокойно взять кусочек.
Не желая нарушать ее концентрацию, я и вправду берусь за свою работу для профессора Донавана. Да, до срока сдачи еще две недели, но что-то в ее упорстве заставляет и меня взяться за дело. Время летит незаметно, и лишь громкий зевок Стоун, сопровождаемый потягиванием, напоминает мне о позднем часе.
– Я выжата как лимон, – ее слова растворяются в новом зевке.
– Черт. Уже поздно. Мне пора, – морщусь я, глядя на экран телефона. Далеко за полночь.
Как так вышло?
Обычно мой мозг следит за каждой минутой, но сегодня время пролетело незаметно. И что смешнее всего, это произошло, пока я занимался учебой. Вот уж неожиданно. Возможность вырваться из хаоса своей жизни – блаженство. Но еще больше меня потрясает причина этого внезапного спокойствия –Стоун.
Одно ее присутствие усмиряет мой беспокойный разум.
Черт.
– Никуда ты не пойдешь, красавчик, – вырывает меня из раздумий ее голос. – После полуночи здесь строгий запрет на парней. Если кто-то увидит, как ты уходишь, мне конец. Наша старшая – стерва, которая только и ждет повода вышвырнуть меня из общежития. Так что ничего не выйдет.
– Дай угодная, это Мисс Косички с жвачкой? – вспоминаю надоедливую девчонку.
– Угадал, – усмехается Стоун. – И это значит, что ты никуда не пойдешь. Поспишь пару часиков, а когда все заснут – тихо смотаешься. Или… у тебя есть дела в такой час? – добавляет она, отворачиваясь и сбрасывая груду учебников с кровати на пол.
– Если бы я не знал тебя лучше, подумал бы, что ты пытаешься что-то выведать, – подкалываю я без особого энтузиазма.
Она резко оборачивается, уперев руки в бедра, и холодный взгляд портит ее потрясающие черты.
– И что же я пытаюсь выведать?
– Хм, не знаю. Может, хочешь узнать, ждет ли меня какая-нибудь поклонница, стоит мне только выйти от тебя.
– И что же? Ждет? – ее бровь дерзко взлетает вверх.
– А если бы и ждала? Тебе было бы не все равно? – мой голос становится серьезнее.
Вместо ответа она откидывает одеяло и забирается под него, оставляя мне место рядом. Мой нетерпеливый и лишенный гордости член уже велит лечь рядом, но сердце сопротивляется.
– Хм.
– Боишься делить со мной постель, красавчик? – дразнит она.
– Нет.
– Тогда давай, залезай, – в ее голосе звучит игривая нотка.
– Думаю, не стоит, Стоун, – переминаюсь с ноги на ногу.
– Почему?
Мой взгляд упрямо устремлен в пол, я не могу объяснить ей, что мое сердце разбито. Заметив мою неуверенность, Стоун приподнимается на коленях, берет меня за руки и приковывает мое внимание к своему прекрасному лицу, не давая утонуть в тяжелых мыслях.
– Я не стану приставать к тебе. Мы просто поспим, Финн. Обещаю, – ее голос звучит неожиданно мягко, так, как, я уверен, мало кто от нее слышал.
– Ладно, – сдаюсь я тихо, все еще не решаясь взглянуть ей в глаза, но и не в силах отказать.
Я снимаю кроссовки и футболку. Хвала небесам, я переоделся в удобные штаны перед приходом – спать в джинсах было бы пыткой. Хотя лежать рядом с ней в одних боксерах – тоже.
Как только я устраиваюсь, она просит выключить лампу. Кровать узкая, но мне удастся сохранять дистанцию, чтобы не касаться ее.
Единственный свет в комнате – лунный, пробивающийся через небольшое окно. Его холодные лучи выхватывают очертания неподвижной фигуры рядом, напоминая, как она близко – и как далеко.
Пока мы оба были поглощены учебой, тишина в комнате усмиряла мой беспокойный разум. Но теперь мысли вновь несутся вскачь. С каждым ее движением под бледно-голубой простыней, мое сердце бешено бьется, а когда она наконец поворачивается ко мне и кладет ладонь на мою обнаженную грудь, клянусь, оно замирает.
– Я рада, что ты написал. Ну, чтобы позаниматься, – ее голос звучит тише шепота.
– М-м, – выдавливаю я, не в силах подобрать слов.
В воздухе повисает многозначительная пауза, но мне уже не до неловкости – все мои мысли сосредоточены на ее тонких пальцах, скользящих по моей разгоряченной коже.
– На днях я кое-что вспомнила, – начинает она, и во мне тут же просыпается любопытство.
– Что именно?
– Помнишь, у беседки, когда мы играли в нашу игру? Ты рассказал мне два секрета, а я – только один.
– Все в порядке, – бормочу я, не в восторге от воспоминаний о том сокрушительном вечере.
– Но я все же хочу, чтобы ты кое что узнал, – продолжает она, придвигаясь ближе. Ее изумрудные глаза пристально изучают левую сторону моего лица.
Я поворачиваюсь к ней, потому что влюбленный дурак, неспособный устоять перед ее близостью. Тело мгновенно вспыхивает, когда она окончательно стирает дистанцию между нами, оставляя нас в одном вдохе друг от друга.
Обычно дерзкие черты Стоун сейчас мягки, но в них читается нерешительность. В ее зеленых глазах плещется страх – и мне хочется нырнуть в их глубину, чтобы развеять все, что ее тревожит.
– Ты видел мою маму, Финн. Можешь представить, каким было мое детство, но ты должен знать, что оно не было таким уж ужасным. Во всяком случае, не всегда, – объясняет она, сухо сглатывая.
Взгляд Стоун опускается с моего лица к груди, где ее пальцы вяло чертят круги. То, что она хочет рассказать, стоит ей невероятных усилий, и я застываю в немом потрясении.
Она – самый бесстрашный человек из всех, кого я знаю.
И теперь, видя эту крошечную уязвимость, я чувствую, как чья-то мощная ладонь сжимает мое сердце, вытесняя из него жизнь.
Инстинкт защитника оказывается сильнее голоса разума. Не успев опомниться, я уже прикасаюсь к ее щеке, стараясь утешить. Стоун тут же накрывает мою руку своей, прижимаясь к ней крепче, и от этого нежного жеста у меня перехватывает дыхание.
– Ты не обязана говорить то, что не хочешь, – шепчу я, проводя большим пальцем по ее нежной коже.
– Но я хочу. Очень хочу, – она целует мою ладонь, и я прижимаюсь лбом к ее лбу. Наши дыхания синхронизируются, и я молча даю ей понять, что она может поделиться со мной всем, чем захочет. Пока будет в моих объятиях, она всегда будет в безопасности.
Но так ли это?
Боже, как я на это надеюсь.
– Когда-то мы были счастливы. Когда отец еще жил с нами, – глухо произносит она. – У мамы бывали приступы, но папа всегда знал, как с ними справиться. Как уберечь меня от самого худшего. Он делал все для нас. Отводил меня в школу, помогал с уроками. Заботился обо мне. Но главное – заботился о ней. А потом его забрали. И все изменилось.
– Забрали?
– Мой отец в тюрьме, Финн. Жизнь в Саутсайде – не сахар. Ему приходилось заниматься сомнительными делами, чтобы у нас была крыша над головой. Иногда это означало, что ему приходилось заключать незаконные сделки, чтобы мы могли сводить концы с концами. Но однажды он связался не с теми людьми. С придурками, которые не любили оставлять свидетелей. Во время одного из ограблений грузовика, его водитель выжил и дал описание одного из нападавших, под которое идеально подошел мой отец. А так как он уже состоял в банде, которая числилась в списках подозреваемых, полиция даже не стала разбираться. Хотя его там и близко не было.
– Черт, Стоун... – хрипло прерываю я, чувствуя, как волны боли и гнева прокатываются по ее телу, пока она вспоминает этот мрачный период.
– Наша судебная система – настоящий фарс, – продолжает она, и в ее голосе слышится горечь. – Отец взял вину на себя, лишь бы не получить полный срок. Он знал: ни один присяжный не поверит человеку с его прошлым. Предполагалось, что он отсидит пятнадцать лет, либо десять – за хорошее поведение. Но его старые дружки решили, что он может их сдать. Они знали, что он семьянин и готов на все, чтобы вернуться к нам. И эти ублюдки напали на него в камере. Отец защищался как мог… и впервые в жизни по-настоящему убил. Это добавило большой срок к уже немалому. Теперь он, скорее всего, никогда не выйдет на свободу.
Ее веки смыкаются, а рука крепче прижимает мою к щеке, словно ища в этом прикосновении утешение.
– Когда он понял, что не выйдет, то оформил развод. Надеялся, мама начнет жизнь заново, не будучи прикованной к нему. Но она не смогла. Даже сейчас она отказывается отпустить его. Да, у нее есть ухажеры, чтобы скрасить одиночество, но она не откажется от моего отца. Даже если больше никогда его не увидит.
– Когда это случилось, Стоун? Когда его осудили?
– Почти тринадцать лет назад. Мне было восемь, когда мой мир рухнул. Когда отца посадили за преступление, которого он не совершал, мама погрузилась в пучину отчаяния. Я только пошла в третий класс, когда фактически стала взрослой – той, кто должен был собирать осколки ее разбитого сердца и следить, чтобы она совсем не пропала.
– Это слишком тяжелая ноша для маленькой девочки, Стоун.
– Я никогда не была маленькой девочкой, Финн. Я никогда не могла позволить себе такую роскошь.
– Поэтому ты и изучаешь право? Хочешь стать адвокатом?
– Что-то вроде того. Я хочу получить власть, чтобы поменять законы этой страны. Хочу сделать систему справедливее, чтобы невинные люди не думали, что признание вины – их единственный шанс.
Я отбрасываю непокорную прядь с ее лица, и мое сердце наполняется восхищением. Стоун сформирована своим прошлым. Там, где другие согнулись бы под ударами судьбы, она бьет в ответ. Она никогда не отступала – даже в восемь лет.
– Если кто-то и способен на это, то только ты, Стоун. Я уверен в этом, как в том, что звезды загораются по ночам.
– Мне не нужны твои комплименты, Финн. Я рассказала это не для этого.
