Текст книги "Запрещенные друг другу (СИ)"
Автор книги: Арина Александер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)
– Не обещаю, но постараюсь. Я позвоню тебе днем, хорошо?
– Хорошо, – согласился, отпустив её нехотя. Чувствовал, что что-то не так, а что – так и не мог сказать. То ли от предчувствия нехорошего, то ли волнения, что отпускает одну. Сдавливало что-то грудную клетку, не позволяя расстаться с легким сердцем.
Пока ждали такси, целовались, как обезумевшие. Жадно. Неистово. До онемения мягких тканей. Иногда с болью. Иногда с лаской. Ударялись зубами, сплетались языками, присасывались губами.
Казалось, уже не осталось такого места, к которому бы не прикоснулись, которое бы не исследовали и не попробовали на вкус и всё равно, как сумасшедшие, снова трогали друг друга, будучи не в состоянии разомкнуть объятия.
Не прощались. Зачем? И так хреново, к чему все эти «пока», «до вечера», «ещё увидимся»? Лишь бы создать ложную иллюзию? Так не нуждалась Юля в этом. Ели всё будет хорошо – она и так к нему приедет, без всяких там напутствий. Тут бы с Танькой договориться и выдержать допрос с пристрастием – всё остальное не важно.
С тяжелым сердцем скрылась в салоне такси и сколько могла, столько и оглядывалась назад на застывшую в сумраках высокую фигуру. Смотрела до тех пор, пока Вал не скрылся за поворотом, пока горячие соленые слёзы не затопили глаза, размыв приближающийся рассвет в мутные полутона.
От всего пережитого голова шла кругом. Адреналин стучал в висках, гнал по венам бурлившую ещё с ночи кровь. Это и состояние эйфории, и неминуемой опасности. Радости и боли. Горечи, и всё-таки надежды на скорую встречу. Внешне старалась выглядеть, как и всегда: сдержанно, спокойно, но царившее внутри торнадо заставляло дышать с нагрузкой и нервно сжимать вспотевшие ладони.
Поскорее бы домой. Поскорее бы к сыну. Убедиться, что всё хорошо – большего ей пока и не надо.
Поблагодарив водителя, тенью скользнула на крыльцо, и пока доставала из сумочки ключи, мысленно молилась, чтобы Павловну сморила усталость и сейчас она мирно спала в гостиной, прозевав её возвращение.
Дверь открылась практически сразу. Ну как, сразу – она даже не успела вставить в замочную скважину ключи. Странно. Вчера она точно закрывала её, да и няне приговаривала запираться изнутри. Неужели, когда выходила на улицу, забыла провернуть защелку?
С ухнувшим вниз сердцем, вошла в дом, бросила на пол сумку и уже наклонилась, чтобы снять туфли, как прозвучавший над головой шумный вдох заставил едва не подскочить на месте, испуганно уставившись на возвышающегося над ней обозленного мужа.
– Натрахалась? – протянул он на удивление спокойно, и Юле даже показалось, что у неё получится выговориться, избежав грандиозного скандала, но… грубая хватка за руку, сорвавшая с её губ сдавленный писк, тут же развеяла вспыхнувшую надежду в прах. – И как, понравилось?
[1] С.Маршак «Тихая сказка»
Глава 14
– Молчишь? – сцепил сильнее пальцы, отчего Юля громко вскрикнула.
Снова на одно и то же место, в мягкую впадинку возле локтевого сустава. Больно.
– А как же насчёт «объясниться»? Давай! Я весь во внимании, – начал терять терпение, повышая голос.
К такому невозможно подготовиться. Невозможно заранее выстроить правильную речь, отгородиться от вспышек бесконтрольной ярости. Была готова именно к такой реакции, но что сказать – не знала. Всё и так очевидно, зачем копать глубже?
Многие наверняка скажут: «Да я бы на её месте…», «Да сколько можно?! Вот он, момент, бери и пользуйся. Выскажись в конце концов!». Но Юля лишь с ужом смотрела на мужа и пыталась, видит Бог, пыталась сказать хоть что-то. Слишком глубоким оказалось потрясение, не могла так просто отойти от него, начав связно мыслить за считанные секунды. Не получалось у неё, хотя и понимала, что ситуация сейчас работала против неё.
– Ну же! – спросил резче Глеб, рассматривая её обезумевшим взглядом. Ничего от него не укрылось: и губы её зацелованные, и легкий шлейф мужского геля для душа. От такого не то, что озвереешь, осатанеешь. Видел, что что-то не так. Чувствовал. Улавливал. Но чтобы вот так, напрямую, ножом в сердце? – С-с-с*ка, – протянул, захлебываясь, – какая же ты всё-таки с*ка…
Юля попыталась дернуться, придя после этих слов в себя, но Глеб продолжал удерживать локоть, грозясь едва не раздробить его в крошку.
– Это всё-таки Дударев, да? Хотя, можешь не отвечать, я и так знаю.
Юля начала вырываться пуще прежнего, на глаза навернулись слёзы. Увидев это, Глеб едва не взвыл, разрываясь между желанием размазать её по стене и отдернуть руку, не желая испачкаться.
– Не важно, кто он, – застонала от боли, презирая себя за слабость. – Я изменила тебе! Всё! Остальное не имеет значения.
– Не имеет? – взревел, навалившись на неё всем весом. Пряжка ремня болезненно впилась в её живот, царапая нежную кожу.
– Не ори, Сашку разбудишь! – попросила сипло, с трудом выдавив из груди голос.
Глеб на мгновение замер.
– Что ты сказала?.. Сашку?.. За сына вспомнила? – зашипел, наклонившись к её виску. – За сон его стала переживать? А что ж ты за него не рвала душу, когда он проснулся среди ночи и ревел как потерпевший, м? Где было в тот момент твое материнское сердце? Не екнуло оно? А я скажу: не екнуло. Тебе так сильно захотелось члена, что сорвалась в ночь, бросив ребёнка. Да тебе похер и на сына, и на его сон, – клацнул челюстью, выпустив несчастный локоть, и не успела Юля перевести дыхание, как схватил её за горло под челюстью. – Что ж ты за дрянь такая, а?
Вроде и шептал, исходя волною бешенства, но лучше бы кричал. Лучше бы и правда разбудил Сашку. Тогда, возможно, у неё появился хоть какой-никакой шанс взять ситуацию под контроль. Глеб… он ведь не такой… Она ведь всё прекрасно понимала: его реакцию, злость и даже ненависть. Но только не причиненную им физическую боль. Она и так была уничтожена, зачем ещё и душить?
Голова начала кружиться, в ушах появился противный писк, перед глазами всё поплыло.
– Отпусти меня… – прохрипела, начав хватать ртом воздух.
– Отпустить? – сильнее стиснул пальцы и рванул её за собой в направлении лестницы. – Сейчас я тебя так отпущу, что мало не покажется. Ты же так этого хотела… А я, лошара… Ну, давай, рассказывай, как ты с ним, сколько раз, где, когда?
Юля упиралась пятками, скользя по покрытому линолеумом полу, как по льду. Но когда Глеб снова схватил её под локоть, освободив горло, зашлась кашлем, едва не выплевывая легкие, ненадолго потеряв связь с реальностью.
Он и раньше не отличался слабостью, а сейчас, под влиянием накатившейся злости – и подавно. Протащил её по лестнице за считанные секунды, она и опомниться не успела. А когда со всей силы затряс за плечи – было ощущение, словно стряхнул тряпичную куклу. И если он находился в шоке от преподнесенного ею «сюрприза», то она пребывала в не меньшем ужасе от продемонстрированной им жестокости.
Нет-нет, это ведь не то, о чем она только что подумала, правда?
– Глеб… постой… – шептала, оказавшись возле комнаты сына. Всё пыталась отдышаться, но получалось с трудом. – Это случилось и ты уже не в праве что-то изменить. Умоляю, давай поговорим…
– Поговорим, обязательно поговорим, – схватил её за волосы, врываясь вместе с ней в спальню. – Только сначала возьму свое, законное, то, в чем ты мне с таким упорством отказывала в последние дни и потолкуем. Ты за членом побежала? Так я его тебе сейчас вставлю по самые гланды. А то всем, получается, можно, а мне что, нельзя?
Запутавшись в ковровой дорожке, Юля споткнулась, но намотанные на кулак волосы не позволили завалиться на бок. Взвыв, зажала рот ладонью и не успела прийти в себя, как оказалась брошенной на кровать. Упав лицом вниз, попыталась тут же подняться, да не успела – Глеб тут же навалился сверху, перехватив взметнувшуюся для пощечины ладонь и с силой заломив её, отбросил в сторону.
Это был не её муж. Этого человека она видела впервые. Не с ним жила двенадцать лет и не ему клялась в верности. Было ли это его истинное лицо или оно стало таким в результате оглушающей боли – не могла сказать, но ей впервые стало страшно.
Металась под ним, рвала жилы, пыталась бодаться, кусаться – всё без толку. Пыхтела, надсадно стонала, стараясь вырвать перехваченные запястья – и снова безрезультатно. Успокаивало, что пока Глеб удерживал её, она могла не переживать за всё остальное. Не так-то и просто расстегнуть одной рукой тугую пуговицу и стащить с неё джинсы, правда, у него получилось рвануть вниз топ и оголить грудь.
Он набросился на неё с остервенением и начал кусать нежную плоть, сжимая между пальцев затвердевшие соски. И всё это – лишь бы сделать ей больно. Чтобы прочувствовала всю степень его мук и пропустила через себя это разрушающее ощущение предательства.
Не её Глеб наказывал, а того, другого, от которого пришла с темными кругами под глазами. Его предала та, в которой он души не чаял, ради которой был готов на всё. Ради которой на протяжении двенадцати лет ни разу не посмотрел «налево». Всё его внимание было ей одной. Он возвел её на пьедестал, оберегал, опекал, защищал, а она так плюнула в душу. Как мать… Как его… с*ка… родня мать.
– Отпусти!.. Ну отпусти… меня. Отпусти-и-и, – задергалась под ним Юля, словно уж на сковороде, надрываясь изо всех сил. Пот катился градом, сердце застряло где-то в глотке, а в голове – ни одной нормальной мысли. Только страх. Дикий. Первобытный.
С каждым рывком силы покидали её, бросая в пропасть отчаяния. А когда Глеб одним резким движением содрал с неё джинсы, причем, вместе с нижним бельем – совсем потемнело перед глазами.
– На меня смотри! – схватил её за подбородок и сдавил пальцами настолько сильно, что у Юли из глаз брызнули слёзы. – Что такое? Не нравится? С ним лучше, да? – укусил её за нижнюю губу, правда, в полсилы, играясь. Но ей уже было всё равно. Грудь горела огнем, в горле саднило, в ушах шумело, будто оглушили. Хотелось кричать, рвать глотку, звать на помощь, только в соседней комнате спал её сын и если он увидит… Нет-нет, не дай Бог.
«Мама… Вал… Помогите, кто-нибудь…»
Могла только хрипеть, глядя в пылающие безумием глаза, и умолять поговорить, как взрослые адекватные люди. Но когда к её бедру прижался эрегированный член – не удержалась, замычав на всю комнату.
– Глеб… – проползла на пятках к изголовью, протаскивая на себе тяжеленное тело, – не надо, умоляю… Не поступай так, пожалуйста…
Ощущения, словно тащила на себе глыбу. Рвала мышцы, надрываясь из последних сил, однако Глеб уже успел приспустить свои штаны и теперь во всю пытался протиснуться между её судорожно сведенных ног.
– А как надо? – задышал тяжело, устав удерживать её на месте. – М? Встретить тебя с распростертыми объятиями или избить, не оставив живого места? Как, скажи? Ты же уничтожила нас… Ты же ничем не лучше её.
Юля уже была готова принять неизбежное, растратив все силы, как вдруг из соседней комнаты послышался громкий плач. Глеб замер, напрягшись всеми группами мышц, и впервые в жизни грязно выругался.
Сашка… Снова приснился кошмар. Юля словно получила удар в солнечное сплетение. Ну зачем, зачем она пошла к Валу? Дура-а-а…
– Саша…
– Ты куда? – процедил Глеб, заметив её рывок. Хотя, то и рывком нельзя было назвать. Так слабая попытка вырваться. Сил не осталось даже на элементарный взмах руки.
– Там… Саша плачет, – шмыгнула носом, давясь слезами. – Пусти… я пойду к нему…
– Что, стало жалко или совесть материнская проснулась? А когда трахалась, совесть не мучила?
Юля выдернула из захвата одну руку и попыталась выбраться из-под навалившейся массы, забившись в приступе паники. Да, было стыдно. Да, её поведение невозможно понять и тем более простить, но она никогда не забывала про сына. Никогда!
– Пусти! – вцепилась ногтями в Глеба, вгоняя ему в плечи растопыренные пальцы. – Я пойду к нему…
Он с силой перехватил её запястье и отодрал от себя, болезненно сжав у основания железными тисками.
– Заткнись! – едва сдерживался, чтобы не ударить. Он же… Да он ради неё… – Думаешь, я бы притронулся к тебе после него? Да я блевану сейчас, понимаешь? Меня тошнит от тебя.
Вот и хорошо. Пускай тошнит. Её тоже тошнило от самой себя.
– Глеб, прошу… – зашлась горьки слезами, почувствовав отходняк. Начала бить крупная дрожь, колотило так, словно температура под сорок.
– Мама-а-а… – детский плач стал ещё отчетливей. Это… Господи, сердце обливалось кровью от осознания, что всё… это конец. Конец её эфемерной счастливой жизни. Конец их показушному счастью, семейному теплу и уюту.
Реальность не отрезвила, она воткнулась в сердце ножами, отчетливо разделив их жизни на «до» и «после». Всё, ваза разлетелась на миллионы осколков. Она же её и столкнула собственноручно. Господи, что же она натворила?
Да лучше бы её изнасиловали, проучили, избили – было в тысячу раз легче, чем сейчас: когда за стеной плачет частичка души, а её саму мешают с дерьмом, тычут в него лицом, причем, заслужено.
– Ладно, иди, – перекатился на спину Глеб, окатив её полным призрения взглядом. – Хрен с тобой. Потом поговорим. Ну? Чего смотришь?
Дважды повторять не пришлось. Где и силы взялись – подорвалась с кровати и бросилась в коридор, на ходу возвращая на место топ и застегивая джинсы. Слёзы как катились градом, так и продолжили литься, и Юле стоило немалых усилий скрыть их следы, задержавшись ненадолго в дверях.
Услышав её шаги, Саша приподнялся с подушки и, всматриваясь в царивший в комнате полумрак от закрытых наглухо штор, вытер заплаканные лицо рукавом пижамы.
– Мам?
– Да, сынок, я здесь, – облизала прокушенную губу, разбавляя со слюной солёный привкус крови. – Ты чего расплакался? Снова страшный сон приснился? – улыбнулась как можно мягче, впившись ногтями в ладонь.
«Только не реветь! Не смей!» – давала себе установку, присаживаясь на край детской кровати.
– Ага, – всхлипнул Сашка, уткнувшись лицом в её истерзанную под тканью грудь.
Юля прикусила щеку, сдерживая болезненный стон.
– Что же тебе приснилось?
Он трогательно обнял её за талию и некоторое время молча давился всхлипами, словно боясь, что кто-то услышит его рассказ и воплотит приснившееся в реальность.
– Не хочешь поделиться? – погладила с любовью густые каштановые волосы, заметив краем глаза в приоткрытых дверях едва уловимое движение. Повернув туда голову, увидела привалившегося к дверному косяку мужа и ощутимо вздрогнула, чувствуя себя под микроскопом. Глеб, в отличие от неё, выглядел вполне себе спокойно, уравновешенно, будто и не пытался ещё минуту назад запугать её до чёртиков. Вот это и настораживало больше всего. Уже и не знала, чего ожидать в дальнейшем.
Это она сгорала всю ночь от любви, а он… он думал, анализировал, просчитывал. Она настолько была застигнута врасплох, настолько испугалась, что реально поверила в возможность оказаться изнасилованной. Но сейчас, сумев слегка успокоиться и перевести дыхание, она уяснила для себя один момент: не собирались её брать силой. Запугать – да, но не насиловать. Не стал бы Глеб этого делать, даже ради мести.
– Саш, может, ты всё-таки расскажешь свой сон? – приподняла головку сына, всматриваясь в заплаканные глаза. Он уже успокоился, но всё ещё вздрагивал, давясь судорожными всхлипами.
– Мне приснилось, что ты ушла от нас с папой. Оставила меня. Я бежал за тобой, а ты… ты шла и даже не обернулась, – шмыгнул носом и как-то вмиг съёжился, увидев в дверях отца. – Мам, ты же не уйдешь, не оставишь меня?
Юля вскинула взгляд, столкнувшись с насмешливым прищуром. Там, в проходе, уже заведомо знали её ответ, и поэтому скалились, празднуя свое превосходство.
– Конечно, не оставлю! И откуда только у тебя такие мысли?
Да она в жизнь не откажется от сына. Если дойдет до развода (а оно дойдет по-любому), Сашка однозначно останется с ней – это даже не обсуждается.
– Я проснулся ночью, а тебя нет. Звал, звал, а ты не приходила. А потом пришел папа и сказал, что ты ушла к другому дяде. Что я тебе теперь не нужен.
Юля обмерла на месте. Хорошо, что сидела, иначе бы точно грохнулась на пол.
«Ну ты и мразь!» – прошептала одними губами, посмотрев на Глеба.
«Ещё скажи, что я не прав», – приподнял он вызывающе бровь, скрестив на груди руки.
Сволочь.
– Саш, посмотри на меня внимательно! – заключила лицо сына в подрагивающие ладони и как можно чётче произнесла: – Я никогда не оставлю тебя, слышишь? Никогда!! Ты – мой сын, мое сердце, мой самый любимый мужчина в мире, а я – твоя мама. Мамы всегда рядом, всегда со своими детьми.
– Но папа сказал…
– Папа ошибся! Ему тоже… приснился кошмар. Запомни, Саш, чтобы тебе не говорил папа – я никогда не оставлю тебя, мы всегда будем вместе, – заверила пылко, разрываясь на части между любовью к сыну и горечью от рухнувших в одночасье мечтаний.
– Клянешься? – В тёмно-карих глазах светилось столько надежды и ожидания, что у неё всё сжалось внутри от болезненного спазма.
– Клянусь, – произнесла на одном дыхании, вдыхая родной запах. Что ей презрение Глеба? Да пыль это. Не проймешь её таким и не ранишь. Уже нет. Единственное, что имело значение, что будет важно всегда и во всем – это эмоциональное состояние её сына. Его здоровье и благополучие. Сегодня она это поняла как никогда чётко. Всё остальное станет ясно после разговора с Глебом, который, к слову, так и остался наблюдать за ней, но теперь уже с выражением неприкрытой грусти. Теперь она знала, что он скажет, оставшись с ней наедине, с кем именно проведет параллели, и перед каким выбором поставит в итоге её истерзанную душу.
Глеб ждал Юлю на кухне.
Смешно, конечно. В доме есть спальня, гостиная, кабинет на худой конец, а его потянуло на кухню. Видимо, сработала привычка. Да и проще тут как-то. В меру просторно, в меру уютно. Есть что сломать…
Истощение в нем было. Потрясение. Разочарование. Такое глубокое и такое горькое, что даже дышал этой горечью, чувствовал, как она выедает всё изнутри. А ещё была пустота. Когда ничего не хочется. Ничего не видится и не слышится. Сейчас бы уставиться тупо в одну точку и просидеть так несколько часов подряд, застыв в одном положении, не обращая внимания на расшатанные в хлам нервы.
Не сдержавшись, зарычал. В голос. Чувствовал ли он себя тварью? Нет. Абсолютно. Это он ещё по-божески. Всё-таки память коварная штука. Сама выбирает, что лучше запомнить, отложив в долгий ящик воспоминаний, а что – стереть подчистую. Жаль, его серое вещество сыграло против него же, сохранив разрушающие воспоминания из детства. На них его отец насиловать мать, а он, будучи ещё шестилетним мальцом, подсматривал за ними в дверную щель. Не потому, что было любопытно, а из-за страха. И всё ему было невдомёк, что же это за любовь такая, когда через боль и слёзы? И была ли там любовь на самом деле?
Возможно, любовь и была, только односторонняя, отравляющая. Что отец в прошлом безумно любил мать, что он сейчас Юльку. И что в итоге? Спасло это их как-то?
Нет. Нисколечко. Не послужило гарантией крепкой семьи. Так какой тогда смысл вообще искать эту любовь? Зачем? Ведь можно просто существовать с близким тебе по духу человеком и трахаться с ним периодически. Всё. Все довольно, все счастливы. Захотели – разбежались, захотели – сошлись. Ни тебе ссор, ни истерик.
Так было бы лучше всего, только… сердцу ведь не прикажешь. Что такое бездушный секс, когда нет любви? Просто примитивная животная потребность, зов гормонов, только и всего. Было так у него до встречи с Юлькой. Будучи студентом юридического, менял девок по щелчку пальцев и не думая заглядывать в сердце. Чего в него смотреть, когда всё ровно? Не ёкало в нем, не стучало ускоренно. Всё ровно, безэмоционально. Без привязанности к кому-либо. Все бабы стервы. Все, без исключения.
Но как же изменилось его мнение после встречи с Юлей! Причем кардинально. На сто восемьдесят градусов. Стас, друган из университета, в один из вечеров, предложил наведаться к его девушке в гости, мол, пожрать нормальной стряпни. Ну, знаете ли, переться не пойми к кому, да ещё не пойми куда, в какую-то нищенскую общагу да ещё и у черта на рогах, только чтобы пожрать офигенно приготовленный борщ? Ещё чего. Делать ему больше нечего. Но Стас умел быть убедительным. Стоило намекнуть, что у Таньки есть подружка-красавица, да ещё и без парня – как у Глеба в тот же момент сразу сработал инстинкт завоевателя. А что? За спрос в лоб его точно никто не шибанет, можно и поглядеть, что там за краса такая нарисовалась.
Поглядел. И так шибануло, что первую минуту только и мог, что дебильно улыбался всем подряд. Юля превзошла все его ожидания: и по красоте, и по характеру. Мягкая, покладистая, умная, чуткая, отзывчивая, неиспорченная городской жизнью. Скромная, но способная поставить на место. Не модница, но и не страдающая безвкусицей. Гордая, но вместе с тем весёлая, задорная, умеющая шутить и радоваться жизни. Одним словом: не девушка, а мечта.
Никто перед ним не расстилал сети, никто не соблазнял его, виляя перед глазами аппетитной задницей и высокой грудью. А он взял и попался. Втрескался по уши. Не знал, что стало тому виной: то ли глаза её нереальные, то ли энергетика бешеная, завлекшая к себе в плен с первого взгляда, но стоило попасть в зону действия её магнитного поля – как всё, пропал на веки вечные.
Нелегко пришлось с Юлей. Добивался её расположения не один день. Всё она осторожничала, не подпуская к себе. Не спешила раздвигать ноги. И вот эта её черта покорила его больше всего. Привык, что девушки сами вешались на шею, стоило поманить пальцем, а тут – полностью неприступная крепость. Пока дождался взаимности – чуть не вывернулся наизнанку.
Зато потом… и предложение, вызвавшее на её изумрудных глазах счастливые слёзы, и шикарная свадьба, ради которой едва не продал душу дьяволу.
Улыбнулся. Счастливые они тогда были. Очень. Работали, мечтали, планировали. Правда, Юлька, только стукнуло двадцать пять, засуетилась, распереживалась, что всё подруги вокруг уже с детишками, одна она без потомства. А ему вся эта тема… ну совсем не вовремя. Он тогда только устроился на новую работу, только наладил нужные связи, а ей ребёнка подавай.
Попросил подождать.
Выждала. В двадцать девять забеременела, в тридцать родила. Ну и страху же тогда натерпелись. Он – под окнами роддома, проклиная всё на свете, она – рыдая там же на подоконнике. У Сашки обнаружили порок сердца и ещё целый букет неутешительных диагнозов. Глеб смотрел в заплаканные глаза жены и читал в них немой упрек. Роди она раньше, глядишь, всё сложилось бы иначе.
А его тогда не заботило её осуждение, не трогала разящая на расстоянии боль. Его и самого в тот момент крыло капитально. Ему тоже было хреново. И если Юля тряслась от страха в больнице, он упрямо собирал деньги за её периметром. На обследование, на операцию, на самые лучшие и качественные лекарства. Тогда, в 96-м, это было ох как непросто. В стране – всё та же жопа. Все светила медицины – укатили давно за бугор. На работе, к кому не обратись – везде разводили руками, намекая на отсутствие бабла.
Выть хотелось от безысходности.
Но как говорится: из любой ситуации есть выход, просто он не всегда идет в ногу с нашими планами и взглядами на жизнь.
Чтобы хоть как-то намутить денег, пришлось переломить себя и прогнуться под тех, перед кем на протяжении долгих лет держал спину прямо. Заставил себя закрыть глаза на многие незаконные махинации с отмоткой счётчиков, лишь бы получить необходимую сумму. Здоровье сына важнее и он ни в коем случае не жалел о содеянном.
Когда же всё обошлось и деньги, которые с таким трудом собрал, не пригодились – пути назад уже не было. Да и неважно это. Главное, что Сашкин диагноз не подтвердился, всё остальное не имело значения. Не имело значения, что стал продажным, примерив на себя маску оборотня. Что нарушил данное отцу слово и бесповоротно увяз в коррупции. Всё его тогда устраивало, вся страна так жила и ему тоже пришлось ссучиться в некотором роде.
И всё было хорошо. И дом у него появился двухэтажный, и сын рос здоровым и счастливым, и жена-красавица рядом, но… Чем больше погружался в жестокий мир, чем больше вяз в нем, тем сильнее менялись его привычки и требования к окружающим его людям. И не заметил, как стал более придирчив, более агрессивен. Суров. А когда среди предпринимателей газовой отрасли на горизонте замаячил некий Дударев – совсем ожесточился. Тому захотелось левых врезок – он всячески воспротивился этому. Дударев потребовал новые проекты под свои элеваторы – он и там напакостил, уничтожив поданную заявку.
Хер ему, а не проекты! Не собирался Глеб плясать под дудку этого урода. Только не под Дударева. И сколько бы его потом не просили, сколько не давили сверху «влиятельные дядьки» – не зассал и не поддался. Как мог, так и ставил палки в колеса, не поддаваясь ни на какие уговоры и провокации. Никаких поблажек. Никаких взяток.
Только и Дудареву было плевать на его принципы. Он шел танком, силой и упорством брал то, что должно было противиться его умению убеждать. Спустя пять лет на территории их города выросли три сушарки, заработал отреставрированный Универмаг, открылись частные СТО. И если ещё к последним было не за что придраться, то на элеваторах были сплошные нарушения. И что? Дударев везде мог договориться. Со всеми находил общий язык. Там где Глеб воздвигал бетонную стену препятствий, он пер напролом, завоевывая с каждым днем всё больше и больше сторонников.
Слишком много доверенных лиц было в его распоряжении, под его тенью. И если ещё с рабочими моментами Глеб пытался бороться, вызывая на перечисленные объекты проверки, то на личном фронте всё стало катиться коту под хвост. Особенно, когда вдруг ни с того ни с сего на горизонте его счастливого брака нарисовался тот самый, ненавистный ему Дударев.
Это был какой-то сюр. Бред. Кошмар. Как такое вообще могло произойти? В голове просто не укладывалось. Где Марина и где заместитель мэра? Совершенно разные люди с совершенно разными взглядами и представлениями о жизни. Это то же самое, что ягуар и овца. Гиена и лань. Несовместимы они были по всем параметрам, но упорно… блдь… упорно продолжали доказывать всему миру, что у них что-то получится.
Да нихрена!!!
Он-то знал, ради чего всё это представление. Ещё бы! Да тут и ёжу было понятно, на кого именно была направлена тяжелая артиллерия. И там, где у Глеба ни черта не получалось, сколько не старался и не рвал жилы, у Дударева всё шло с завидной легкостью. Он с разбега вклинился в его семью, посягнул на самое дорогое и сейчас, наверняка праздновал победу, упиваясь его ломками.
Глеб и раньше чувствовал, что что-то не так. Улавливал пришедшие в семью изменения присущими каждому человеку датчиками, но в чем именно заключалась вся соль – не мог сказать. Вроде всё как всегда: его Юлька, его сын. Завтрак, ужин… секс. Её ласковая улыбка за столом, тихий смех, спокойный голос.
Когда именно всё пошло не так? С чего именно всё началось? Из-за его желания не отпускать её на работу? Так подождите… Там было из-за чего поднять скандал. Юлька после родов не растеряла былую привлекательность, а наоборот, стала ещё желанней, ещё соблазнительней. На смену юности, некой скованности и угловатости движений пришла умопомрачительная женственность, которая с каждым годом становилась всё больше притягательней. Пил её взахлеб – а напиться не мог. Дышал – и всё чувствовал нехватку кислорода. Брал её тело – и всё не мог насытиться. Всё как в первый раз: остро, ярко, незабываемо.
Не только он смотрел на неё влюбленными глазами, гордо выпятив грудь. Всё друзья завидовали ему, напоминая каждый раз при встрече, какая у него шикарная жена. Что нужно беречь её, лелеять, оберегать, а то не ровен час придет домой, а любимая-то тю-тю, возьмет да свалит с каким-то добрым молодцем, устав прозябать в одиночестве.
Вот тогда его и переклинило. Сначала, конечно, в шутку, а потом… а потом пригрузило по полной. Ещё и воспоминания о матери как назло вынырнули из глубин памяти, наполнив душу невидимым, но таким разрушающим ядом. А ведь у отца тоже в свое время всё было зашибись.
Всё началось с одной невинной дружеской шутки, но она настолько пустила корни в его подсознание, что с годами превратилась в навязчивую паранойю. Ведь не слепой, видел, какими пьяными от страсти глазами смотрели ей вслед мужчины. Он буквально чувствовал их вожделение, читал их мысли. Ч-ч-чёрт…
С той поры его как подменили.
Никаких посиделок с подругами. Нехрен распивать с ними чаи. У каждой своя семья – вот пускай и занимаются своими мужьями, а в его семью нечего лезть. Стало скучно в затянувшемся декрете? Не вопрос. Накупил ей всякой херни для рукоделия, подарил на день рождения компьютер, завалил всевозможными безделушками. Только никакой работы.
И всё было более менее хорошо, всё всех устраивало, пока одним вечером его не огорошили заявлением, что возвращаются на работу. Не посоветовавшись, тупо поставив перед фактом. А потом ещё и Дударев нарисовался собственной персоной, вызвавшись подвести его благоверную домой. Совпадение? Хотелось в это верить, но упрямая ревность рисовала совсем иной расклад.
И как оказалось, не зря…
Вытравила эта ревность у него всё внутри, выжгла там добела. Выела до последней капли, наполнив взамен противной желчью. Сколько не глотал её, так и не смог проглотить, избавиться от чувства изжоги.
Четыре часа ожидания забрали как минимум десять лет жизни. Изгадили прожитое, плюнули на всё хорошее и светлое. Всего лишь один поступок – и его жизнь изменилась в корень.
Чего только не испытал, пока ждал Юлю – невозможно поведать словами. Это непередаваемо. Когда обнаружил в гостиной спящую няньку – едва сердечный удар не хватил. Вот тут-то у него всё и сложилось.
Сначала было желание поехать к Дудареву и плюнуть Юле в лицо. Затем… засадить пулю в лоб её хахалю, а уже после… вышвырнуть с*чку за дверь.
Каких только картин не рисовало разыгравшееся воображение. Их были миллионы, одна краше другой. И на каждом… на каждом с*ка полотне он отрывался на Юльке по полной. Насиловал, избивал, презирал, упивался её слёзами, зверски калечил Дударева.
С каждой прожитой минутой горел в аду, варился с чертями в котле, питался лютой ненавистью. А если бы он не приехал? А если бы не поддался необъяснимому порыву и не преодолел среди ночи на такси 70 километров в холодном поту? И дальше продолжил бы цепляться рогами за небо, успокаивая себя слезливыми обещаниями, что дело не в Дудареве, а в них самих?
Ой, лошара-а-а… Ещё и к психологу предложил обратиться. Да ему уже тогда смеялись в лицо, намекая о некой паузе в отношениях. Уже тогда поставили крест на их семье, а он, дебил, предлагал искать проблему, протягивал руку помощи.
