Текст книги "Боги, святилища, обряды Японии. Энциклопедия синто"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Боги, святилища, обряды Японии
Энциклопедия синто

Предисловие

Настоящая «Энциклопедия синто» является первым изданием подобного рода за пределами Японии. В данном случае мы не принимаем в расчет имеющиеся на западных языках «словари синто», предназначенные для самого начального ознакомления с этой религией. В связи с этим перед составителями «Энциклопедии» стояло множество трудностей научного, организаторского и дидактического плана. Хотя в самой Японии имеется немало изданий справочного характера, посвященных синто (в особенности это касается словарей теонимов), они могли послужить образцом лишь в ограниченной степени, поскольку они рассчитаны на японского читателя, чьи представления о синто и базовые знания о японской культуре сильно отличаются от интеллектуального багажа читателя отечественного. Таким образом, в данной «Энциклопедии» нам пришлось сочетать решение задач научных, популяризаторских и справочных.

Поэтому составители отказались от чисто словарного построения «Энциклопедии». Нами было выделено несколько разделов (письменные источники, мифы и божества, святилища, школы и интерпретаторы, ритуалы, синто и искусство), которые представляются нам минимально необходимыми для очерчивания такого многообразного и зачастую не вполне определенного явления, каковым является синто. В этих тематических разделах словарным статьям авторы предпослали свое видение того или иного объекта изучения в его историческом развитии, что должно создать у читателя более полное представление о том, чем является синто и каковы его границы. При этом следует иметь в виду, что концептуальные позиции авторов «Энциклопедии» совпадают не всегда. Это нашло свое отражении в трактовке тех или иных явлений и институтов, что отражает сложность и многогранность исследуемого предмета.

В самом деле, границы синто являются очевидными далеко не всегда (об этом подробно говорится также в предисловии к разделам «Мифы и боги», «Школы и интерпретаторы»). Для обозначения той или иной конфессии в японском языке используется иероглиф «учение» 教 (кё), который обычно указывает на наличие основателя религии, письменного канона и развитую богословскую и этическую традиции. К таковым религиям относятся, например, и христианство, и мусульманство, и буддизм, т. е. так называемые «мировые религии». Конфуцианство, оказавшее огромное влияние на формирование картины мира японцев, также попадает в категорию «учения». Однако в биноме «синто» 神道 иероглиф «учение» отсутствует. Понятие «синто» состоит из двух иероглифов – «божество» и «путь». Этот второй иероглиф (кит. дао) является «пустым» – он обозначает скорее не доктрину, а стиль жизни и общую направленность мысли, его наполнение не отличается конкретностью и сильно зависит от воли употребляющего этот термин. И это не случайно, ибо в синто отсутствуют основатель вероучения, официально зафиксированный канон, развитое богословие и этическое учение, ритуалы значительно отличаются от местности к местности, общеяпонские «святые», подвергнутые процедуре канонизации, также отсутствуют. В каждом из многочисленных направлений синто существуют свои специфические обряды, каноны, святые. Многие из направлений синто опираются не на письменный текст, а на устное предание. Тем не менее, адепты всех этих направлений считаются приверженцами синто. Однако среди приверженцев самых разных направлений и школ все-таки можно выделить некоторые положения, которые, как правило, разделяются большинством адептов. Все они оперируют понятием «божество» (ками), под которым понимается божество, имеющее (или считающееся, что оно имеет) японское происхождение. Предполагается (когда молчаливо, а когда и нет), что последователями синто являются только японцы. Для большинства адептов понятие «синто» и «японский император» (тэнно) являются взаимосвязанными.

Таким образом, синто является религией, созданной японцами и для японцев. Все остальное имеет второстепенное значение. В этом смысле авторы «Энциклопедии» зависели от самих носителей традиции, которые зачастую относят к синто такие источники, таких деятелей и традиции, которые у стороннего наблюдателя вызывают сомнение. Однако мы исследуем живую традицию, и авторы сочли возможным и нужным прислушаться к голосу ее носителей.

Трудности авторского коллектива усугублялись тем, что отечественное религиоведение занималось изучением синто недостаточно. Фундамент японоведческих исследований закладывался в нашей стране в начальный период существования СССР, когда не существовало благоприятных условий ни для изучения синто, ни для религиоведческих штудий вообще. В связи с этим интеллектуальный потенциал тех блестящих ученых, которые успели получить образование еще в царской России и стояли у истоков отечественной японистики (Н.П. Мацокин, Н.И. Конрад, Н.А. Невский, С.Г. Елисеев и др.), не мог быть реализован полностью. Это касается как собственно синто, так и японистики вообще. Негативный образ синтоизма, который волей истории сыграл роль проводника националистических идей в период господства в Японии тоталитаризма в 30-е – первую половину 40-х годов XX в., также не способствовал беспристрастным и объективным подходам и отбивал у исследователей охоту к позитивной деятельности. Достаточно сказать, что первая книга, посвященная японским религиям и синто, была издана в Советском Союзе только в 1968 г.[1]1
  С.А. Арутюнов, Г.Е. Светлов. Старые и новые боги Японии. М., «Наука», 1968.


[Закрыть] Следует при этом заметить, что такая отрицательная оценка синто не была чисто советским изобретением. Негативный и политизированный образ синто широко представлен как в послевоенной японской, так и в западной (особенно американской) историографии.

В книгах, которые издавались в СССР, большое внимание уделялось «критике» синто. В этих исследованиях основной акцент делался, как правило, на роли синто в политической жизни милитаристской Японии. Однако публицистический накал таких произведений отражал лишь ограниченную часть реальности и обладал недостаточной объяснительной способностью. Это было в значительной степени связано с теми сугубо отрицательными оценками национализма, которые были присущи советской науке, существовавшей в рамках многонациональной страны, являвшейся наследницей Российской империи, построенной не на национальных, а на идейных основаниях (в Российской империи это было православие, в Советском Союзе – марксизм). Для этой страны интернационализм являлся важнейшей гарантией ее существования.

Однако, несмотря на личные симпатии и антипатии, которые мы можем испытывать по отношению к японскому национализму, следует признать, что национализм и связанный с ним идейный комплекс являются одним из этапов существования нации и государственности («государство-нация», nation state) в новое и новейшее время. Это утверждение справедливо как по отношении к Японии, так и по отношению к Западу, откуда японский национализм заимствовал свои основополагающие идеи. Существовавшее в традиционной японской культуре чрезвычайно резкое противопоставление по линии свой/чужой (это положение справедливо и для жителей отдельных деревень/регионов, и для представителей разных сословий), безусловно, облегчало использование синто в качестве инструмента для построения японской нации и всего сопутствующего этому процессу идеологического комплекса. В этом комплексе оппозиция свой/чужой была расширена до масштабов страны, одним из параметров, по которым проходил водораздел между японцами и не-японцами, был признан синтоизм. Однако, по нашему мнению, подвергать остракизму за такое использование синто синтоистскую богиню солнца Аматэрасу – столь же нелепо, как и приписывать Иисусу Христу грехи его последователей. Другое дело, что и феномен национализма, и та роль, которую сыграл в его формировании институт синто, требует не столько (и не только) инвектив, сколько тщательного и беспристрастного анализа.

Господствовавшая в советское время отрицательная оценка синто отчасти компенсировалась изданием таких памятников, которые религиоведение вряд ли может отнести к «чисто» синтоистским, но который сам синто считает неотъемлемой частью своей традиции. В первую очередь, к книгам такого рода следует причислить переводы древних законодательных сводов («Рицурё»[2]2
  Свод законов «Тайхорё». Перевод К.А. Попова. М., «Наука», 1985.


[Закрыть]) и описания древних провинций Японии «Фудоки»[3]3
  Идзумо-фудоки. Перевод К.А. Попова. М., «Главная редакция восточной литературы», 1966. Древние фудоки (Хитати, Харима, Бунго, Хидзэн). Перевод К.А. Попова. М., «Главная редакция восточной литературы», 1969.


[Закрыть], рассматривавшихся переводчиком и интерпретаторами прежде всего в русле исторической традиции в качестве памятников юридической и географической мысли. Текст первой поэтической антологии на японском языке «Манъёсю» (вторая половина VIII в.)[4]4
  «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). Перевод А.Е. Глускиной. М., «Главная редакция восточной литературы», 1972.


[Закрыть], дающей богатый материал для реконструкции тогдашних верований, виделся преимущественно с точки зрения литературоведческой. Ссылки на основополагающие памятники синто – мифо-исторические своды «Кодзики» и «Нихон сёки» – были в порядке вещей, но они использовались преимущественно как материал для реконструкции исторических и литературных реалий: древние мифы трактовались не столько как основа синто, сколько как «художественная» эманация «литературного гения» японского народа, что, безусловно, весьма далеко от реальности. Тем не менее, осознание синто как неотъемлемой части японской культуры все-таки было закреплено в научной литературе. В основном, правда, это касалось синто времен древности[5]5
  См., например, Н.А. Иофан. Культура древней Японии. М., «Наука», 1974.


[Закрыть].

Положение с изучением синто резко изменилось после распада СССР, когда прежние подходы к религии и культуре утратили свою прежнюю авторитетность. Эта трансформация коснулось также и многочисленных отечественных штудий по традиционной японской культуре, эстетике, литературе, театру, которые приобрели большую основательность. Религиоведческие исследования также были представлены с небывалой доселе широтой. Это утверждение справедливо как по отношению к японскому буддизму (здесь необходимо особенно отметить исследования и переводы Т.П. Григорьевой, А.Н. Игнатовича, Н.Н. Трубниковой, А.Г. Фесюна и др.), так и по отношению к изданию (комментированию) текстов, считающихся синтоистскими. Исследованиям отдельных аспектов синто также стало уделяться значительно больше внимания[6]6
  Библиографию основных русскоязычных трудов по синто, составленную М.В. Грачевым, см. Синто и японская культура. Труды VIII международного симпозиума международного намного общества синто. М., «Макс пресс», 2003, с. 235–242.


[Закрыть]. Так, были изданы переводы основных – с точки зрения синто – древних тестов: молитвословий норито, древних императорских указов на японском языке в форме сэммё[7]7
  Норито. Сэммё. Перевод Л.М. Ермаковой. М., «Восточная литература», 1991.


[Закрыть], «Кодзики»[8]8
  Кодзики. Записи о делах древности. Перевод Е.М. Пинус, Л.М. Ермаковой, А.Н. Мещерякова. СПб, «Шар», 1994.


[Закрыть] и «Нихон сёки»[9]9
  Нихон сёки. Анналы Японии. Перевод Л.М. Ермаковой, А.Н. Мещерякова. СПб, «Гиперион», 1997.


[Закрыть]. Важным вкладом в изучении синто явился двухтомник «Синто. Путь богов»[10]10
  Синто. Путь японских богов. Под редакцией Е.М. Ермаковой, Г.Е. Комаровского, А.Н. Мещерякова. СПб, «Гиперион», 2002.


[Закрыть]. В этом сборнике представлены как переводы некоторых фундаментальных текстов, так и исследования по многим аспектам синто. Роли раннепоэтических текстов в ритуале, ритуально-мифологическим истокам японской литературной эстетики посвящена монография Л.М. Ермаковой[11]11
  Л.М. Ермакова. Речи богов и песни людей. Ритуально-мифологические истоки японской литературной эстетики. М. «Восточная литература», 1995.


[Закрыть]. Исследования по фольклору, который синто считает составной частью своей традиции, представлены в книгах А. Садоковой[12]12
  А. Садокова. Японская календарная поэзия. М., «Наследие», 1993. А. Садокова. Японский фольклор. М., «ИМЛИ РАН», 2001.


[Закрыть]. В трудах по истории Японии значительное место уделялось синто, как важному элементу картины мира и составной части концепции власти[13]13
  Сила-Новицкая Т.Г. Культ императора в Японии: мифы, история, доктрины. М., «Наука», 1979. Г.Е.Светлов. Колыбель японской цивилизации: Нара. История, религия, культура. М., «Искусство», 1994. А.Н. Мещеряков, М.В. Грачев. История древней Японии. СПб, «Гиперион», 2002. А.Н. Мещеряков. Японский император и русский царь. Элементная база. М., «Наталис»-«Рипол классик», 2004. А.Н. Мещеряков. Император Мэйдзи и его Япония. М., «Наталис»-«Рипол классик», 2006. Политическая культура древней Японии. Под редакцией А.Н. Мещерякова. М., РГГУ, 2006.


[Закрыть]. Сакральная география древней Японии была проанализирована в монографии Е.К. Симоновой-Гудзенко[14]14
  Е.К. Симонова-Гудзенко. Япония VII–IX веков. Формы описания пространства и их историческая интерпретация. М., «Восток-Запад», 2005.


[Закрыть]. Рассматривалась также и современная обрядность, связанная с синто[15]15
  Э.В. Молодякова, С.Б. Маркарьян. Мацури. Традиционные праздники Японии. М., «Япония сегодня», 2004.


[Закрыть]. Исследования по различным аспектам синто регулярно появлялись в периодике (прежде всего, в журналах «Восток», «Япония. Путь кисти и меча», «Восточная коллекция»), а также в различных сборниках общего характера. В первую очередь, стоит отметить тематический сборник «Синто и японская культура»[16]16
  Синто и японская культура. Труды VIII международного симпозиума международного научного общества синто. М., «Макс пресс», 2003.


[Закрыть], явившийся результатом проведенной в Москве международной конференции «Синто и японская культура».

Все эти переводы и исследования существенно расширили наши представления о синто и в значительной степени составили ту основу, на которую опирались авторы настоящей «Энциклопедии». Тем не менее, слишком многие вопросы, связанные с историей, обрядностью и догматикой синто не попадали до сих пор в поле зрения исследователей. Достаточно сказать, что в сравнительно недавних работах «сквозная» история синто до сих пор представлена всего лишь одной монографией А. Накорчевского[17]17
  А.А. Накорчевский. Синто. СПб, «Петербургское востоковедение», 2000.


[Закрыть], что является явно недостаточным. Настоящее издание направлено на то, чтобы ликвидировать существующий информационный пробел, а также обобщить и собрать воедино результаты работы отечественных японистов последних полутора десятилетий.

Важность такой работы вряд ли может быть оспорена. Без понимания синто в качестве составляющей историко-культурного процесса вряд ли возможно формирование сколько-то объективных представлений как о самом историко-культурном процессе, так и о менталитете японцев.

Не подлежит сомнению, что на формирование синто, его историю, ритуалы, догматику огромное влияние оказали даосизм, конфуцианство, буддизм. Сами японские мифы – основа синтоистского канона – были первоначально записаны на китайском языке, что, разумеется, не могло не сказаться и на их содержании. В то же самое время так же несомненно, что многие установки и ценности синто уходят в доисторическую и дописьменную эпоху. К ним, вероятно, можно отнести политеизм, сакральную разметку мира, концепцию сакрального объекта как невидимого, отсутствие антропоморфных изображений божеств, сохраняющуюся и поныне значительную роль устной традиции передачи сакральной информации и др.

При формировании раннеяпонской государственности, о которой мы можем достоверно судить приблизительно с VI в. н. э., континентальные идеи (прежде всего, пришедшие из Китая и Кореи) стали существенно влиять на облик японского двора, общества, государства, его культуры и идеологии. Разрозненные культы синто, неразработанность понятийного аппарата для описания реалий новых форм идейного и практического существования, отсутствие письменной традиции и т. д. делали синто в новых условиях мало конкурентоспособным. Возможность получать с континента новые идеи в готовом виде на долгое время блокировали собственные потенции синто к развитию, в средневековье он оказался в значительной степени поглощен буддизмом – как идейно, так и организационно. Начатки зарождающейся в средние века богословской традиции синто несут на себе сильнейших отпечаток буддизма и китайской религиозно-философской традиции.

Вполне распространенная в мире ситуация взаимодействия «мировой религии» с религией местной зачастую заканчивается тем, что местная религия, оказав определенное влияние на формирование локального извода религии мировой, заканчивает свое самостоятельное существование. Однако японский исторический опыт оказался иным. Находясь под сильным буддийским влиянием, синтоистские святилища не прекратили своего функционирования. Имена синтоистских божеств (ками), признанные за временные воплощения (аватары) будд и бодхисаттв, не были окончательно забыты. Обрядность синто также не исчезла полностью. Отодвинутый на второй план при сёгунатах императорский дом, легитимность которого обеспечивалась прежде всего синтоистским мифом и ритуалом, продолжал свое существование и выступал в качестве хранителя традиций синто (его мифов и ритуалов). Все это свидетельствует о том, что все эти «аксессуары» синтоистской жизнедеятельности находились в «рабочем» состоянии, хотя сам синто и был растворен в многокомпонентной японской культуре.

Рост нативистских настроений реализовался в XVIII–XIX вв. в трудах ученых школы кокугаку. Их идеи находились поначалу на периферии общественного сознания, однако ход истории способствовал их актуализации в дальнейшем. Именно ученые кокугаку стали последовательно применять термин «синто». Вместе с насильственным «открытием» Японии западными державами (середина XIX в.) страна приступила к решению двуединой задачи. При решении неотложных проблем в области ускоренной модернизации (без этого Япония была бы обречена на колониальный или полуколониальный статус) в полный рост встала и задача по созданию национального государства и национальной идентичности. Без создания такой идентичности, без осознания важности ощутить себя «японцами» задачи по превращению страны в конкурентоспособную державу решены быть не могли.

В соответствии с планами реформаторов (большинство из них принадлежали к низкоранговому самурайству), новая форма японской государственности, создававшаяся в рамках движения известного как «обновление Мэйдзи» (Мэйдзи исин), была объявлена преемницей древнеяпонской монархии. Взошедший на престол в 1867 г. император Мэйдзи позиционировался как преемник «великих» государей древности (прежде всего, актуализировалась фигура мифического первоимператора Дзимму). В данном случае не имеет значения, насколько это соответствовало действительности. Важно, что общественное сознание согласилось с этим. А это повлекло за собой актуализацию всего комплекса представлений, имевшегося (или якобы имевшегося) в древней Японии. Той Японии (или того фрагмента Японии), которая еще не подверглась континентальным влияниям и сохранила «первозданную» чистоту. В первую очередь, это коснулось синто, того синто, который, наряду с буддизмом и конфуцианством, обслуживал нужды государства в древности. В информационный оборот была введена концепция «единства ритуала и управления» (сайсэй итти), предполагавшая, что император объединяет в себе жреческие и управленческие функции. В старые тексты вчитывались новые смыслы, императору (якобы в соответствии с древними установлениями) была придана новая функция – военачальника, функция, которой он на самом деле никогда не обладал. Полузабытые ритуалы древности реконструировались, немало обрядов было создано вновь, но они выдавались за старые. Анонимные курганные захоронения древности (кофун) волевым порядком связали с именами конкретных императоров. В борьбе за «национальное единение», которое предполагало отсечение локальных субкультур, многие синтоистские святилища подлежали упразднению (слиянию), кое-кто из неортодоксальных синтоистских деятелей подвергся преследованию. Иными словами, была предпринята значительная работа по унификации синтоистских верований и ритуалов, работа, в результате которой и был сформирован тот идейно-ритуальный комплекс, который стал широко известен (как в самой Японии, так и за границей) под названием «синто». Работа по выделению древнего субстрата и новейших напластований также входила в задачу авторов «Энциклопедии». Такая работа весьма важна не только для истории собственно синто; она дает выходы на широкие исторические проблемы, связанные с процессом модернизации, формированием феномена национализма, тоталитарного государства, способов манипулирования общественным сознанием и подсознанием.

Авторы «Энциклопедии» вполне отдают себе отчет, что с ее изданием работа по изучению синто, японских религий, культуры отнюдь не заканчивается. Наоборот, мы надеемся, что «Энциклопедия синто» послужит стимулом для молодых ученых и даст толчок к новым исследованиям. Ибо наука – это не только результат, но еще и процесс. Процесс, в котором существуют определенные вехи, но не существует конца.

Данное издание было бы невозможно без всесторонней поддержки «Международного общества по изучению синто» («Синто кокусай гаккай»), за что авторы приносят его президенту Умэда Ёсими самую сердечную благодарность. Многие авторы этой «Энциклопедии» являются членами российского отделения этой организации, которую в настоящее время возглавляет д.и.н. Э.В. Молодякова.

В заключение хотелось бы также вспомнить, что работа замышлялась еще в то время, когда обязанности руководителя российского отделения «Синто кокусай гаккай» исполнял наш коллега В.Н.Еремин. К сожалению, он не дожил до того дня, когда идея «Энциклопедии» получила практическое воплощение. Авторы посвящают этот труд его светлой памяти.

А.Н. Мещеряков.

Источники и письменные памятники

Синтоизм относится к тем религиям, где устная традиция передачи информации всегда играла значительную и, возможно, определяющую роль. В особенности это касается древности и средневековья, хотя данная установка чувствуется и вплоть до настоящего времени (множество так называемых «новых религий» имеют своей основой «откровение», сообщаемое жрецом-медиумом своим последователям в момент одержимости божеством – см. раздел «Синто. Школы и интерпретаторы»). В древности именно канал устной передачи информации считался наиболее подходящим для трансляции священных синтоистских текстов. Хранящиеся в памяти жрецов тексты должны были передаваться от человека к человеку, от учителя к ученику – минуя письменный текст. Считалось, что перекодировка и смена канала передачи информации (перевод текста из устной формы в письменную) лишают текст его первоначальной сакральности. В древности подобная установка существовала не только в Японии. Далеко не случайно, что все основатели так называемых «мировых религий» ничего не писали, а только проповедовали свои идеи, которые известны нам в изложении их учеников. О недопустимости смены канала передачи сакральной информации свидетельствует и текстовая история японского буддизма: пришедшие в Японию сутры были написаны на китайском языке, и вплоть до новейшего времени они никогда не переводились на японский язык.

В древности операция перевода синтоистского текста из устной формы в письменную предполагала перевод с японского языка на китайский, который в государственной сфере долгое время считался основным носителем культурных смыслов. Однако синтоистский текст предназначался не для чтения «про себя», а для публичного оглашения во время ритуального действа. Отсутствие богословской традиции, которая не успела сложиться ко времени прихода в Японию буддизма и конфуцианства в VI–VII вв. н. э., привела к подавлению возможного и неизбежного появления такой интеллектуальной традиции внутри самого синто. Этим и следует объяснять сравнительно малую текстопорождающую активность синтоистского жречества. Данное обстоятельство имело долгосрочный эффект: образованность («начитанность») синтоистских священников за редкими исключениями уступала образованности служителей буддийского культа, текстопорождающая деятельность которых отличалась огромной интенсивностью. То же самое можно сказать и о функционерах, окончивших государственные школы для чиновников и социализированных в значительной степени в рамках китайской образованности и словесности, признаваемых в течение долгого времени за «настоящую» культурность. В свете этого становится понятно, почему среди сочинителей «синтоистского» толка и в комментариях к синтоистским памятникам древности и средневековья так много авторов принадлежало к буддийским монахам, придворным и «ученым», которые числились по разряду «конфуцианцев».

В связи с перечисленными культурными и историческими обстоятельствами в течение достаточно долгого времени мы не имеем «чисто» синтоистских сочинении. Жрецы синтоистских святилищ не занимались, как правило, сочинением новых текстов, в лучшем случае они лишь фиксировали старые. Или делали вид, что фиксируют их. Авторская атрибуция текста являлась свидетельством, «компрометирующим» текст, который должен был представать как «богоданный». Поэтому и письменность представлялась авторам не столько инструментом для порождения новых текстов, сколько операциональным средством для фиксации текстов уже сложившихся (или якобы сложившихся) в устной традиции, которая и выступала как верификатор подлинности и древности. Получается, что в таком случае письменность представала (должна была представать) прежде всего в качестве мнемонического средства. Сами эти тексты являются, как правило, продуктом культурного (религиозного) синкретизма, и рассмотрение письменной традиции синто вне культурно-литературных рамок конфуцианства, даосизма и буддизма представляется невозможным.

Таким образом, синто, в отличие, скажем, от буддизма, мусульманства, конфуцианства или же христианства, не принадлежит к таким религиозно-культурным традициям, которые «озабочены» продуцированием новых письменных текстов. Сведения, касающиеся древнего синто, обычно «вплетены» в сочинения более общего свойства, в те письменные тексты, которые описывают реалии не только синто, но и других областей государственной, социальной и духовной жизни. В связи с этим и исследователи синто (в особенности, древнего и средневекового) вынуждены оперировать набором источников самого различного содержания и направленности.

Получается, что начальные тексты синто, которые привычно считаются современными исследователями основополагающими для изучения этой религии, не имеют узкоконфессиональной направленности. Прежде всего, они связаны с функционированием институтов раннеяпонской государственности, которая к VIII в. (период Нара) приобретает контуры образования с достаточно высокой степенью централизации. Такой государственности, которая нуждается в самооправдании (легитимизации) своего бытия и в правилах (законах) для своего успешного функционирования. Внушительные размеры такого образования (в VIII в. население Японии составляло около пяти с половиной миллионов человек) исключают возможность управления исключительно с помощью устных распоряжений, его масштабы превосходят мнемонические способности отдельно взятого человека (чиновника), а потому государство остро нуждается в документировании своей деятельности. Это касается как количественной стороны дела (налоги), так и качественной (правила поведения подданных и правила функционирования государственного аппарата).

К наиболее ранним свидетельствам текстопорождающей активности государства относятся законодательные своды «Тайхо рицурё» (701–702 гг.) и «Ёро рицурё» (757 г., см. «Рицурё»), на составление и содержание которых китайское законодательство Танской империи оказало огромное влияние. Тем не менее, местная традиция также не была проигнорирована составителями – культурные и институциональные заимствования носили добровольный и избирательный характер. Это касается как корректировок в устройстве японских институтов управления, так и собственно синто, которому в законодательных сводах посвящен самостоятельный (и, естественно, отсутствующий в китайских прототипах) раздел, именуемый «Законом о небесных и земных божествах» («Дзингирё»). В законодательных сводах синто предстает как совокупность ритуалов, призванных обеспечить спокойствие и процветание государства, которое понималось как императорский род и его ближайшее придворное окружение (родоплеменная аристократия). Эти законодательные своды представляют собой идеальный (иератический) «автопортрет» государства, не подверженный изменениям во времени.

Динамическая составляющая японской государственности (его «автобиография») представлена в мифо-исторических сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон сёки» (720 г.). К моменту составления этих сводов в Японии уже существовала достаточно развитая «историческая» традиция: каждый могущественный род хранил в своей памяти события (мифологические, исторические и квазиисторические), которые имели отношение к его происхождению и наиболее значимым событиям. Считалось, что чем древнее было происхождение рода, тем более прочными и значимыми позициями должны были обладать представители данного рода в современной социальной и государственной структуре. Поскольку человек древности и средневековья (не только в Японии, но и повсеместно) придает одинаковую значимость знаку и обозначаемому им предмету, японское государство также придавало огромное внимание созданию своей «дальней истории» (мифу), представавшей как история правящего рода и наиболее приближенных к нему родов. Таким образом, контроль над прошлым (создание «правильной» версии прошлого) приравнивался к контролю над настоящим, а время осознавалось, как континуум, имеющий неодинаковую значимость в различных своих частях. Следствием такой ценностной ориентации стало стремление государства монополизировать контроль над дальним прошлым, т. е. над историей и над миром предков.

«Кодзики» и «Нихон сёки» содержат немало свидетельств борьбы за овладение прошлым. Вопросы, связанные с созданием «правильной» модели прошлого сохраняли первостепенное значение на протяжении всей японской истории, одним из основных компонентов которой мыслилась генеалогия. В предисловии к «Кодзики» приводятся слова государя Тэмму «Известно Нам, что записи об императорах и о делах бывших, которыми владеют многие дома, расходятся с действительностью, и в них накопилось немало лжи. Если ошибки не будут исправлены сейчас, то истина останется сокрытой навсегда. В истине – основа государства и оплот государя, а потому надлежит привести в порядок записи об императорах и исправить записи о делах бывших, изгоняя ложь и утверждая истину, дабы она стала известна потомкам».

Начальные свитки повествования «Кодзики» и «Нихон сёки» представляют собой рассказ о последовательном появлении на свет синтоистских божеств и их деяний (подр. см. раздел «Мифы и божества»). При этом указываются и их потомки в мире людей, т. е. современная социальная структура предстает как проекция далекого прошлого (мифа). Затем следует описание правлений императоров, включающее генеалогию и деяния как их самих, так и главных царедворцев, получающих право на включение в текст сводов лишь в связи с их вовлеченностью в силовое поле истории правящего дома, являющегося потомком богини солнца Аматэрасу.

Правления «императоров» (на самом деле, это были, разумеется, не «настоящие» императоры, обладавшие неограниченной властью, а вожди или же «государи») охарактеризованы в сводах с различной полнотой. Для некоторых из них приводятся лишь генеалогические данные, являющиеся единственным общим для всех правлений структуроформирующим текст элементом. Некоторые исследователи полагают, что наиболее ранним прототипом сводов послужили генеалогические списки, оглашаемые во время ритуала погребения государя, что должно было обеспечить передачу магической силы предков следующему правителю.

Эпоху создания общегосударственных историй («Кодзики» и «Нихон сёки») с точки зрения текстовой деятельности следует признать как время господства исторического сознания. Практически все имеющиеся в нашем распоряжении нарративные прозаические тексты можно квалифицировать как «исторические», т. е. такие, где хронологическая последовательность является основным структурообразующим принципом. Всякий объект описания рассматривался во временном аспекте, а те явления, которые в историческом свете отразить было невозможно, не становились, как правило, объектом изображения. Общий мыслительный уровень культуры Японии был таков, что основным средством самоидентификации и самоосознания любой общественной группы и движения являлась именно история, а основу языка описания составляла хронология. Показательно, что несмотря на непрерывно увеличивавшееся влияние буддизма, VII–VIII вв. не оставили практически ни одного сколько-нибудь крупного памятника собственно буддийской религиозно-философской мысли. И это несмотря на указанную выше склонность буддизма к активной текстовой деятельности. Буддийские письменные памятники этого времени – это не рассуждения и не комментарии к сутрам, а истории храмов и жития, т. е. истории людей.