Текст книги "Соборы пустоты"

Автор книги: Анри Левенбрюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

26

– Таким образом, мы видим, что наша цивилизация относится к нулевому типу, во всяком случае, не вполне достигает первого типа, поскольку мы пока используем лишь незначительную часть общей доступной энергии Земли. В своем первоначальном предположении Кардашев не предусмотрел промежуточные значения шкалы, но их добавил Карл Саган. Он также рассчитал, что современный рейтинг нашей цивилизации – ноль целых семь десятых по шкале Кардашева, оценив потребляемую нами энергию в десять тераватт. Как вы знаете, то, чем мы здесь занимаемся, могло бы позволить нам достичь или даже превысить тип один, и…

Слова выступающего с трудом доходили до Эрика Левина. Звуки доносились до него как сквозь вату. Постепенно он отвлекся от лекции и сосредоточился на том, что действительно занимало его вот уже несколько дней.

Сегодня вечером, когда молодой инженер входил в конференц-зал в южном конце подземного комплекса, на него словно снизошло озарение: он без конца думал о темных и мрачных помещениях в бункерах на Нормандском побережье, где побывал вместе с отцом в возрасте двенадцати-тринадцати лет. Грубые бетонные стены, комнаты без окон, за трибуной дежурного лектора красные с черным флаги – символ их общества: все было призвано воспроизводить нездоровую атмосферу бункеров, в которых скрывались нацисты во время Второй мировой. И даже восхищение Вэлдоном и уважение к их научному обществу не могли побороть неотвязные сомнения, которые все чаще терзали Эрика Левина.

Пока он не говорил об этом никому, даже своей жене Каролине, но уже не вполне был уверен в том, что его место здесь, в комплексе.

На самом деле после поспешного отъезда Чарльза Линча, о котором все, как ни странно, предпочитали молчать, Эрик словно увидел все в новом свете. Вопросы, возникшие в связи с этим внезапным исчезновением, заставили его переосмыслить как причины, по которым они оказались здесь, так и структуру их организации.

Трудно в этом признаться, но… он так легко позволил себя завербовать! В самом начале предложение стать членом «Summa Perfectionis» представлялось ему честью. Он был впечатлен – сегодня он сказал бы «ослеплен» – раскинувшейся по всему миру разветвленной сетью филиалов этого старинного ученого общества, его научными достижениями, славой самых именитых его членов и невероятными связями, которыми оно пользовалось в бесчисленных организациях, think tanks, [26]26
  Научные центры (англ.).


[Закрыть]где имело свое лобби и всевозможные рычаги воздействия… «Summa Perfectionis» тогда представлялась ему самой благородной из всех частных научно-исследовательских организаций. Принадлежать к подобной организации означало идти в авангарде прогресса, преодолеть политические, религиозные, научные разногласия и оказаться там, где творится реальная наука. Это представлялось такой привилегией, что он никогда не осмелился бы высказать малейшее сомнение, удивиться некоторым, пусть и необычным, деталям.

Взять хотя бы ритуал симпозиумов. Теперь вся та эзотерическая галиматья, которой члены «Summa Perfectionis» наполняли свои выступления, казалась ему устаревшей. И сегодня вечером, слушая других участников дискуссии о шкале Кардашева, он словно видел их впервые. С них как будто осыпалась пудра, стерся грим. Все, что они говорили, невольно представлялось ему пародией, а то и страшной сказкой.

Но хуже всего было другое: секретность. Разумеется, подобное общество и не может быть слишком открытым, иначе все созданное ими немедленно разворуют. Ставки слишком высоки, а их исследования чересчур важны, к тому же они всё еще на стадии научных гипотез. Кроме того, многие организации наверняка завидуют средствам, которыми они располагают, чтобы справиться со своей задачей. Но почему он так легко согласился никогда ничего не рассказывать о проекте Рубедо, а главное – лишь отчасти быть посвященным в цель, в достижении которой принимал участие? Как мог он трудиться над осуществлением плана, зная о нем далеко не все? И как мог позволить запереть себя с женой в этом подземном комплексе, даже не вполне представляя, где он, собственно, находится?

Впрочем, тогда это казалось ему вполне разумным. Проект Рубедо был таким важным, таким секретным, таким увлекательным! Казалось логичным принять меры против любой утечки. Все участники были готовы на любые жертвы, лишь бы войти в команду. Но сейчас Эрик Левин ненавидел себя за то, что так легко угодил в расставленные сети, за то, что ему не хватило присутствия духа, чтобы вовремя одуматься. И как бы ни тяжело ему это было сегодня, приходилось признать, что к нему применялись методы обработки, близкие к тем, к каким прибегают в сектах. Конечно же, «Summa Perfectionis» – не секта. Но кое-что общее с сектой у нее есть: здесь, чтобы внушить нужные идеи, стремились поразить воображение и тем самым подавить способность трезво оценивать обстановку.

И теперь, вспоминая прошлое, он понимал, что на каждом этапе было предусмотрено все, чтобы полностью подчинить его организации.

Прежде всего, его завлекли сюда, переоценивая его таланты и расхваливая на все лады это старинное и почтенное научное общество, твердя о первостепенном значении той цели, которую ставит перед собой «Summa Perfectionis». Затем подавили его способность критически оценивать происходящее, перегрузив информацией, вынудив работать без передышки и участвовать в отупляющих заседаниях, отчего он испытывал хроническую усталость… Словом, навязали образ жизни, который не оставлял ему времени обдумать свое положение. На следующем этапе его приучали гордиться тем, что он принадлежит к научной элите и подчиняется выдающемуся человеку, тем самым подогревая в нем чувство сопричастности, затем подтолкнули к разрыву с ближайшим окружением, семьей, друзьями и обществом в целом. Очевидно, подземный комплекс был необходим прежде всего для этого. Правда, ему позволили привезти сюда жену, впрочем, при условии, что она полностью присоединится к проекту, зато отныне он лишился права общаться с кем бы то ни было из внешнего мира. Хотя там, где оказался Эрик, он был в принципе лишен такой возможности.

И в довершение всего они добились того, что он и подумать не мог о выходе из «Summa Perfectionis». Прежде всего потому, что уже отдал проекту слишком много сил и теперь ему не хватило бы духу все бросить, а еще потому, что тяжело было признать свое заблуждение… К тому же выбраться из подземелья было физически невозможно, так что Эрик не понимал, как это удалось Чарльзу Линчу. Если только ему это действительно удалось…

И сегодня, как он ни старался убедить себя, что они здесь во имя высшей и благородной цели, как ни пытался поверить, что они, возможно, меняют мир, пишут Историю, он не мог избавиться от страха. С их методами что-то было не так.

Когда Эрик, как ни в чем не бывало попрощавшись с сотрудниками, вернулся в свою квартиру на другом конце комплекса, он не удержался и доверился жене:

– Каролина, нам надо выбраться отсюда. Что-то здесь нечисто.

27

– Сядем внутри или на террасе? – спросил Ари, когда они остановились на бульваре перед большим пивным баром.

– Лучше на террасе. Я курю…

Маккензи принял эту новость с облегчением.

– Отлично. Я тоже, – сказал он, подвигая ей стул.

Мари Линч уже оправилась от перенесенного шока. Приставить женщине револьвер к голове и грубо прижать ее к стене – не лучший способ познакомиться, зато теперь она знает: Маккензи не такой, как другие.

Пока они шли по улице Монморанси, выражение лица молодой женщины постепенно менялось. Испуг сменился растущей обидой. Похоже, она была зла на саму себя за то, что так испугалась. Но еще больше она злилась на Маккензи.

– Вас интересует Вэлдон? – спросила она, усевшись за столик.

– В общем, да.

– Вы из судебной полиции?

– Нет.

– А из какой вы службы? – настаивала она.

– Из другой.

Мари возвела глаза к небу:

– Это ясно… Но из какой?

Маккензи вынул пачку «Честерфилда», предложил сигарету молодой женщине, а другую сунул в рот.

– Расскажите, что произошло с вашим отцом, – сказал он вместо ответа.

Мари Линч облокотилась на стол, глубоко затянулась и, опершись подбородком о кулак, выдохнула дым. Она рассматривала собеседника, и в глазах у нее поблескивал вызывающий огонек.

– Раз вы не из судебной полиции, с чего мне вам что-то рассказывать? У вас есть ордер или что-нибудь в этом роде?

Ари улыбнулся:

– Ордер? Думаете, вы в американском фильме?

– А где доказательства, что вы действительно расследуете то же самое дело?

– Их нет. И что с того? – с усмешкой возразил Ари. – Вам бы порадоваться, что легавый интересуется исчезновением вашего отца.

Молодая женщина не нашлась что ответить.

– До чего вы любезны, просто слов нет! – заметила она наконец, устраиваясь поудобнее. – У меня до сих пор рука болит.

– Считайте, что вам повезло, ведь я мог оказаться нервным и всадить вам пулю между глаз. Вам там нечего было делать. Ладно, так вы расскажете мне историю своего отца?

– Чего ради?

– Потому что не хотите, чтобы я доставил вас в участок за нарушение права частной собственности.

– Вы этого не сделаете.

– Поспорим?

Она покачала головой. Словно прикидывала, серьезно ли говорит Ари. И очевидно, решила, что проверять не стоит.

– Все, что я могу вам сказать, – он исчез чуть больше двух месяцев назад. В последнее время у нас были немного натянутые отношения, и сначала я подумала, что он уехал отдыхать, а мне ничего не сказал. На него это не похоже, но в конце концов… всякое бывает. Спустя какое-то время я начала беспокоиться.

– Само собой.

– Я зашла к нему домой, но там все выглядело как обычно. Он, видимо, собрал чемодан и захватил много вещей. Но куда он уехал? И почему никого не предупредил? Словом, я обратилась в полицию.

– Это не объясняет, зачем вы приходили туда сегодня вечером.

– Я же сказала: по-моему, полиция топчется на месте. Вот я и решила поискать сама. С утра покопалась в его компьютере и в записной книжке прочитала, что в день исчезновения у него была назначена встреча с каким-то Вэлдоном. А в его ежедневнике против фамилии Вэлдон я нашла только название улицы и номер дома. Вот я туда и пошла, думала, застану его дома и спрошу, не знает ли он, где мой отец. А вместо этого нарвалась на вас, а вы мне чуть руку не оторвали! Вам-то что…

– А прежде вы о Вэлдоне никогда не слышали?

– Нет, не слышала.

– Ваш отец женат?

– Мама умерла, когда мне было двенадцать.

Ари невольно вспомнил свою собственную историю, но постарался, чтобы в его глазах ничего не отразилось.

– Значит, вы единственный ребенок?

– Да.

– В общем, другой родни у него нет?

– Нет.

– А чем занимается ваш отец?

– Он на пенсии.

– Ну а раньше?

– Был геологом. Только не спрашивайте меня о подробностях, я ничего не смыслю в его профессии.

– А вы сами чем занимаетесь?

– Я актриса, – ответила она, затягиваясь.

– Вот как? Снимаетесь в кино или на телевидении?

Кажется, вопрос был ей неприятен.

– Да.

– А не мог я видеть вас в каком-нибудь фильме?

– Нет.

– Почему же?

– Пока я снялась только в короткометражках.

Ари улыбнулся слегка снисходительно:

– Уверен, в конце концов вы пробьетесь.

Мари Линч раздраженно отмахнулась:

– Да-да, конечно. Давайте обойдемся без подобных банальностей.

В этот момент к ним подошел официант.

– Что будете пить? – спросил Маккензи.

– Вы угощаете?

– Я же вас пригласил.

– Тогда виски, – сказала она.

– Вы любите виски? – удивился аналитик.

– А что? Вас шокирует женщина, которая любит виски?

– Напротив, я в восторге, – улыбнулся он. – Тогда два односолодовых виски без льда.

Официант кивнул и исчез в глубине бара.

– В последнее время у вашего отца были неприятности?

– Насколько мне известно, нет. Единственная драма его жизни – дочь-актриса.

– Бывает и хуже.

– Да. Например, я могла бы стать легавой.

– Запросто.

– Как вас понимать?

– Я очень уважаю своих коллег. – Маккензи расплылся в улыбке.

– Ах вот как.

– По-вашему, что связывало вашего отца с Вэлдоном? Частные дела или профессиональные? Может, они были друзьями?

– Я правда не знаю. Даже не представляю.

Ари покачал головой. Официант принес им виски.

– Ваш отец интересуется герметизмом?

– Герметизмом? – повторила она озадаченно.

– Ну да. Алхимией, эзотерикой, мистицизмом и тому подобным…

– Нет, насколько мне известно. А почему вы спрашиваете?

– А до пенсии на какую компанию он работал?

– Ни на какую. У него была должность в докторской школе университета Пьера и Мари Кюри.

– Он преподавал?

– Немного. Думаю, он прежде всего был исследователем. Но, как я вам уже сказала, об этом мне мало что известно.

– Вам обо всем мало что известно.

– Пошел ты на хер! – вырвалось у нее.

Она тут же прикусила язык, сообразив, что только что оскорбила сотрудника правоохранительных органов, но ее глаза по-прежнему сверкали гневом и гордостью.

Ари не мог скрыть удивления, затем расхохотался. Молодая женщина начинала ему нравиться.

– Только не на службе.

Он поднял бокал с виски:

– Ваше здоровье!

Поколебавшись, Мари чокнулась с ним.

– А все-таки в какой службе вы работаете? – спросила она, отпив глоток.

– В госбезе.

Она усмехнулась:

– Вот оно что… Тогда понятно.

– Сожалею, если был с вами невежлив.

– Проехали…

– Оставьте мне свои координаты на случай, если у меня будут к вам другие вопросы.

– Что, легавый, используем служебное положение, чтобы брать у девушек телефоны?

– Хоть какая-то польза от этой работы…

Она улыбнулась и написала свой номер на краешке скатерти.

– А вы позвоните мне, если что-то узнаете о моем отце?

– Само собой.

– Ну-ну.

С недоверчивым видом Мари поставила на стол бокал с виски и нервно затушила сигарету.

– Постарайтесь в будущем не разыгрывать из себя сыщицу и не пытайтесь сами вести расследование… Вы не знаете, на кого можете нарваться.

– Например, на легавого.

– Поверьте, это далеко не самое худшее.

Она медленно кивнула:

– Вы так и не представились.

– Почему же. Представился, когда показал вам удостоверение.

– Я не успела прочитать.

– Ари Маккензи.

– Очень приятно.

Она допила виски и встала.

– Мне пора. Через час у меня кастинг. А мне еще надо подготовиться.

Ари поднялся следом за ней и протянул ей руку.

– О’кей. Ни пуха ни пера, – сказал он на прощание.

Она поблагодарила и быстро ушла. Маккензи смотрел, как она удаляется в своих джинсах с заниженной талией и в такой короткой черной майке, что видна нижняя часть спины.

Если она обернется…

Но она не обернулась.

28

Полагаю, я могу утверждать, что мое ремесло дает мне немалые преимущества в познании человеческой природы. Ведь я только и делаю, что выслушиваю себе подобных, взираю на них и переношу на пергамент обрывки их жизни, которые они диктуют, слепо доверяясь мне. Писарю не стыдятся поведать о своих страхах, надеждах, желаниях, а порой и о лжи.

Я давно наблюдаю людей и осмелюсь утверждать, что весьма хорошо их знаю. Мне ведомы их недостатки, достоинства, их сильные и слабые стороны. Бесспорно, интересными их делают их различия, но именно то, в чем все они схожи, со временем стало казаться мне особенно привлекательным.

После того что мне пришлось вынести по их вине – всего того зла, которое они причинили нам с Пернеллой своей клеветой, – я мог бы поддаться презрению и взирать на своих современников с осуждением и ненавистью, лелея свои обиды. Однако я люблю их куда больше, чем способен выразить.

Я люблю людей не за то лучшее, что в них есть, а за их пороки. По-другому их любить невозможно. Я люблю в них лжеца и лгунью, люблю труса и эгоиста, того, кто заставляет прочих плясать под свою дудку. Люблю жестокость взрослого, как и жестокость ребенка, отрывающего лапки муравью, люблю циника, безумца, люблю всех, ибо все они в чем-то схожи со мной. Только не лги самому себе, почтенный читатель. В каждом из нас живет и лжец, и трус, и властолюбец, жестокий циник и безумец. Уметь распознавать их в себе и в других воистину спасительно, ибо такая общность слабостей тем и замечательна, что избавляет нас от одиночества.

И пусть рождение и смерть – это два испытания, которые мы не можем разделить ни с кем, пусть наши прибытие и уход из этого мира неизбежно отмечены печатью обособленности, тем больше должно ценить то, что объединяет нас с ближними между этими двумя событиями, пусть это и не самое прекрасное, что есть в человеке.

Я стал писать, чтобы распознавать или выявлять у вас эти слабости, которые, к великому моему облегчению, лишь подтверждают, что я немного похож на вас.

29

Часов в семь, поздоровавшись с посетителями, которых встречал здесь почти каждый вечер, Ари со своими книгами расположился за обычным своим столиком в «Сансер».

Он позвонил Кшиштофу на мобильный:

– По-прежнему ничего?

– Ничего. Никто не входил и не выходил.

Ари попросил друга понаблюдать сколько возможно за предполагаемым жилищем Доктора, чтобы узнать, появится ли он там. Впрочем, что-то подсказывало Маккензи, что Вэлдон давным-давно не бывал на улице Монморанси, а значит, вряд ли зайдет туда именно сегодня. Но, чтобы его где-то найти, с чего-то надо начать.

– О’кей. Спасибо, старина. Держи меня в курсе, если что-то произойдет.

Ари отключился. Ему казалось, что он вернулся на несколько месяцев назад, в то время, когда охранник, как и Ирис, помогал ему в расследовании дела о тетрадях Виллара из Онкура. Их непобедимая троица снова вступила на тропу войны, и, пожалуй, это ему по душе.

Ирис обещала сразу перезвонить ему, чтобы сообщить, что ей удалось накопать о Чарльзе Линче, а он тем временем собирался побольше разузнать о заголовке на папке, которую забрал на улице Монморанси – «Summa Perfectionis – Р. Rubedo», и о нарисованном под ним знаменитом глифе Джона Ди.

Насколько он помнил, книга под названием «Summa Perfectionis» представляет собой латинский перевод арабского трактата, посвященного алхимии. Что же касается «Р. Rubedo», возможно, это чье-то имя. Поль Рубедо? Пьер Рубедо? Вообще-то больше похоже на псевдоним, чем на настоящую фамилию. Само слово «Rubedo» о чем-то смутно ему напоминало. Может, это одно из многочисленных имен Доктора? Надо будет проверить.

Решив начать поиски с «Summa Perfectionis», он раскрыл первый том Энциклопедии алхимии.

Едва Ари начал листать книгу, как на столик легла чья-то тень.

– Добрый вечер, Маккензи.

Ари поднял голову и широко улыбнулся при виде тонкого личика и взлохмаченных волос официантки.

– Привет, Бене.

– Похоже, вам намного лучше…

Он пожал плечами:

– Терпимо.

– Дайте угадаю: вы влюблены?

– В вас? Да, давным-давно.

– Дурачок! – фыркнула она с притворным смущением. – Скажите, мне это снится или вы и правда принесли с собой работу?

Маккензи взглянул на разложенные на столике книги и записную книжку.

– От вас ничего не скроешь, Бенедикт.

– Обалдеть! Выходит, у вас вновь появилась мотивация для работы?

– Похоже на то.

– Круто! Замечу, что это круто! Только не просите принести минералку.

– Нет-нет, виски, как всегда. А вы, значит, торчите здесь до самого вечера?

– Ну да… Слышали новый девиз нашей прекрасной страны: работай допоздна…

– …не получишь ни черта. Как не слышать. В полиции это весьма распространенная практика.

– Издеваетесь? Да я впервые бог знает за сколько недель вижу вас за работой!

– Сам удивляюсь.

– Вы только не беспокойтесь, Марион будет позже. Опля! Бокал виски безо льда! Сию секунду, капитан!

– Я не капитан, а майор.

– Вы нарочно так говорите, чтобы я вышла за вас замуж.

Она весело удалилась, а Маккензи вновь погрузился в чтение. Он прочитал много статей в трех принесенных им справочниках и сделал в черной записной книжке несколько заметок.

«Summa Perfectionis», или «Вершина совершенства», в самом деле оказалась старинной книгой. Одной из тех, которые в Средние века ошибочно приписывались Джабиру ибн Хайяну.

Этот человек, более известный под латинским именем Гебер, был арабским алхимиком VIII века и остался в истории благодаря тому, что первым применил к герметизму научный и экспериментальный подход. Если верить различным толкователям, этот основоположник изобрел прежде неизвестное лабораторное оборудование, описал химические операции перегонки и кристаллизации и изготовил много важных препаратов. Но, хотя его книги оказали огромное влияние на западных средневековых алхимиков, большинство приписываемых ему произведений созданы не им и являются апокрифами.

Настоящим автором «Summa Perfectionis» был Поль де Тарант, писатель XIII века, позже прозванный псевдо-Гебером, так как он выдавал многие из своих сочинений за переводы трудов Джабира ибн Хайяна. Тем не менее это произведение, представляющее собой не что иное, как сумму герметических знаний того времени, стало одним из основных источников для алхимиков прошлого и настоящего. Так что не приходится удивляться, что Вэлдон упомянул эту книгу.

Однако в документах из папки «Summa Perfectionis – Р. Rubedo» ни слова не говорилось о произведении псевдо-Гебера. Тогда почему ее так озаглавили?

В самом деле, заметки Вэлдона касались самых разных тем: Виллара из Онкура, мифа о полой Земле, Агарты, Николя Фламеля и «Изумрудной скрижали». Все они так или иначе имели отношение к герметизму вообще, но не к «Summa Perfectionis» в частности. А значит… Либо Доктор просто-напросто воспользовался старой папкой с неподходящим заголовком, либо термин Summa Perfectionis по неизвестной пока Ари причине служил связью между этими разнообразными предметами.

Что же касается Р. Rubedo… Если это действительно имя, Ари понадобится помощь Ирис. Но сейчас не стоит ее беспокоить: она уже выполняет одну его просьбу. Поэтому он решил поискать что-нибудь о символе, нарисованном под заголовком, и наскоро перечитал биографию его предполагаемого создателя – знаменитого Джона Ди.

Память не подвела Ари: это был английский математик и оккультист второй половины XVI века. Увлекавшийся астрономией и мореплаванием, водивший дружбу с картографом Меркатором, этот эрудит соединял научные изыскания с герметической философией. По его мнению, лишь это на первый взгляд парадоксальное сочетание знаний позволяет получить цельное представление о Вселенной.

Блестяще окончив Кембридж, он продолжил образование в Брюсселе и Париже, где еще в юном возрасте часто читал лекции по математике. Вернувшись в Лондон, Джон, придававший большое значение сохранению старинных книг и рукописей, предложил королеве Марии проект национальной библиотеки. Получив отказ, он решил создать собственное собрание. Всю жизнь он коллекционировал книги и манускрипты, открывая двери своей библиотеки студентам и ученым. Именно эта сторона биографии делала Ди особенно симпатичным в глазах библиофила Маккензи. Все прочее оказалось куда менее привлекательным.

Когда на престол взошла королева Елизавета, пробил звездный час Джона Ди. Известный своими обширными познаниями, он становится личным советником Елизаветы в делах науки, а также ее астрологом. О ее высочайшем доверии свидетельствует то, что королева поручила ему выбрать день своей коронации.

Под влиянием доктрин герметизма и пифагорейства Ди вначале утверждал, что число есть основа и мера всех вещей и ключ к познанию. Подобно каббалистам, в творениях Божьих он видел лишь «акты исчисления». Но со временем, недовольный способностью тогдашней науки к познанию мира, он обратился к сверхъестественному.

Ди был убежден, что способен сообщаться с ангелами, и вскоре в нем стали видеть в лучшем случае просветленного, а в худшем – опасного волшебника, так что в конце концов он утратил доверие своих соратников. В 1609 году он скончался в своей родной деревне в нищете и одиночестве.

Пролистав несколько страниц, Ари погрузился в изучение статьи о «Monas Hieroglyphica», [27]27
  «Иероглифическая монада» (лат.).


[Закрыть]герметическом сочинении, написанном Джоном Ди в 1564 году и посвященном глифу, изображенному на папке.

Этот сравнительно короткий текст представлял собой подробное истолкование символа, изобретенного автором, хотя и сильно напоминавшего алхимический символ ртути: по замыслу Ди он должен был выражать мистическое единство Вселенной.

Почему же он был изображен на обложке папки? Быть может, Доктор счел этот рисунок подходящей иллюстрацией к понятию «Summa Perfectionis»? Возможно, вершина совершенстваи есть поиск единства Вселенной, истины, которая сама по себе способна объяснить всю тайну творения…

Ари пробежал глазами двадцать четыре теоремы Джона Ди и переписал места, которые показались ему самыми интересными.

Наиболее простое представление и пример изображения всех вещей являют собой прямая линия и круг, независимо от того, существуют ли вообще эти вещи или же они скрыты под покровом Природы. Нельзя искусственно создать круг, не используя линию, и создать линию, не используя точку. Таким образом, лишь благодаря точке и монаде все вещи начинают проявлять себя как таковые. То, что находится на периметре, каким бы большим оно ни было и каким бы воздействиям ни подвергалось, всегда поддерживается центральной точкой. [28]28
  Цитаты из «Иероглифической монады» Джона Ди приводятся в переводе Глеба Бутузова с некоторыми дополнениями.


[Закрыть]

Следовательно, Джон Ди, который, как и многие его современники, не принял революционные теории Коперника, все еще придерживался геоцентрического взгляда на мир. А значит, единство космоса сводилось к этой центральной точке, монаде: единая истина, которая одна была зеркалом Вселенной в ее совокупности.

Пусть монада, простейшее выражение сложности Вселенной, и была этой точкой в центре круга – Джону Ди, чтобы дополнить свой глиф, все же понадобилось добавить к ней еще несколько символов. И далее он разъясняет, откуда в его рисунке взялись крест, солнце и луна:

Мы видим, что Солнце и Луну поддерживает прямоугольный Крест. В нашем иероглифе по вполне очевидным причинам этот Крест может обозначать как Тернер, так и Квартернер. Тернер образуется двумя прямыми линиями, имеющими общую точку пересечения. Квартернер составляют четыре прямые линии, образующие четыре прямых угла.

<…> Таким образом, не будет абсурдом изобразить секрет четырех Стихий, представив его в Элементарной форме, в виде четырех прямых линий, исходящих в четырех различных направлениях из одной общей и неделимой точки.

В этом последнем фрагменте Ари отметил понятия, близкие к «Summa Perfectionis» псевдо-Гебера ибн Хайяна. Одно несомненно: то, что ищет Доктор, связанно с алхимией.

Закончив чтение, Ари не сдержал снисходительной улыбки. Джон Ди определенно разделял присущее герметистам пристрастие к заумным идеям и извращенную склонность к интеллектуальному мракобесию. Настоящий одержимый. В чем он почти открыто признавался в одной из заключительных фраз: «Многое можно вывести из этих диаграмм, которые желательно изучать в тишине и молчании, нежели обсуждать вслух». И чуть дальше: «Здесь грубый Глаз не различит ничего, кроме Тьмы, и придет в великое отчаянье». Классический прием, излюбленный герметистами. В общем, «если вы ничего не поймете в моих писаниях, значит, вы тупые невежды, и не надейтесь, что я стану их вам растолковывать…». Удобный способ, чтобы не пришлось оправдываться за слишком туманные речи, которые скорее всего, по большей части ничего и не значат.

Впрочем, это подразумевалось едва ли не с первой страницы. Книга начиналась с гравюры, подпись к которой гласила: «Тот, кто не понимает, пусть либо молчит, либо учится».

Ари вовсе не был уверен, что хорошо понял заумные теории Джона Ди, но вот предложение помалкивать ему точно не понравилось.