Текст книги "Мир Терского фронта. Тетралогия"
Автор книги: Артем Рыбаков
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 46 страниц)
– Нарыл чего? – Петр снял ноги со стола и весь как-то подобрался.
– Да. И дело довольно серьезное.
– Пойдем-ка, дружок! – капитан был уже на ногах и отстегивал наручник радиста от ножки массивного стола. – Дядям о своем поговорить надо…
Вернулся он спустя пару минут, я только и успел открыть какой-то заграничный журнал с голыми девками на обложке.
– Я его в местную кладовку определил пока. Там, в конце коридора. И Борьку вызвал, так что скоро будет, – он сел в перекошенное кожаное кресло, сквозь многочисленные прорехи в обивке которого топорщилась какая-то труха. – О, я гляжу, ты тоже трофеем заинтересовался! – И ноги капитана снова вернулись на стол.
«Много ножками в прошлом топал, и, скорее всего, по горам. А вот крымским или каким еще, не знаю!» – подобная привычка у людей, с похожим на нас образом жизни, не от бескультурья или там чего еще проистекает. Просто ноги так лучше отдыхают. Лег на спину или, если лечь не очень получается, сел, откинувшись. Ноги повыше, да хотя бы на рюкзак собственный, автомат на пузо и пять минут отдыха. А уж когда под пятой точкой не бетон, залитый непонятной химией, а пусть и испорченное кресло – тут уж сам бог велел.
– Неплохо сохранился, – я сделал вид, что листаю это чтиво со скуки, как практически любой, на мой взгляд, кого застали за разглядыванием подобной «литературы».
– Еще бы, – с непонятной интонацией хмыкнул Верстаков. – Ты на дату выпуска глянь!
Я торопливо вернулся к обложке: «June, 2040» – скромно гласила надпись чуть ниже левой груди шикарной шатенки, из одежды на которой была разве что пара татуировок.
Петр коротко хохотнул, очевидно, вид у меня был соответствующим:
– Жениться вам, барин, надо. А то за этим, – он ткнул пальцем в «выдающиеся достоинства» девицы на обложке, – ни хрена не видите, товарищ старший рейдовой группы! – Но, заметив, что я смутился, добавил: – Хотя и отрицать это было бы кощунством, посмотреть у этой мамзельки есть на что!
Однако время до прихода Афанасьева мы посвятили все-таки не обсуждению статей заморских (а каких же еще, если согласно выходным данным было ясно, что журнальчик напечатан в Финляндии?) красоток, а несколько более серьезным вещам. После демонстрации которых местный радист стал заинькой и даже самолично открыл замурованный в стену сейф, где хранились «типа секретные документы».
– Шифроблокнота или шифровальной книги нет, – констатировал Петя, перебрав все бумаги. – Вот максимум, на что их хватило! – на протянутом мне мятом листке в клетку корявым почерком была выписана сетка частот и кодовые слова.
«Афтамат – трешотка, автамабиль – колеса…» – ну и дальше в том же духе.
– Богато насекретили, – я вернул каракули капитану и повернулся к преданно улыбавшемуся мне радисту: – Ну что, дружок! – от того, как я ощерился, а еще больше от диссонанса между моим ласковым тоном и гримасой, более подходящей какому-нибудь кровавому маньяку, Сокол (так звали радиста) отшатнулся.
– Я честно все сказал, бля буду!
– Что, правда? – я продолжал пугать его. – Прям так и будешь?
– Да, то есть – нет.
– О, да ты совсем запутался… То «да», то – «нет». Короче, слушай меня внимательно! – Я даже пальцем в него прицелился, чтобы парень важность момента просек. – Мы тебя отпускаем, но ты сейчас пойдешь во двор, найдешь Сантика… Знаешь такого? – Парень закивал столь энергично, что даже нечесаные лохмы на голове встопорщились. – Поступаешь ты в распоряжение Сантика. И если он мне хоть словом на тебя пожалуется… – и снова людоедская улыбка «осветила» мое лицо.
– Да, конечно же, дядечка… – ни с того ни с сего поименовал меня бредун.
– Ну! Смотри у меня! – погрозив напоследок кулаком, я вывел этого молодого (если двадцать и исполнилось, то года два назад – не больше) парня, в коридор и, высунувшись в окно, крикнул:
– Сантик! Встреть у дверей, он теперь за тобой будет числиться!
* * *
– Слушай, Илья, а чего ты такой беспросветно добрый? – капитан полез в нагрудный карман и что-то достал оттуда.
– С чего ты взял? – Мы по-прежнему с комфортом расположились в радиорубке и предавались благостному безделью, после того как на связь с нами вышел полковник и сообщил, что в Михнево все относительно тихо, а вот новые данные, полученные после, как он выразился, «малинской группировки противника», требуют детального анализа.
Лейтенант Боря связь мне наладил, но ни Гедевана, ни Андреича поблизости от радиоузла в Торжке не оказалось. Про Валерку знакомый радист сообщил, что он пошел пообедать, а Андреич был где-то у вояк.
Можно было оставить донесение, но возиться с шифровальным блокнотом мне совершенно не хотелось. С другой стороны, мы уже довольно глубоко влезли в местные разборки (или нас в них втянули – это как посмотреть), а бросать дело на полдороге не в моих привычках. А уж питомник садоводческий – вон, уж на что Говорун человек спокойный, а аж засиял весь, когда я ему сообщил, что за соседним лесом находится то место, откуда его «кустики» происходят. Но, может быть, причина была в другом – иногда членов рейдовых партий, обнаруживших что-то важное с экономической точки зрения, «брали в долю». Так мы между собой называли, когда какой-то небольшой процент прибыли от обнаруженного освоенного объекта отчислялся в специальный фонд, а уж там он распределялся между бойцами группы. И питомник института садоводства вполне тянул на такое предприятие. Стоило мне хотя бы примерно прикинуть, сколько денег можно заработать на этом, как в ушах вставал звон золотых монет, а перед глазами появлялись сладкие видения банковских кладовых. И это при том, что я, пожалуй, все-таки меньше прочих материально заинтересован, если так можно выразиться. Так что ничего не оставалось, как достать этот самый блокнот и вежливо попросить наших союзников с Юга оставить меня одного на некоторое время.
– А вот который раз уже отпускаешь противников, – продолжил Петр, когда спустя четверть часа я позвал их назад и Афанасьев сел передавать мою шифровку. – У нас во время Крымской войны таких «добреньких» не любили. Это ведь как – ты сегодня аскера[318] пожалел, а он завтра кого-нибудь грохнет, а то и не одного. Или татарские ополченцы, или парни из Непримиримых.[319]
– У вас сколько народу на Юге живет?
– Миллионов пятнадцать, может, и двадцать, я точно не знаю.
– А у нас отсюда до Питера дай бог четыре наберется. Так что если каждому, кто на другой стороне оказался, глотку резать или в затылок стрелять, то кто тогда пахать и сеять будет, а, капитан? Радист этот, к примеру, чем тебе насолил?
– Ну, вы же сами со скандинавами…
– А он что, скандинав? Или прибалт? А где доказательства?
– Убедил! Хрен с ним, с радистом! А главарь?
– А он чем отличается? Он что, пытал кого, дома жег? По большому счету, он от нас с тобой, капитан, отличается немногим.
– Ты говори, говори, да не заговаривайся!
– Хочешь пример?
– Ну?
– Ты вот кто?
– В смысле?
– Чем занимаешься и вообще?
– Капитан армии Югороссии Верстаков Петр. И?
– «А что это за государство такое? Первый раз слышу?» – спросит тебя, ну, скажем, человек, который последние тридцать лет провел на каком-нибудь атолле Вануату.
– Это где такой?
– В Тихом океане где-то… Не в этом суть… Короче – он тридцать лет проспал…
– И?
– Так вот, капитан, для него и ты, и я, и Зяма этот – никакие не офицеры и не разведчики, а обыкновенные бандиты. А «государства» наши, – слово «государства» я нарочно произнес ерническим тоном, – бандитско-разбойничьи анклавы. А мы с тобой, Петя, – просто бандиты!
– Поговори у меня! – Верстаков даже приподнялся с кресла. – За такие заявления можно и по шее получить. И вообще, эти твои догоны отдают либ… – он замешкался, вспоминая непривычное слово.
– Либерализмом и гуманистическими идеалами?
– Во! Точно!
– Ну, либерализмом тут и не пахнет, – поскольку кое-кто называет нас «цепными псами», а гуманистические идеалы я исповедую, да. Когда домой живой возвращаюсь… У камина эдак сяду и исповедую…
Капитан посмотрел на мою манерную позу и чопорно-возвышенное выражение лица и прыснул в кулак.
– Все шутки шутишь?
– А как же. Мозг – он, как и бицепс, тренировки требует. Но выкладки тем не менее все обоснованы. Мы, по большому счету от Зямы этого одним-единственным отличаемся – он себе, мы – другим.
Глава 11
Поселок Михнево. 53 километра от города. 17.24.
– Илья, я все спросить хотел, а что у тебя за ботинки такие красивые? – Верстаков сидел рядом со мной на переднем сиденье, точнее – я сидел за рулем, а он рядом.
Мой «тигр» с четверть часа назад загнали в этот узенький проулок, и сейчас мы ждали, когда к нам на переговоры соизволит прибыть Лавочник. Ребята – и мои, и южане – уже заняли позиции вокруг, на чердаках, за заборами и в кустах, а вот мы с Петром изображали из себя сидящих уток или токующих глухарей – это смотря с какой стороны посмотреть.
– «Бейтс»,[320] модель двадцать два шестьдесят один, – ответил я машинально.
– Иностранные?
– Да, американские.
– Со шмотьем вам повезло, бери – не хочу.
Я посмотрел на безмятежно потягивавшего морс из стеклянной бутылки южанина, а перед глазами встала Москва. Такая, какой я увидел ее в первый раз…
Город убили сразу – быстро, подло и внезапно. Отец объяснил, мне в свое время: «Не успел никто практически спрятаться. Те, кто выжил при первом ударе, все в метро были, причем не специально прятались, а просто на работу ехали. И тут – раз! Поезда встали многие, особенно в центре города, там, где проникающими спецбоеголовками долбили, чтобы достать до командных центров».
К Городу мы подошли тогда со стороны Внукова. Ехали по встречной полосе – та, что вела в Москву, была вся завалена ржавым перекрученным железом – в день атаки люди ехали в город на работу. Солнце вставало как раз на противоположной стороне, освещая низкими лучами гнилые зубы разрушенных многоэтажек. Стоило нам пересечь Внешнее Кольцо – третье, по нашему счету, как отец скомандовал съезжать с дороги в лес на правую сторону. Я только и успел заметить здоровенную «плешку»[321] слева от дороги.
– Это что, папа?
– Академия Генштаба здесь была, – буркнул тогда отец, сосредоточенно крутя руль. – Ты еще Бутово не видел, Илюха! Виталька, как первый раз увидел – охренел. Пять «точек»[322] насчитали там.
– А там что было-то?
– Разведка сидела, а дядя Виталик, соответственно, работал там.
Но больше, чем оплавленная земля на месте военных объектов, меня путали тогда простые жилые дома. Высокие, построенные красивыми дугами, они приняли на себя удар ядерного пламени и выстояли. Точнее, они как бы прикрыли друг друга – те, что стояли ближе к эпицентру, лишились верхних этажей. Так в красивом когда-то доме, что стоял в паре сотен метров от разрушенной дорожной развязки, я насчитал семь этажей, а отец, заметив это, сказал:
– Брось – в нем этажей двадцать было… До Войны. Там задний двор весь бетоном и кирпичом завален… До четвертого, что ли, этажа, я точно и не помню. А вон в тех, – и он ткнул рукой на другую сторону долины, – двадцать четыре. Их еще «Три поросенка» называли.
Я приложил к глазам бинокль. Три дома, на которые он показывал, были аккуратно срезаны на уровне пятого этажа – как раз там, где их не закрывала дорожная развязка, принявшая на себя основной удар.
И вот это пугало гораздо сильнее, чем те же сгоревшие машины. Там все было ясно – ЭМИ,[323] из-за которого вырубалась вся электроника и машина теряла управление, спустя мгновение ярчайшая вспышка зажигала то, что легко горело, а пришедшая спустя несколько секунд стена сверхплотного, твердого, как бетон, воздуха довершала дело.
Смерть тех, кто оказался тогда на этом широченном, в шесть полос в каждую сторону, шоссе была страшной, но быстрой. А вот судьба тех, кто оказался в окружающих развалинах, мне почему-то казалась еще более пугающей. Медленно умирать от ожогов или лучевой болезни, будучи заваленным тоннами и тоннами того, что еще какие-то минуты назад было твоим домом, – нет, это и есть настоящий ужас!
Но окраины Столицы, если сравнивать их с тем, что творилось в центре, – это еще цветочки.
Я и сам котлован на месте Министерства обороны видел – неправильной формы ямища чуть ли не полкилометра в поперечнике, а про глубину ее даже думать не хочется. Судя по карте и рассказам стариков, там крупнейший в Городе пересадочный узел метро был и подземные сооружения, а вражеские ядерные боеголовки сюда последовательно били, проникая каждый раз все глубже и глубже. Безмятежная гладь воды, блестевшая метрах в десяти ниже края котловины, фонила очень серьезно, несмотря на то что с момента войны прошло уже четырнадцать лет. Наши научники лет через шесть специальную экспедицию совместно с посадскими организовали, для выяснения последствий удара, так Лиза мне рассказывала, что уровень воды опустился почти на сорок метров, и, для того чтобы спустить лодки на «зеркало», им пришлось изрядно попотеть и даже задействовать кран. Сама она, правда, в этом участия не принимала – ей друзья рассказывали. Так вот, в некоторых местах эхолот показал глубину за две сотни метров!
Сложно представить, что испытали люди, выбравшиеся из мрака и ужаса метро. Выжившие в давке и панике, когда перед их глазами открылась картина умирающего в пламени огромного города… До сих пор мне иногда кошмары на эту тему снятся.
– Эй, ты что, заснул! – голос капитана оторвал меня от нерадостных воспоминаний.
– Да нет, а с барахлом нам действительно повезло – это ты прав… Жаль, вам так не повезло – сотне шмотки от тысячи достались, правда? – и, хотя я и понимал, что сейчас наговорю лишнего, клокочущая сейчас во мне злоба требовала выхода. – И с машинами нам повезло – бери – не хочу, так? А уж с развлечениями – так и подавно! Но ты не переживай, капитан, я вам аттракцион устрою… Как там было? «Дорогие москвичи и гости столицы, кто хочет принять участие в обзорной экскурсии по Москве, подходите к автобусу»?! – говорил я негромко, но Верстаков отшатнулся и с удивлением и некоторым даже испугом посмотрел на меня.
– Илья, ты что? Что я такого сказал-то?
Пускаться в объяснения мне ни разу не хотелось, к тому же я разозлился еще и на себя за то, что не сдержался за то, что не люблю когда жители «чистых» регионов учат нас, как жить. Может, и скандинавов я с таким упоением резал, потому что их Война не задела. Тьма – да, а война – нет! Говорят, где-то на севере Норвегии пару целей наши накрыли, а так у них все чисто. А они к нам полезли. И не договариваться, а с оружием – дескать, подвиньтесь, славяне!
В машине повисла гнетущая, прямо скажем, тишина. Я боролся со своими страстями, а Петр старательно делал вид, что ничего не случилось. Молчали долго – минут десять точно, пока, наконец, мне не пришлось ответить на вызов рации:
– Четвертый в канале! – Цифровые позывные мы решили оставить на все время операции.
– Здесь Шестнадцатый! – это был кто-то из южан, с кем я еще не успел познакомиться лично. – К вам едет зеленая «Нива», в ней двое. Один – крупный мужчина, возраст – около тридцати, рост – примерно метр восемьдесят пять. Одет в черную куртку и черное кепи. На груди какая-то металлическая бляха желтого цвета. Он за рулем, оружия на виду я не заметил, – по описанию я узнал давешнего помощника шерифа. – Второй старше – лет сорок пять минимум, – продолжал докладывать наблюдатель, – одет в рыжую кожаную куртку, цветастый шарф и матерчатую круглую кепку. То ли синюю, то ли черную. На правой щеке – крупный крестообразный шрам.
«Это, должно быть, Лавочник!» – я сопоставил имеющееся у меня описание с докладом.
– Принято! Далеко они?
– До вас – квартал. С ними идет группа сопровождения, но как только они заметили одного из наших – остановились сразу.
– Могли за «индейцев» принять, – до встречи мы договорились так называть людей Рябого, а всех остальных местных – погонщиками. – Пусть кто-нибудь им покажется, чтобы они могли вас как своих идентифицировать.
– Шестнадцатый в канале. Все сделали, Четвертый. Машина тронулась и едет к вам.
– Понял тебя, Шестнадцатый! Отбой.
«Нива» показалась в конце переулка ровно через четыре минуты. Машина остановилась, качнувшись на завышенной подвеске, из-за которой она была выше стандартной на добрых десять сантиметров, затем обе двери почти синхронно распахнулись и наши гости вылезли. Мы с капитаном, не сговариваясь, сделали то же самое. Автоматы оставили в машине – прикрытие есть, вездеход наш бронированный, а для наших собеседников это будет лишним знаком, что разговор серьезный.
Я тронул тангенту:
– Мы пошли!
– Прикрываем вас, Четвертый, – буркнул наушник голосом Шестнадцатого.
Встретились с Лавочником мы точно на полдороге между его и нашей машинами. Навык соизмерять свои шаги с шагами оппонента сам приходит после второго десятка подобных «стрелок». Отец и Виталь Андреич очень любят про такое говорить: «Или научишься, или в следующий раз тебе уже будет все равно…»
– Надо понимать, что это ты – Заноза? – внешность Лавочника, заговорившего первым, нисколько его прозвищу не соответствовала. Скорее он был похож на старого солдата, повидавшего многие и многие сражения. Сухопарый, чуть прихрамывающий на левую ногу (на хромоту я обратил внимание, еще когда мы сходились), в движениях порывистый… Шрам, похоже, от двух ударов чем-то острым. Сами перекладины-рассечения слишком ровные для осколочного ранения – почти симметричный крест получился. Били сильно, так что клинок рассек не только кожу, но и мышцы, отчего уголок правого глаза у моего собеседника был опущен, а верхняя губа, наоборот, приподнята.
– Я.
– Мне казалось, что ты постарше будешь…
– Уж какой есть… – я развел руками, показывая, что другого Занозы у нас в наличии нет.
Ризен голоса не подавал, только кивнул, когда занимал свою позицию в метре позади левого плеча Лавочника – словно зеркальное отражение Верстакова, замершего за моей спиной.
– Какие твои предложения, Следопыт?
– Малино мы берем под себя, Михнево вам. Долю с питомника иметь тоже будете.
– А что скажет Даур? Да и Рябой пока меня за глотку держит – у каждой моей точки сейчас минимум пятеро его «торпед» топчутся.
– Вычтите малинскую бригаду – от них никого не осталось. А Даур… – и хотя предложения были не только давно обдуманы, но и неоднократно обсуждены с настоящим, патентованным, так сказать, дипломатом – полковником Удовиченко, я изобразил на лице некоторую задумчивость. – А для Даура ничего не изменится…
– Тогда он может стать на сторону Рябого. В расчете на его благодарность…
Как обычно, при таких переговорах очень многое значило не только что говорили, но и то – как . Сейчас в голосе Лавочника я не услышал уверенности в том, что Даур поступит так, как он предсказывает. Больше это было похоже на умствование в стиле «адвоката дьявола».[324]
– А с нами ссориться он захочет? – выдвинул я контрдовод.
– Вы далеко, а Рябой рядом.
– Можно подумать, Голове это помогло, – я хмыкнул. – А потом мы и ему можем долю в будущих доходах предложить.
– Что-то очень щедро ты, Заноза, долями разбрасываешься. Ты, конечно, человек даже в наших краях известный, но что скажут ваши «большие дядьки»?
– Сергей, простите, не знаю вашего отчества…
– Андреевич, – спокойно откликнулся Лавочник.
– Так вот, Сергей Андреевич, есть у нас очень большие планы на ваш район. И, как подсказывает мне мое чутье, планы эти будут осуществлены. А вот как и в каком ключе – это зависит от нас с вами, – говорил я размеренно и негромко, не столько уговаривая собеседника, сколько ставя его в известность о том, что в скором времени будет происходить на «его» земле. Таким примерно тоном командир танка сообщает дачнику, что через его двенадцать соток через полчаса проследует танковая дивизия… Мол, «Можешь делать что хочешь, но… Мы. Тут. Проедем!»
– А ты, Илья Васильевич, уверен в себе, ничего не скажешь! Надо понимать, что переговоры с Дауром ты мне поручаешь?
– Отчего же, я могу с вами сходить. Но лучше я вам одну наколочку дам, чтобы с Дауром попроще вышло.
– Говори, – хотя Лавочник и называл меня по-прежнему на «ты», однако тональность беседы существенно изменилась – сейчас в его голосе звучало гораздо больше заинтересованности, нежели в начале разговора. К тому же отчество, которое он стал добавлять к моему имени, о чем-то да говорит?
– Если коротко, то спелся ваш Рябой со шкандыбалами, а те в наших краях снова пошаливать начали… Продолжать или сам допетришь, во что это вылиться может?
– Да чего уж там… – задумчиво пробормотал Лавочник и, сплюнув в сторону сквозь зубы, неожиданно весело посмотрел на меня: – Какова моя доля будет?
– Если учесть, что сейчас Рябой у вас половину вашего хозяйства отжать может… То три процента от чистой прибыли питомника будет в самый раз!
– Не гневи бога, Василич!
– Во-первых, бога нет, Андреич. Британские ученые перед самой войной доказали, но про то в газетах пропечатать не успели! – шутка эта была довольно популярна в наших краях, а у научных работников анклава вообще стала расхожей фразой. – А во-вторых, нам-то не к спеху, мы пару деньков обождать можем, только станет ли Рябой ждать? Он ведь, кажись, после того как мы с твоим бойцом переговорили, так перевозбудился, нет? Причем, Сергей Андреевич, перевозбудился настолько, что даже засаду на нас приказал устроить. Видишь, как ему любые контакты промеж нас не радостны.
– Черт с тобой! – после некоторого, надо отметить, весьма краткого раздумья, Лавочник протянул мне руку.
Скрепив договор рукопожатием, мы неспешно двинулись в сторону его «Нивы»:
– Вы когда собираетесь его прижучить?
– Хотелось бы, чем скорее, тем лучше, сам должен понимать, Андреич.
– Это-то да, но до утра потерпит?
– Почему?
– Ребятишки у него есть толковые, которых в землю закапывать мне – что нож острый… А так я с ними потолкую, глядишь – и станет у Ванечки стволов поменьше, а у нас побольше.
– Идея хорошая, но и затягивать нам бы не хотелось…
– Сейчас сколько времени-то?
– Без двенадцати минут шесть, – ответил я, посмотрев на часы.
– К десяти все утрясу. А там уж ясно будет: да-да, нет-нет! И сколько мне Даурке предлагать?
– Пять процентов.
– Ай-ай-ай, Васильич, – Лавочник погрозил мне пальцем.
– А ты, Андреич, пальчиком не размахивай. У Даура стволов раза в три больше, чем у тебя, верно? И Рябой ему ничем не угрожает, так? А потому, извини, но его заинтересовать мне надо. Кровь из носу надо! – заметив, как нахмурился при этих словах мой собеседник, я счел за благо подсластить пилюлю. – А ты позже свое доберешь, когда расширяться будем.
Лавочник внезапно засмеялся:
– Ладно, поверю тебе на слово, Илюха. Первый раз, почитай, за хрен знает сколько лет поверю. С тех пор как у меня эта отметина появилась, – он ткнул пальцем в свой шрам. – Толик, дай дядечке частоту, – бросил он помощнику шерифа, отсмеявшись.
* * *
– И что, часто с такими вот типами приходится договариваться? – похоже, что капитану мой собеседник крайне не понравился. – Он же бандит! И от того же Рябого отличается только тем, что в нас сразу стрелять не начал!
– Слушай, Верстаков, как тебя вообще на такую должность назначили?
– Не понял? На какую?
– Посольство охранять. Тут не только из всех стволов палить нужно уметь, но и с людями, – я нарочно исковеркал слово, – разговоры разговаривать. Или предполагалось, что в случае возникновения угрозы вы проложите путь огнем?
Ответить капитан не успел, поскольку нас как раз запросили по рации:
– Заноза Топтуну! – этим позывным пользовался в обычной жизни полковник Удовиченко.
– Здесь Заноза!
– Есть ответ из «Гнезда». Гриф «Воздух».
– Понял, летим. Где вы сейчас?
– В Малино, где же еще. На самом верху.
* * *
«Если информация о контактах местных с „трехголовыми“ требует подтверждения, то я от лица СС санкционирую любые оперативные мероприятия, направленные на подтверждение или опровержение полученных данных. В связи с не подлежащей сомнению важностью упомянутых тобой объектов для экономической жизни анклава Экономсовет совместно с Советом Следопытов поручает провести предварительные мероприятия для определения возможности установления контроля над этими объектами. Объектам присвоить секретные наименования „К-12“ и „С-44“. Для оказания поддержки в помощь отправлены 3 рейдовые группы общей численностью 52 человека.
Группа 1. Старший группы – Акакий. Частота для связи – 164,050 МГц. Численность группы – 13 человек. 3 а/м. Направляется из района Истры.
Группа 2. Старший группы – Трезубец. Частота для связи – 164,200 МГц. Численность группы – 27 человек. 5 а/м. Выдвигается из Старицы.
Группа 3. Старший группы – Неваляшка. Частота для связи – 170,150 МГц. Численность группы 12 человек. 3 а/м. Перенаправлена из Истры.
Гедеван .»
Ответ, тем более в такой форме, означал только одно – всем моим действиям дали зеленый свет! «Полсотни Следопытов в дополнение к моим – да мы все Михнево сможем на уши поставить! И никакие союзники нам не понадобятся!» – вот первое, что пришло мне в голову после расшифровки сообщения. Но потом я немного успокоился и решил следовать уже разработанному плану. В конце концов, нарушать данное слово не стоит, да и куда почетнее, на мой взгляд, закончить дело, не привлекая дополнительных ресурсов. Тем более что шифровка Валеры давала мне фактически карт-бланш. Ну и что, что «предварительные мероприятия» плавно перейдут собственно в операцию по установлению контроля. Кому от этого плохо-то будет?
Я сложил листки с текстом и расшифровкой и убрал их во внутренний карман куртки. Откинул брезентовый полог и выглянул наружу:
– Борь, Сергеич здесь или ушел уже? – Лейтенант был занят сейчас тем, что заваривал в котелке чай.
– Уже спустился. Ты чай будешь, Илюха? Настоящий, краснодарский! – Когда мы узнали, что в Югороссии растет чай, мы сначала даже не поверили, но ребята продемонстрировали нам бумажный пакет, на котором гордо красовалось: «Краснодарская чаеразвесочная фабрика № 2. 2034 г.».
Интересно отметить, что нашим «молодым» по первости настоящий чай не понравился. Чпок, к примеру, долго плевался и говорил, что «рот вяжет и вообще – горько»!
Но всего за два дня втянулись и все реже доставали пакетики со своим: чабрецовым, «ивановским» или липовым, про морковный речь даже не идет.
Полковник, конечно, посетовал, что у них с чаем тоже не очень – и посадок мало и труд ручной… Но он у них есть, а у нас я уже и не вспомню, когда последний раз в рейдах находили. Кухни в уцелевших домах сразу после прихода Тьмы грабили в первую очередь. Да и потом бредуны их не раз и не два шмонали. Они ведь ничего не выращивали, да и с охотой на развалинах городов плохо. Если только собак и кошек за дичь не считать.
Это позже, когда сумятица первых лет немного улеглась, многие попытались зацепиться и осесть, начали и огороды разводить и теплицы строить, но все равно основой рациона бредуна года до двадцатого, а то и до двадцать пятого, было то, что он на развалинах найти мог. Ну, или награбить у оседлых. Мне, кстати, все меньше хотелось называть людей вроде Лавочника или Сантика бредунами – как-то не очень слово это подходит к тем, кто на одном месте десять лет живет и хоть какую жизнь наладить пытается. «Выроднями» – тем более… Чует мое сердце – надо какое-то новое слово придумывать, чтоб новых союзников не обижать.
– Не откажусь, – я присел на синтетический коврик и достал из своего рюкзака кружку.
«Междугородным переговорным пунктом» назвал это место сам Борис. На верхний, девятый этаж больничного недостроя затащили рации, генератор и всякую бытовую мелочь. Генератор поставили в какую-то каморку и занавесили дверные проемы плащ-палатками. Так, чтобы заглушить его стрекот. Окна и дверные проемы в одной из соседних комнат также задрапировали брезентом и поставили в ней рации. На этот раз занавеси играли роль светомаскировки, ну и от непогоды защищали. На крыше на телескопической мачте подняли две антенны – и радиоцентр местного масштаба готов. Наши группы, оставленные в Михнево, было неплохо слышно даже в мою переноску, хотя до них было около пятнадцати километров. Это, естественно, с внешней антенной.
Когда через пару минут чай настоялся, к нам, словно почувствовав, что можно поживиться, присоединились Тушканчик с Говоруном.
– Очень я это роскошество люблю и уважаю! – Ваня одновременно пытался восстановить дыхание после быстрого подъема на такую верхотуру, налить себе чаю и балагурить. И, что удивительно, у него это неплохо получалось. Кроме, может быть, дыхания… – Уф, что пишут из Столицы? Как невеста твоя поживает? Как родственники?
– Дядя Виталик вам, охламонам, привет передает. Говорит только, чтобы вы слушались старших, меня то есть, и не шалили понапрасну. И для большего веселья отправил добренький дядя нам в помощь аж полусотню ребетят из нашего детского садика!
– Хрена себе! – восхитился Мур. – Значит, мы, сами того не ведая, в цвет попали.
– Ну, насчет «не ведая» ты погорячился мальца, – Говорун степенно отхлебнул чаю. – Мне отчего-то кажется, что Илюха вполне себе понимает, что делает. Старшой, кто там с ребятами за главного едет?
– Я только Акакия и Неваляшку знаю. Про Трезубца слышал, но как-то пообщаться не довелось.
– Я Валеру знаю, – Говорун кивнул, – стоящий парень. То есть вняло начальство докладу про питомники эти?
– Я не про хабар и прочие саженцы, голова твоя садово-огородная! – перебил его, хохотнув, Тушканчик. – Я про шкандыбал. Интересно, что следы опять ведут во Ржев.
– А что там у вас? – спросил лейтенант, до того момента с интересом слушавший нашу перепалку, мирно прихлебывая чаек.
– Да ни хрена там, по большому счету! – тут же среагировал Ваня. – Что может остаться от провинциального городка с населением в пятьдесят тысяч, на одном краю которого находится стоянка истребителей ПВО, а на другом арсеналы Министерства обороны?
– Что, прилетело туда? – Афанасьев сокрушенно покачал головой.
– Ах да, это еще и крупный ЖэДэ узел был.
– Знаю нескольких ребят, которые на развалинах тех складов копались, – добавил от себя Федор. – Там равнобедренный треугольник получился между «плешками», а основание его всего шесть кэмэ.
– «Плешками»? – не сразу понял лейтенант, но тут же догадался: – Это вы места попаданий так называете, да?
– Угу, – буркнул Говорун. – Так стволы, что там они достали только бредунам и продавать, так фонят. Ребята сами безбашенные, ну и жадные, не без этого, так и то сказали, что овчинка выделки не стоит.
«Бредунам, говоришь? „Плешки“, говоришь? А ведь лучше места для оперативной базы против нас и придумать сложно! Никто туда не суется – поскольку это, пожалуй, самое „грязное“ место во всем анклаве после Удомли и Дубны, а от Торжка ведь едва ли сотня километров. Вот и получается – товар везут вроде как нам, тверским, а потом раз – и на северо-запад поворачивают. Если наши „трехголовые“ недруги нашли способ, как от радиации уберечься, то вполне могли и в самом городе засесть. Черт, забыл нашим об этом сообщить!»
