Текст книги "Даниил Галицкий"

Автор книги: Антон Хижняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

– Молчи!

А она, словно и не слышала, порывалась к Дмитрию, выкрикивала:

– Как я без тебя буду? На кого ты меня поки-да-е-ешь?

Ее причитания так неприятно было слышать, что Даниил закрыл уши ладонями.

– Да будет ли этому конец? – вышел из себя Семен.

Он схватил Светозару и потащил к двери. Она упиралась, порывалась назад. Тогда Семен сорвал платок с ее головы и заткнул ей рот. Выводя дочь из гридницы, он оправдывался:

– Поедет Дмитрий! Что же это такое? Княжеское дело надо делать… А она воет… Когда я был моложе, меня князь Роман посылал, ездил я не раз и в Киев, и в Суздаль, и в чужие края, даже в Царьграде был… Да цыц ты, несчастье мое! Этакая глупая уродилась, позор отцу…

Он дотащил Светозару до порога и вытолкнул в спину из гридницы.

Даниил посмотрел на Дмитрия. Тот, поклонившись, четко сказал:

– Еду с радостью. Хочу посмотреть на Русскую землю.

3

Мирослав сидит у стола в своей светлице и думает тяжкую думу. Согласится ли Мстислав приехать в Галич? Храбрый человек этот Мстислав, не зря новгородские бояре да купцы дважды звали его из Торопца, где сидел Мстислав в своих имениях. Кланялись, просили, чтобы возглавил новгородское войско. Горячо спорили именитые новгородцы с князьями владимиро-суздальскими, не хотели склониться перед ними, не хотели из своих богатств дань платить. Возгордился купеческий Новгород, самостоятельно хотел жить, а его стремились подбить под свою руку владимиро-суздальские князья. Пришлось этим князьям – и Всеволоду, и его сыну Ярославу – не раз мериться силой с непокорными новгородцами. Новгородцы такую рать выставляли, что невозможно было ничего с ними сделать. Могучие были новгородские бояре да купцы, не один полк могли вооружить, да еще и каким оружием? Эти полки и водил Мстислав, умел войско сплотить и в бою вдохновить. Только не было возможности размахнуться во всю широту, не удалось ему стать самым старшим. Главенствовали в Новгороде бояре да купцы, в их руках власть была. И когда Мстислава звали, ряд с ним заключили: войском управляй, в битвах веди его, куда надо, а возвратился в город – слушай старейшин, они правят. Уже стращал их Мстислав, что оставит их и пойдет искать славы в другом месте – велика ведь земля Русская. Хитрые новгородские правители прикидывались, что не слышат этих угроз.

Мирослав задумался, вспомнил: да, да, понятно теперь, откуда у Даниила мысль такая. Были у него купцы новгородские и о всех своих новостях рассказывали. Даниил своих помыслов не выдавал им, а сам обо всем расспрашивал. Ничем не выказал своей радости, когда услыхал о распрях Мстислава с новгородскими властителями. «Да, да, – сам с собой разговаривал Мирослав, – значит, у Даниила и впрямь-таки умная голова. Как это он все взвесил! Мудро задумал. И таки придет Мстислав сюда, ибо своевольный он, не уступит своим боярам. А что, если уговаривать начнут его, пообещают подарки драгоценные? Нет! Придет в Галич, поможет и Даниила научит, как воевать надо».

Сколько мыслей в голове у Мирослава! Есть о чем вспомнить. Роману помогал, а теперь вот уже более тринадцати лет с его сыном Даниилом. Наставлял его, учил жизни. И радостно, что пошло на пользу. Состарился уже Мирослав, здоровье плохое, а душа молодеет: будет кому защищать родную землю, Даниил еще покажет себя!

Ведь сколько страшных событий произошло после смерти Романа! Опасно было с маленькими княжичами Даниилом и Васильком в Галиче оставаться. Враги с ними могли легко расправиться. Потому и пришлось странствовать, скитаться. Галич и Игоревичи захватывали, и хитрый лис Владислав себя в нем князем провозглашал, повесив при помощи венгерского короля Игоревичей. Недовольный Владиславом, король Андрей прогнал этого «князя». Нужен он был ему лишь для того, чтобы самому в Галиче прочнее обосноваться. Сидят там теперь бароны, посланные королем, властвуют как у себя дома. Думает Андрей, что не вырастет русская сила и можно тут творить что угодно. Не случайно он с князем Лешком Краковским так нагло поделил Галичину и Волынь на свидании в Спише.

– Погодите! – гневно промолвил Мирослав. – И вам покажем: уже подрос Даниил.

Вспомнил, как еще восьмилетнему Даниилу он читал «Слово о полку Игореве»: «А ты, буй Романе и Мстиславе! Храбрая мысль носит ваш ум на дело! Высоко плававши на дело в буести, яко сокол на ветрех ширяяся, хотя птицю в буйстве одолети… Теми тресну земля и многи страны: хинова, литва, ятвязи, деремела и половци сулици свои повръгоша, а главы своя подклониша под тыи мечи харалужныи».

С интересом расспрашивал у него тогда Данилка:

– А о ком это так складно написано? А кто это такой храбрый?

– Да об отце твоем, князе Романе.

Запали эти слова в детскую душу. Молодой княжич поклялся быть таким, как отец.

Да, не напрасно тратил время Мирослав. Монахи-учителя учили княжича, старались, чтобы он грамматику и арифметику знал, и о географии – науке о земле, разных странах и народах, и об астрономии рассказывали способному ученику.

Но наиболее старательным учителем был сам Мирослав.

Каждый вечер перед сном Данилко приходил к Мирославу, и подолгу сидели они вдвоем. Пытливый Данилко обо всем хотел знать и не давал покоя Мирославу. А тот, улыбаясь, называл эти беседы изучением географии.

– География, сиречь наука о земле, – говорил он Даниилу, – как молвят ученые мужи. Наука эта повествует Нам, где и какие люди живут, в каких городах, где и какие реки текут и моря.

Данилко, замерев, слушал все и жадно переспрашивал:

– А какие люди в Киеве живут? Холодно ли в Новгороде – ведь в том краю солнца нет?

И вырвалось у мальчика:

– А в Киев поедем? Говорил ты, что Киев – матерь городов русских.

– Поедем. Там твой прапрадед князь Владимир, рекомый Мономахом, жил, и дед Мстислав княжил, и отец бывал.

Узнавал Данилко о городах русских – Чернигове, Смоленске, Суздале, и что не только на Волыни, а там, далеко, еще один город Владимир, вблизи Суздаля, на реке Клязьме стоит. И о чужеземных городах рассказывал Мирослав. Прага есть, где чехи живут, они русским людям братьями приходятся, язык у них такой же, славянский; о Царьграде любил слушать Данилко. Туда русские купцы ездят, даже одна улица Русской называется, потому что там приезжие русские постоянно живут; а в той стороне, где солнце заходит, есть Париж-город, и туда ездили русские люди, до великого моря-океана доходили; в городе Париже дочь князя Ярослава Мудрого жила – была женой короля французского.

Подрос Данилко, и требования его возросли.

– Ты о языке латинском рассказывай, откуда он. Ты же говорил, что и венгры, и поляки этим языком пользуются. Мне придется разговаривать с ними.

Начал Данилко изучать этот язык. Интересовал его Рим – и о Риме все, что знал, поведал Мирослав своему ученику.

Вспоминая о Владимире Мономахе, Мирослав познакомил Данилку с завещанием княжеским, поучением его.

– Написал Владимир Мономах, твой прадед, в поучении своем, как надлежит жить. – И Мирослав наизусть пересказывал слова Мономаха: – «Якоже бо отець мой, дома седя, изумеяше пять язык, в том бо честь есть от инех земель. Леность бо всему мати: еже умееть, то забудеть, а егоже не умееть, а тому ся не учить».

Притихший Данилко дергал Мирослава за руку.

– Дальше, дальше рассказывай!

…Задумался Мирослав. Сколько хлопот было, сколько сил он затратил, пока поставил Данилку на ноги! Теперь Даниил уже и сам может твердо ступать. Но не только о самом Данииле заботился Мирослав, но и о помощниках для Даниила думал, должны быть возле него люди, которые были бы преданы ему и душой, и телом. Давно уже заметил Мирослав сметливого отрока Кирилла. Очень он книгами интересовался, такая горячая страсть к книгам у него была, что Мирослав отдал его в монастырь, чтобы у списателей учился переписывать книги. А сам имел в виду: пусть подрастет, возмужает, грамоте научится – будет помощник Даниилу. Обо всем забыл Кирилл, когда попал в клеть возле собора, где списатели трудились и где за стеной книги лежали. Мирослав водил его туда.

– Смотри, – говорил он, – греки называют это вивлиофика, сиречь книг хранилище. Так и следует звать по-русски – книгохранилище. Это светлица мысли человеческой.

Глаза Кирилла разбегались по широким полкам, где, плотно прислонившись одна к другой, лежали книги. И толстые были, и тонкие.

– В Киеве книг много собрано, – пояснял Мирослав, – да и у нас списатели сидят, переписывают. Еще князь Роман туда отправил пятерых, и привезли они списанные книги: и Нестора – о том, откуда земля Русская пошла, и Иллариона, митрополита Киевского. Илларион первый митрополит был у нас из русских, князь Ярослав Мудрый его поставил. А допрежь все греки у нас митрополитами были, и ныне в Киеве грек. И нужны ли ему русские люди? А у Иллариона умная голова была.

…Сколько мыслей сегодня у Мирослава! Нужно напомнить Даниилу об отроке Кирилле – пусть и к воинским делам приучает молодого списателя, а то засохнет в монастыре. Послушен Кирилл, нет у него ни отца, ни матери. К Мирославу привык, благодарен не только за то, что к книгам допустил, но и за теплое слово, отеческое.

Мирослав вздохнул: «Нет своих детей. Чужих воспитываю. Будут ли чтить?»

Сумерки окутали светлицу. Пусто и печально в одиночестве. Вдруг в сенях послышались шаги. Кто-то потянул за щеколду, дверь открылась. На пороге в нерешительности остановился Кирилл.

Мирослав молчал, хотел убедиться, с искренним ли желанием навестить его пришел Кирилл, или только затем, чтобы потом сказать, что приходил. Но Кирилл внимательно всматривался в темноту, искал хозяина. И наконец спросил неуверенно:

– Есть ли кто-нибудь в светлице?

Мирослав откликнулся:

– Есть. Входи, сын мой.

Кирилл кинулся к нему.

– Здравствуй, отче. Дмитрий мне сказал… он – едет в Новгород. Это вельми хорошо. Нашу землю Русскую надо боронить… Надо… – Кирилл запнулся, ему трудно было подыскивать слова. – Хорошо, что он едет… – И замолчал, увидев слугу, который внес в светлицу свечи.

Мирослав выжидал, почувствовав, что Кирилл неспроста начал разговор о поездке Дмитрия. Но Кирилл повторял то же самое.

Оба чувствовали себя неловко – в горячей речи Кирилла было что-то недосказано, – и тогда Мирослав решил выручить его.

– Хорошо, хорошо, Дмитрий едет! Что же это, ты больше и слов не знаешь?

Кирилл ничего не ответил.

– Кирилл, сказать, о чем ты думаешь? – ласково спросил Мирослав своего любимца.

Юноша впился в Мирослава острым взглядом.

– Ну, сказать или ты сам скажешь?

Отважившись, Кирилл упал на колени и протянул руки к Мирославу.

– Отче, и мне дозволь поехать, хочу на Русскую землю посмотреть.

Мирослава тронула просьба скромного Кирилла.

– Иди сюда, – позвал он юношу и обнял его. – Поедешь… Если уж так непременно хочешь, поедешь. Это полезно для тебя.

4

Который день уже беспокоится, волнуется Роксана, выходит каждое утро и каждый вечер на дорогу выглядывать Иванку. Такой неугомонный и горячий он, ничем его не остановишь. Если уж западет ему какая-нибудь мысль в голову, то он становится таким непоседливым, словно горит весь. Так было и тогда, когда позвали его вечером к Даниилу. Прибежал домой возбужденный, веселый.

– Роксанушка моя! – выкрикнул он еще на пороге и крепко обнял ее, закружившись вместе с ней.

Рассказал, что Даниил и Мирослав посылают его в Галич выведать, что делает Бенедикт, что думают галичане. Страшно стало Роксане. Ведь Иванку знает ненавистный Бенедикт, ведь там так много врагов – схватят Иванку, замучают. Но разве его удержишь? Иванко целовал ее до бесчувствия, успокаивал: ничего плохого не случится, не полезет же он сам в руки венгерских баронов. Говорил ей, что отказаться от такого поручения он не может.

– Как же я скажу, что не пойду? Это же для Галича родного нужно. Вот здесь у меня жжет, – показал на сердце. – До каких же пор сидеть будут там вороги лютые? А что с родителями нашими? Разве ты не хочешь их увидеть? Разве ты не хочешь показать им нашего Ростислава?

Что она могла возразить? А он осмотрел меч и сказал, что выезжает рано утром. В ту ночь Роксана не спала ни минуты. Долго разговаривали, пока не задремал Иванко, а она так и не сомкнула глаз – лежала возле него, держала его руку, осторожно, чтобы не разбудить, целовала упрямый лоб. Иванко спал неспокойно, вскрикивал во сне. На рассвете тихонько постучали в дверь его друзья, и он быстро вскочил, попрощался с ней, приник к сонному Ростиславу, поцеловал.

– Не надо будить, скажешь, что я в лес поехал на медведей охотиться… – прошептал он и исчез в предрассветной мгле.

…Обняв Ростислава, грустная Роксана сидит под дубом. Мальчик без устали лепечет:

– Мамо! Та!.. Та!.. Та!.. Там!.. – показывая пальчиком на лес, силится, но не умеет сказать, что отец из лесу придет.

Где же Иванко? Роксана всматривается в даль. Не видно никого, никто не едет. Неужто схватили его? Не хотела думать об этом, но мысли сами наплывали. Как их прогнать? Закрыла глаза платком. Сынишка уцепился ручонками, тянет к себе.

– Ма! Ма! – требует, чтоб взглянула на него.

– Смотрю, сыночек, смотрю!

Она улыбнулась и еще крепче прижала его к себе. А у самой сердце болит, ноет. «Иванко! Иванко! Какой же ты непослушный! Непослушный!»

Невольно вырвалось это слово. Мальчик снова к ней:

– Мамо!

Успокоила его, а сама дрожит.

«Иванко! Иванко! Не знаешь ты, что снова зовет тебя Даниил. Ты еще не возвратился, а тут уже другое придумали». Вчера приходил Теодосий и рассказывал ей, что едет Дмитрий в Новгородскую землю и что думают и Иванку с ним послать. Иванко – храбрый воин, не испугается, если придется в дороге мечом разговаривать с лихими людьми. Да и ковач он хороший: воз поломается – исправит, если нужно – подковы новые для коней сделает. Всяко ведь бывает в дороге. Что она могла ответить Теодосию? Молчала да головой покачивала. «Ты не думай плохого, Роксана, – пробовал успокоить ее Теодосий. – Это большая честь для Иванки. Не каждого в такой дальний путь отправят. – И, заметив печаль на ее лице, поспешил развеселить шуткой: – Ничего, приедет из Новгорода, еще больше любить будет – соскучится по тебе».

Приедет из Новгорода! Да он еще из Галича не возвратился, а они уже снова угоняют его от нее.

– Идем, маленький, видно, и сегодня не будет отца.

Роксана взяла сына на руки, прикрыла большим платком и пошла домой.

А Иванко и верно задержался в Галиче. Он и не подозревал, что за ним рыщут соглядатаи Бенедикта. Филипп вслед за Иванкой послал слугу к Бенедикту, чтобы предупредил о его выезде.

Три дня Иванко скрывался в лесу за оселищем. Уже виделся с товарищами, о многом узнал, можно бы и возвращаться, но он хотел побывать у родных. Повстречаться со своими родителями не удалось, опасно идти в Подгородье. Решил свидеться с родителями Роксаны – и они что-нибудь новое расскажут о враге. Но как подать весточку Твердохлебу, чтобы он пришел в лес? Сколько ни подходил Иванко к поляне, за которой стояли первые дома оселища, никого увидеть не удалось. Зайти в оселище побаивался, потому что заметил, как дважды во все дворы заезжали Бенедиктовы всадники. Что могло случиться? Ведь когда-то сюда они редко заглядывали. Неужели что-нибудь узнали? Об этом Иванко даже и думать не мог: во Владимире о его поездке знали только Даниил и самые близкие бояре, Теодосий и Роксана. И все же появление всадников было загадочным. Может, пойти к Твердохлебу тайком, ночью? А что, если там засада возле дома? Иванко решил еще одну ночь просидеть в лесу. Он думал так: его могут схватить, но если схватят в доме родителей Роксаны, то и они пострадают, а если в лесу одного захватят, хоть родные спасутся.

Хотелось есть, но в сумке уже ничего не осталось. Он вытряхнул крошки на ладонь, да разве могли утолить голод несколько сухих крошек? Иванко уже лазил по деревьям, разыскивая диких пчел, и в одном месте нашел. После этого почувствовал такую жажду, что приник к ручейку и долго пил воду. Коня он оставил далеко в лесной чаще – привязал его, нарвал ему травы.

На поляну никто не приходит. Придется идти в свое убежище. Перевалило за полдень. Иванко возвратился к коню – трава вся съедена, и конь тянется мордой к нему: хочет пить. Иванко повел его к ручью. После этого вздремнул. Проснулся от прохлады. Вечерело. Нужно вставать и идти, но куда? Можно в оселище; это легко сделать, а вдруг попадешь в лапы врага… Иванко лежал и думал. Много дум уже передумал за эти дни, но появлялись все новые и новые. Счастлив он: возле него Роксана; он каждый день приходит из кузницы домой, она встречает его радостной улыбкой; к нему бросается маленький Ростислав, он берет его на руки, сажает на шею. Ростислав кричит: «Но! Коня! Но!» – и Иванко скачет по комнате, а у порога стоит Роксана, вся – радость. Радость светится на лице, в светло-серых глазах, которые так всегда влекут его. Исчезает усталость, от которой гудели и руки и ноги. Иванко бежит быстрее и быстрее. Ростислав хохочет и, припав к отцовской голове, пищит тоненьким голоском: «Но! Но!» Роксана подходит и ласково останавливает Иванку: «Довольно! Упадешь с сыном». И снимает мальчика. Тот хватает за ноги отца, не отпускает от себя…

Иванко открывает глаза. Кажется, что Роксана и сын рядом. Воспоминания о них придают силы. Он поднимается, подходит к коню, похлопывает его по шее. Конь потихоньку бьет копытом о землю, будто просит пустить его на свободу.

Надо идти. Иванко направляется к поляне и, укрывшись за деревом, ждет. В оселище тихо; видно, все уже легли спать.

Осторожно ступая, Иванко дошел до конца поляны. Отсюда оставалось пробежать по ровной площадке к крайней хате, а там уж рукой подать и до Твердохлеба. Пригнувшись, Иванко бежит к хате и тут останавливается. Прислушивается – никого! Миновав хату, он пробирается дальше не по улицам, а огородами. Вот и Твердохлебова хата. Спрятавшись за стеной, обращенной к огороду, Иванко постоял немного, а потом приблизился к двери, попробовал толкнуть – закрыто. Потихоньку подергал, а потом начал скрести пальцем. Кто-то подошел к двери. Заговорить или нет? А вдруг засада? Он снова поскреб по шершавой доске. Послышался неуверенный голос Твердохлеба:

– Кто там?

Иванко прошептал:

– Это я, Иванко.

Дверь бесшумно приоткрылась, и он чуть не упал в объятья Твердохлеба.

– Ты? – тревожно заметил Твердохлеб. – Откуда?

Иванко переступил через порог.

– Я из Владимира. Пойдемте в хату.

Но Твердохлеб не пустил.

– Не надо, не надо! Вчера ночью приходили из крепости венгры с тиуном.

Иванко отступил назад, но Твердохлеб схватил его за руку.

– Подожди тут, скажу матери, и пойдем в огород.

Он отошел, и через мгновение к Иванке со слезами подлетела Ольга.

– Сыночек! Ты жив! – Она ощупью нашла впотьмах голову и трижды поцеловала в щеки. – А как же Роксана?

– Роксана послала вам поклон, и внучек ваш спрашивал о вас.

Ольга заплакала сильнее. Твердохлеб велел ей идти в хату. Но Ольга уцепилась за руки Иванки и, рыдая, целовала их.

– Не надо, мамо! – наклонился к ней Иванко и поцеловал ее в голову.

– Ольга! – сурово сказал Твердохлеб. – Оставайся тут, а мы выйдем. Я для тебя, Иванко, хлеба взял и молока.

Прислушиваясь, Твердохлеб и Иванко пошли вдоль рва в конец огорода.

– Садись и рассказывай, – взяв за руки Иванку, сказал Твердохлеб и посадил его на бревно. – Или, может, ты есть хочешь?

– Хочу! – не стыдясь, ответил Иванко и, хотя знал, что долго сидеть здесь опасно, все же взял из рук тестя хлеб и начал жевать. – Я немножко, только голод перебью, – сказал Иванко, быстро глотая мягкий хлеб. – А теперь можно и говорить. Остальное в лесу доем.

Он рассказал Твердохлебу, зачем Даниил послал его сюда – узнать, сколько войска, не пришли ли новые полки.

– Войска много, – торопливо рассказывает Твердохлеб. – И не уменьшает его Бенедикт, боится, после того как его напугали. Сила у Бенедикта великая. Не одолеть нам.

– А новое войско прибывало?

– Нет. Все те, которые и зимой были. Но и этого достаточно. Чтоб он провалился, этот Бенедикт! А с ним и псы лютые – Судислав и Владислав.

– Владислав? – вырывается у Иванки.

– Не тот Владислав. Того, старого лиса, видно, удушил король. А это младший, но не лучше старшего. Злой, как дикий кабан. Все Романа ругает за то, что его отца повесил. Как собака, рычит на людей. Бенедикт отдал ему отцовские оселища. Что он там с людьми делает – уму непостижимо. Скольких в яму посадил… Иванко, а как Роксана? – не выдержал Твердохлеб.

– Роксана такой стала, что и не узнаете теперь. А о внуке не спрашиваете?

Твердохлеб замялся.

– Не спрашиваете? – снова обратился к нему Иванко.

– Не спрашиваю, – дрожащим голосом прошептал Твердохлеб. – Не спрашиваю, Иванко… не привык. Какой там внучек у меня?

– Увидите!

– Увижу! – вздохнул Твердохлеб. – Когда?

– Я и пришел сюда… – сказал Иванко и замолчал: как бы это сказать? – Я и пришел сюда, чтобы быстрее этих прогнать.

– Прогнать? – удивленно спросил Твердохлеб. – А как?

– Расскажу Даниилу, сколько тут войска, а он соберет свое, да чтобы побольше воинов было, а тогда и ударим.

– Зять мой дорогой! Кипит сердце! Долго ли быть еще русским людям в неволе! Приходите поскорее.

– Придем.

Они долго говорили. Твердохлеб рассказывал, где и сколько венгерского войска – в Галиче-крепости, в Подгородье, в волостях.

– Сам не видел в волостях – не был там, а люди рассказывали, и я тебе говорю.

Иванко все запоминал, переспрашивал, чтобы не забыть. И собирался уже было идти, но его задержал Твердохлеб:

– Подожди! Этого хлеба хватит тебе только на ужин, а надо же и на дорогу. Посиди здесь, а я быстро сбегаю.

Иванко задумался, прислонившись спиной к дереву, и не заметил, как во двор к Твердохлебу прошмыгнули две тени и притаились за хатой.

Твердохлеб вышел с сумкой в руках, постоял, прислушался и направился к Иванке. В нескольких шагах от него он споткнулся о камень и уронил сумку из рук. Иванко вскочил. Разыскивая сумку, Твердохлеб наклонился, и в это мгновение на него набросились двое. Иванко понял: схватят Твердохлеба – и все погибнут, и Твердохлеб, и Ольга, и Лелюк. Врагов всего двое, с ними можно побороться. Иванко стремглав кинулся к ним. Послышалось злорадное хихиканье: «А! Дождались мы! Важную птицу поймали», – и тот, кто хихикнул, протянул руку, чтобы схватить Иванку. Твердохлеб лежал уже на земле, прижатый другим. Это и спасло Иванку – он мог свободно орудовать мечом, не рискуя в темноте поранить Твердохлеба. Как только рука неизвестного протянулась к нему, Иванко, слегка подавшись назад, с разгона ударил его мечом. Тот покачнулся и упал. Второй не успел помочь своему – Иванко, боясь, чтобы не задеть Твердохлеба, не рубил, а точно так же с разгона пронзил врага мечом. Прислушался – не шевелится. Значит, не промахнулся.

Твердохлеб вскочил на ноги, оглянулся. Иванко тронул его за плечо.

– Бежать! Быстрее бежать! А то настигнут.

– Не настигнут. Они и вчера и позавчера вдвоем приходили. Хотели все деньги за наши головы себе забрать: Бенедикт обещал по десять гривен тем, кто тебя поймает…

– Тогда немедля нужно оттащить их отсюда.

– Да, да, оттащить, если найдут – погибли мы. Куда оттащим?

– В Днестр. Давайте веревку.

Твердохлеб сбегал во двор и принес две веревки. Иванко осмотрел обоих – мертвые, не дышат. Он спросил у Твердохлеба:

– Кто такие?

– Который хохотал – тиун Судислава, а второй – венгерский сотник, он и Людомира поймал, – с гневом ответил Твердохлеб. – Туда ему, собаке, и дорога: хотел еще и тебя продать. А тиун этот тоже собака, людям дохнуть не давал.

Они привязали к ногам тиуна и его спутника камни и бесшумно спустили их в волны Днестра. Только после того, как вернулись к месту схватки, Твердохлеб почувствовал боль в левом боку. Пощупав под рубашкой, он выругался:

– Вот зверюга, таки полоснул меня ножом в бок. Ну, ничего, засохнет. А теперь беги, чтобы не увидел кто-нибудь, тогда и ты, и мы пропали… Все следы я тут землей засыплю – пускай ищут ветра в поле.

Они обнялись и крепко поцеловались. Иванко поспешно ушел в лес.

Не пришлось Иванке долго задерживаться дома, не успела Роксана наглядеться на него – через два дня после возвращения его из Галича отъезжало посольство в Новгород.

Иванко всегда был озабочен, а теперь тем паче: собирал весь свой кузнечный снаряд, а кое-что занимал у соседей-ковачей. Только поздно вечером, когда остались вдвоем, когда уже и Ростислав уснул, смогла Роксана поговорить с мужем.

– Эх ты, буря, ветер ты мой! – ласкала она Иванку, гладила его голову, целовала глаза, губы. – Куда ты снова летишь? Возьми, послушай, – брала его руку и прикладывала к своей груди, – слышишь, как сердце мое болит за тебя? – Иванко припадал ухом к груди Роксаны, прислушивался. – Чуешь, Иванко, как оно бьется?

– Слышу! – отвечал он и закрывал ее рот горячим поцелуем.

Они не могли наговориться. Роксана уже не сетовала на Иванкины странствия. Видно, так уж суждено ей, раз полюбила такого горячего. Что могла она поделать, если Иванко стремительно летит вперед – ему бы все только ездить да ездить. Как он обрадовался, когда, прискакав из Галича, узнал, что ему нужно ехать в Новгород! Таким взволнованным видела его Роксана только тогда, когда вместе с Теодосием встретила его после долгой разлуки, перед их свадьбой. Такой же огонь горел в его глазах, так же обнимал он ее и не отпускал от себя ни на минуту…

– Едешь, Иванко, – целуя его, говорила Роксана о своих тяжелых буднях, – а мы с Ростиславом как будем? Подумал об этом? Не на один день отлучаешься. Хлеба мало… – Она замолчала и потом добавила: – Ты же знаешь, я помогаю внукам деда Климяты, жаль мне их. Приходил вчера Климятин сын Андриан, черный, сухой, согнутый. – Заплакала я. Он закуп у Демьяна. Говорит, Демьянов тиун высасывает его силы, хлеба нет, а дети есть хотят – их четверо, мал мала меньше. Один грудной, другой такой, как Ростислав, и еще два маленьких… Я ему ржи две большие корчаги насыпала.

– Насыпала? – переспрашивает Иванко.

Он держит в своей руке ее маленькую руку, другой прижимает к себе ее голову. Некоторое время они молчат. Иванко целует Роксану. Она лежит неподвижно. Он тревожится:

– Что с тобой, Роксанушка моя? Взгрустнулось? – И хоть не видит в темноте, но чувствует, что она уже улыбнулась.

– Ничего, не беспокойся, Иванко… Соскучилась по тебе, а ты снова улетаешь. – Потом ласково-успокоительно зашептала: – Поезжай. А я тебя ждать буду. Еще больше тебя любить буду, мой соколик.

– И я тебя. И я тебя, моя голубка, еще сильнее. – Он сжал ее в объятиях.

– Ой, задушишь, Иванко! Поезжай! Не сердишься, что я загрустила?

– Нет, моя умница.

– Знаю, знаю, не должен на меня сердиться. А что рожь отдала Андриану, не гневаешься?

Иванко представил себе убогую Андрианову хату, полную детей.

– Отдала – и хорошо. И я бы так сделал.

– Ой, хороший ты мой Иванко! – прижимается к нему Роксана.

– А что вам делать?

– А что нам делать? – повторяет Роксана его слова. – Ты же в кузнице не бываешь, не зарабатываешь, все ездишь, а у меня ржи одна корчага, и денег у меня мало – сорок и пять ногат.

– Что нам делать? – передразнивает ее Иванко. – Не знаешь? А Иванко подумал. Когда позвали меня Даниил и Мирослав, я о вас не забыл, говорю: «Моя жена и сын тут остаются – что им есть без меня?» Мирослав сказал: «Тиун знает, я велел ему из княжеской клети ржи дать».

– Не забыл о нас, – улыбается Роксана, – не забыл, мой Иванко.

Только перед рассветом умолкла утомленная бессонницей Роксана. А разве только сегодня она так кручинилась? Все ночи, когда Иванки не было дома, она спала тревожно, просыпалась и не могла уже сомкнуть глаз – мыслями она была с ним. И сегодня печалилась, вспомнив рассказ Иванки об ужасном тиуне Судислава. Если бы Иванко не спасся и отца не защитил, сидеть бы им обоим в темной яме… Не отвечает Роксана, уснула. Иванко осторожно укрыл ее и вскоре тоже заснул.

5

Вечером накануне отъезда старики долго растолковывали Дмитрию, как ехать. И Даниил был при этом, но в разговор не вмешивался. Громче других раздавался голос Семена. Он хвастался, что бывал в самом Смоленске и знает дорогу. Вспомнили тут и о Митусе, пожалели, что отпустили его, – он бы рассказал о дороге. Правда, Даниил поддел Семена:

– Грешно смеяться над слепым человеком, но что бы мог сказать тебе Митуса? Сам же он не видел той дороги. А ты: «Если бы Митуса! Если бы найти Митусу!»

Семен не растерялся, быстро ответил Даниилу:

– Так мыслю, что проводник рассказал бы и Митуса что-нибудь подсказал бы.

На дубовом столе разостлали длинный пергамент, и Мирослав старательно объяснял Дмитрию все значки и отметины.

– Мы с вами вот здесь, посмотри, – ткнул Мирослав пальцем в черную точку, – это Владимир. А ехать в Новгород так – прямо в ту сторону, где всходит солнце, один день ехать, и второй, и еще третий, да, видно, и четвертый, ибо коней надо беречь. Доедете до Вручия, там передохнете, сами увидите – может, два, а может, и три дня. А потом еще на восход солнца ехать, к Днепру, а тогда вдоль берега до Смоленска. – Мирослав глянул на Дмитрия, внимательно ли тот слушает. – Долго ехать! А от Смоленска вверх, на север, туда, в ту сторону, где никогда солнца не бывает. И никуда не сворачивать… Только коней не гоните, берегите их – они вам сторицей отплатят. От Смоленска прямо на север, доедете до Торопца, а там уже через четыре или пять дней и в Новгороде.

– Запоминай, Кирилл, помогать будешь Дмитрию, – сказал Даниил молодому монаху, который жадно вслушивался в каждое слово Мирослава.

– Да не бойтесь, – подбодрил Мирослав, – не заблудитесь, не собьетесь с дороги, не дикий край Русская земля, ездят люди и сюда и туда. Во Вручии встретите купцов, бывают они там изо всех стран. Думаю, что от Вручия будут у вас попутчики.

– Позволь, отче, – поклонился Кирилл Мирославу, – я возьму этот пергамент и перерисую все города и реки, какие нам по пути встретятся. И в дороге глянем – не так скучно будет, и обозначать буду, сколько дней куда ехали.

Мирослав привлек к себе и обнял своего ученика. Мудрая голова у Кирилла, сам до всего додумывается.

– Возьми, перерисуй.

Так оно и случилось – до Вручия ехали одни, без попутчиков, а во Вручии встретил Дмитрий у городских ворот новгородского купца Алексея. Обрадовался Дмитрий: вместе можно ехать до самого Новгорода. Доволен был и Алексей: ведь у Дмитрия сотня дружинников, а это надежная охрана в дороге. Четыре лишних дня пришлось владимирцам пробыть во Вручии, пока Алексей закончил свои дела, зато не нужно ни расспрашивать о дороге, ни думать о том, не заблудились ли.

Алексей приезжал во Вручий за пряслицами. Много купцов увидел там Дмитрий. Вручий славился своими пряслицами, потому что нигде больше их не делали, а здесь были известные умельцы. Да и камень здесь добывали, Во Вручии и окружающих его оселищах люда целыми семьями готовили пряслица из розового камня – шифера. От родителей к детям переходила эта наука. Дмитрий с Кириллом и Иванкой ходили по домам, присматривались, как старательно выравнивают кусочки камня, как на точилах обтесывают бока и прорезывают дырки железными стержнями.